Текст книги "Серебряная тоска"

Автор книги: Михаил Юдовский

Соавторы: М. Валигура
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

После ухода Бенкендорфа Николай сперва задумчиво барабанил пальцами по столу, затем достал из кармкна золотые часы с репетиром и откинул крышку. Часы заиграли приятный на слух минуэт, затем из них вылетела кукушка и сделала в комнате пакость. Николай переступил через пакость, подошёл к зеркалу и всмотрелся в собственное отражение.

– Страна холопов, – сказал он. – И ты, – он ткнул отражение пальцем в грудь, – первый хлолп всея Руси.

Совершенно обессиленный, опустился он в кресло, и, массируя пальцы обеих рук, прошептал:

– А, всё же, какой страшный человек, этот Бенкендорф... "На свете счастья нет, но есть покой и воля". Вот ведь подлец, Пушкин. Вот ведь скотина, Бенкендорф. Не приведи Господь оказаться просвещённым монархом... Когда понимаешь, что делаешь, и всё равно делаешь... Завтра же пошлю Пушкину своего учителя по стрельбе...

Тут в полуприкрытую дверь вошёл к царю на приём кот Бонифаций, обиженный, жаловаться на Бенкендорфа. Потёрся о голенище царёва сапога и, к удивлению своему, получил новый пинок.

– Пшёл.

Тем временем Александр Христофорович Бенкендорф, уже в личном своём кабинете, перебирая папки с важнейшими делами, импульсивно отложил их в сторону, показал кому-то дулю в пространство и, взяв новое дело, вывел на обложке: "Романов Николай Павлович".

* * *

– Только не притворяйся, что ты спишь, – услышал я сквозь полудрёму голос Руслана.

Из вредности мне захотелось ещё немного попритворяться. И тут же я получил сильнейший толчок в плечо.

– Так ты, татарчонок, драться? – вознегодовал я.

– Сам татарчонок, – весело огрызнулся Руслан и неожиданно навалился на меня всем телом: – Будешь обзываться? Будешь?

– Буду, – согласился я и ловким приёмом "спихиванье" сбросил Руслана с себя и навалился на него сам.

– Сдавайся! – приказал я.

– Лучше смерть!

– Если враг не сдаётся, его – что?

– Просят, как следует. Ходют, ноют, размазуют сопли.

– Вот я счас тебя размажу!

– Рискни здоровьем! – пыхтел Руслан, придавленный мною к одеялу.

– Где я тебе здоровье возьму? – пыхтел в ответ я.

– А чё?

– Курю много.

Руслан сделал змеиную попытку выскользнуть из-под меня. Я демонически расхохотался, ухватил его и произвёл адский приём переворачивания на живот.

– Счас я тебя отшлёпаю, – заверил его я. – А-та-та, а-та-та. – Я несильно захлопал ладонью по его костлявой заднице. – Это тебе за монголо-татарское иго, это за... чего вы там ещё, татары, натворили?

– Мама! – заверещал Руслан.

– Правильно! За маму. За папу. Много у тебя родственников?

– Никакой жопы не хватит, – горько признался Руслан. – Сдаёшься?

– Нет, – опешил я.

– Тогда я сдаюсь.

Тут зазвонил телефон.

– Пусти мой жопа трубка снять. – С перепугу Руслан перешёл на действительно татарский диалект.

Я отпустил его, и он подошёл к телефону.

– Алло? – сказал он, снимая трубку. – А, здрасьте, Анна Борисовна. Хорошо, спасибо, как вы? Чем занимаемся? Вот только что проснулись и сразу заспорили на исторические темы... Да, пожалуй, Ига победил в диспуте. Позвать его к телефону?

Момент. Ига, мама.

Я обречённо вздохнул и прошелестел босыми ступнями к аппарату. Ну, думаю, за что на этот раз?

– Бонжур, мама, – выдохнул я, взяв трубку у Руслана.

– Игорь. – Мамин голос звучал, как всегда строго-назидательно. – Ты ещё не успел взять трубку, а уже нагрубил.

– Чем же, мама?

– Своим обречённым вздохом. Мама не так уж часто звонит тебе. Ты же маме вообще никогда не позвонишь. Тебя не волнует, здорова ли мама, жива ли мама....

– Извини, мам, дел было много.

– Дел? У тебя появились дела? Ты устроился на работу?

– Всё не так страшно, – начал объяснять я. – А, вообще, да – я работаю. Я пишу стихи.

– Игорь. Работа – это то, за что платят. Вот что. Я хочу, чтобы ты сегодня же приехал ко мне. Нам необходимо поговорить, как ты будешь жить дальше.

– А, по-моему, без этого можно спокойно обойтись.

– Игорь. Не груби. В конце концов, я требую, чтобы ты приехал.

– Мама, ты же знаешь – наши разговоры всегда кончаются ссорой.

– Если ты будешь иметь терпение выслушать, что тебе говорят, и не грубить, ссоры не произойдёт. К сожалению, ты этого не умеешь.

– Умею. Я умею выслушивать советы, но не поучения.

– Игорь. Давай это обсудим не по телефону. Я жду тебя в два часа.

– Хорошо, мама, я буду. Что взять с собою – шампанское или коньяк?

– Ремень.

– Ай! – завопил я вдруг. Это умывшийся Руслан подкрался сзади и с оттяжкой хлестнул меня по голой жопе полотенцем.

– Игорь, перестань ёрничать, – строго сказала мама.

– Я не ёрничаю, – жалобно произнёс я. – Это Руслан тут дерётся.

– Детский сад. Вам уже обоим по двадцать семь лет. Тебе на следующей неделе исполняется двадцать восемь. Твой инфантилизм меня просто пугает.

– Не бойся, мам, эта болезнь не смертельна. Ай! – Русланчик хлестнул меня полотенцем по-новой.

– Для тебя – смертельна. Всё. По телефону с тобой беседовать бесполезно. Я тебя жду в два, если помнишь.

– С ремнём? – спросил я, но мама уже повесила трубку.

Я грозно повернулся к Руслану.

– Смерти ищешь? – процедил я.

– Реванширую, – объяснил Руслан.

– И как часто? – поинтересовался я.

– То есть... ты в каком смысле?

– Счас узнаешь, в каком. Дай-ка сюда полотенце. Ну, кому сказал.

Русланчик понурил голову и послушно отдал мне полотенце.

– Повернись.

Видя, что выхода нет, Русланчик ещё более понурился и повернулся.

– Не сильно, да? – попросил он.

– Это уж как получится.

Я натянул полотенце и... не ударил. Русланчикова попа смотрелась так беззащитно, так по-детски, что даже в шутку не хотелось по ней бить. Я несильно шлёпнул по ней ладонью и положил руку Русланчику на плечо.

– Ну, чего ты, мяфа.

– Так не будешь бить?

– Не буду.

– Почему?

– А мне тебя жалко.

– Ты это брось.

– Не брошу. Маленьких обижать нехорошо.

– Зато легко.

Мы не выдержали и расхохотались.

– Бедный ты бедный! – Русланчик потёрся своей небритой щекой о мою. Мамка тебя сегодня наругает. Ещё и ремнём выпорет.

– Ай! – автоматически воскликнул я. – Авось, не выпорет.

– Выпорет, выпорет. Я Анну Борисовну знаю. И поделом.

– Что значит – поделом? – возмутился я, отстраняя Руслана.

– Да ведь вас, Матушинский, драть надо. Уроков не учите, мышей не ловите.

– Что я вам, кот?

– Будь вы кот, никто б не требовал, чтобы вы учили уроки.

– А мыслимо ли требовать от пионэров, чтоб они ловили мышей?

– Конечно. А на субботниках?

– Русланчик, иди на хер.

– А я уже там, только ножки свесил.

– Ладно, давай лучше оденемся.

– Зачем? Мне больше нравиться голеньким бегать. Голый человек на голой земле.

Дидро-Руссо, Москва-Петушки, пятнадцать-ноль, авантаж Эдберг.

– Совсем крыша поехала, да?

– Ага, – обрадованно признался Русланчик. – С кем поведёшься, от того ума и наберёшься. Давай будем двумя психами?

– Что значит – давай будем? А мы кто?

– Полтора психа. Ты – полный, а я – наполовину.

– Поворачивайся, – сурово молвил я, потянувшись к отброшенному полотенцу.

– Всё же, будешь бить да? – затрясся Руслан.

– Ты не оставляешь мне выбора. Грубишь, не желаешь одеваться. Счас расплатишься за свою наготу.

– А сам-то, сам-то? Ты тоже голый.

– Опять грубишь. Поворачивайся.

Русланчик неожиданно схватил полотенце перед моим носом и повернулся.

– Ну, тиранствуй, деспот, – обречённо сказал он.

– Отдай полотенце. А то как же мне тиранствовать.

– Гнети. Самодурствуй. Лей расплавленный свинец в глотку свободной мысли.

– А полотенце дашь, юродивый?

– Руби головы, поднятые вверх. Выкалывай глаза, обращённые к свету.

– Слушай, Русланчик...

– Пляши на трупах.

Я пустился в пляс. Русланчик сначала удивлённо смотрел на меня, а потом принялся отплясывать со мной напару.

– Давай хоть музыку включим, – предложил я. – Там, радио...

– А вдруг по радио про сельское хозяйство?

– Спляшем под сельское хрзяйство.

Мы включили радио. Передавали бессмертный "Rock Around the Clock". И под его звуки в маленькой квартирке посреди большого города два голых влюблённых психа, в счастьи своём не стесняющиеся целого мира, самозабвенно отплясывали самую фантастическую джигу всех времён и народов.

Я обессиленно рухнул на диван, выключая музыку.

– Давай ещё потанцуем, – попросил Руслан.

– К маме надо, – с сожалением произнёс я. – Слышь, Русланчик, у тебе ремень есть?

– Для чего тебе? – с подозрением спросил Руслан, оглаживая попу.

– Мама просила привезти. Наверное, пороть меня хочет.

– Для такой цели найдётся.

– Дашь?

– Пока не оденусь – не надейся. Знаем мы вас, Матушинских.

– И что же вы о нас знаете?

– Разбойный вы люд. А вы, Игорь Васильевич, вообше поэт с большой дороги.

Русланчик быстро оделся, порылся в шкафу и протянул мне коричневый ремешок с серебристой пряжкой.

– Советую и вам одеться, сударь. Негоже являться к матушке в таком неглиже.

Мама моя жила в пяти трамвайных остановках от нашей с Русланом квартиры. Бывал я у неё редко, а хотел бы бывать ещё реже, поскольку наши разговоры ничем хорошим не кончались. Маме было пятьдесят три года, из которых она тридцать лет проработала преподавателем химии ( к счастью, не в моей школе). Она была женщиной каменной воли с раз и навсегда устоявшимися понятиями о том, как надо и как не надо. Единственной её слабинкой был я, единственное же чадо, которое никак не желало вписываться в переодическую таблицу элементов её кумира Менделеева. Я вёл себя легкомысленней всех неинертных газов вместе взятых, менял удельный вес, как перчатки, и вступал во всевозможные реакции с самой неожиданной валентностью.

С моим отцом мама развелась, как только я окончил школу – до той поры не хотела травмировать детскую душу, которой необходимо получить аттестат зрелости. Мама не могла переносить беспринципную мягкотелость отца, а папа чересчур устал от несгибаемого комильфотства матери. Он переехал от нас в комнатёнку в общежитии, которую предоставил ему родной завод, и зажил без особого, возможно, счастья, но с облегчением. Раза три-четыре в год мама, движимая чувством долга, являлась к нему в общагу, наводила порядок, коротко и строго бранила, а папа сидел на кровати, точно пёс, поджав хвост, и лишь глазами молил, чтоб она поскорее ушла.

Во второй раз замуж мама не вышла – это шло вразрез с её понятиями "comme il faut". Квартира её, строгая и опрятная, с мебелью в стиле 50-х годов, с чашечками в буфете, с всегда выстиранными скатёрками и занавесками, навевала на меня тоску зубоврачебного кабинета. Портреты Менделеева ( которого я в детстве принимал за Карла Маркса ) на стене и генералиссимуса на книжной полке олегкомысливались увеличенным снимком улыбающейся хари вашего покорного слуги в возрасте шести лет. По словам мамы то был последний год, когда я ещё оставался "милым, отзывчивым мальчиком". Гнетущее впечатление от комнаты несколько скрасилось бы наличием книг, не будь среди них столько справочников по химии.

Мама сумела внушить мне стойкое отвращение к этому предмету.

Я позвонил в дверь. Мама открыла сразу же, точно ждала меня в прихожей. Ноги в расшарканых тапочках, коричневые чулки, строгое тёмно-серое платье, седые волосы уложены в качанчик на макушке.

– Здравствуй, мама. – Я наклонился, чтобы поцеловать её. Она не отстранилась, но и на поцелуй мой не ответила.

– Проходи, Игорь. – Она чуть посторонилась. – Ты опоздал на пятнадцать минут.

– Трамвая долго не было, мам, – оправдался я. – Ты же знаешь, как они ходят.

– Это потому, что всем теперь управляют такие же безалаберные люди, как ты.

Вот оно, типичное начало разговора. Я уже предвкушал пару приятнейших часов.

– Снимай обувь, надевай тапочки и пойдём в комнату.

Я послушно переобулся и проследовал за мамой в комнату.

– Мам, а я ремень принёс, – похвастался я.

– Какой ремень?

– Ну, ты ж просила, чтоб я захватил. Только отдашь потом, я его у Русланчика одолжил.

– Игорь. – Мама устало покачала головой. – Когда ты повзрослеешь?

– Ты же знаешь, мам, – никогда.

– И чему же ты так рад?

– Вот этому самому и рад.

– Садись за стол. – Мама махнула рукой. – Чаю хочешь? Или, может быть, пообедаешь?

– А что на обед? – оживился я.

– Рассольник. И котлеты с гречневой кашей.

– Давай пообедаем.

Мама ушла на кухню. Было слышно, как она чиркает спичкой, включая газ, и аккуратно звенит тарелками.

"Странно, – подумал я. – Я ведь люблю маму. Почему же у меня такое чувство, будто я отбываю здесь какую-то повинность?"

– А? Что скажешь, борода? – Я повернулся к Менделееву на стенке.

"Борода" ничего не ответила. Зато из кухни раздался голос мамы:

– С кем ты там разговариваешь, Игорь?

– Пытаюсь вызвать на откровенность Менделеева. А он, чучело, только брови хмурит.

– Игорь. Иди-ка лучше сюда. Поможешь мне.

Я вышел на кухню. Мама протянула мне тарелки, ложки и вилки.

– Вот. Отнеси это в комнату.

– А мы разве не на кухне обедать будем?

– Я никогда не обедаю на кухне, если у меня гости. Да ещё такие редкие, как ты.

– Упрёк принят.

– Не валяй дурака, сын.

Я расставил тарелки и разложил ложки и вилки на столе. Вскоре появилась и мама с дымящимся рассольником, который она успела перелить из кастрюли в супницу.

– Приятного аппетита, мам.

– Спасибо. И тебе.

Сама она почти не ела, больше глядела, как я, обжигаясь, поглащаю рассольник ложку за ложкой.

– Ты похудел, – заметила она. – Вы с Русланом плохо питаетесь.

– Я вшегда был худым, – прошамкал я набитым хлебом ртом.

– И много курите. И пьёте. Наверняка.

– Мама, можно усвоить пищу в спокойной обстановке?

– Ешь, ешь.

Она отломила от хлеба небольшой кусочек, но положила его не в рот, а на скатерть, рядом с тарелкой.

– Как по-твоему, отчего я так рано поседела? – неожиданно устало спросила она.

– Из-за меня.

– Не ёрничай.Что ты, в сущности, обо мне знаешь? У меня была трудная жизнь. Я всё время боролась. Поступила в институт, где был чудовищный конкурс. Устроилась на работу в школу. Затем боролась с твоим отцом. А теперь мне приходится бороться с тобой.

– Отдохни, мама.

– Мне бы очень хотелось отдохнуть. Я страшно устала.

– Ты устала от себя, мама.

– Я хотела бы, чтоб у тебя была постоянная работа, дающая твёрдый доход. Чтоб у тебя была семья. Жена, дети. Чтоб я могла нянчить внуков. Я хотела бы, чтобы ты был счастливым.

– Верю. Но счастливым так, как ты это понимаешь.

– А как ты это понимаешь?

– Никак.

– Вот именно, что никак.

– Мама, я хочу быть таким, каков я есть. У меня есть мой мир, мои стихи, у меня есть... – тут я осёкся.

– Что у тебя есть? – Мама подняла на меня пытливый взгляд.

– Всё у меня есть, – буркнул я.

– У тебя ничего нет! – неожиданно крикнула мама. – Ни семьи, ни работы, а главное – нет чувства долга. Ты живёшь на иждевении у Руслана. Сам Руслан, кстати, работает. И Сергей работает. И Коля. Ты один ни о чём не думаешь. Ты безответственен. Мне стыдно. Я никогда не думала, что у меня вырастет такой сын.

– Откажись от меня. – Я доел рассольник и отодвинул от себя тарелку.

– Все твои слова – ёрничанье и блеф. Равно как и твои стихи.

– А ты их читала?

– Я всё равно ничего не понимаю в поэзии. Я химик. Зато понимаю другое: если б они чего-то стоили, их бы печатали.

– Действительно, мам, как всё просто.

– Игорь. Сын. Сынок. – В голосе мамы вдруг проскользнуло что-то такое, от чего у меня невольно сжалось сердце. – Ну не все же обязательно хорошие поэты. Может, ты бы мог найти себя в чём-то другом.

– Спасибо. Я уже нашёл себя.

– Есть столько интересных профессий. Кем бы ты хотел стать, если б не стихи?

– Никем.

– Можешь не волноваться, – сказала мама после паузы. – Им ты уже стал.

– А теперь ты ёрничаешь.

– Ты меня очень огорчаешь. Как Руслан так долго может выносить тебя?

– Скрежещет зубами, бедный, но выносит, – усмехнулся я.

– Тут нечему улыбаться. Возможно, он по дружбе и не говорит тебе...

– Мама! – взмолился я. – Можно, мы с Русланчиком сами в этом разберёмся?

– Действительно, это ваше дело, – согласилась мама. – Хотя со стороны выглядит довольно странно. Слушай, Игорь, скажи мне честно: в каких вы с Русланом отношениях?

– В прекрасных.

– Я имею в виду совсем другое.

– Что же?

– Вы живёте вместе. Уже довольно долго. Девушки у тебя, насколько мне известно, нет. Не знаю, не знаю...

– Слушай, мама! – взорвался я. – Ты уж действительно лезешь не в своё дело.

– Этого бы ещё только не хватало! – Мама испуганно посмотрела мне в глаза. – От тебя, Игорь, конечно, всего можно ожидать...

– Всё, мама, спасибо за рассольник. – Я резко поднялся из-за стола.

– А котлеты с гречкой, Игорь?

– Спастбо, я сыт.

– Поешь.

– Говорю же, не хочу.

– Доведёшь ты меня до могилы, – вздохнула мама. – И себя убиваешь, и меня.

– Ты сама себя убиваешь! – Я чувствовал, что близок к истерике. – Ты как паровой каток, который всех и всё хочет снивелировать до уровня собственных представлений о том, что правильно, а что нет. Ты всегда права, всегда права! А это, в конце концов, невыносимо. Я лучше пойду, мама, пока не наговорил такого, о чём после буду жалеть. До свиданья, мама.

– Постой ещё одну секунду.

– Да? Что?

Мама подошла к комоду, выдвинула ящик и достала оттуда пятьдесят рублей.

– Вот. Возьми.

– Спасибо, мама, но денег я у тебя не возьму.

– Возьми. Это я не тебе.

– А кому же?

– Вам с Русланом. Некрасиво, что только он тратится на тебя. Возьми, пожалуйста.

К тому же, у тебя скоро день рождения. Считай, что это частично и мой подарок.

Игорь, прошу тебя, возьми. Не для себя. И даже не для меня. Для Руслана. И передай ему привет от меня.

– Спасибо, мама. – Я сунул деньги в карман брюк, чувствуя, как полыхают мои щёки. – Правда, спасибо. – Я нагнулся, чтобы поцеловать маму, но она как-то устало отстранила меня рукой.

– Иди сын.

– Извини, мама.

Я направился к двери.

– Постой секунду.

Я остановился. Мама подошла ко мне, нагнула мою голову к себе и поцеловала в щёку.

– С днём рождения, сынок.

– Спасибо, мама.

– Хоть, говорят, поздравлять заранее – плохая примета. Не забудь Русланов ремень. Пороть тебя, боюсь, слишком поздно.

Я не сел в трамвай, а решил пройтись пешком. На душе было тошно.

"Не купить ли Русланчику, ну, и себе коньяку на вечер? Или просто водки?" – подумал я, но вспомнил, что сегодня воскресенье и все магазины закрыты.

Таксиста, что ль, остановить и купить у него?

Я не стал останавливать таксиста. Вместо этого я подошёл к старушке, торговавшей цветами, и купил у неё три гвоздики. Для Руслана. Гвоздички, побитые морозом, выглядели жалко и совсем не пахли. Но я всё равно уткнулся в них носом, как, бывало, в детстве зарывался лицом в мамины ладони. На душе потеплело. Я улыбнулся и зашагал домой.

* * *

Когда Игорь ушёл, Руслан, долгое время не зная, чем заняться, сидел в кресле и наблюдал за причудливым полётом мухи. Муха металась по всей комнате, как сумасшедшая, серьёзно жужжа.

"Это бессмысленно и совершенно не алгоритмизуется, – подумал Руслан. Хотя..."

Руслан порывисто вскочил и включил компьютер. Пока старая развалина загружалась, Руслан успел сварить себе кофе в медной джезве, налить его в чашку и подкурить сигарету.

"Поставим задачу так, – рассуждал он, стуча по клавишам. – Мухой движет исключительно реакция на внешние раздражители, поскольку мозга у неё нет, а есть один нерв – от глаз до жопы. Что может её раздражать? Свет. Мои телодвижения.

Звук..."

Резко зазвонил телефон. Муха заметалась по комнате в притворном ужасе. Руслан с неохотой отошёл от компьютера и снял трубку.

– Да? – сказал он.

– Руслан Васильевич? – осведомился в трубке Серёжкин голос. – Это вас беспокоят Николай Васильевич и Сергей Васильевич.

– Вы меня действительно беспокоите, – буркнул Руслан. – Вы меня от работы оторвали.

– Это пустяки, – светски хамнул Серёжка. – Вы мне другое скажите: не могли бы вы куда-нибудь сплавить Игоря Васильевича? Буквально на полчасика-минут на сорок?

– Не мог бы. Он уже сплавился. Как сырок. Его мама на экзекуцию вызвала.

– Сие чрезвычайно удачно! Мы будем у вас через пятнадцать минут.

– Я работаю.

– Но.

– Чё "но"?

– Счас приедем. – Серёжка бросил трубку.

– Вот козлы! – пожаловался Руслан мухе.

Муха сокрушённо уселась на стену рядом с телефоном. Руслан кокнул её трубкой, включил компьютер и сел в кресло с кофе и сигаретой.

"Это мерзко, – с грустью подумал Руслан. – Из-за этого Серёжки я замарал себе руки убийством. Откуда мы знаем, что есть жизнь с точки зрения мухи? А какой-нибудь Небесный Мухобой возьмёт да и прихлопнет так же меня. Телефонной трубкой. Небесной".

Допив кофе, Руслан отнёс пустую чашку на кухню и заглянул в холодильник.

"Сыр есть, колбаса тоже есть. О, и масло есть. Хлебу завались. Ну, угощу их бутербродами с маслом. Ладно, луку тоже дам".

Руслан усмехнулся и принялся нарезать колбасу и сыр, намазывать маслом хлеб и конструировать бутерброды.

В дверь позвонили. Руслан оставил свои кулинарные манипуляции и пошёл открывать.

– О! – обрадовался Серёжка вваливаясь в квартиру. – Кого мы видим!

– И кого? – Руслан завертел головой по сторонам.

– Тебя, дурило. Позвольте безешку запечатлеть. – Серёжка потянулся пухлыми губами к Руслановой щеке. Чмокнул. Повернулся к стоящему позади Кольке.

– А вот и Николай Васильевич, автор этой фразы, – отрекомендовал Серёжка. Колька залыбился.

– Николай Васильевич, – продолжал Серёжка, – принёс с собой коньяк "Армения".

Иных Николай Васильевич не пьют. А этот – пьют. Из розового бокальчика. О чём читайте воспоминания современников.

– С какой радости коньяк? – вяло спросил Руслан. – Что будем праздновать?

– Ничего праздновать не будем. Будем пить. Почему бы трём старинным друзьям не посидеть за бутылочкой изысканного коньяку.

– Гы! – сказал Колька.

– Николай Васильевич, как всегда, чётко отражает суть момента. Серёжка учтиво потрепал Кольку по щеке. – Ну, не будем держать нас в сенях, проследуемте в покои. Мы очарованны вашим гостеприимством, Руслан Людмилович.

– Проходите, а я пока на кухню.

– У вас там подрумянивается молочный поросёнок?

– Ну да, поросёнок. На букву "Б"

– Барашек! – догадался Колька.

Когда Руслан внёс в комнату поднос с бутербродами, Колька разочарованно скривил нос.

– А где барашек? – спросил он.

– На альпийских лугах. Прошу откушать, что Бог послал.

– В этот день Бог послал Руслан Васильичу бутерброды, – исказил цитату Серёжка.

– Николай, не гнушайтесь. Лёгкий а-ля фуршет более соответствует коньяку. Жирная колбаса, пар экзампль. Русик, фужеры у тебя есть?

Руслан достал рюмки из серванта.

Серёжка пошлёпал пухлыми губами.

– Во Франции, – заметил он, – коньяк подают в больших пузатых подогретых бокалах.

– Давно оттуда? – мрачно поинтересовался Руслан.

– Да он там не был, – добродушно объяснил Колька, – эт он в книжке прочитал.

– Николай, наливай! – Серёжка нахмурил брови.

Колька с готовностью выдернул пробку и разлил коньяк по рюмкам.

– За чё выпьем? – спросил он.

– За тебя, Громозека.

– А чё за меня?

– Шутка. Ни хрена не за тебя. Со встречей!

– Хороший коньяк, – сказал Руслан, ставя опустевшую рюмку на стол. Итак, я весь внимание.

– По какому поводу? – притворно удивился Серёжка. – А если мы просто пришли посидеть?

– И для этого нужно было сплавить куда-то Игу?

– Ну, так он же пьёт, как слон.

– Не юродствуй. – Руслан поморщился.

– Сдаюсь, сдаюсь. – Серёжка поднял руки вверх в знак полной капитуляции. – Вы, как всегда проницательны, мой Холмс. Речь пойдёт именно о нём, о нашем друге-поэте. Его нужно спасать. – Серёжка отбросил ёрничество и заговорил серьёзным тоном.

– От кого?

– От него самого. От его, так называемого, мира.

– Ребята, я уже говорил – без меня...

– Сказал Пилат и пошёл мыть руки. Милая у тебя позиция, Русик. Главное, чтобы ты остался чистеньким, да?

– А-а, значит, понимаете, что затеяли грязное дело?

– Ассенизаторы тоже занимаются грязным делом. И хирурги, когда возятся в кишках, тоже не заботятся о чистоте своих перчаток.

– Об одном прошу тебя, Аркадий – не говори красиво, – поморщился Руслан.

– Ты чё, сдурел? – весело вылупился на него Колька. – Это ж Серёга!

Серёжка встал из-за стола и медленно прошёлся по комнате, ухватив себя за лацканы пиджака.

– Завидую я сейчас своему покойному дедушке, – вздохнул он. – Дедушка носил подтяжки и когда читал нравоучения, закладывал за них большие пальцы рук. Это придавало дедушке солидность, а словам его – весомость. Послушай, Руслан, – он неожиданно повернулся к столу, – скажи мне честно: ты любишь Игоря?

Руслан вздрогнул.

– Конечно... Как и все мы.

– Очень хорошо. Ты к нему даже как-то ближе, чем мы с Колькой. Опять же, живёте под одной крышей. Да и вообще. Ты пойми – ведь у него ближе тебя – я подчёркиваю – даже не нас, а тебя – никого нет. Как же ты можешь быть таким слепым?

– К чему ты клонишь?

– К земле. К грешной, но единственно данной нам матушке-земле. Николай, подливай.

Колька послушно забулькал коньяком в рюмки.

– Выпьем за Игорька, – предложил Серёжка.

Выпили, крякнули, огладив воображаемые усы.

– Давай сразу ещё по одной! – предложил Серёжка. – Уж больно коньяк хорош.

Молодец, Колян, умеет выбирать.

Колька зарделся.

– Ну, наливай, наливай, красна девица.

Колька разлил по-новой.

– За тебя, Русланчик. – Серёжка поднял рюмку.

– А чё за меня?

– А так. Человек ты больно хороший. Хотя и недалёкий.

– Почему? – хмелея спросил Руслан.

– По кочану. Друг твой гибнет перед самым твоим носом, а ты и бровью не ведёшь.

– Из чего же это следует, что он гибнет?

– Рассуди сам. Человеку скоро 28. А он до сих пор не знает толком кто он и что он в этой жизни. Стихов не печатают – да он и не пытается их издать, денег, соответственно, нет, угла своего нет...

– Есть.

– Ну, хорошо, хорошо. А не будь тебя? Ты ж пойми: он не живёт. Он сочинил себе какой-то там свой мир, какой-то Мировой Разум. Но мир-то выдуманный, для жизни не приспособлен. Однажды этот мыльный пузырь лопнет, и Игорёк шмякнется мордой о землю, где он совершенно беспомощен.

– Так предлагаешь шмякнуть его поскорее?

– Я предлагаю сделать так, чтоб Игорёк сам увидел, насколько иллюзорен тот его мир, сам осознал, сечёшь? И тогда он не шмякнется с высоты, но мягко спустится на парашюте. Колька, а ты чего хайлом мух ловишь разливай ещё.

– У меня не хайло, – робко воспротивился Колька, но по-новой всё-таки разлил.

Выпили с большим аппетитом, а Колька зажевал коньяк бутербродом с колбасой.

– Н-на парашюте, гришь? – Русланчик, как лошадь, тряхнул головой. – А мне вот другое думаесса. Вот спустим мы его с этим... с парашютом, а вдруг лишим самого главного.

– Чего, чего мы его лишим?

– Не зна-аю. Мож тот его мир и ессь настоящий. Ток мы об этом не знаем.... Мы ж там ни разу не были.

– А не обидно тебе, Русланчик, что он – в том мире без тебя, а ты – в этом.

– Зато в этом мире он со мной. И днём, и ночью. М-мужики, давайте ещё выпьем!

Н-николай, н-наливай.

Колька налил. Снова выпили.

– А так бы он всегда был бы с тобой, – усмехнулся Серёжка, с интересом разглядывая Руслана. – Тебе ведь хотелось бы этого, а, Русланчик?

– Хот-телось бы.

– Так ты нам поможншь?

– В чём?

– Спустить Игорька с небес на землю. Помочь ему обрести себя здесь, в этом мире.

Сделать его счастливым.

– А как?

– Ну, вот мы проделаем всю эту штуку...

– Какую штуку?

– А вот это мы вместе сейчас и придумаем. Нам нужен твой аналитический компьютерный ум. Э-э-э, хватит тебе коньяку! – Серёжка прижал к столу руку Руслана, потянувшуюся за бутылкой.

– Ж-жалко, да?

– Жалко у пчёлки в ж-жж. Мы вот тут с Колькой прикидывали – может устроить нашему небесно-космическому Игорьку визит инопланетян? Там, в синее покраситься...

– Матушинский ни в жисть не поверит.

– Вот и мы так решили.

– А, мож, в зелёное? – неожиданно встрял Колька.

Его проигнорировали.

– В общем, сам понимаешь – детский сад. Есть благородный замысел, но как его воплотить в жизнь... Что скажешь, кибернетик?

– Скажу, что глупая идея, что одна, что другая. – Эта фраза исчерпала Руслановы силы и он пьяно уронил голову на руки.

Серёжка щёлкнул пальцами перед его носом.

Руслан поднял голову.

– Очень глупая идея, – повторил он. – Что одна, что другая.

– Предложи умную.

Руслан неожиданно поднял кверху указательный палец.

– О! – сказал он.

– Что? – оживился Серёжка.

– Давайте выпьем ещё коньяку.

– Давайте, – обрадовался Колька, с готовностью хватая бутылку.

Серёжка обречённо махнул рукой и подставил свою рюмку.

– За что выпьем? – спросил он.

– За идею.

– Идею сперва раздобыть надо.

– Идея есть.

– И что за?

– Послание.

– Кого и куда?

– Чего и кому. Свыше – Игорьку. Через компьютер.

– Ничего умнее не придумал?

– Д-давайте выпьем. Я Игу знаю. Сначала посмеёсса. Потом задумаесса. Потом сразу поверит. Я Игу знаю.

– Ещё б тебе его не знать. Молодец, Русланчик. Выпьем за твою идею.

Выпили, а Колька съел ещё один бутерброд с колбасой.

– А текст... я с-сам... завтра... Когда просплюсь... Сброшу на дискетку и нам же в почтовый ящик и закину. Типа, Игорю Матушинскому лищно.

– Гениально, Руслан. Ты Игорю настоящий друг. Допьём коньяк?

– Д-давай.

Колька, печально вздохнув, доразлил остатки коньяка.

– Ну, Русланчик, – сказал Серёжка, – а теперь, напоследок, выпьем за нас. За всех. Включая Игорька. Спасённого. Нами.

Рюмки звякнули друг о друга.

– Давай его в кресло перенесём, – донёсся до Руслана сквозь туман опьянения Колькин голос.

– Давай.

Руслан почувствовал, как его ухватили подмышки и усадили на что-то мягкое. "Не сверзиться бы", – слабо подумал Руслан. Он слегка приоткрыл глаза и успокоился – отсюда – из глубокого кресла у стены – он не сверзится.

– Пока, Русик.

– Бввв, – ответил Руслан.

– Однако, накачали мы его, – эхом прозвучал голос не то Кольки, не то Серёжки.

Дальнейшее для Русланчика утонуло.

Открыв дверь ключём и войдя в квартиру, я удивился, что в прихожей полутемно, как, впрочем и во всей квартире. Я прошёл в комнату и чуть было не споткнулся о ноги Руслана. Я включил свет. Русланчик дремал в кресле, по-детски причмокивая во сне губами.

– Не рановато ли спать устроились, молодой человек? – с напускной суровостью спросил я.

– Мя-а, – просыпаясь, ответил Руслан.

– Держи, – я протянул ему гвоздики.

– Эт чего?

– А это тебе.

– От мамы?

– От меня, дубина. – Я наклонился и поцеловал его в губы. От Руслана приятно пахло коньяком.

– Ты где это успел нализаться?

– Представь себе, в этой комнате.

Я огляделся. На столе стояла пустая бутылка из-под армянского коньяка, три рюмки и поднос с бутербродами. Вот гадина! Нализался, как институтка, и без меня.

– Приходили пацаны? – спросил я.

– Колька слямзил де-то бутылку коняка, – промямлил Руслан. – А мы её выпили. Чё ж на неё смотреть, шо ли? – развил он свою мысль.

– Зачем Кольке лямзить коньяк? Он и так у себя в кооперативе деньги лопатой гребёт.

– Не, так я ж соврал. Ты чё, не понял?

– А соврал зачем?

– Шоб весело было. Спасиб те за цветы. Нагнис.

Я нагнулся, и Руслан, ухватив меня за шею, притянул к себе и поцеловал.

– Как было у мамы? – спросил он.