Текст книги "Серебряная тоска"

Автор книги: Михаил Юдовский

Соавторы: М. Валигура
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

Во-первых, мокро, во-вторых, холодно, в-третьих, грязно – там же всякая дрянь плавает.

– Тэк-с, – протянул Серёжка, – уж не моей ли бутылкой твой карман оттопыривается?

– Побойся Бога, Серж. У тебя ж "Перцовка" из Центрального гастронома, а у меня "Смирновская" из Колькиного ларька.

– Мистифицируешь? – нахмурился Серёжка. – Бог с ней, с водкой, откуда про ЦГ узнал?

– Следил за тобой с утра. Надел чёрные очки, шапку-ушанку до колен и так, никем не замеченный, ничем не выделяясь, следовал за тобой по пятам. Когда ты оборачивался, я приседал, и ты меня не видел. Шапку и очки я после подарил нищему, который тут же начал приседать. Теперь ты знаешь всё.

– Идиот, – прокомментировал Серёжка. – Юродивый. Это тебе нужно шапку и очки подарить, чтоб ты приседал.

– Нет, Серёнечка, не идиот. Идиоты не знают диаметра Солнечной системы, язык суахили, доказательства теоремы Ферма и того, что нынешнее твоё место на кладбище обошлось тебе в своё время (7сентября 1980 года) в тысячу рублей, перетекших из кармана твоего папы Василия Игнатьевича в карман твоего шефа Петра Алексеевича, который за те же деньги отмазал тебя от армии с диагнозом "плоскостопие". Откуда такие деньги взялись у твоего папы – умолчу. Но ты понимаешь...

– Заткнись, – зло оборвал меня Серёжка. – А Корнеича я, суку, приморю.

– Окстись – при чём тут Корнеич? Он-то откуда мог знать, что деньги твоему родителю достались в результате...

– Заткнись! – Серёжка начал звереть. – Лучше скажи, кто тебе всё это сообщил?

– Ну, кто ж станет делиться с человеком такими интимными вещами, кроме его лучших друзей! Ты, конечно, сообщил, Колька и Руслан.

– Ты гонишь! Колька и Руслан об этом ни сном, ни духом. А я тебе такого и по пьяни выболтать не мог.

– По пьяни – нет, конечно. Но виртуально – да.

– Что значит, виртуально? Что ты имеешь в виду?

– А ты попробуй и сам заснуть ногами на север на следующий день после моего дня рождения – и тоже будешь всё знать. Только придётся годик подождать.

Серёжка привстал, затем снова плюхнулся на стул.

– Так ты хочешь сказать... ОН – действительно есть?

– Он – это кто? Он бывают разные. Помнишь, как в анекдоте Петька заглянул в цистерну, а там – и вправду ОН.

– Он – в смысле Высший Разум.

– Конечно есть. Не желаешь приобщиться? – Я вытащил из кармана бутылку "Смирновской". – Давай стаканы.

Обалдевший Серёжка механически достал из шкафа два пыльных стакана (один – надтреснутый) и поставил их на стол.

– А как ты теперь с этим своим... Высшим? – спросил Серёжка, пока я разливал водку по стаканам.

– Как тебе сказать – и да, и нет. Он меня разочаровал. Я узнал от него очень немногое: язык суахили, диаметр Солнечной системы, доказательство теоремы Ферма и откуда твой папа Василий Игнатьевич...

Серёжка ахнул кулаком пол столу:

– Хватит. Предложи лучше тост.

– Ну, давай тогда, за нашу дуэль.

Серёжка вытаращился.

– Ты что, собираешься вызвать меня на дуэль?

– Понимаешь, Серёжка, мне так кажется, что наша дуэль уже состоялась. Года эдак сто пятьдесят два тому. Со счётом один-ноль в твою пользу. Но я не злопамятный – видишь, пью со своим убийцей.

– По-моему, – сказал Серёжка, отставляя стакан в сторону, – ты за ночь не Высшего Разума набрался, а Высшей Шизофрении.

– А вот ты не хочешь пить с тобою убиенным. Это значит, в тебе ещё теплится совесть, и это внушает мне жалость к тебе. Нелегко тебе придётся в дальнейшем.

– Или псих, или дурак, – резюмировал в сторону Серёжка. – Я понял, Матушинский, вы блефуете. Никаких взяток мой отец никому не давал, ни от какой армии я не отмазывался...

– И никакого диаметра Солнечной системы не существует, – закончил я. Ты прав, Серж, ибо Земля – плоска, покоится на трёх китах, а зовут их Илья, Добрыня и Алёша.

– Это тебе тоже твоя Высшая Шизофрения нашептала?

Я печально закрыл глаза и кивнул.

– Серёжка, – спросил я, не открывая глаз, – хочешь узнать, где деньги зарыты?

– Следующая стадия шизофрении, – угрюмо констатировал Серёжка. – Он уже мнит себя индийским раджой и, не раскрывая глаз, раздаривает своим подданным деньги, земли и слонов.

Скрипнула дверь, и вошёл Корнеич.

– Корнеич, – продолжал я с закрытыми глазами, – хочешь узнать, где Серёжка нычкует водку?

Корнеич мяукнул.

– Убью! – крикнул Серёжка.

– Бери лопату, – сказал я ему.

Серёжка, подняв бровь, взял таки лопату на плечо и последовал за мною в снежный дождь. Конечно же, добрый фунт снега нам влепило сразу же в лицо, и пока Серёжка протирал харю, он уже разуверился во всяком кладе, ворчал лишь что-то про "Высшую Шизофрению" и "Алтынку", которая-де по мне давно плачет.

"Всё равно ты мне веришь", – мстительно думал я.

И он мне верил. Но ни за что не хотел этого показать.

– Копай здесь, – сухо сказал я.

Серёжка хмуро начал копать.

– Ну? – сказал он через несколько гребков.

– Дальше.

– Туфта всё это.

– Дальше копай.

– О, мон Дьё!

– И не поминай Имя Божье всуе.

– Холодно, между прочим.

– Копай.

– Копаю.

Дзынь! Серёжкина лопата ударилась о что-то металлическое.

– Ну? – спросил Серёжка, не веря, не зная, чему не верить.

– Доставай.

Серёжка, ворча, полез в яму.

– Сундучок! – раздался из ямы его голос. – Тяжёлый, гад!

– Да, – сказал я.

– Чё ты "дакаешь", помогай.

Я помог Серёжке вытащить сундучок и вылезти ему самому. Сундучок был и вправду увесист.

– Ну, и что там? – спросил Серёжка.

– Как водится, – со скукой ответил я, – драгоценности и монеты. Золотые, естественно.

Серёжка с неожиданной жадностью приняляся откупоривать сундучок.

– Не мучайся, – вздохнул я. – Пошли в сторожку, там инструмент есть.

– И Корнеич, – алчно оскалился Серёжка, прижимая сундучок к груди.

– Не бойся, – сказал я. – Корнеичу ничего не нужно.

– Почему?

– Потому что...

... Корнеич родился третьим, ненужным ребёнком в семье. Родители дали ему немного необычное имя – Илья. Быть может, в честь Ильи Муромца защитника земли Русской – или пророка Ильи? Во всяком случае, ни защитником, ни пророком Корнеич не стал. А наоборот – натерпелся от старших сестёр щипков и насмешек.

Наплакался в подушку. А когда вырос – мстить почему-то не стал. И вовсе не почему-то, а от того, что любил своих сестёр, и когда у средней, Елизаветы, случился казус и срочно понадобились деньги, Корнеич временно (а оказалось – навсегда) устроился на кладбище – в те времена это было проще – и почти всю свою первую зарплату перевёл Елизавете. В то время он почти не пил – так что много ли ему было нужно? На женщинах он сразу поставил крест, взглянув в один из неверных юношеских моментов на себя в зеркало. Он был и впрвду на редкость некрасив:

обезьянья фигура – длинные, до колен руки, кривоватые ноги, вечная сутулость, словно предощущение, что жизнь станет для него горбом, который будет он влачить до конца дней своих – словом, он полагал, что любое его предложение будет встречено, в лучшем случае, презрительным смехом. А он боялся. Боялся быть осмеянным. Вообще, боялся грубости. А, в целом, боялся жизни. Так и жил – боясь. Бобылём, который не прочь бы жениться, и отшельником, который рад бы иметь друзей. В конце концов, и то, и другое заменила ему водка. Страх перед жизнью притупился, зато водка – после первой пары приступов белой горячки – научила его бояться смерти, которая виделась ему сплошным чёрным туннелем без малейшего проблеска света в конце.

Мы вошли в сторожку. Корнеич сидел за столом и набулькивал из бутылки в кружку.

– Нашёл-таки, курва, – довольно, впрочем, равнодушно произнёс Серёжка.

– Моя это, Сергей Васильевич, – ответил Корнеич, показывая зачем-то этикетку. На этикетке значилось: "Перцовка". – А "Смирновочку" вашу я в шкапчик прибрал. А трогать – не трогал.

– Ага. Поэтому мою "Перцовку" тронул.

– Богом клянусь, Сергей Васильевич...

Серёжка, не говоря ни слова, поставил сундучок на пол и вышел. Полминуты спустя он вернулся, несколько смущённый, держа в мокрой руке мокрую бутылку.

– Ну, прости, Корнеич, – сказал он. – Вот тебе откуп за недостойные подозрения.

– Он поставил свою "Перцовку" перед Корнеичем на стол.

– И "Смирновскую" можешь к ней присовокупить, – внёс свою лепту я.

Став обладателем трёх бутылок водки, Корнеич чуть не сошёл с ума.

– Сергей Васильевич, Игорь Ва... Это как же это?!

– Вот так, Корнеич. Ну что, угостишь нас?

– Да я... Господи! Счас закусочку соображу.

– И монтировку, – добавил Серёжка.

– Как? – не понял Корнеич.

– И монтировку, говорю, сообрази.

Корнеич, ничего уже не соображая, "сообразил" и то, и другое.

– Ну, что сначала, – спросил я Серёжку, – водка или сундучок?

– Сначала отпразднуем, – лаконично ответил тот.

Корнеич разлил по стаканам для начала "Перцовку". Закуска была обычная – хлеб, колбаса, лук, кильки в томате.

– Как в раю, – блаженно заметил Корнеич.

– А ты там был?

– Да где мне...

– А хочешь туда?

– Да куда мне...

Мы выпили. "Перцовка" заклокотала в горле и обожгла внутренности.

– Дрянь какая, – сморщился я.

– Лопай, что дают, как писал Антон Павлович.

Я загрёб ложкой (вилок, естественно, не было) несколько килек и отправил их в рот. Закусил хлебом и луком. Немудрящая закуска доставила мне больше радости, чем все сегодняшние плоды всезнания.

– Наливай ещё, Корнеич, – велел я.

Корнеича не нужно было упрашивать дважды. Выпили по второй. На сей раз я закусил колбаской. Это было чуть похуже кильки, но всё равно здорово.

– Здорово, – сказал я.

– Небось, вкуснее, чем Высший Разум? – ехидно спросил Серёжка.

Я быстро проглотил последний кусок.

– Умеешь ты портить настроение, – сказал я, вставая. – Ну, ладно, я пошёл.

– Ты погоди, а сундучок открыть?

– Вот сам и открывай.

– А тебе разве не интересно посмотреть, что в нём?

– Я и так знаю. И тебе уже говорил.

– Одно дело знать, что там золото, другое – запустить в него руку по локоть.

– Какое золото? – хмельно насторожился Корнеич.

– Зубные коронки скифов, – огрызнулся Серёжка. – Так как, Игорёк?

– Скучно всё это, – ответил я.

– А килька в томате – весело?

– Веселей.

– Вот и выходит, что ты со всем своим Космосом – обыкновенный алкаш. Вроде Корнеича. Кроме как выпить и закусить – ничего не надо.

– Может быть.

– Тогда хоть посмотри, как я окунаюсь по локоть в золото, каким нечистым алчным огнём горят мои глаза, плюнь, потому что тебе станет противно, развернись на каблуках и гордо удались.

– Заманчиво, – сказал я.

– Не, ну какое золото? – всё приставал Корнеич.

– Слушай, Корнеич, – не выдержал Серёжка, – водка у тебя есть – ну, так сиди, пей и помалкивай.

Он взял со стола монтировку и, поднатужившись, вскрыл сундук. Заскрипели ржавые петли, хрустнул врезной замок. Крышка откинулась, и по сторожке запрыгали весёлыми бесенятами разноцветные зайчики преломлённого света. Корнеич привстал, вытянув бурую морщинистую шею, и тут же снова рухнул на стул.

– Спаси-помилуй, – пробормотал он.

Серёжка, хоть и был подготовлен к зрелищу, на несколько мгновений окаменел.

– И это всё... моё? – осторожно спросил он.

– Во всяком случае, можешь распоряжаться этим барахлом, как хочешь. Хочешь – с Колькой поделись, хочешь – с Корнеичем, хочешь – сам всё сожри. Я вот только, с твоего позволения, десяток монет золотых возьму.

– Да-да, – залепетал Серёжка, – бери, конечно... сколько надо.

– Братишки, – снова влез Корнеич, – я что-то в толк... Что это? Откуда?

– Не волнуйся, Корнеич, – сказал Серёжка, – у тебя просто белая горячка. Вот мы сейчас уйдём, а ты сосчитай до десяти, выпей ещё, и все болезненные видения рассеются.

Серёжка захлопнул сундучок, подхватил его подмышку, и мы с ним вышли из сторожки. Уже отходя, я не удержался и заглянул в окошко. Корнеич сидел на том же месте, прилежно шевеля губами: "четыре... пять... шесть..."

– Игорёчек, – прошептал Серёжка, – ты точно больше не хочешь ничего... кроме этих десяти монет?

– Хочу, – сказал я, – хочу гораздо большего. Но где ж его взять? Пока, Серый.

Когда будешь убивать меня, постарайся сделать это не больно.

Дождавшись автобуса, я сел по привычке у окна и поехал к отцу.

"Тоска какая, – думал я, глядя на заоконный пейзаж. – Это не у Корнеича белая горячка, это у нас белая горячка, это нам привиделись эти камни, это золото и ВООБЩЕ. Это нам нужно до десяти считать, а потом выпить для храбрости всю оставшуюся водку и застрелиться. Для чего, спрашивается, нужен был этот Высший Разум? Чтоб пугать старушку-вахтёршу, изумлять Кольку знанием, где у него спрятан коньяк, разоблачать Серёжкиного папу и отрывать какие-то дурацкие клады?

И вот это – Вселенная? Вот это – Бог? Вот это – ТО, ДЛЯ ЧЕГО? Это не Высший Разум, это какая-то тоска. Причём, отнюдь не серебряная. Предел мечтаний ростовщика, продажного журналиста-щелкопёра и теле-экстрасенса".

Я доехал до нужной мне остановки и вышел из автобуса. Уже успело стемнеть. По чавкающей слякоти я добрался до папиного барака-общежития и, преодолев унизительное сопротивление дверной пружины, ввалился в его тёплую вонь.

Папа встретил меня, как всегда, в валенках, сидя за застеленным газетой столом прямо на кровати и потягивая с прихлюпом чай из большой эмалированой кружки.

– Здравствуй, папа, – сказал я. – Ну, как дела?

– Да как обычно, – вяло ответил отец. По его голосу трудно было понять, рад он меня видеть или нет. – Проходи, садись. Чаю будешь?

– Чаю? – переспросил я. – Не знаю... Пожалуй...

Отец тяжеловато поднялся из-за стола, отдёрнул белую, слегка засиженную мухами занавесочку и взял с полки гранёный стакан.

– Второй кружки, извини, нет. Не держу. Не для кого. Из стакана будешь?

– Какая разница? – пожал плечами я. – Буду.

Отец заварил мне чай прямо в стакане. Чаинки медленно и скучно оседали на дно.

Отец неожиданно сделал таинственное лицо, показал, засучив рукав, пустую руку, с видом фокусника потянулся к оконной раме и достал из-за неё лимон.

– Красиво жить не запретишь, – сказал он. – Давай я тебе отрежу.

Я, вообще-то, не очень любил чай с лимоном, но отец так очевидно гордился произведённым эффектом, что я не захотел разочаровывать его и кивнул. Отец резал лимон хлебным ножом-пилой. Кусок получился толстый и корявый. Он с шумом плюхнулся в мой стакан, измазавшись не до конца осевшими чаинками. Отрезав себе кусок поменьше, отец сунул остаток лимона назад за окно.

– А вот от тебя опять водкой воняет, – неожиданно заметил он. – И что за радость?

– Никакой, – грустно согласился я.

– Так чего ж ты пьёшь?

– Ничего другого не остаётся.

– Как так?

– Да вот такая жизнь, папа.

– Какая такая?

– В том-то и дело, что никакая. Тяжёлая, одним словом. Озоновая дыра над Антарктидой, война на Ближнем Востоке, а Иди Амин, оказывается, вообще жён своих жрал.

– Тебе что, сынок, деньги нужны?

Где-то внутри я и расплакался и рассмеялся одновременно. Всё правильно, папа, – раз я к тебе пришёл, значит мне снова нужны деньги. Такой сыночек, как я, с иною целью не приходит.

– У нас как раз десять дней назад получка была, – продолжал отец, – так что на червонец могу раскошелиться. А через недельку приходи за вторым.

– Спасибо, папа, – улыбнулся я, – но деньги мне не нужны. Скорее наоборот.

– Что наоборот?

Я молча достал из кармана десять золотых монет и положил их на стол.

– Что это? – удивился отец.

– Возьми. Это тебе.

– Что это? – повторил отец.

– Тут золота тысяч на двадцать будет, – объяснил я. – А продать можно одному коллекционеру. Адрес я тебе дам. Или, если хочешь, могу сам к нему съездить, а тебе привезти деньги.

– Игорёк, ты слышал – я спросил что это?

– Говорю ж – золото, – вздохнул я. – Клад мы нашли. С Серёжкой. Не краденное, не бойся. Возьми себе.

– Зачем? – просто спросил отец.

– Ну, как, – устало сказал я, – всё ж ты мой отец. Выберешься из этой дыры, переедешь в какую-никакую приличную квартиру, заведёшь себе домашние тапочки вместо валенок, кота, телевизор купишь – я знаю что... Что захочешь, в общем.

– А зачем? – снова спросил отец.

– Ну, пап, ты даёшь, – несколько нервно рассмеялся я.

– Максимум, что я даю, – спокойно ответил отец, – это тебе червонец в месяц. Вот что, Игорёк, забери-ка ты эти монеты.

– Но почему? – спросил я, прекрасно зная, почему.

– Видишь ли, – начал отец, – во-первых, в валенках мне уютней и теплее, я ведь уже немолодой человек. А, во-вторых... Вот, чай у меня есть, лимон даже (отец по-прежнему гордился лимоном), хлеб есть, колбаска, картошку или, там, макароны всегда сварить могу. Иногда соседи по бараку зайдут с бутылочкой вина, а то и пива с рыбкой принесут. А чего мне ещё надо? Не хочу я менять свои маленькие радости на твои большие хлопоты. Так что монеты эти ты забери. И, если можешь, не обижайся на меня.

– По-моему, папа, ты познал Высший Разум, – сказал я, ничуть на него не обижаясь и стыдливо пряча монеты в карман.

– Не знаю, о чём ты толкуешь, но мне моя жизнь нравится. И менять я её не хочу.

– Ты счастлив, папа? – неожиданно спросил я.

– Я доволен. А будешь почаще приходить – чайку там попить, поговорить ещё больше доволен буду. Намёк понял? С соседями своими тебя познакомлю.

– Намёк понял, – ответил я. – Приходить буду. Ну, а с золотом этим что мне делать посоветуешь?

– А что я могу посоветовать? Матери, во всяком случае, не носи – не возьмёт, сам знаешь. У коллекционера своего на деньги обменяй. Друзьям раздай. Сдай в милицию. Или – Волгу знаешь? В неё кинь. И живи, как живёшь. Тебе же спокойнее будет.

– Я подумаю, папа, – сказал я, вставая. – И обязательно сообщу тебе своё решение. Ну, спасибо тебе за чай... С лимоном.

– Постой, Игорёк, – остановил меня отец. – Десятку-то возьми... на всякий случай.

Всё по той же чавкающей слякоти я шёл к атобусной остановке. В одном кармане у меня побрякивали золотые монеты, в другом шуршала папина десятка.

"Нет Высшего Разума, – подумал я в автобусе. – Нет его, нет. Есть только тоска.

Но, уж её-то, в избытке. И вдохновения нет. Есть только тоска. Серебряная, как ночной, падающий снежок. Серебряная, как развевающий его ветер. Серебряная, как серебро. Как остывшее серебро. Поздравляю, Игорь, ты нашёл себя, ты – остывшее серебро. В кармане звонко хрустнули остывшие золотые монеты. Всё-таки серебро благородней золота, в который раз подумалось мне. Тут хрустнуло и серебро. Не в кармане. А где? В душе. Как напыщенно, Игорёк. Плевать – правда. Почему же сокровенная правда так часто звучит напыщенно? Почему лучшие наши чувства остаются невысказанными из боязни выспренности? Как тяжело сказать: я люблю тебя, если действительно любишь, и как легко сказать: да пошёл ты... да пошла ты... да пошло ты...Пошлу...Пушло. Всё, Игорь, приехали.

Я вышел из автобуса.

– Где тебя носило? – спросил Руслан.

– А "спасибо"?, – спросил я.

– За что "спасибо"?

– За зонтик. Который я так любезно оставил вахтёрше.

– А-а, извини, спасибо.

– И потом, что значит – носило? Сейчас ещё только десять.

– Ещё только, – сказал Руслан.

– А что?

– Ничего. Давай спать ложиться.

– Русланчик, а ты знаещь, что Высший Разум – это мираж? – спросил я мрачно, раздеваясь и укладываясь.

– Спи.

И я, похоже, действительно уснул. Только всхлипнул напоследок: "Руслан, Руслан"

– и тут же замолк. Потому что это был уже не Руслан.

* * *

Данзас был ещё бледнее меня. Что не удивительно – в моих жилах течёт, всё-таки, африканская кровь. Он стоял столбом, а поскольку я в возбуждении наворачивал в ожидании поединка круги, скрипя снегом, мне казалось, будто он путается у меня под ногами.

– Вы можете постоять хоть секунду спокойно, – нервно сказал я.

Данзас как-то по-овечьи удивлённо посмотрел на меня. Можно было подумать, что он агнец которого ведут на закланье.

– Александр Сергеевич... Саша... Ещё не поздно... едемьте отсюда... я всё улажу, – бормотал он.

– Ах, извините, это, кажется, я суечусь под вашими ногами... Дайте пистолет.

– Пистолет? Да-да, держите... – Он протянул мне пистолет, вцепившись в его рукоять мёртвой хваткой.

– Но, позвольте, милостивый государь, вы же не пускаете!

– А? Да-да...

Дантес и д`Аршиак весело переговаривались шагах в полусотни от нас.

– Дайте пистолет, – процедил сквозь зубы я.

– Держите. – Данзас неожиданно сдался.

Лепаж наполнил мне ладонь какой-то вдруг тоскливой тяжестью. Я даже отшатнулся назад, и Данзасу пришлось поддержать меня под локоть.

– Саша, – снова сказал он.

– Выше голову, господин Данзас! – полупрокричал я. – Впереди – свет тьмы или тьма света!

Данзас поглядел на меня, как на безумца.

– Разве вы не понимаете?! – вскричал вдруг он. – Дерясь против вас, Дантес ставит под удар лишь себя. Дерясь против Дантеса, вы ставите под удар лучшее, что есть в России!

– Какие правильно-нудные слова, – вздохнул я. – Господин Данзас, вы мне надоели.

Займите своё место секунданта подле господина д'Аршиака. Моё же место против господина Дантеса.

– Ну, что там? – крикнул Дантес.

– Мы готовы, – откликнулся я. – Господин Данзас...

Данзас, втянув голову в плечи, направился навстречу д'Аршиаку. Они сошлись и встали рядом, как две фарфоровые статуэтки.

– Теперь и вы сходитесь, господа! – весело крикнул д'Аршиак.

На внезапно ослабших ногах я сделал пару невнятных шагов навстречу Дантесу. Тот шёл вперёд уверенно, улыбаясь.

"Как странно, – подумал я, – вот сейчас выстрелишь человеку в голову, в грудь, в живот, и он замрёт, навеки неподвижный... И чего стоила перед этим вся моя ненависть к нему? Вся моя ревность, всё моё честолюбие? Плохи мы, хороши ли, но ведь наша жизнь такой неоценимый дар, что..." Тут живот мой пронзила такая адская, жгучая боль, что я упал на снег.

– Игорёк, Игорёк! – кинулся Русланчик ко мне.

– Серёжка, ты что? Убил его?! – кинулся Колька к Серёжке.

Слабо соображая, что делаю, я нажал курок так и не вывалившегося из рук пистолета. Серёжка схватился за руку. Колька как-то по-бабьи взвизгнул. Руслан отпрянул.

... Ну, конечно, я всегда шёл навстречу этой чёрной реке, в которой отражение снежных сугробов выглядит какой-то белой насмешкой над нею. Бросьте, бросьте, над собою. Вы-то, дорогие-белые, всего лишь отражение, а она, чёрная-текущая – реальна, её воду можно испить, можно после выплюнуть, и всё равно она будет реальна. Можете, если угодно, гордиться собою, будучи настоящими белыми сугробами, но не гордитесь своей белизною, будучи лишь отражением в чёрной реке... Больно-то как... Игорь, Игорь, как же?.. Серёжка, как рука?.. Интересно, куда впадает Чёрная Речка? Игорёшка, лучше б меня застрелили... Серёжка, Игорёшка, пацаны, вы что, с ума сошли? Коньяку хотите?

– Бросьте, господин д'Аршиак. И вы, господин Данзас. И вы, госпдин Дантес, тем более – бросьте. Я сейчас узнаю, куда ведёт Чёрная Речка. Чёрные воды, мягкие воды... Даром свободы есть бремя свободы. Всё.

Я пронёсся сквозь черноту необузданного космоса, влился во что-то синее, расплылся в чём-то золотом. Это золотое пожевало меня и выплюнуло. И я пулей влетел в серебро. В серебре этом на необъятном, похожем на облако, ковре сидел невысокого роста худощавый человек с чёрными бакенбардами, грозящими вырасти в седую бороду. Длинными ногтями пальцев он передвигал кусочки картонной мозаики и был настолько поглащён этим занятием, что не обращал внимания на виение вокруг него белых человекоподобных мух.

– Здравствуйте, – почему-то не смущаясь, сказал я – Чего? – оторвался от своего занятия человек.

– Здравствуйте, – повторил я.

Человек взлохматил бакенбарды, поправил цилиндр на голове и окончательно взглянул на меня.

– Здравствуйте, – ответил он. – Надеюсь, вы ко мне?

– Конечно, к Вам, – ответил я. – Больше-то не к кому.

– Вот тут вы ошибаетесь. Ко мне вы всегда успеете. Впрочем, я вам рад.

Скучновато тут. Да и мухи заедают. Да не мне на них грешить. Небось, хотите порасспросить меня?

– Кажется, нет.

– Нет?! – обрадовался Он.

– Ну, разве что, один вопрос.

– Да. – Он нахмурился.

– Что это Вы тут за картонки раскладываете?

– А-а... Это, понимаешь, мил друг, puzzle.

– Как-как?

– Ну, головоломка такая. Из многих кусочков создать одно целое.

– А, типа там, кораблик какой-нибудь...

– Ну, можно и кораблик. А, можно, и из корабликов порт. А из народов человечество. А из звёзд – Вселенную. А из тоски – любовь.

– А это ещё как? – не понял я.

– А так. Когда тоска каждого станет всеобщей тоскою, она уже будет не Тоской, а Любовью.

– И?

– И ничего пока не получается! – Он капризно и яростно грохнул кулаком по puzzlе'y. Тот брызнул во все стороны разноцветным картоном. – Ну, вот, опять – всё сначала. Шёл бы ты отсюда, а?

– Куда же мне идти? – удивился я.

– А откуда пришёл. – Он отмахнулся от меня, словно от белой мухи.

И я полетел вниз. Из серебра – через золото, через синеву, через черноту космоса. Вниз – в иное серебро.

Я лежал на кровати, весь в поту. Голова Русланчика лежала тут же, рядом, почти касаясь моей. Губы по-детски шевелились во сне, волосы припли ко лбу. Я нежно прикрыл ему рот ладошкой и прилип своими волосами к его.

КОНЕЦ

1999 – 2000 гг. Германия