Текст книги "Серебряная тоска"

Автор книги: Михаил Юдовский

Соавторы: М. Валигура
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

– Нет, правда, Игорь Васильевич. – Серёжка выдохнул воздух и внюхался в свою подмышку. – Приходите к нам на кладбище. Работообустраивайтесь. Сие занятие довершит в вас циничного алкоголика, к чему вы, судя по всему, стремитесь.

Зарывать мертвецов в землю – гуманнее, чем их будущих рожать на свет. Мы, могильщики, как бы реставрируем ошибки Бога. Ведь человек – что ни говори – самая большая ошибка Бога.

– А Бог – самая большая ошибка человека.

– Вот за что я вас люблю, – сказал Серёжка, – так это за всё. Приходите к нам на кладбище.

– Я подумаю над вашим предложением, Сергей Васильевич, – сказал я, вертя опустевшую рюмочку между пальцами.

Руслан сжал свою почти полную рюмку в кулаке. Серёжка уловил его жест.

– И что означает это судорожное движение, Руслан Васильевич?

– А то, Сергей Васильевич, что ваш цинизм представляется наигранным.

– А цинизм всегда наигран, – грустно рассмеялся Серёжка. – Цинизм всегда поза.

Эффектная, надо сказать. Поэтому циники собирают вокруг себя наибольшую толпу почитателей. Вроде Диогена, который срал мимо бочки. Все великие люди были циники. Киники.

– Так циники или киники? – поинтересовался Руслан.

– Финики, – сострил Колька.

– А ты бы, Коля, не лез со своими остротами, когда умные люди разговаривают, – поморщился Серёжка. – Наливай-ка лучше ещё.

Колька налил водки себе, Серёжке и мне. Руслан решительным жестом показал, что у него пока есть.

– А у вас на кладбище есть должность Гамлета? – спросил я.

– Разумеется, нет. Гамлет был дураком, а на кладбище работают умные люди. На кладбище нужно находиться только в двух случаях: либо зарабатывать там деньги, либо на своих похоронах. А просто шляться и беседовать со всякими там черепами – глупо, глупо, глупо!

– Слова, слова, слова, – хмуро заметил Руслан. – Что ж ты сам гамлетовскими интонациями заговорил?

– Поддел! – с каким-то мазохистским удовольствием расхохотался Серёжка. – А вдруг быть дураком было бы моим идеалом, если бы я не презирал дураков?

– Что-то не верится. Слишком уж ты себя любишь, чтоб надеть шутовской колпак.

– Может, выпьем, мужики? – вмешался ничего не понимающий Колька.

– Выпьем, выпьем, Николаша, не волнуйся. А только ошиблись вы, Руслан Васильевич. В "Гамлете", ежели помните, шутами были как раз могильщики, а не придурок датский принц. Так что не боюсь я шутовского колпака. Всю жизнь в нём хожу. А вот вы, зеленоглазый принц, боитесь. Потому и водки не пьёте. Не хотите быть смешным и нелепым. Я бы с вами на кладбище не пошёл. Кладбище любит сильных людей, которые не боятся выглядеть шутами и не изображают из себя байроновских героев бури в стакане.

Колька восхищённо цокнул языком:

– Ну, ты, Серёжка, выдал!

Серёжка шутовски раскланялся.

– Благодарю, Николаша, твоя наивная похвала значит для меня больше, чем псевдоэрудированные нападки с той стороны. – Серёжка махнул в сторону Руслана. – А ты, Игорёк, чего молчишь? Чего молчишь, Игорёха? Как говна в рот набрал...

Смотри, не проглоти! А лучше всего – сплюнь где-нибудь в стороне, чтоб мы не видели.

– Уж лучше пусть бы Колька острил, – покачал головой я.

– Разве я острю? – удивился Серёжка. – Я просто умышленно фекализирую свою предыдущую речь, чтобы сбавить патетический тон. За кладбищенский юмор, господа!

– Он поднял рюмку.

– Это, в смысле, покойнички так юморят? – не понял я.

Руслан неожиданно рассмеялся и выпил свою рюмку до дна.

– Ладно, по такому случаю налейте мне ещё, – сказал он.

– О! Другой разговор! – Колька услужливо налил.

Русланчик выпил, не дожидаясь нас.

– Библия гласит: "Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов". Серёжка, ты что, уже мертвец?

– А ты, я гляжу, уже пьяный.

– Не твоё, между прочим, дело! Колька, наливай ещё.

Колька с готовностью налил.

– Брось, Русланчик, ты ж хотел только одну выпить!

– А-а, е-етто м-мйо дело, – ответил Руслан выпивая и сразу хмелея. Скок х-хщу, сток и пю.

– Всё, Русланчик, стоп! – Я резко оборвал его, когда он в очередной раз потянул к себе бутылку.

– Шо значьт "стоп"? А есль я хочу? У меня, можжт, потребности?!

– Русланчик, милый, ну ведь опять нажрёшься и будешь в кресле спать!

– Не спать, а просса дремать. А ты буш ходить вкруг меня кругами и чьтать сиххи.

Как тада.

– Или рассказывать байки о высшем, или космическом, разуме, – хохотнул Серёжка.

– Кстати, Игорь Васильевич, давно хотел спросить, что вы под сим разумеете?

Бога, Дьявола, или, прости Господи, марсиян?

– Венеритиков, – хмуро откликнулся я.

– Это, сиречь, жителей Венеры, что ли?

– Да нет, пациентов кож-вен диспансеров. Жертв страстей роковых.

– Приходите к нам на кладбище, – повторил своё предложение Серёжка. – У вас вполне кладбищенский юмор.

– Не премену заглянуть, – пообещал я. – Лет так, надеюсь через тридцать-сорок. В качестве жмурика.

Русланчик вдруг заплакал.

– Ты чего, дурилка? – Я погладил его по голове. – Я ж сказал – через сорок лет, не раньше.

– Да я не о том, – хлюпнул носом Руслан.

– А о чём?

– Не наливают.

– Счас нальём, только не плачь. – Кольке стало очень жаль Руслана.

– А ну, харе! – Я хлопнул Кольку по руке. – Это я хотел напиться, а не он. Мне наливай.

– Нальём и тебе, – приговаривал Колька, щедро доразливая водку в четыре рюмки. – Пацаны, можно я тост скажу?

– Ты-ы? – вытаращил глаза Серёжка.

– Валяй, – с интересом позволил я.

– Пацаны. – Колька, явно смущаясь, встал, сжимая в кулаке рюмку. Давайте выпьем, чтоб никто из нас никогда не плакал... Ну, в обшем, чтоб всё всегда хорошо было. – Обессиленный этой тирадой, Колька рухнул на стул.

– Ну, давай выпьем. – Кажется, впервые за всю жизнь Серёжка с любопытством посмотрел на Кольку.

– И ещё давайте никогда не умирать. – Расчувствовавшийся Русланчик склонил голову на Колькино плечо.

– Хотите оставить меня без работы? – нервно схохмил Серёжка. Неожиданно сентиментальная фаза, в которую перетёк сегодняшний вечер, была явно не по нему.

Мы чокнулись и выпили.

– Так вот, Серёжка, – сказал я, отдышавшись, – высший разум – это не марсиане.

Это всеобщая любовь. Знание всеобщей любви.

– Высший разум – это серебряная тоска, – сказал Русланчик и уронил голову на стол.

– Настало время бреда, – поморщился Серёжка. – Колька, глянь, пожалуйста, как там жаркое.

– Булькает, – сообщил Колька, заглядывая в чугунок. – Коричневое уже.

– Отлично. – Серёжка встал из-за стола. – Доготовите сами. Я чувствую насущную потребность проветриться от сантиментов. Колька, одевайся... И главное, господа, – добавил он, влазя в дублёнку и нахлобучивая шапку, научитесь пить.

Или не пейте вовсе. Адьё. Что в дословном переводе с французского означает "к Богу".

– Передавай ему привет от нас, – сказал я, глядя в пустую рюмку.

* * *

– Законченый ты идеалист, Игорёха, – вещал Серёжка, закусывая водку куском жаркого.

Мы сидели за праздничним столом, справляли мой день рождения. Мама, как и сказала, не пришла. С одной стороны меня это радовало (скотина ты, Игорёшка), с другой – как-то грызло. Я люблю маму. Я хочу, чтоб она была на моём дне рождения. Нет, я не хочу, чтоб она была на моём дне рождения. И она сказала, что не хочет. Боже мой, подонок я, а не сын...

– Я идеалист? – Я приподнял левую бровь. – Если правильно понимать слово "идеализм", так не существует вашего идеализма.

– Ах, вот как? – Серёжка поднял правую бровь. – Так-таки не существует?

– Да, не существует. – Я поднял обе брови. – Человек любит своего друга, а не понятие "дружба". Когда человек садится на кнопку, он возмущается этой кнопкой, а не канцелярской промышленностью вообще. Если хочешь знать, то первым материалистом был Господь Бог – иначе, зачем бы ему понадобилось создавать материальный мир?

– Интересно, а во что верил Бог? – задумчиво процедил Серёжка.

– Во что верит Бог, – поправил Руслан.

– Верил. Бог умер. Ты не знал? У нас даже памятник ему стоит 0001-0034.

– Идиот, – грубо сказал Руслан.

– Бог верил в человека, – не обращая на него внимания, продолжал Серёжка. – Затем понял, что ошибся, и от огорчения скончался.

Руслан отодвинулся подальше от Серёжки, чтобы молния, долженствующая покарать нечестивца, не задела ненароком и его. Никакой молнии, однако, не последовало.

Серёжка подцепил вилкой солёный огурчик и сочно захрустел им.

"Нет, – подумал Руслан, – такого не молнией, такого разве что лопатой по голове прошибёшь".

Колька участия в дискуссии не принимал – подкладывал себе оливье, салат из лично сворованных крабов, жаркое, солёные огурчики и всем этим смачно чавкал. Серёжка с Русланом прервали свой теософский спор и молча наблюдали за Колькой.

– Вы чё? – выдавил тот сквозь огурец.

– Вот, – сказал Серёжка, обращаясь скорее ко мне с Русланом, чем к Кольке, – вот единственно здоровый взгляд на вещи. Пусть Платон и Аристотель расшибают друг о друга лбы, пусть они ломают копья, а умница Эпикур тем временем выпьет и закусит. Выпьем же и мы! Колька, разливай.

Колька, не прекращая жевать, разлил, мы чокнулись и выпили.

– Тёплая, – сморщился Серёжка. – Нет, пить тёплую водку – это не эпикурейство.

Игорёк, Руслан, почему бы вам не завести специальное ведёрко со льдом для стола, в коем во время пиршеств хранились бы водка и шампанское?

– Ну, подари нам, – буркнул я.

– Апропо! – вскинулся Серёжка. – На текущий момент день рождения лишён главного ингридиента. Какого, спросите вы? Отвечу. Вопросом на вопрос. На что в праве расчитывать новорожденный в этот день, кроме дружеского внимания близких?

Отвечу. На сей раз ответом: на подарки, дети. Господа, попрошу достать и развернуть!

Колька кинулся в прихожую, Руслан к платяному шкафу, Серёжка с хитро-невозмутимым видом остался за столом. Я, честно говоря, с облегчением вздохнул, поскольку с утра, проснувшись и не обнаружив никакого подарка от Руслана, был обижен и разочарован, как ребёнок, не нашедший в новогоднее утро под ёлкой подарка от Деда Мороза. Пацаны, как видно, сговорились. Вот уж не ожидал от Русланчика! На его месте я б не выдержал и похвастал своим подарком ещё утром. Колька вернулся из прихожей с кульком, Русланчик от платяного шкафа с пакетом.

– Приступайте, господа, – тоном Цезаря распорядился Серёжка.

Русланчик развернул свой свёрток, в котором оказался изумительно красивый, мягкий и длинный сине-зелёный мохеровый шарф.

– Вот, Ига, поздравляю, – сказал он, смущённо целуя меня в щёку. Теперь будем, гуляя, твоим шарфом обматываться.

– Спасибо, Русланчик. – Я ласково потрепал его по щеке.

– Оставьте и на нашу долю немного нежности, – запротестовал Серёжка. Николя, ваш выход.

Колька кашлянул и полез в кулёк.

– Во, – сказал он, извлекая на свет объёмистый параллелепипед. – Я так решил – книга – лучший подарок. А это, к тому же, кулинарная книга. Из неё что угодно сварить можно. Если продукты достанешь, – добавил он. Затем подумал и тоже поцеловал меня в щёку – ещё более смущённо, чем Руслан. Я крепко обнял его в ответ.

– Спасибо, Коля.

– Да чего там. – Колька не знал, куда себя деть.

– А теперь, позвольте мне, – нарушил неловкое молчание Серёжка. – Но, для начала, – небольшое предисловие. Представь себе – ночь. Вы с Русланом безмятежно дремлите. Вдруг твой мозг начинает свербить поэтическая мысль. Какие-то строчки рождаются в нём, отчаянно просясь на бумагу. Ты в растерянности – что делать?

Встать и записать их, включив свет и разбудив Руслана, которому завтра с утра на работу? Или пусть Руслан спит, а строчки, чёрт с ними, погибнут в тебе? Так вот, чтоб ты больше не терзался этой дилеммой... – Он полез во внутренний карман пиджака и, покопавшись там, достал тоненький, матово-чёрный фонарик с серебристой надписью "Mac Light". – С днём рождения, Игорёк.

Моя щека ознаменовалась третьим поцелуем. Я похлопал Серёжку по спине.

– Спасибо, Серёжка. Спасибо, ребята. Давйте ещё выпьем.

Мы выпили ещё.

– А теперь, – привычным взмахом головы Серёжка откинул волосы назад, хотелось бы сделать тебе ещё один подарок.

Руслан с недоумением глянул на Серёжку.

– Что ты скажешь, Игорёк, – продолжал Серёжка, – если мы сейчас вызвоним двух милых девчонок и их присутствием скрасим наше тоже, конечно, милое, но несколько одностороннее мужское общество?

– Не могу сказать, чтоб эта идея пришлась мне по душе.

– А почему, собственно?

– А, собственно, потому, что эти твои Ани-Мани тупизной превосходят сибирскую войлочную обувь валенки.

– Зачем же непременно Аня и Маня? В этом районе неподалёку обретаются.... – Серёжка вытащил из кармана пухлый блокнот, полистал и закончил: – Аля и Валя.

– Чудесно, – вмешался Руслан. – Колоссальная разница. Вы, значит, с Колькой тут али-вали будете устраивать, а нам с Игой на кухне отсиживаться? Или в кладовке?

Отменяется.

– Ошибаетесь, Руслан Васильевич. Это нам с Колькой отсиживаться. Девчонок мы приглашаем в подарок Игорьку. И тебе за компанию.

– Спасибо, – иронически ответил я. – Дозволено ли нам будет перетоптаться без этого подарка?

– А в чём дело? – с нарочитым удивлением спросил Серёжка.

– Ка-те-го-ри-че-ски не желаем, – поставил точку Руслан. – Вообще, Серёжка, не понимаю я тебя – если ты так баб любишь, почему до сих пор не женишься?

– А кто тебе сказал, что я баб люблю? Если хочешь знать, милый мой человек, мы с Колькой – вообще голубые.

Колька вытаращил на него глаза и раскрыл рот с остатками пищи.

– Закрой мыльницу, – сказал Серёжка, – пузыри летят. Бабы, пацаны, для нас – удачное прикрытие. И нечего таращиться. Или вы такие уж ревнители ханжеской морали? Ну, а нам с Колькой стесняться нечего. Верно, Николя? Ты, я вижу, ещё не закрыл свою мыльницу? Ну пожалуйста, ради меня.

– Э-э, в общем... – промямлил Колька.

– Вы ведь, мужики, поймите прежде, чем осуждать, – разливался Серёжка. – Мужчина и женщина – по большому счёту – существа несопоставимые. Как сказал Бернард Шоу, его тянет на север, её на юг, а в результате оба сворачивают на восток. Хотя оба не переносят восточного ветра. А все их женские скандалы да истерики... Мне уже не один человек говорил: вот бы, говорит, женская физиология плюс ум мужчины. А только – не бывает. Вот я и выбрал из того, что бывает, для меня главное. Да, Колька? Ты всё ешё не закрыл свою мыльницу? Счас я туда мыло положу.

Угроза подействовала – Колькин рот с костяным стуком захлопнулся.

– Ну, ладно, харе таращиться, давайте водку пить, – подытожил Серёжка.

Руслан автоматически налил всем водки.

– Пусть у друзей не будет тайн от друзей! – поднял свою рюмку Серёжка. – И пусть... – Изо рта его вылетела весёлая стайка захлёбывающихся пузырьков. – Пусть друзья не обижаются на шутки друзей! – Он не выдержал, расхохотался, водка попала ему не в то горло, и он закашлялся, окончательно расплескав остаток.

Колька тут же принялся услужливо хлопать его по спине.

– Оставь, Николаша, – сипел Серёжка, – оставь эти гомосексуальные знаки внимания. Сказал же – пошутил.

Мы с Русланом сидели никакие. Мы понимали, что Серёжка устроил этот цирк не просто так. И были мы ещё минуту назад отчаянно близки к тому, чтоб самим рассказать всё о себе. Впредь не надо быть глупыми рыбёшками и не клевать на столь дешёвую наживку. Надо быть Учёными Карпами и не попадаться в пасть щуке.

– А вы чего не пьёте? – откашлявшись, спросил Серёжка.

– Нам на тебя было интересно посмотреть, как ты кочевряжишься, нашёлся, наконец, я. – А теперь, конечно, выпьем. Давай, Русланчик.

Мы выпили, но настроения не прибавилось. Серёжка, кажется, и сам почувствовал, что зашёл в своём розыгрыше слишком далеко, и выглядел слегка смущённым. Колька по-прежнему ничего не понимал. Счастливый человек!

– Нет, пацаны, ну так не годиться! – неуверенно подбадривал Серёжка. Давйте, что ль, ещё выпьем? Или споём? У Кольки, вон, прекрасный баритон... Колька, давай: "Степь да степь кругом..."

– "Путь далёк..." Да ну его, – отмахнулся Колька.

– Ну, Николаша, прошу тебя! – Серёжка уже сам жалел, что затеял всю эту катавасию.

– Да не хочу я.

– Игорёк, ну, может, ты хоть стихи нам почитаешь?

– В другой раз.

– А на что вы, собственно, обидились? – рассердился вдруг Серёжка.

– А я, кажется, знаю, на что, – сказал вдруг Колька. – И, знаешь, что не надо было так, Серый. Извини. Извините, пацаны. Мы счас пойдём.

– Да ладно, ребята, посидите, – вяло сказал я.

– Не, пойдём. Серый, одевайся.

– Ничего себе! – изумился Серёжка. – Николя...

– Меня Коля зовут! – аж взвизгнул Колька. – Одевайся.

– Ну-ну. – Серёжка посмотрел на нас, иронично пожал плечами и заметил в пространство: – Подчиняюсь грубой силе.

После их ухода мы некоторое время сидели молча.

– Вот и выполз наш кот из мешка, – хмуро сказал я.

– Ну, и пёс с ним, – отозвался Русланчик. – Шила в мешке не утаишь. Особенно, если мешок полиэтиленовый.

– Да, не ожидал я от Серёжки.

– А я от Кольки.

– Серёжка, небось, думает: бунт на корабле.

– А нечего, как учит "Броненосец Потёмкин", команду борщём из тухлого мяса кормить.

– Как думаешь, Серёжка – сволочь?

– Да что тут думать – сволочь, конечно.

– А почему мы с ним дружим?

– Потому что он наш друг. Мы и сами, может, сволочи. Но нам не видно.

– Может, мы и сволочи, но не такие.

– Да, другие.

И две другие сволочи – Русланчик и я – поцеловались.

– Ига, – сказал Русланчик, – а хочешь, я сделаю тебе тот самый подарок, которым Серёжка грозился? Только, конечно, без Али-Вали?

– Хочу, – просто сказал я.

И мы пошли в постель.

Когда я проснулся, Руслана, как всегда, уже не было. Я ещё повалялся немного в постели, потянулся к стулу, ожидая найти на нём сигареты, не нашёл и, проворчав что-то про бардак в доме, неохотно встал.

Сигареты нашёл я только на кухонном столе – почти полная пачка. Под сигаретами лежала записка: "Не забудь позавтракать и вынуть почту. Целую, Руслан".

Завтракать мне не хотелось. Я поставил чайник на газ, пропустил опохмельную рюмочку и закурил сигарету. За почтой сходить успею – тем более, одеваться не хочется. Я сделал себе чай, закурил ещё одну сигарету, выпил ещё одну рюмочку и с наслаждением развалился в кресле в комнате с сигаретой в зубах и чашкой чая на журнальном столике. Было всего десять утра. Малопривычный к столь раннему времени, я с удивлённым восхищением наблюдал солнечные лучи, которые, прорезавшись сквозь окно, ложились золотыми прямоугольниками на пол. Лучи падали под незнакомым углом – мне стало весело.

"Вот так-то, Игорь Васильевич, – подумал я. – Вставайте пораньше, и вы узнаете мир в незнакомом для себя свете". По этому поводу я поднял себя с кресла, прошёл на кухню и выпил ещё рюмочку. Выпил, вернулся в комнату, снова сел в кресло. Чай к тому времени остыл достаточно, чтоб его можно было пить, а вот сигарета подохла – в воздухе остро тлело бычком – и пришлось закурить новую. Русланчик бы ужаснулся – третья сигарета натощак. А завтракать по-прежнему не хотелось. И не хотелось спускаться за почтой для этого нужно было одеться, а одеваться НЕ ХОТЕЛОСЬ. Почему человек не может провести всю жизнь голым – в золотых лучах солнца, в серебряных лучах луны... Нет, не надо сегодня серебра, нет причин для тоски, пусть будет золотая ода к радости... Я вытянул ноги так, чтобы их пальцы попадали в солнечные лучи. Лучи запрыгали зайчиками по ногтям, и – клянусь – я почувствовал, как пальцы моих ног становятся золотыми.

– Вот вам и серебряная тоска! – расхохотался я вслух. – Интересно, сумею я написать что-нибудь под золотом?

Продолжая хохотать, я схватил ручку и листок бумаги – прибегать к компьютеру почему-то не хотелось – и застрочил:

Как весело замертво падать Услышав тишайший шорох Вино превратится в радость Любовь превратится в порох Который взорвёт нам сердце Подобно слепой комете Скажи мне куда нам деться На этом несчастном свете Вина ль откупорить флейту И музыку лить в стаканы Иль попросту кануть в Лету Случайно спонтанно спьяну А может отбросить шторы И настежь раскрыть оконце И вперить хмельные взоры В глазное яблоко солнца И пить этот свет и мякоть До бешенства до кончины И выпив до дна заплакать Без боли и без причины.

Дописав, я бросил ручку и перечитал написанное. Солнце на бумаге побледнело, мгновенно превратившись из золотого в серебряное. Ода к радости обернулась всё той же серебряной тоской. Вот и не обманывай себя, Игорёха, ты не поэт золота, ты поэт серебра. Хоть в семь утра вставай. Я задумался, есть ли на свете что-нибудь, кроме серебра. Может, и есть. Но не для меня. Для Ходжи Насреддина, который смотрел на солнце, не щурясь. А я не могу. У меня фиолетовые червячки начинают перед глазами ползать. И вообще, я люблю серебро больше золота. Я чувствую благородство серебра, но не чувствую благородства золота. Золото – как на мой взгляд – жлобский, насквозь фальшивый металл. Его желтушная надутость – антипод сдержанной трепетности серебра. Русланчик бы меня сейчас понял... Ах, да – не забыть позавтракать и вынуть почту.

Завтракать по-прежнему не хотелось. Ладно, хоть почту выну. Чёрт, придётся, всё же, одеться.

Я, поискав, натянул трусы, которые оказались, как всегда, под подушкой, затем остальное, взял ключи и спустился на лифте вниз.

В почтовом ящике не было ни газет, ни журналов. Лежал лишь какой-то чёрный конверт квадратной формы с адресом Руслана и припиской: "Игорю Матушинскому лично в руки".

* * *

Я сидел один в совершенно пустом пивном баре "Солнечный", потягивал "Жигулёвское" местного разлива, бессмысленно перекладывал из руки в руку дискету для "zip"а, и предавался мрачным размышлениям.

Трус я, вот что. И всегда был трусом. Даже в детстве, на качелях – так и не осмелился совершить "солнышко" – полный оборот вокруг оси, хотя уже был прекрасно осведомлён о центробежной силе, и знал, что упасть с качелей вниз головой физически невозможно. Но очко-то сыграло, коньконул я – вот и не решился. И теперь – хотя опасности вообще никакой нет – не решаюсь последовать инструкциям этой дискеты, хотя опасаться, повторяю, нечего просто не люблю я таких посланий без обратного адреса. А эта дискета явная анонимка. Я обнаружил её сегодня в почтовом ящике – в плотном чёрном конверте с адресом Руслана и подписью "Игорю Матушинскому, лично в руки", хотя кроме меня и Руслана только три человека в Саратове знали, где я живу в настоящий момент. Чёрный конверт сам по себе выглядел достаточно мрачно и навёл меня на странные размышления. Мне ли не знать, насколько сильно порой бывает влияние мистических знамений на нашу жизнь. Чёрный квадрат конверта – конверт был почему-то квадратный – вызвал в памяти массу ассоциаций... Малевич, военные похоронки... Если их две взять, покрасить в чёрный и приложить друг к другу. Глупость какая-то. Возьму-ко ещё пива. Я подошёл к стойке и с умилением обнаружил, что за то время, пока я предавался упадническим размышлениям, подвезли свежайших раков и они теперь лежали за прилавком солидной красной горкой. Стало понятно происхождение названия этого места в Москве. "Красная горка – а вы не слышали? Да Господи, самый раковый у нас тут район!" То же у Коваля, кажется: "В рака нужно больше соли, больше перцу, больше лаврового лука." Блин, баран, листа, листа лаврового!

Какого ещё лука в рака... Это там у него, кажется Петюшка Собаковский вещал – хотя нет, это капитан, потому что – "... с Петюшкой Собаковским мы как-то съели по сто раков".

Мне бы сейчас раков отведать. Кажется, я даже облизнулся, но тотчас смутился и спрятал язык. Хочется – перехочется. У меня из личных после дня рождения всего червонец остался. Я взял ещё кружку пива (без раков), и вернулся к своему столику. Нечего мне миндальничать, сегодня ночью же попробую. Ишь ты! Я припомнил текст, что был на дискете. "Высший Разум! Пришельцы, ещё, небось, какие! Но, Игорь, не из какого-нибудь сраного Космоса, а из другого измерения".

Интересно, как они видят наш мир? Наверное, так, как мы видим двухмерный мир.

Всезнание! К ихнему всезнанию мне б ещё и деньжат немного. А может, именно с помощью всезнания я деньжата и раздобуду? Как же, держи карман шире, раскатил губу по всей Ивановской, а губа-то ох, не дура у тебя, ох, до чего не дура, аж жуть, Матушинский-сякой!

Тут я с новым умилением обнаружил, что в бар стали сползаться первые чумазые посетители. Ну да, смена-то закончилась, трудовой люд спешит залить горе пивом.

Напротив меня уселся потный грязноватый индивид и дыхнул мне в лицо запахом смазки и лука. Я быстро допил своё пиво, ставшее в момент безвкусным, и хотел было удалиться, сохраняя, впрочем, достоинство, как вдруг узнал в индивиде Митяя с товарной станции.

– Ну, – насмешливо сказал Митяй, глядя своим прищуром мне в глаза, говорил я тебе, что мы ещё встретимся. И не на угле. Не хош угостить коллегу кружкой пива?

– Хотелось бы, – смущённо ответил я.

– Понятно, – с каким-то удовольствием кивнул Митяй. – Финансы поют романсы?

– Хрен их знает, чего они там поют, но – поют.

– Ладно, коллега, давай я тебя угощу. Не побрезгуешь?

– Не надейся.

Митяй сходил к стойке и вернулся с четырьмя кружками пива и тарелкой раков.

– Работнику труда умственного от благодарного пролетариата, – объявил он.

"Всё ж, поем сегодня раков", – с беззастенчивой признательностью подумал я. И принялся за работу. Взламывал панцири, высасывал сладкий сок. Митяй с удовольствием наблюдал за мной.

– Что, поэт, иной раз и ты не прочь поработать руками?

– И ртом, – добавил я.

– Скользко шутишь, – скрутил физиономию в улыбку Митяй.

– Стар я, батюшка, шутить.

– Ну-ну. – Митяй отхлебнул полкружки. – Вишь, как приятно работяге пьётся?

– А мне, думаешь, не приятно? – Я тоже отхлебнул полкружки.

– Сравнил ту приятность и эту. – Митяй махнул рукой. – Не, ты представь:

намахался ты кайлом, руки ноют, плечи ноют, поясница ноет, душа... тоже ноет. И тут ты хватаешь своей мозолистой рукой кружку пива и высасываешь из неё сладкой горечи. И по всему телу, по всей душе ползёт благодать. Благостная расслабуха. – Митяй зажмурился, как сытый кот, и отхлебнул ещё. В кружке осталось на донышке.

– Любопытная концепция, – заметил я.

– А ты не выражайся. Ты поработай с моё. Кстати, вагоны разгружать когда снова придёшь?

– Приблизительно никогда.

– Шо ж так? Без денег сидишь, а подзаработать не желаешь? Или физический труд претит?

– Да ничего мне не претит. Но есть причины...

– Лень?

– Ага.

– Эт ты молодец, хорошо ответил. – Митяй неожиданно залыбился и хлопнул меня по плечу. – Без понтов, как без пружинок. Хотя и врёшь.

– Хотя и вру.

– Мне перед моей бабой тоже одно время неудобно было, что я, мол, грузчик, а не академик. – Митяй с якобы пониманием поглядел на меня. – Так что я сделал?

Послал бабу на хер. С тех пор горя не знаю. Баба – существо временное, а деньги – предмет постоянный. Мой тебе совет – гони свою, пока не поздно.

– Поздно.

– Сочувствую, – равнодушно сказал Митяй. – Чё, такая хорошая?

– Тебе и не снилось.

– Везёт. – Митяй взялся за вторую кружку. Я корпел над раками.

– Экай же ты счастливчик, – поцокал языком Митяй. – И стихи он пишет, и любовь у него неземная, и дядя Митяй его раками с пивом кормит... Ну, понятно, чего тебе ещё какие-то вагоны разгружать... А в голову тебе, скажем, не приходило, что за это твоё счастье кто-то другой горбатиться должен? А то и слёзы в подушку проливать? Может, ты кусок чьего-то счастья украл?

– С получки верну.

– Юморист ты. А я серьёзно. Хотя я тебя и понимаю – с радости почему б и не поюморить.

– С радости... – Я хмыкнул. – Дурбень ты, Митяй. Где ж ты на свете радость видел.

– Шо, нету? – обрадовался Митяй. – То-то и я смотрю...

– Счастье – есть. Но не от радости. А от тоски.

"От серебряной тоски", – подумалось назойливо.

– А ты, часом, не заболел? – Митяй участливо потрогал мой лоб. Счастье от тоски... Горе от ума. Вон, пивко лучше хлебай. Всё полезней.

Я отпил из кружки.

– Кстати, – вспомнил я, – как там твой напарник? Ну, Петро, в смысле?

– А пёс его знает. Я его после той разгрузки и не видел. Сагитировал ты его чем-то против меня. То от него не избавиться было, а теперь уж вот как несколько дней и носу не кажет.

– А, может, это ты его сам против себя сагитировал?

– Слышь, ты... – Митяй сощурил глаза. – Сидит тут, понимаешь, пьёт моё пиво, жрёт моих раков, ещё и хамит.

– Ладно, Митяй. – Я встал из-за стола, положил Митяю руку на плечо. За пиво спасибо, за раков спасибо, за хамство извини. Сам в себе разберись.

Я направился к выходу.

– А, всё ж, ещё встретимся! – не то с угрозой, не то с надеждой крикнул мне вдогонку Митяй.

– Там видно будет.

Выйдя из бара я, прижмурившись, оглядел микрорайон Солнечный. Довольно гнусный, надо сказать, микрорайон. Однообразные десяти– и двенадцатиэтажки, хаотично разбросанные по долинам и по взгорьям окраины Саратова. Руслан жил прямо напротив бара, на десятом этаже типичного для этих краёв дома. Я обогнул этот дом по гиперболе и, зайдя с тыла, вошёл в первый подъезд. И, как ни был я проворен, дверь с тугой-претугой пружиной всё же успела звездануть меня по жопе.

Чрезвычайно взбодренный таким приёмом, я пулей взлетел к лифту и нажал большую красную кнопку...

Двери лифта разъехались в стороны, открыв под собою щель. На мгновение мелькнула сумасшедшая мысль: достать из кармана чёртову дискету и бросить её в эту щель.

Как говорится, концы в воду.

Я вошёл в лифт и нажал кнопку десятого этажа. Дискета осталась в кармане.

– От тебя шикарно пахнет пивом! – сказал Руслан, целуя меня в прихожей.

– И раками, – похвастался я.

– Банк, что ли, ограбил?

– Угостили.

– Везёт вам, поэтам, поборникам чести, – вздохнул Руслан. – Любого так словесами оплести сумеете, что он вам и пиво, и раков поставит...

– Эт мы умеем. Всякий выбирает себе жребий. Юлий, вон, Цезарь швырнул свой вверх – и перешёл Рубикон.

– А потом его зарезали, – с ядовитой улыбкой продолжил Руслан.

– Но его ж не сразу зарезали.

– А как? Постепенно?

– Не строй из себя дурака.

– А знаешь, Ига, Цезарь-то по другому поводу жребий кидал.

– По какому?

– А, вот, думает: орёл – первым в деревне; решка – вторым в Риме.

– И что?

– Ну, а монета, не будь дура, встала на ребро. Пришлось ему, бедному, стать первым в Риме. Вот его и зарезали.

– Ис-то-рик. – Я потрепал Руслана по волосам.

– От ис-то-ри-ка слышу.

– Ладно, не дерзи, мальчик. Лучше позволь мне вновь восползоваться твоим компьютером.

– Снова в качестве микроскопа для заколачивания гвоздей?

– Приблизительно.

– Не дам, – потешно замотал головой Руслан. – Это унижает меня как программиста.

– Вот жлоб! – ахнул я. – Ты принуждаешь меня к насилию.

– Опять бить будешь?

– Бить не буду, но к компьютеру прорвусь. Даже если придётся побить.

– Ладно, – вздохнул Русланчик. – Побей и иди печатай.

– Обойдёшься без побоев, – сурово отрезал я.

– Приказаний никаких не будет? – угодливо согнулся Руслан.

– Один кофе, – приказал я. – И один сигарета.