Текст книги "Серебряная тоска"

Автор книги: Михаил Юдовский

Соавторы: М. Валигура
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

– Это их единственный недостаток?

– А этого недостатка достаточно. Пардон за каламбур. Кому эта херня нужна? Ну, и я писал. А потом понял – никому это на хер не нужно. Вагоны разгружать куда полезней. Видал? – Митяй согнул руку в локте. – Мышца. Плюс деньги. Плюс люди уголька-то ждут. Греться надо. А от твоей поэзии чего? Ни тепла, ни денег, ни мышцы. Сидишь ты за письменным столом сопля соплёй и кому ты, на хрен, сгорбился?

– А ты кому?

– Да хоть бы ему! – Митяй ткнул пальцем в Петро. – А, в общем, прав ты. И Петро я не сгорбился.

– Та ты чё, Митяй... – расширив глаза перебил его Петро.

– Никто никому на хер не нужен. Мне, считай, пятьдесят пять, я знаю, что говорю.

– Пятьдесят пять, а дурак, – глядя ему в глаза, вымолвил я.

– Митяй, я ему по роже дам! – вскинулся Петро.

– Я те дам! Я те сам счас дам! Вертишься щенячьим хвостиком вокруг моей жопы...

Пора бы уж ума набираться. Думаешь, ты мне шибко нужен? Думаешь, я тебе нужен?

Ни ты мне, ни я тебе. Человек человеку волк. Ну, чё губами шлёпаешь? Уйди, загрызу. Сигареты оставь.

Петро, дрожа губами, смотрел некоторое время на Митяя, затем бросил сигареты на рельсы, заплакал и побежал прочь.

– Скотина ты, – с чувством сказал я Митяю.

– А ты нет? Почитай мне ещё что-нибудь.

– Давай работать.

– Ничё, работа не убежит.

– У меня никакой охоты нет, здесь до утра куковать.

– Чё, баба в тёплой постели ждёт?

– Не твоё дело, кто меня ждёт.

– А вот меня никто не ждёт. – Митяй поднял с рельс брошенную Петро пачку и вытащил две сигареты. – Угощайтесь, Игорь Васильевич... Да оно и к лучшему, а?

Баб я уже переимел достаточно, на мужиков переходить неохота, а суп я себе всегда и сам сварю. Петро своей щенячьей преданностью вааще достал... Пора переквалифицироваться... в кого?

– В управдомы?

– В покойники. Никто никому не нужен.

– Позволь не согласиться.

– И кому ж нужен ты?

– Позволь оставить это в тайне. Ты зачем Петро обидел?

– Да он мне надоел.

– Ты сам себе надоел.

– А хоть бы и так.

– Это не причина других обижать. Он же тебе как сын. Короче, разгружаем уголь.

– Э-э, стоп. Тут уж я Петро найду. Что ж нам, вдвоём костылиться? Старый батько должен вкалывать, а младой сын по рельсам сопли размазывать? Так стихи, значит, не почитаешь?

– Почитаю. Если перед Петро извинишься.

– Значит, не почитаешь. А хош, спорю, что это он ещё передо мной извинится?

– Не надо. Не будем спорить.

– А жаль. Я б выиграл.

– Выиграл бы. Поэтому и жаль тебя.

– Примкнись, ты.

Митяй вскочил и кинулся искать Петро. Я взял лопату и по-новой принялся за уголь.

"Какой же я счастливый человек, – подумалось вдруг мне. – Русланчик, милый мой Русланчик..."

Через десять минут вернулся Митяй. С Петро. Петро утирал последние слёзы, но выглядел вполне счастливым. Похоже, Митяй его как-то утешил. Петро снова любил Митяя, любил меня, любил уголь, который тут же стал выгребать из вагона с энтузиазмом нашкодившего и прощённого ребёнка. Я тут же присоединидся к нему.

Митяй ещё несколько секунд медлил, разминая между пальцами сигарету, затем сунул её за ухо и, схватив лопату, тоже принялся выгребать уголь.

Короче, через час мы покончили с обоими вагонами. Друг с другом в это время больше не разговаривали.

– Ну что, пошли к Ивахненко? – предложил Митяй, сбросив последнюю лопату угля на рампу.

Получив по два червонца каждый ("Так швыдко?" – удивился Ивахненко), мы вышли со станции. Было уже совсем темно, жёлтый фонарный свет заплёвывался посыпавшим по-новой снегом.

– Ну, бывай здоров, стихотворец. – Митяй протянул мне лапу.

– Ну, бывай. – Я протянул в ответ ладонь.

Петро отчего-то не удержался и хлопнул меня по плечу. Я хлопнул его в ответ.

– Так думаю, свидимся ещё, – сказал Митяй.

Не знаю, с чего он это взял, но у меня тоже было подобное предчувствие.

– Причём не на угле, – добавил Митяй, лукавясь своей красной мордой. Ну, может, прочтёшь напоследок какой стишок?

Я посмотрел на него.

– Стишок тебе? Ну, вот, слушай:

Уедем отсюда к чёрту Во Тьму-Таракань куда-то Протянем к аэропорту Краснеющий луч заката Отправимся в поднебесье Торчащее в горле костью И будем срывать созвездья Висящие белой гроздью Мы выдавим гроздь в бокалы И звёздного хмелю выпьем Завоем степным шакалом Заплачем болотной выпью Шатаясь межзвёздной пьянью В космической тьме пантеры Мы руки в неё протянем Корявые как антенны Которые синий ветер Колышет камышной пляской Наложим на солнце вето Утешимся лунной сказкой В ночи нас никто не тронет Она нам дана от Бога В ней скачут вдоль речки кони Отведав луны и грога На их пропотевших спинах Нам мчится легко и ясно Так пишут стихом картины Так пишут поэмы маслом Никто ничего не скажет Никто ни о чём не спросит Лишь Бог елеем помажет Когда нас на Землю сбросят Обвяжет нам раны бинтом Укроет тулупом ватным И мы пойдём лабиринтом Меж жизнью и непонятным.

– Ладно, катись на хер, – сказал Митяй после паузы.

– Покачусь. С удовольствием покачусь. Бывайте. Только не заблудитесь в лабиринте.

– В каком лабиринте? – не понял Петро.

– В жизненном.

– Не по адресу, Тезей. Сам не заблудись.

– Ты ещё и про Тезея знаешь?

– Пошёл на хер, Минотавер.

На том мы и расстались.

Ключ в замочной скважине я постарался повернуть как можно тише, чтобы не разбудить Руслана. Но Руслан не спал. Он, собака, просто лежал в постели и читал, включив ночник, "Приключения Робинзона Крузо".

– Привет, – сказал он надтреснутым голосом. – Ну чё? Купил сигарет?

– Ой, Русланчик, совсем забыл. Счас сбегаю.

– Не изволь беспокоиться. Я уже сбегал и купил две пачки.

– Ты солнышко. – Я нагнулся, чтоб поцеловать Руслана, но он отстранил меня твёрдой рукой.

– Что? – не понял я.

– Где ты был?

– Где я был, там меня уже нет.

– Разгружал-таки вагоны?

– А хоть бы и так. – Я достал из кармана два червонца и, пошелестев ими перед носом Руслана, бросил ему на одеяло.

– Думаешь, меня это радует? – Руслан сбросил мои червонцы на пол.

Я нагнулся и поднял деньги.

– Даже если и не радует – не очень-то швыряйся, – сказал я. – Я три часа разгружал уголь за них. Сечёшь?

– А кто тебя просил?!

– А что, ты один должен бабки в дом приносить? Ты не допускаешь во мне если не чувства гордости, то хотя бы ущербности?!

– Я думал, мы любим друг друга, – тихо сказал Руслан. – А, значит, никаких долгов – финансовых – у нас друг перед другом быть не может.

– Ты скучал без меня? – спросил я.

– Да, – просто ответил Руслан.

– А я каждый будний день по восемь часов без тебя скучаю! – заорал я. Так что ж мне – приказать тебе: Русланчик, не ходи на работу? Или ты хочешь, чтоб только ты для меня что-то делал, а я был вечным получателем?

Руслан некоторое время глядел в потолок, затем перевернулся и уткнулся носом в подушку.

– Прости, – сказал он. – Я, наверное, действительно слишком любящий эгоист.

– Если любящий – значит, не такой уж и эгоист, – ответил я, присаживаясь на постель и обнимая его.

– Спасибо.

– А зачем ты читал Дефо?

– Чувствовал себя одиноким, как Робинзон.

– У него появился Пятница.

– Да... Простишь меня?

– При одном условии.

– При каком?

– Если ты меня простишь.

Русланчик наклонил меня к себе и поцеловал в губы.

– Ты говорил, вроде, сигарет купил?

– Ну, купил.

– Давай сперва покурим.

– Давай. – Руслан встал с постели.

– Чего это за трусы на тебе? – удивился я. – Даже как-то глупо смотрятся.

– Я ж не знал, придёшь ты или нет. А ты вообще одетый.

– Эту несуразность легко устранить.

Пару минут спустя мы сидели голые и курили "Космос".

– До чего же хорошо, – сказал я.

– А вагоны разгружать, небось, плохо было?

– Не скажи. Встречаешь интересных людей. Митяя, например. Петро. Да хоть и Ивахненко.

– Насыщенная жизнь. А, главное, Ига, давай ссориться больше никогда не будем.

– Ну, хрен с тобой, давай.

– Дурак ты.

– Сам дурак.

Мы не выдержали и снова поцеловались.

– А я, может, ещё буду вагоны разгружать!

– Дурак ты, Игорёшка.

– Почему это?

– Потому что я тебя люблю.

– А, тогда я действительно, может, дурак.

– Мы дураки.

– Да. Влюблённые дураки.

* * *

– Не, к завтрему никак не вырыть, – с удовольствием сказал Серёжка, глядя в невыразительные глаза бледной дамочки, сидящей по другую сторону стола.

– Как же так! Ведь директор кладбища обещал...

– А ежели он обещал, так пускай он же и роет. Верно, Корнеич? – Серёжка повернулся к напарнику.

Корнеич, сидя сбоку и пуская ртом бесцветные пузыри, умилённо хмыкнул.

– Это возмутительно! – Дама вскочила со стула. – Или, вы думаете, на вас нет управы? К вашему сведению, мой покойный муж был полковником, начальником штаба дивизии...

– Мадам, – галантно произнёс Серёжка, – у нас тут и генералы лежат. И все дожидались своей очереди. Скажи, Корнеич?

– Как не хуй делать, – подтвердил Корнеич.

Дама оскорблённо вспыхнула.

– Я сюда пришла не за тем, чтоб выслушивать ваши матюги! Директор кладбища узнает о нашей встрече всё!

– Мадам! – Серёжка с якобы укоризной взглянул на Корнеича. – Вы уж простите простого человека, всю свою сознательную жизнь отбарабанившего на кладбище. Ваш покойный муж, начальник штаба дивизии, наверняка выражался куда деликатнее.

Дамочка покраснела.

– Всё! – вскочила она со стула. – Директор кладбища узнает обо всём немедленно!

– И метнулась к двери.

– Перчатки! – крикнул ей в спину Серёжка.

– Что? – Дамочка обернулась уже на пороге.

– Вы забыли перчатки. – Серёжка протянул ей пару жёлтых замшевых перчаток.

– Спасибо, – коротко бросила дамочка, подошла, хотела вырвать перчатки из Серёжкиной руки, но тот неожиданно ухватил её за талию и усадил на стул напротив.

– Мадам, люди должны не угрожать друг другу, а договариваться. Мне не хотелось бы, чтоб мы расстались врагами. Давайте попробуем договориться. Корнеич, подыши.

Старик встал и покорно вышел за дверь.

– Поверьте, – сказал Серёжка, когда дверь захлопнулась, – я ведь вовсе не хам какой-нибудь. Я вполне разделяю ваше горе. Вам хочется как можно скорее похоронить любимого мужа. Подумать только – такой молодой... И уже до полковника дослужился.

– С чего вы взяли, что он был молодым?

– Каждый из нас был когда-нибудь молодым.... Шучу. Просто глядя на вас...

– Мой муж был старше меня на двадцать лет.

– Да что вы! – Серёжка всплеснул руками. – Удивительно. Такая преданность...

Даже после смерти. Достойно всяческого восхищения.

– Молодой человек! – Дамочка нахмурилась. – Прекратите юродствовать.

Серёжка удивлённо вскинул брови.

– Во-первых, я не юродствую, – сказал он. – Я вами совершенно искренне восхищаюсь. А во-вторых, почему же я для вас молодой человек? Вы, по-моему, моложе меня года минимум на два. Мне ведь уже двадцать семь.

Мадам зарделась.

– Вы хотите сказать, что я выгляжу на двадцать пять? – спросила она.

– А что я должен сказать, если вы так и выглядите?

– Сначала вы вели себя как беспросветный хам, – покачала головой дамочка. – Теперь – как милый лжец.

– А что вам больше нравится?

– Мне тридцать три, – ответила дамочка не на заданный ей вопрос. – Я этого не скрываю и не нуждаюсь в комплиментах на этот счёт.

– А я хотел бы говорить вам комплименты.

– Потому что вы милый лжец?

– Нет, потому что я беспросветный хам. Хотите чаю? А, может, хотите выпить?

– Для чаю у вас душновато.

– А вы снимите шубку.

Дамочка послушно сняла шубку и села на прежнее место возле Серёжки, разве что придвинув стул чуть поближе к нему.

– А выпила бы я всё равно чего-нибудь покрепче.

– Вуаля! – Неведомо откуда Серёжка извлёк и поставил на стол бутылку коньяка.

– Вы фокусник? – удивилась дамочка.

– Нет, – печально ответил Серёжка, – я простой гробокопатель. Могильщик, что лопатою сырою всю жизнь другим удачно ямы роет, не думает, что срок его придёт, что сам он в эту яму попадёт.

– Так вы ещё и поэт?

– Увы. Не люблю хвастаться тем, чего не сделал. Это стихи моего друга Игоря Матушинского. Слыхали?

– Увы. По-моему, вы просто скромничаете.

– Если б мой друг Игорь Матушинский услышал, что я умею скромничать, он бы помер со смеху.

– А вы бы его зарыли. Так коньяку нальёте?

– Из кружки не побрезгуете?

– А я вообще не брезгливая.

– Тогда – салю!

– Чего?

– Извиняюсь. Люблю щегольнуть французским, потому что толком его не знаю. Ужасно я с вами откровенен что-то. Прозит!

– Чего?

– А уж немецкого и вовсе не знаю. Я всегда откровенен с теми, кто мне понравится. Извините за грубый комплимент. Короче, по-русски – выпьем.

Они чокнулись алюминиевыми кружками и выпили.

– А вы заметили, – сказал Серёжка, ставя пустую кружку на стол и вытирая небритые губы ватником, – что у самой пьющей нации – у нас, русских, – нет ёмкого слова для тоста? Ни французского "салю", ни немецкого "прозит", ни английского "чирз", ни скандинавского "скаль". Не странно ли это, мадам?

– Пожалуйста, не называйте меня "мадам", прошу вас.

– А как вас называть?

– Люда.

– Тогда меня – Серёжа.

– Нет, всё-таки здесь у вас слишком душно... Адски жарко... Если вас не смутит, я сниму эту кофточку... Зачем вы это руку мне на грудь?

– Извините... Она у вас такая круглая... И... мягкая, оказывается... Не сдержался... Извините...

– Извиню, – продышала Люда.

– Неужели вы действительно так любили своего покойного мужа?

– Серёжа. Идите на хуй. Вместе с моим покойным мужем.

Серёжка опешил и покрылся красными пятнами. Невероятное – впервые в жизни его вогнали в краску. Впрочем, он быстро оправился.

– Вместе с ним – то есть, в могилу.

– А вы остры на язычок.

– Хотите проверить?

– Было бы недурно.

– Тогда давайте рассчитаемся, – спокойно сказал Серёжка.

– Вы хотите предложить мне за это деньги? – обомлела Люда.

– Нет, я хочу получить деньги с вас.

– За ЭТО? С МЕНЯ?

– За похороны вашего мужа. За то, чтоб могилка была вырыта сегодня.

Люда резко вскочила со стула, схватила кофточку, натянула её.

– А вы редкостный мерзавец, – сказала она.

– Почему? – искренне удивился Серёжка. – Потому, что не хочу воспользоваться ситуацией и изнасиловать вас?

– Потому... потому что мерзавец! – крикнула Люда.

– Аргумент принят, – кивнул Серёжка, подливая себе в кружку ещё коньяку. – А вотр, мадам!

– А к директору вашему я схожу, не сомневайтесь! Немедленно!

– И что же вы ему скажете? Что я не пожелал вас трахнуть?

– Скажу, что вы... что вы пьянствуете на работе!

Серёжка расхохотался так, что чуть не расплескал коньяк из кружки.

– Ох, хотел бы я присутствовать при этой сцене! Он же вас за душевнобольную примет.

– Он так уверен в вашей святости?

– Нет, с вами и цирка не нужно! Да пьём мы вместе! Мы тут на кладбище все в одной лодке.

Люда устало откинула прядь со лба.

– Я так и думала, – сказала она. – Ладно, сколько вы хотите?

– От это другой разговор, дамочка! – довольно воскликнул Серёжка, сразу переходя с французского на нижегородский. – Ну, чтоб не разорять бедную вдову начальника штаба дивизии, ограничимся стольником.

– Грабёж! – взвизгнула дамочка.

– М-да, – сокрушённо покачал головой Серёжка. – А если б я запросил два стольника, вы бы назвали меня убийцей. Это не грабёж, мадам, это акт милосердия.

Подумайте, у меня взрослая мама, у Корнеича больная печень, у директора кладбища дядя с, пожалуй, парализоваными ногами...

– Причём тут ваш директор?

– А делиться? Бог ведь что велел? Бог, мадам, велел делиться с директором кладбища. Не то, говорит, ребята, не пить вам больше коньяк в уютной сторожке – директор Пётр, говорит, вас живо за борт оформит. Он у вас, говорит, мужчина строгий – брада седая, брови густые, машина "Волга", окраска чёрная.

– Да лучше я своего мужа на помойке зарою!

– Да, – вздохнул Серёжка, – что с нами любовь делает... Любовь к деньгам, я имею в виду. Не выйдет у вас с помойками, мадам – вмешается милиция, вмешается санэпидемстанция – это вам уже не в стольник влетит.

– Мерзавец.

– А вы повторяетесь. Хотите прокрутить весь разговор по-новой?

– Да подавитесь вы! – Дамочка раскрыла сумочку и швырнула оттуда стольник на стол. – Я бы ещё столько же заплатила, лишь бы никогда вас больше не видеть.

– Идёт, – согласился Серёжка и протянул руку.

– Не прикасайтесь ко мне своими грязными руками! И чтоб могила была готова уже сегодня.

– Не волнуйтесь, мадам, у нас как в аптеке: утром деньги – вечером могила; вечером деньги – утром могила.

– Ну, всё, прощайте. – Дамочка направилась к выходу.

– Не прощайте, а до свидания. – Серёжка хитро поднял палец кверху. – Вы ведь стольник за "никогданеувидимся" так и не заплатили.

Дверь хлопнула.

Серёжка с довольным видом подлил себе коньяку и медленно выцедил.

Вошёл Корнеич.

– Ну, как? – робко спросил он.

– Пляши, Корнеич! – Серёжка грохнул о стол пустой кружкой. – Заработал ты свой червонец. Богатеешь, плесень. Скоро твои дети будут пить один коньяк.

– То исть... как? – не понял Корнеич.

– А так – из бутылочки с сосочкой.

– Я в смысле... Как же... всего червонец?

– Скупость, Корнеич, скупость заедает нынче человека.

– Какого человека?

– Меня, например. Да нет, Корнеич, я-то как раз мужчина широкий. Спичку поднести подкурить, друзей на трамвае покатать – на всё готов. А вот клиент нынче такой пошёл – деньгу из него не выжмешь. Да ты садись, Корнеич, коньячку хлебни...

Тебе червонец как – цельной бумажкой выдать или пятачками отсчитать?

– Сергей Василич... Да как же... – Глаза Корнеича наполнились влагой. Ведь всегда ж по двадцать пять...

– Да ты подумай, Корнеич, ведь червонец – это целая бутылка водки или пять кило ирисок!

Корнеич часто заморгал глазами. Потянулся за кружкой с коньяком, выпил залпом и закашлялся. Серёжка участливо похлопал его по спине.

– Что, не в то горло попало? Не бережёшь ты себя, Корнеич. Коньяк-то хорош?

– Хорош, – хрипло сглотнул Корнеич.

– Ну, держи свой червонец.

– Спасибо, Сергей Василич. – Почерневшими от земли, потрескавшимися от мороза пальцами Корнеич потянулся к красненькой. Серёжка неожиданно припечатал червонец ладонью к столу. Корнеич заморгал глазами ещё чаще.

– Ты чё, совсем дурак? – Серёжка пристально и как-то зло поглядел на Корнеича.

Затем достал из кармана три таких же червонных бумажки, швырнул их перед Корнеичем веером и подмахнул к ним прижатую рукой.

– Ну, чего таращишься, чучело? Сгребай. Да бери ты свою долю. Пришёл и на нашу улицу праздник – клиенточку я распотрошил на стольник. Сорок тебе, сорок мне, двадцать Петру Алексеевичу.

Корнеич, всё ещё не веря, пугливо взял бумажки и сунул их в карман ватных штанов.

– Хотя стоило б тебя тринадцатой лишить, – сурово покачал головой Серёжка, – раз шуток не понимаешь.

Корнеич угодливо хихикнул.

– Ладно, старик, бери лопату – и за работу. К вечеру могила должна быть готова.

Я своё дело сделал, делай же и ты своё.

Корнеич с готовностью схватил лопату и глянул на Серёжку глазами собачьей благодарности.

– Серёженька... Сергей, то есть, Васильевич...

– Иди, Корнеич, иди работай.

– Тьфу, – сказал он, когда дверь за Корнеичем вежливо прикрылась.

У директора кладбища Петра Алексеевича Тимошенко не было ни дяди с парализованными ногами, ни седой бороды, ни густых бровей, но чёрная машина "Волга" несомненно была. Были и очередные посетители – молоденький лейтенант милиции и молодая же заплаканная женщина – судя по внешности, скорее сестра, чем жена лейтенанта.

– Ну чем же я могу вам помочь, дорогие мои! – всплёскивал руками Пётр Алексеевич. – Нет места на кладбище, нет! Сам недавно любимую тётю в Энгельсе похоронил. И даже там очередь на год вперёд. Это что-то ужасное, как возросла смертность.

– Но поймите, – робко сказал лейтенант, – это же был наш папа...

– Всё понимаю, всё понимаю и сочувствую, но поделать, увы, ничего не могу.

Женщина заплакала. Лейтенант погладил её по голове и сделал шаг вперёд.

– Мы могли бы договориться, – сказал он, покраснев.

– Что вы имеете в виду? – Тимошенко поднял на него недоумевающие глаза.

– Ну-у... – Лейтенант явно не знал, как начать. – У нас, в общем, есть с собой... ну, определённая сумма...

Тимошенко грозно поднялся из-за стола.

– Лейтенант, – укоризненно сказал он, – вы ведь ещё так молоды.

– А что? – неожиданно резко вскинулся лейтенант. – Что делать-то?

– Не начинать свой жизненный путь с преступления. Я уж не говорю о чести мундира. Вот если б вы остановили меня за превышение скорости, а я начал предлагать вам взятку, как бы вы поступили?

– Повесил бы, – неожиданно зло ответил лейтенант. – На первом же столбе.

– Что-о? – у Тимошенко округлились глаза.

– Пойдём, Ваня... – Заплаканная женщина потянула лейтенанта за рукав.

– Без всякой жалости, – вырываясь, добавил лейтенант. – Высоко и коротко.

– Вон!!! – завопил Тимошенко. – Вон из моего кабинета!

Лейтенант только рукой махнул, и они с сестрой направились к дверям. Те вдруг сами раскрылись перед ними.

– Можно к вам, Пётр Алексеевич? – спросил Серёжка. – Здравствуйте, кивнул он посетителям.

– До свидания, – свирепо буркнул лейтенант, хлопая дверью.

Серёжка повернул к директору удивлённое лицо.

– Проходи, Серёжа, проходи, – ласково сказал Тимошенко. – Вот видишь, чего только не приходится... Лейтенант милиции взятки предлагает... Я ещё с ума не сошёл – от представителя властей взятки брать. Вот будь он генерал или, хотя бы, полковник... – Тимошенко расхохотался. – А с этими лейтенантами-капитанами...

Бережёного Бог бережёт. Кстати, о полковниках – была ж у тебя сегодня эта...

полковничья вдова?

– Была, Пётр Алексеевич, – улыбнулся Серёжка. – Просила вам кое-что передать.

Вот. – Продолжая улыбаться, он протянул Тимошенко Петру Алексеевичу две красненькие бумажки.

Тот ответил на улыбку и спрятал червонцы в нагрудный карман.

– Молодец, Серёжа, хорошо работаешь.

– Пришлось постараться.

– Вот и старайся. Господь любит старательных. Ну, и я тоже. Работа у нас хоть и грязная, с землёй дело имеем, но – рука руку моет.

– Кстати, Пётр Алексеевич, у меня к вам просьба.

– Чем смогу – помогу.

– Можно мне сегодня с работы пораньше... в смысле, прямо сейчас уйти?

– Другому б отказал, а тебе говорю – иди.

– Спасибо, Пётр Алексеевич. Понимаете, там с другом...

Тимошенко приподнялся, опершись о стол руками.

– А вот тут ты, Серёжа, не прав. Я ведь, заметь, не спрашивал, зачем, я просто сказал: иди. Никогда ничего не объясняй, пока тебя не спрашивают. Вот спросят – отвечай, и по возможности правду. По возможности. А начнёшь объяснять без нужды – сразу в неправде заподозрят. Иди, в общем.

От кладбища Серёжка поймал такси и поехал в центр – к Кольке.

Колькин коммерческий ларёк располагался на главной саратовской артерии – Кировском проспекте, он же Немецкая улица, он же просто Проспект. Ларёк стоял в длинном ряду ему подобных, словно проклонированных с одного прототипа.

Неторопливая толпа перетекала от ларька к ларьку, подолгу задерживаясь, но редко покупая, мечтая, видимо, о наморднике для кусачих цен.

В Колькином ларьке сидело двое. Оно выпивало и закусывало. Выпивало шведскую водку "Абсолют" и закусывало голландскою тушёнкой из банки. Этими двумя были:

сам Колька и его напарник Паша Нагрудный – двухметровый амбал приблизительно тех же габаритов вширь, с лицом с интеллектом карманного удава.

– Бонжур, – приветствовал обоих Серёжка. – Николай Васильевич, Павел Иванович – как трогательно наблюдать встречу автора со своим персонажем!

– О, Серёга, привет! – обрадовался Колька, а словоохотливый Паша молча протянул руку.

– Ну, мальчики, как дела? Почём нынче мёртвые души?

– Да пошёл ты, – пробасил в ответ Паша.

– Сказал он, – подхватил Серёжка, – сняв воображаемую шляпу с воображаемой головы. Нальёте гостю?

– Из стакана будешь? – спросил Колька.

Серёжка посмотрел на Кольку, прикрыл из жалости глаза и кивнул головой.

– Буду.

– Держи.

Серёжка выпил, втянул ноздрёй воздух, а от закуски отказался, заявив, что голландская тушёнка по сравнению с русской – дерьмо, а "Абсолют" вообще не нуждается в закуске. Паша угрюмо погрузился ложкой в банку с голландским дерьмом, набил рот и так же угрюмо зачавкал.

– Да, мужики, весело тут у вас, – заметил Серёжка, подставляя стакан по-новой. – Ревизора ждёте, Николай Васильевич?

– Братву, – ответил за Кольку Паша.

– А, жур дё пэ, – понимающе кивнул Серёжка.

– Чио-о? – громыхнул Паша.

– День расплаты, говорю. Скачет к вам всадник бледный на бледном коне. А ты, Павлик, если хочешь, чтоб тебя лучше слышали, уменьшь громкость своего телевизора.

– Чио-о? Какого телевизора? – прохрипел Паша шёпотом.

– Ну, я вижу, ты меня уже понял.

Паша скучно отмахнулся от него и вновь занялся тушёнкой.

– Ну, и сколько с вас сегодня скассируют? – равнодушно поинтересовался Серёжка.

– Как обычно – три куска, – вздохнул Колька.

Серёжка присвистнул.

– Три куска... Тридцать вырытых могил... Считай, два моих месячных левака.

Драться будете? Или, всё же, отдадите?

– Ты чё, Серёга, драться? Чё мы – самоубийцы?

– Там – звери, – мрачно сказал Паша.

– Да тебя, Павлик, любая мафия должна испугаться.

– Не, – покачал головою Паша, – они меня не боятся.

– Да ладно, Серёга, деньги, понимаешь, всё равно не наши, а босса, объяснил Колька. – А для него три тыщи – тьфу. У него с этими... ну, ты понял, джентльменское соглашение – раз в месяц приехали, получили – всё как в банке, только без этой волокиты. Проехали, короче. Ты-то сам чего сегодня с работы пораньше?

– Выпить с тобой хотел. Так что давай, Николаша, оставляй сегодня лавочку на Пашины могучие плечи, прихвати бутылочку "Абсолюта" и дуем ко мне.

– Ничё се, – возмутился Паша. – А мне одному оставаться, когда эти приедут? Не, несогласный.

– Павлик, с нас бутылка.

– Да на хрена мне ваша бутылка – своих полный ларёк. Не, несогласный.

– Павлик, Павлик, – укоризненно покачал головой Серёжка. – Такой большой, а такой трусливый.

– Ага – трусливый, – пробурчал Паша. – Они знаешь какие. Звери.

Тут в окошке появилась маленькая голова на тонкой шее. Юношеское личико с мелкими чертами уродовали гигантские очки с непомерно толстыми линзами.

– Мы из джаза, – сказала голова.

– В джазе только девушки, – весело огрызнулся Серёжка. – Музыкальный киоск рядом, молодой человек.

Колька неожиданно дёрнул Серёжку за рукав и прошипел: "Молчи".

– Здравствуй, Юрочка, – обратился он к молодому человеку. – Зайдёшь, или через окошко?

– Через окошко, – ответил Юрочка. – Времени мало – нам ещё столько ларьков обработать нужно. У нас ведь всё по-джентльменски, так? Тем более, что накалывать – не в ваших интересах, ха-ха.

Колька кивнул и протянул ему непрозрачный полиэтиленовый пакет с надписью "Мальборо" и баночку пива "Туборг".

– Спасибо за покупку, – сказал он. – Заходите ещё.

– Обязательно зайдём, – заверил Юрочка. – Не сомневайтесь. За пиво спасибо.

Пока.

– Вы что, ребята, рехнулись? – ошарашенно спросил Серёжка после Юрочкиного ухода. – Вот это и есть ваш наводящий ужас рэкет? Да я б его за башку в ларёк затащил и у самого все наличные деньги отобрал.

– Ага, – сказал Паша, – а через минуту из тебя б самого ларёк сделали. Ты видал, кто там за ним на улице стоял?

– Юрочка – инкассатор, – пояснил Колька. – Пока он получает деньги, рядом бродят пять-шесть мальчиков размером с Пашу. Бригада поддержки, понял?

– Да, крутенько, – согласился Серёжка. – Ну, всё, страшная мафия ушла, Паша ничего не боится, и мы с Колей тоже уходим. Да, Павлик?

– Да идите вы, – огрызнулся слегка всё же обиженный Паша, открывая новую банку с тушёнкой.

Колька взял две литровые бутылки "Абсолюта" и они с Серёжкой вышли из ларька.

– А чего это мы так? – спросил Колька уже на улице. – Пить могли бы и в ларьке.

– В ларьке было бы неплохо, – кивнул Серёжка. – На своей территории ты явно лучше соображаешь. Но попав в объятия этого холодного злого мира, ты тупеешь, как все великие люди. От Советского, Николаша, Информбюро: Сегодня. У меня на квартире. Руслан. Прочтёт нам вслух. Послание. От Высшего Разума. Игорю Матушинскому. Запамятовали, Николай Васильевич?

– Да с этим рэкетом никакой памяти не хватит, – оправдался Колька.

– Я понимаю, что страшный Юрочка напугал тебя. – Серёжка обнял Кольку за плечи.

– Но водка быстро приведёт тебя в чувство. Только чур – Руслана не спаивать. Он нам сегодня трезвый нужен. Прибавим шагу – выпить хочется.

– И пожрать, – добавил Колька.

* * *

– Вы, конечно, ценный работник, Руслан Васильевич, но, согласитесь, это наглость, – распекал Русланчика его непопсредственный начальник Виктор Павлович Рукин. На столе перед ним стоял монитор, на котором самообличительно высвечивалось то, чем Руслан занимался всю вторую половину дня – текст послания к Игорю Матушинскому. С тех пор, как все компьютеры на фирме соединили в одну сеть, шеф имел возможность проконтролировать, чем занимается каждый компьютер в отдельности. Конец пришёл всем компьютерным играм в рабочее время, частным забавам на компьютере тоже пришёл конец.

– Но, Виктор Павлович... – начал было Русланчик.

– Не хочу ничего слушать! – взорвался шеф. – Вы полагаете, компьютерная фирма – это частная лавочка, где каждый может вытворять, что вздумается? Так вот, молодой человек Руслан Васильевич, здесь вы ошибаетесь, у нас заказ, у нас сроки, мы должны уложиться, иначе не видать нам денег, как своих ушей. Вы знаете, что такое деньги? Это вам кушать, мне кушать, семье моей кушать.

Извините за еврейскую интонацию. А вы, опять же извините, занимаете компьютер хер знает чем. За мат – снова извините. Ну что это такое, что вы делаете? Нам поручили сделать красиво и быстро – понимаете, быстро! То, что вы сделаете красиво, я не сомневаюсь. Иначе б вас тут не было. Но от вас требуется и быстро!

А вы, простите меня, занимаетесь какой-то х-х... ерундой... простите меня.

– Виктор Павлович, – нервно сказал Руслан, – я давал вам повод быть мною недовольным?

– Никогда, – вздохнул Виктор Павлович, – иначе б я вас давно уволил. И знаете почему? Вы не очень уважительны. Для вас что шеф, что не шеф. Работу свою вы выполняете прекрасно, но, по-моему, вам наплевать и на неё, простите за еврейскую интонацию. Вы думаете, я дурак? Вы думаете, я не вижу, что у вас есть что-то большее? Но что большее, когда мы получили заказ? Ведь это, извините – мои деньги, деньги моей семьи, ваши деньги, деньги вашего чего-то большего...

– Виктор Павлович, – попытался оборвать его Руслан.

– Я вас не спрашиваю про ваше большее, пусть оно остаётся при вас, но меня волнует этот заказ...

– Заказ готов. – Русланчик чуть повысил голос.

– И поэтому ваше... Что?!

– Заказ готов, – повторил Русланчик. – И вы можете его обозреть прямо сейчас.

– Хм, – пробурчал Виктор Павлович, – почему-то в ваших устах "обозреть" звучит почти, как "оборзеть". Покажите.

Русланчик потянулся к клавиатуре на столе, набрал код и вызвал на экран свою программу.

– Дальше, – сказал шеф, пожирая глазами экран, – дальше, дальше, дальше...

Руслан Васильевич, вы – гений!

– А можно гению одну поблажку?

– Хоть две!

– Можно мне с работы сейчас уйти?