Текст книги "У шоссейной дороги (сборник)"

Автор книги: Михаил Керченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Как-то утром проснулся, умылся, глянул на пасеку и глазам своим не поверил: сказочная картина. С четырех сторон безмолвно и таинственно смотрели необыкновенные стражи – лошадиные черепа на высоких шестах. Видно, поставил старик Ионыч.

Я не стал их снимать. Авось когда-нибудь привьется рой.

У болота над водой висит на тонком длинном прутике пушистая рукавица. Кто ее повесил? Кончик большого пальца протерся, разлохматился. Это гнездо качалось на ветру и отражалось в воде, как в зеркале. Ремез лазил в гнездо через дырявый палец – вход. Там тепло и безопасно. Теперь оно тоже опустело. Я разулся, забрел в воду и отломил веточку с рукавицей: на счастье. Повесил в своем домике. Это второе гнездо. Птицы умеют вить свои гнезда, а я?

В окрестностях пасеки много интересных мест. Есть муравьиный городок: в редком лесу тут и там разбросаны, как казахские юрты, десятки конусообразных коричневых холмиков. Я подолгу наблюдаю за жизнью муравьев. Их миллионы. Копошатся, сообща строят свою юрту, таскают кремовые мягкие кули больше своего роста: в них упрятаны детеныши. Какая нужда заставляет их так жить? Я знаю: в этом есть биологический смысл. Как и у пчел. Но все же? Есть ведь и одиночные муравьи. Они крупные, сильные. Они живут сами по себе, как я.

В километре от пасеки, на берегу озера, утром, в обед и вечером доят коров. Там стоят доильные машины, белый вагончик и титан, в котором кипятят воду для мытья фляг. На грузовой машине с песнями приезжают доярки. Я хожу туда за молоком, которое мне дают по разрешению директора совхоза. Иногда встречаюсь с Хайдаром. Пока доят коров, он отдыхает в тени вагончика и наблюдает за работой движка.

– Салям алейкум! Садись, рассказывай, какие у тебя новости, – кричит, увидев меня.

Но он не дает мне рассказывать. У него новостей больше. Женщины в шутку прозвали меня «Ваня с котелочком». Издали, заметив меня, кричат:

– Вон уже идет Ваня с котелочком.

И дружно хохочут.

– Девки, правда говорят, что он холостой? – спрашивает одна так громко, что и я слышу.

– Закрутить бы ему головушку. А?

– Ну-ка, Дуся, возьми это на себя. Чтоб у него в печенке заныло.

– У меня дома свой не хуже. Гармонист.

– То дома. А этот завсегда здесь, под руками. Медовый.

Опять дружно хохочут, посматривая в мою сторону.

– Стыдно так болтать, – возмущается Хайдар, – семейные женщины. Стыдно!

– А ты, Хайдар, помалкивай. Мы скоро и за тебя возьмемся. Ты думаешь, мы не замечаем, как поглядываешь на Айжан? Все видим.

– Работайте, а то я сейчас выключу мотор, – сердится Хайдар.

– Нашел чем напугать. Мы свяжем тебя. А ты, Ваня, – обращаются ко мне, – в конце месяца принеси нам котелок меда. Иначе с нами не рассчитаешься.

Веселые женщины. Я люблю туда ходить. Все-таки разнообразие.

На обратном пути я заворачиваю на грачиную дачу. Это старая березовая роща. На каждом дереве грачиные гнезда, целая колония. По утрам на даче стоит истошный грачиный гай. Сегодня сравнил их с людьми. Сам мысленно переселился в их город. Их суета и гвалт меня почему-то нисколько не испугали. Что это? Кажется, я уже сыт одиночеством, тянет к людям.

Вернулся Адам. Долго, с откровенным собачьим сожалением в глазах смотрел на меня, вроде я чужой и ненужный ему. Отвернулся и залез под корягу. Разве он не ожидал встретиться здесь со мной? Или я так сильно изменился, что он не узнал? Куда делась его привязанность?

А в кустах закричала иволга: «Василиса, где ты? Вернись ко мне, Василиса!»

Да, вернись ко мне, Василиса!

Сегодня заехал Василий Федорович, бывший директор совхоза. Теперь он начальник управления сельского хозяйства, а совхозом стал руководить Рогачев. Его понизили в должности. Неожиданно для себя я познакомил Василия Федоровича со своей идеей объединения мелких пасек.

– Молодчина, – сказал он, пожав мне руку. – Но сейчас некогда. На носу уборочная. Как-нибудь мы обсудим этот вопрос капитально и, думаю, дотолкуемся. Я поддержу тебя.

Я обрадовался и раскрылся перед ним: над этой идеей я размышляю с тех пор, как приехал сюда. Встречи с пчеловодами еще более убедили меня: настала пора создать в нашем районе крупные и высокодоходные пасеки. Но я не знал, с чего начинать, в какие двери стучаться. С Рогачевым разговор не получился. И я опустил руки. А тут свои неприятности…

– Какие? – усмехнулся Василий Федорович. – Ничего. Ты еще молод и личные дела устроишь. У всех такое бывает. А мыслишь ты правильно, пора размахнуться по-настоящему. Но мы не просто объединим пасеки, а построим вот здесь целый комплекс: хорошие каменные зимовники, сотохранилища, цех для откачки и расфасовки меда, для консервирования ягод и фруктов… Да, да. У нас в лесах обилие ягод: вишня, малина, смородина, костяника. А в каждом хозяйстве свои сады. Осенью столько пропадает добра! Думаю, ты возьмешь все это в свои руки. Хватит пороху? Хватит, чувствую это. Не скромничай. Наверное, в душе уже все перекипело, улеглось. Успел подумать о прошлом и о будущем. Теперь надо готовиться к большому делу.

Он уехал. Я поднялся на седьмое небо. Столько добрых чувств нахлынуло в сердце, что просто распирают его. Я по-настоящему счастлив. Не с кем только отвести душу.

Спустил Адама и мы пошли бродить по лесу. «Василиса! Где ты?» Предо мной: толстая русая коса Марины и лучистые глаза. «Вернись ко мне, Василиса! Ты слышишь меня, Василиса!»

– Эге-ге-ге! – кричу. Звучное эхо, перекликаясь, уходит вдаль, унося мой зов.

В лесу мы пробыли недолго: я услыхал за колком сердитое фырканье моторов. Машины шли в сторону пасеки.

Мы бежали кратчайшим путем. Возле пасеки меня встретила Айжан. Губы чуть подкрашены, тонкие, в ниточку, черные брови и с хитрецой глаза, темные, как маслины. Такая яркая, открытая и милая. «Хайдар очень счастлив, – подумал я, – такую нельзя не любить».

Она шаловливо, широким жестом хлопнула своей смуглой ручкой по моей ладони и засмеялась.

– Здравствуй! Как ты думаешь: зачем я приехала на двух машинах?

– За медом, конечно!

– Не отгадал. Сейчас будем тебя раскулачивать. Директор совхоза Рогачев велел отобрать пятьдесят лучших пчелиных семей и погрузить на машины. Они проданы в Казахстан. Зря ты сюда устроился: одно лето позагорал. Надевай сетку и готовь ульи. Быстро! Быстро! К ночи надо успеть.

Когда человек с минуты на минуту ожидает беду и знает, что она вот-вот придет, тогда ему легче сталкиваться с нею, легче бороться, он готов на все. Но если она подкрадывается сзади, неожиданно, а человек в это время весел, счастлив и беспечен – тогда беда быстро берет верх, ее трудно одолеть. В первую минуту я не поверил девушке.

– Не может быть! – пробормотал я и так посмотрел на Айжан, что она не выдержала моего взгляда и отвернулась. – Ты шутишь? Да как же так? Разворачивай машины, поедем в город. Там все решим.

– Успокойся, Иван. Зачем в город? Рогачев приказал, директор. Значит, все решено. Он хозяин, ему виднее. Уже ничего нельзя изменить. Машины ждут.

– Здесь пару часов назад был Василий Федорович, – хватался я за соломинку. – Он говорил другое. Ты-то как думаешь: нужна совхозу пасека?

– Конечно! Нынче столько меда накачали. Каждый рабочий купил.

– Вот видишь! Поехали к начальству! – скомандовал я и решительно забрался в кабину. Айжан села рядом. Остановились в городе у белого управленческого здания. В приемной встретила прежняя миловидная секретарша, только без огромного медальона на шее, строгая, подтянутая, деловитая. Она узнала меня, приветливо кивнула и, как говорят, «с ходу» пропустила в кабинет начальника. Там сидели Василий Федорович и первый секретарь райкома Григорий Ильич. Начальник сразу заметил, что я взволнован.

– Что случилось? Я только от тебя.

– Да, Василий Федорович. Утром мы с вами мечтали о комплексе, а Рогачев уже продал полпасеки. Приехали… забирать. Что делать?

– Не в курсе, – он переглянулся с секретарем, пожал плечами. – Опять ЧП?

– Не надо продавать! – Нарушил я тишину. – Нынче такой доход…

– Пригласи-ка Рогачева сюда, – сказал Григорий Ильич. – Выясним. Эдак весь район продадут.

Василий Федорович позвонил Рогачеву. Пока мы ждали его, я, волнуясь, доказывал, что сейчас никак нельзя продавать пчел. По многим причинам. Во-первых, в ульях полно меду, надо откачать его, иначе в дороге все рамки оборвутся, мед вытечет, и пчелы погибнут. На откачку уйдет несколько дней. Во-вторых, донник, подсолнечник и луговые цветы хорошо выделяют нектар. Можно собрать еще много меду. Да и зачем дробить пасеку, ее надо укреплять. Ясное дело…

Вскоре в дверях показался Рогачев. В куртке, в сапогах, миниатюрненький, подвижный и напористый. Он стремительно промаршировал вперед, к столу, чуть не запнулся о мои ноги, почтительно пожал начальству руки. Меня не заметил, вернее, сделал вид, что не заметил.

– А с ним почему не здороваешься? – спросил Василий Федорович. – Нехорошо, брат. Ты директор, он твой подчиненный. Этикет надо соблюдать, уважать людей. Самолюбия у тебя чересчур много.

– Спасибо за нотацию. Этот подчиненный снова что-то затеял.

Григорий Ильич спокойно сказал:

– Затеял, видно, ты, Петр Яковлевич. Догадываешься, о чем будет речь? Вот и объясни свою затею: зачем продаешь пчел?

Рогачев поморщился и присвистнул:

– Я думал, разговор будет о серьезном деле. С пчелами одна морока.

– Тебе-то какая морока? Они что, работать мешают? Ты был хоть раз на пасеке? Вникал?

Рогачев вспылил:

– Слушайте, я, в конце концов, директор или кто? У меня более важных дел вот так, по горло. – И он провел пальцем по своей тонкой шее. – Вот!

– Да, ты директор совхоза, но не частной лавочки. Улавливаешь разницу?

– Имею я право на инициативу? Могу самостоятельно решать вопросы?

– Безусловно, – спокойно подтвердил Василий Федорович. – Иначе какой ты руководитель? Но инициатива всегда должна быть разумной, полезной…

– Дайте мне сказать, – закипятился Рогачев. Он начал объяснять, что решил завести в совхозе хорошую черно-пеструю породу молочных коров. Послал человека в Казахстан. Там нашел хозяйство, где можно купить таких коров. Но хозяйство просто так не продает, хочет завести свою пасеку и просит, чтоб ему уступили ульев пятьдесят. Как им откажешь?

Григорий Ильич снял очки и внимательно посмотрел на Рогачева.

– Смотри, какой коммерсант! А свой план куда денешь? Сколько пчелиных семей должно быть в совхозе к концу года?

– Не успел еще поинтересоваться, Григорий Ильич. Это – мелочь. Есть посерьезнее дела. Не знаю, за что хвататься…

– Сто двадцать, – выручил я Рогачева. – И продать государству две тонны меда.

– Вот видишь! Серьезные дела складываются из мелочей. А ты от них отмахиваешься. И не хвататься надо, а капитально решать вопросы. Без суеты! Ты разве забыл, что твой совхоз мясного направления?

Рогачев стушевался.

– Как же. Помню.

– А если помнишь, то зачем заводишь молочную породу? Где логика?

– Деньги на эту покупку совхозом не запланированы, – вступил в разговор Василий Федорович. – Где он возьмет средства?

– Деньги найдем, – упрямился Рогачев.

Секретарь нахмурился:

– Ты, Петр Яковлевич, всегда действуешь поспешно и потому часто опрометчиво. Надумал, загорелся и трах-бах… Выясняется, что тебе вовсе не нужна молочная порода коров. А ты уже куплю-продажу затеял. Несерьезно.

– У вас намечается расширять посевы донника, – опять вмешался Василий Федорович. – А кто будет опылять его? Без пчел плохо. Ты же агроном…

– Ладно, ладно. Убедили, – замахал руками Рогачев.

– Нет, мне твои замашки и отмашки не нравятся. Несерьезно это. – Секретарь побарабанил пальцами по столу, раздумывая о чем-то.

– А что тебе, Петр Яковлевич, мешало прийти сюда и посоветоваться с Василием Федоровичем? Опытнее его у нас в районе никого нет. Я вот не стесняюсь, захожу частенько. А тебя гордыня заедает, не в обиду будет сказано. Кстати замечу: с людьми ты по-прежнему жестковат. Жалуются. Подумай об этом. Скажи: почему ты всегда на дыбы встаешь?

– Не могу, Григорий Ильич, побороть себя, переломить. Натура такая, – сказал Рогачев, покосившись на меня.

– Не можешь перестроиться? – переспросил секретарь. – Худо! Тогда не получится из тебя руководителя… Василий Федорович! Я присмотрелся к товарищу Веселову: деловой, трудолюбивый, порядочный и принципиальный человек. Ты посмотри, как он стоит за государственное добро: и тогда, с донником, и сейчас. Ведь иной бы махнул рукой. Может быть, его поставить директором совхоза? Уверен: не промахнемся. Толк будет.

Рогачев побледнел. Да и я растерялся, очень уж это было неожиданно…

– Я не сомневаюсь, Григорий Ильич, – сказал начальник управления. – Но повременим. Пусть Рогачев подумает обо всем.

– Добро! Дадим ему испытательный срок. А вы, Иван Петрович, поезжайте, работайте спокойно, – сказал мне секретарь.

Отстоял я пасеку! Выскочил на улицу сияющий…

– Ну что, Иван? Что ты там долго был? – спросила Айжан. – Люди ждут.

– Отправляй их домой. И сама иди домой, не надо со мной ехать. Отвоевал я пасеку. Никакой продажи. Работать буду.

– Вот хорошо! Не врешь? Дай поцелую. – Кинулась ко мне Айжан.

– Ну-ну! А то Хайдар узнает. Или Марина…

Она лукаво погрозила мне пальчиком.

20

Наконец-то я собрался навестить Кузьму Власовича. Запряг лошадь и поехал в город. Железнодорожный переезд был закрыт. У шлагбаума, в ожидании, когда пройдет товарняк, скопились грузовые и легковые машины, мотоциклы, конные упряжки. Рядом оказалась машина Сергея Дмитриевича Шабурова. Я подошел к ней. Инженер высунул из кабины голову.

– А-а… Веселов! Здорово, здорово, – он крепко пожал мне руку. – Что не заглядываешь к нам? – поправил роговые очки и сладко зевнул. Видно, не спал ночь.

– Некогда, Сережа. Откуда едешь?

Он не ответил, а задал новый вопрос.

– Работы много, говоришь?

– Да, хватает дел. Мед качаю. Скоро взяток кончится.

Он улыбнулся иронически, замотал головой:

– Ну и шутник ты. Какая может быть на пасеке работа? Ульи стоят на месте. Пчел ты не пасешь, сами летают на цветы и возвращаются домой. Там только спать и глупеть.

– Я это уже слышал от тебя.

– Я не знаю хорошо, чем вы там занимаетесь, но Тоня говорит, что лично ты умираешь от скуки. Я бы давно оттуда сбежал.

– Так говорила Тоня? – вспыхнул я.

– Да. Жалко, говорит, парня. Он, чего доброго, запьет. А тебе это вредно. Ты интеллигент.

Не пойму его, шутит или серьезно говорит.

– Это ее слова?

– Безусловно. Не стану же я выдумывать небылицу. Не в моем характере.

– Врешь. Ты просто мстишь мне.

– За что, дорогой мой? Ох-хо-хо, – неестественно засмеялся он и скучно посмотрел на меня. – Ну чудила. За что? Скажи?

– Ты ревнуешь Тоню ко мне и не знаешь, как унизить меня.

Он нахмурился, закурил, затянулся до кашля.

– В соперники хочешь записаться? Фигура неподходящая. Ну, можно ли нас сравнивать? Подумай. Это же смешно. Да, забыл сказать тебе, друг мой, мы уезжаем отсюда. Навсегда. Гуд бай!

– Уезжаете? – вырвалось у меня так, будто я обрадовался или испугался.

– В областной центр. Повышение получил. Через месяц-полтора снимусь с якоря. А потом и Тоня переберется. Будешь в областном центре, заезжай. И не сердись… Я люблю тебя.

Шлагбаум открыли, машины двинулись.

…В больницу меня не пустили. Кузьма Власович подошел к большому окну, распахнул створку. Старик осунулся, похудел. Борода, кажется, стала еще более курчавой. Поздоровались.

«Как болезнь перевернула его», – подумал я и мне стало жаль старика.

– Ну, как ты там? – спросил он тихо, прижимая ладони к животу.

– Ничего, Кузьма Власович. Все в порядке.

– А у меня осколочек в животе нашли. С войны еще привез, как награду. Удалили. – Он протянул мне продолговатый серый кусочек металла.

– Сейчас легче? – спрашиваю. В его глазах вспыхнула радостная искорка.

– Ровно бы легче. Адам жив?

– Жив. Что с ним случится? Пасеку охраняет, вас ждет.

– Береги его. Скоро поправлюсь. Каждый день меня в этот час проведывает Тоня. Передачу приносит. – Он помолчал. – Уезжать, понимаешь, собираются в город. Им надо туда. Молодые. А я останусь здесь. Все законно-правильно.

– Почему? Как же вы без родных одни будете?

– Люди советуют остаться. Они правы. К шуму городской жизни я не привыкну. Буду скучать там. Сергей хотел обменять мой дом на городскую квартиру.

– А вам где жить?

– Я и говорю: где мне жить? Оказывается, он для меня выхлопотал там комнату в общежитии строителей. Но я привык к своему углу, поэтому отказался поехать. Все равно, что там, что здесь – один. Он вроде обиделся на меня, что я не согласился променять дом. Теперь ему придется ждать, пока там уладит с жильем. Иван Петрович, а может, мне переехать на пасеку навсегда и жить там до конца? Пусть Сергей меняет дом на городскую квартиру. – А вот и Тоня идет, – кивнул он головой и болезненно заулыбался.

Я обернулся. Она была в костюме приятного светло-серого цвета. Локоны завиты. Глаза, казалось, совсем почернели и стали еще более притягательными.

– Здравствуй, Ваня. – Она протянула мне руку, мягко и ласково улыбнулась. – Как живешь?

– Ты ведь знаешь. От лени начал опускаться. Чего доброго, запью.

– Вот как! Не говори глупости.

– Зачем же ты эти глупости говоришь Сергею?

– Я? Ты с ним встречался?

– Да. На переезде. Важный такой. Надутый.

– Он просто был не в духе. Или шутил. Ты же его знаешь. Он не может без шуток.

Она пыталась подбодрить меня и защитить мужа.

– Я не знаю ваших дел. Но зачем обижать человека? – буркнул старик. – Дружба дороже всего на свете…

– Разве ты не знаешь Сережу? – спросила Тоня. – Он любит подчеркнуть, что всегда и всюду лучше всех: лучший инженер, больше всех знает, лучше других работает. Ни в чем и никому не хочет уступить первенства. Даже жена у него самая красивая. – Она сверкнула глазами.

– Ну, в этом он прав, – грустно сказал я.

– Может, и в остальном прав? – спросила Тоня.

– Он умеет работать. А самохвальство не к лицу ему, – возразил Кузьма Власович. – Не мальчик уже.

– Отец! Я принесла тебе блины. Ты любишь блины, – сказала Тоня весело.

Старик нагнулся, взял сетку. По его лицу пробежала тень удовольствия.

– Идите домой. Угости Ивана Петровича чаем. Мы пошли.

Она сбоку посмотрела на меня.

– Ты сгорел весь. Почернел. Я давно тебя не видела. Скоро осень, и ты вернешься в город?

Я молчал.

– Ты знаешь, Сергея переводят в область. Мы собираемся уезжать. Отец остается один. Мне жалко его. Ты будешь жить с ним?

– Да. Хороший старик, – сказал я и опять вздохнул. – Я буду жить у него.

Сзади кто-то знакомо кашлянул. Это был Сергей. Он побагровел, брови ощетинились.

– Неожиданная встреча, пчеломор. Я бы на вашем месте шел под руку. На виду у всех. Демонстративно, так сказать…

– Сережа! – умоляюще посмотрела на него Тоня. – Ради бога, перестань разыгрывать эту сцену. Что подумают люди? – Он вдруг весь преобразился, просветлел, заулыбался дружески.

– Ну-ну. Напугался? То-то. Он, Тоня, говорит, что я ревную тебя к нему. В соперники напрашивается. Вот я и…

– Зря не ревнуешь. У нас с Ваней самые теплые отношения.

– Шут с вами. Я его тоже уважаю. Идем к нам обедать, расскажешь о своих делах.

21

Хайдар прискакал ко мне верхом на лошади.

– Иван! Я видел Марину. Она шла по городу с офицером, – сообщил он взволнованно и опустил глаза. – Такая веселая, счастливая. Это нехорошо, Иван. – У него нервно дернулась щека, будто хотел улыбнуться и подавил улыбку в зародыше.

– Что – нехорошо? Что она веселая? – волнуясь, спрашиваю недовольным тоном.

– Да. И с офицером под руку…

У меня сжалось сердце, задрожали пальцы.

– Чепуха, – сказал я безразличным голосом.

– Нет, ты не притворяйся. Это не чепуха, это серьезное дело.

– Как же быть? – растерянно спрашиваю я.

– Поезжай в город, узнай все, – посоветовал Хайдар.

И я отправился. Серка оставил возле дома Умербека, где когда-то останавливались с Хайдаром. «Где увидеть Марину?» – думал я, приближаясь к типографии. Тихонько приоткрыл дверь. Меня заметил Дмитрий Иванович.

– А-а-а-а! Заходи, заходи. Гостем будешь. Давненько не виделись. – Он достал из кармана расческу и тщательно вздыбил свои ершистые волосы. – А мы вот расширяем типографию. Новую печатную машину поставили и бумагорезальный станок.

Он был настроен миролюбиво, провел меня в свой кабинет, стены которого были выкрашены в салатный цвет. На больших окнах росли в горшках какие-то экзотические цветы: наверное, их посадила Марина. В это время она прошла по тротуару с капитаном. Мы с Дмитрием Ивановичем так и прильнули к стеклу. Она взглянула, заметила нас, отвернулась и ускорила шаг. Она была в светлом платье, в белых лакированных туфлях. Стройная и милая. Шея и руки подернуты легким загаром.

– Кто это с ней? – спросил я у Дмитрия Ивановича.

Он пожал плечами, спрятал в морщинках век свои маленькие глаза. Улыбнулся.

– Наверное, привезла с собой. У них живет, – ехидно сжал губы.

– У них? Так она… – впился я глазами в Дмитрия Ивановича.

– Не знаю. Ничего не знаю, – отмахнулся он.

Сердце порывисто колотилось. Мне хотелось бежать вслед за Мариной, догнать.

Я присел на стул. Дмитрий Иванович неторопливо достал из тумбочки начатую бутылку вина, наполнил граненый стакан и сунул мне под нос:

– Давай, держи! Успокаивает. – Я обратил внимание на его руку – черную, сухую и скрюченную, как клешня рака.

Я залпом выпил.

– Закуски нет, уж не погневайся.

Он снова налил и опять протянул мне клешню со стаканом.

– Брось, не расстраивайся. Я же тебе говорил, что прокараулишь ее на пасеке.

– При чем тут пасека?

Помолчали. Тесно и душно мне в кабинете. Дмитрий Иванович смотрит на меня и барабанит по столу острыми коричневыми ногтями.

– Вы ей ничего не говорили? – спрашиваю.

– Нет. Видел, какого подхватила? Парень на все сто. Орел! Положение имеет. Видать, неглупый.

– Откуда вам это известно? – возразил я. – Зачем вы его хвалите?

– А как же! Сейчас не те времена. Дурака офицером не сделают. Сейчас кадры подбирают, будь здоров. Проверочку проходят основательную. Так что ручаюсь, этот офицер – парень что надо!

– Ну и пусть. А я что, хуже офицера? – сказал и самому стыдно стало: перед кем унижаюсь?

– Видно, хуже. Она ведь идет под руку не с тобой, а с ним.

Я встал, прошелся по кабинету, посматривая в окно.

– Ты не пори горячку. Ты помнишь предложение Тюхи?

– Какое предложение? Ах, да… насчет меда. Так и вы в курсе? – спохватился я. – Ну, допустим, помню. Что из этого?

– Если ты согласен, то я даю слово – она станет твоей. Этот капитан завтра же смоется из города.

– А ты, Дмитрий Иванович, интересный человек. Ну, меня ты хочешь купить, а ее? Если ее сердце не лежит ко мне, если я противен ей, то что ты сделаешь, чтоб она вернулась ко мне?

– Еще неизвестно, куда лежит ее сердце. – Он поцарапал ногтями подбородок.

– Если она любит меня, то мы без тебя обойдемся, Дмитрий Иванович.

– Любит не любит, к черту пошлет, – хихикнул он. – Ты еще мальчишка, Иван. Опьянел. Ты глупый парень. – Он вытянул тонкую морщинистую, как гофрированная трубка, шею, затряс головой.

– Я не мальчишка. Я пойду в райком и расскажу о твоих предложениях насчет меда. И вообще…

– Иди в райком, – спокойно сказал Дабахов, сверкнув холодными стеклянными глазами. – Не поверят твоим россказням. У тебя нет никаких фактов. А меня там знают. У меня кругом знакомства. Да и не держусь за это место. А вот кто ты? Только что из тюрьмы вылез – и в райком. Тоже мне правдоискатель.

Я вышел из типографии и побрел в ту сторону, куда пошла Марина. Потом повернул обратно. Над тенистыми тополями у церкви вились галки, но я не слыхал их крика. Белое небо казалось пустынным и блеклым. Меня ничто не интересовало. Никто мне не дорог, кроме Марины. Всему конец, мелькнуло в мыслях. Капитан живет у них. Марина даже демонстративно прогуливается с ним по улицам. И все видят. Чего же больше? Надо трезво смотреть на жизнь, смириться. Нет, надо уехать. Это выход: сразу разрубить узел и не думать о ней, не переживать. А может, найти другую девушку, краше Марины? И появляться с ней всюду, ходить по городу, даже пустить слух, что женюсь? Вот тогда она поймет, кого потеряла. Ах, Марина!..

Я не заметил, как снова очутился возле типографии. Здесь движется основной поток людей. Видимо, я подсознательно надеялся, что встречу Марину. И не ошибся.

Она шла, цокая каблучками. Он склонил голову к ее плечу, о чем-то говорил, жестикулируя левой рукой. Погоны поблескивали на солнце. Он хорош собой. Маленькие усики, чернобровый. Сапоги начищены до блеска.

Не доходя до меня шагов десять, Марина, чуть улыбнувшись, что-то шепнула на ухо капитану, и он тотчас подтянулся и взглянул на меня проницательно, но без признака насмешки, которой я так боялся. Марина прищурилась и тоже смерила меня с ног до головы своим взглядом, отчего я съежился (на мне был помятый, в пятнах костюм) и молча прошмыгнул мимо.

И тут же услышал за спиной:

– Ваня, подожди!

Оборачиваюсь. Они смотрят на меня и широко, весело смеются. Мне кажется, что я где-то видел этого капитана.

– Ваня! Что с тобой? Ты не узнаешь Гришу? Это мой сводный брат. Вот приехал в отпуск. Знакомьтесь!

Мы познакомились.

– Ну и ревнив же ты! А что будет дальше? Вот в присутствии Гриши говорю: переделывай свой характер. А то…

– А то что будет? – спрашиваю.

– Не буду любить, – смеется. – Тебя Хайдар прислал? Он молодец. Сделал, как я просила. Ну, идемте к нам. Там нас ждет мама.