Текст книги "Спелый дождь"

Автор книги: Михаил Сопин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

«Я заблудилась

В дороге.

Родина я. Постели.

Крови потеряно много.

Все упованья – на Бога.

Сядь. Я забудусь чуть-чуть.

Как же далёк еще путь»...

Это рождение человека, если хотите, и есть обретение независимости,

к которой даже в век свободы стремится далеко не каждый.

– Под то, что названо перестройкой, – говорит Михаил, – было вложено

столько надежд и желаний... Сколько было лозунгов, криков о независи-

мости республик, составлявших бывший СССР! После всего того, что они

выстрадали, все были достойны этого и получили. Но я не увидел стремле-

ния к духовной независимости каждого человека. Пробурчали с тяжелого

похмелья «День прощения»... Кто кого простил? Тех, кого не догрохали?

Кто из страха объявит себя простившим? Перемены метафизичны: од-

ним – вечно мордовать, другим – вечно прощать? Истинных преступни-

ков столько же, сколько истинно верующих, остальных создают обстоя-

тельства. Тот, кто получает коротенькие вожжи, чтобы для пользы дела

чем-то управлять, тут же стремится въехать в государственную власть и

обеспечить этот въезд своим близким. Отсюда – хроническое недоверие к

власти...

– Так всё-таки, – спрашиваю я, – остается надежда?

– Я не антипатриотист, не антигосударственник, не хочу терять дове-

рие к стране, в которой живу. Я антиидиотист. А пока «обрядили страну

в уголовных блатари из кремлевских палат», для меня важнее, кто мать и

отец мои, а потом уже государство, диктующее общественный гипноз...

* * *

Сейчас даже смерти печать

Меня не заставит молчать!

Что думаю – выскажу:

Пусть

Узнают меня наизусть.

Чем больше я прошлым горжусь,

Тем меньше для жизни гожусь.

Без малого семьдесят лет

Глядит чёрно-белый сюжет

Без цвета, без форм, без огня

В меня,

Сквозь меня, за меня

Туда,

124

Где мой дом средь ракит

На проклятом месте стоит,

Дом-призрак.

И призрак в окно

За мной наблюдает давно.

* * *

Нет, жизнь моя не горький дым.

Я не свожу с тобою счёты.

О чем ты, Родина, о чём ты?

Я жив

И, видит Бог,

Любим.

Могли мы всё пройти вдвоём!

Не по моей вине разлука...

Пришёл,

А в имени твоём

Ни смысла прежнего,

Ни звука.

* * *

Смешалась боль

Святых и подлых.

Не панацея -

Меч и щит.

И то, что в молодости подвиг,

Иначе в зрелости звучит.

Больных идей,

Пустых идиллий

Нет сил осмыслить,

Боже мой!

Куда бы мы ни уходили,

Какой бы бред ни городили,

Придётся двигаться домой.

Ни бег нас не спасёт,

Ни битва,

Ни триединство,

Ни чума.

В себе – алтарь.

В себе – молитва.

В себе -

Свобода

И тюрьма.

* * *

Времена не выбирают?

Бог с тобою, простота.

Миллионы выгорают

Без звезды и без креста.

Потому и выгораем,

Что погибель выбираем.

125

* * *

Бежал за жизненной красой

По снегу юности босой!

Союз распался.

Я остался

Перед незримой полосой.

Былое соткано из боли

И дом стоит на минном поле.

* * *

Ты один, я один,

Каждый смертный один!

Вместе – пасынки века.

Я ищу тебя

Средь лиховертных годин,

Где ты,

Сын человека?

* * *

Свобода -

Что она, мой друг?

Когда идёшь по жизни молча,

Плеть формирует

Стайный дух,

Станичная культура волчья:

Советский пепел на кострах

Еще горячий!

А Россия

Уже внушает древний страх,

Живя предчувствием насилья.

* * *

Свободная рутина.

Засушливый потоп.

Не топлена квартира.

Налоговый гоп-стоп.

Кто грезит о монархе,

Кто жаждет пахана,

Кто в шлюхи,

Кто в монахи -

По швам трещит казна.

Россия. Гололедье.

В сознанье – недород.

Двадцатого столетья

В глазах невпроворот.

А я без клятв, без лести

За краем вижу брод -

Сейчас, на этом месте

Рождается народ.

126

МОЛИТВЫ ВРЕМЕНИ РАЗЛОМА

Такой простор!

Куда от дум уйти?

Гляжу вокруг

С молитвой и обидой:

Россия – птица,

Над землей обильной

Ослепшая

От поиска пути.

С

перевала

хорошо

видно. Здесь прозрач-

ный горный воздух, да-

леко просматривается го-

ризонт в обе стороны. На

разломе эпох возникали

самые значительные произведения мировой культуры.

Мы еще не знаем, что останется в истории на развалинах социализма,

не готовы подвести итоги и выделить главное. Но появление авторов, пы-

тающихся размышлять на этом переломе, знаково.

Очередной свой сборник стихов Михаил Сопин назвал «Молитвы времени

разлома». Позднее он скажет: «Я пишу не стихи, а молитвы от имени ушед-

ших и уходящих». Он уже и сам не молод – за шестьдесят, неизлечимо болен...

Меняется стихотворный стиль – свойственная раннему периоду цвети-

стость сменяется анализом, краткостью, афористичностью, вот только

частушечная лихость порой поэ-ту не изменяет. В стихах «трудно дышать»

из-за жесткости горнего воздуха. Возможно, к этому надо привыкнуть.

«Я той стране не свой...»

Да, не свой.

Это он понял ещё в заключении. Но тогда оставалась мечта. Надежда.

Будущее пришло и оказалось неузнанным:

Друг стал похожим на врага,

А враг – на друга...

Смятость. Снулость.

Всё возвратилось в берега.

Всё на круги свои вернулось.

Может быть, это только переходный период? Вот что-то произойдёт, про-

двинется ещё немного...

Куда спешим? Не знаем...

Потупив в землю взгляд,

С сомнительным сознаньем

Гребём вперёд-назад.

Полипы вечной гнили

Юродствуют, грубя:

«Нас предали! Забыли!»

Мы предали себя.

127

Может быть, это скорее скоропись времени, чем отстранённая – впро-

чем, вполне достойная – позиция жить своей жизнью, не замечая твори-

мой вокруг мерзости. Больше «газета», чем взгляд в вечное.

Когда-то живший в Крыму во время Октябрьской революции Иван Бу-

нин писал о том, как носит на дачу песок и топит камин. «Окаянные дни»

он напишет уже потом, в Париже. А Макс Волошин в том же Крыму не

только писал о сегодняшнем дне, но и помогал друзьям, независимо от

окраски «лычек» (говорят, его не раз хотели расстрелять то красные, то

белые). Разные подходы ко времени и к себе могут быть у поэта. Это его

право...

Заслуженная артистка России Н. так однажды образно охарактеризо-

вала впечатление от стихов Михаила Сопина:

– Когда маленький ребенок ступает в холодную воду, ему хочется нож-

ки отдернуть. Но вот он ими немного поболтает, привыкнет... и уже не так

страшно. А для здоровья полезно.

Сборник «Молитвы времени разлома» (2000 год) печатается в част-

ном издательстве за счёт автора в ста экземплярах. Мы раздаём книж-

ки знакомым. Отклик в печати – нулевой, если не считать рецензии

Саши Кучер «Книжка для дураков» величиной с пару спичечных короб-

ков (областная газета «Зеркало»): «...Михаил Сопин забивает послед-

ний гвоздь в гроб российской дурости. Но вся беда в том, что дураки

этого не замечают».

«Концентрация страшная, химически чистая. Сопин верен себе – он,

как патологоанатом, исследует современность. И если предыдущая кни-

га «Обугленные веком» пронизана нежностью и прощанием, то в «Молит-

вах...» автор беспощаден. Веку он вынес приговор, а вот человеку... Чело-

век сам себе вынес:

«Кончается двадцатый век – в крови, в моленьях и надеждах. Стереотипен

человек и жалок в действах и одеждах». «Поэзия? Куда такую? С ней больно

сердцу и уму. Я ничего не публикую, не нужно это никому», – признаётся Со-

пин. От книги холодно. Стужа прозрения сильнее всякой другой.

* * *

Крик взбулгаченных ворон.

Голоса со всех сторон:

«Ты люби, меня, люби,

Луною утомлённая,

Пока водятся рубли,

Пока шуршат зелёные!»

Частушечки. Гармошечки.

Совхозные хиты.

Зашторены окошечки

С утра до темноты.

Заспано. Затравлено.

Нравы таковы:

Российская окраина

Под боком у Москвы.

Жить, как есть, желанья нет.

Умирать не хочется.

В центр бы выправить билет,

Да столица – склочница:

Склочница-притворщица,

128

Брешет и не морщится.

Эх ты, Дума моя, Дума,

День ненастен. Ночь темна.

Воровская, мусорская,

Пролетарская страна.

Умным – рюмочка вина.

Вечным нищим – «знаки»...

Выживают сорняки.

Пропадают злаки.

Девки плавают в вине,

На сосках помада.

Бомж повесился в окне,

Очумев от смрада.

Полу-судьи, полу-урки,

В лицах оволчение -

Демонстрируют придурки

Ополчение.

Что там? Кто там?

Ска-ра-бей нич-ком!

Бородой в гранатомёт...

Мир фугасный

Красным веничком

Чистилище метёт.

* * *

Я – зыбкость сугробов,

Накат раскалённой волны.

Я – детская обувь

На мертвых дорогах войны.

Я – стон измождённых

В застенках,

В рудничной пыли.

Я – вопль не рождённых

В раздавленном

Чреве

Земли.

* * *

Тяжелый подземельный

Смрадный запах

Насилия,

Карболки и войны -

Забитые в бегах

И вагонзаках

Мишени без имён

Погребены.

Не надо поздних клятв

И слёз предвзятых.

В покое обречённом

Все равны -

Усопшие

Рабы

129

Пятидесятых...

Больной,

Блатной

И ссученной страны.

* * *

Продудел полководец

В дуду,

Продудел и забыл

Про беду,

Что погостная тёмная птица

На гнездовье

Домой возвратится.

Пораженье. Победа. Война.

Торжествует,

Гордится страна.

Безымянный

В районе Ростова

Плачет дождь

Девяносто шестого...

ПУСТИВ ПО КРУГУ ШКАЛИК...

(Оперная ария)

Пустив по кругу шкалик,

Лепил народ божка.

Рождался полукарлик

С ухваткой мужика.

Не чувствуя напасти,

Толпа гудит хмельней.

А карлик – ближе к власти,

А он уже над ней!

Навис над серым роем

И дразнит кумачом.

Назвал народ героем,

А сделал – палачом:

Немым велит молиться,

Слепцам – поклоны класть,

Стреляет пастве в лица,

Отняв у Бога власть.

Чуть зыркнет -

Мы немеем,

Вдыхая страх крутой.

И стал

Народ

Пигмеем

У карлы под пятой.

В КОСМАТЫХ МЫСЛЯХ

Я думаю, далёкий брат...

Не нам одним

130

Не впрок примеры.

Мы взяли веру напрокат

И стали

Призраками веры.

Бродячий европейский миф!

Я вижу,

С горечью итожа:

Переувечили своих,

А результат победы -

Тот же.

Поминки. Праздник.

Эпатаж

Станичников,

Безродных татей?

В косматых мыслях:

«Отче наш!», -

А на губах -

Полынь проклятий.

В СЕБЕ ПОВЕРЖЕННЫЕ НИЦ...

Любвевождизм

Чеканит наши лица.

Так мало умных и красивых лиц.

Видать, нет сил самоопределиться.

Живём -

В себе поверженные ниц.

Поди, уклад столетий опровергни!

Не изгнан,

Не осужден, не убит,

Живу на взрыве

Двух больных энергий -

Своих страданий

И чужих обид.

Мадам Россия,

Облетают листья?

В глазах твоих откуда эта стынь?

На рынке изнасилованных истин

Горит наследство

Попранных святынь...

* * *

Стране,

В которой жизнь теряет цену,

Всё отдано.

Пуста душа. Готов.

Свое сыграл.

Других прошу на сцену -

В безликий зал

Паяцев и шутов.

Гляжу вокруг:

В речах, в деяньях – серо.

131

Пока бродил по серости дорог,

Спилась Любовь,

От слёз ослепла Вера,

Надежду сам я выгнал за порог.

МИФ

Все спуталось:

Погоны, флаги,

Трезвон идей и бубенцов.

Мои распухшие фаланги

Трещат под обувью бойцов.

Жри, миф кровавый,

Что прикупишь!

Тебе, опричный,

Сквозь века

Показывает

Мёртвый кукиш

Моя замёрзшая рука.

* * *

Мы с блеском лжём своей душе,

Больным.

Забытым.

И забитым.

И Апокалипсис уже

Стал повседневным нашим бытом.

* * *

Предпасхальное утро.

Снег.

Апрельская слякоть.

Между Богом и мной

Кто-то стал толмачом.

Не могу я с толпой

Ни смеяться, ни плакать.

Я попозже... Потом,

Когда будет о чём...

И мучитель, и раб,

Сын слепых поколений,

Выйду в чистое поле

В вечерний Четверг.

За слепцов и тупиц

Упаду на колени,

Чтоб Господь

Мою горькую мысль

Не отверг.

132

НА РУБЕЖЕ МОЁМ ПОСЛЕДНЕМ

Я уже писала, что со-

ставлять сборники муж

так и не научился. К соб-

ственным детям-стихам

объективным быть не

мог. Подборки делались

под настроение, а по-

том обнаруживалось, что

главное осталось «за бор-

том»... Так создавались и

«Молитвы времени разло-

ма». Разбираясь в остав-

шемся, я досадовала. К

счастью, в Вологодском

отделении Союза писате-

лей России подошла его очередь на брошюру из серии «Вологда-XXI век».

Сборник «Свобода – тягостная ноша» составляла я. Михаил в то время

был в больнице и только внёс коррективы. В Союзе писателей с текстами

согласились, только заголовок сборника не понравился (слишком публи-

цистично!). Был предложен другой – «Тягостная ноша», но мне он показал-

ся безликим, да и Михаил не согласился.

– Автор и есть публицист, – сказала я. – У него такое лицо. А «Тягостная

ноша»... что-то от такелажа: «Цемент», «Железный поток».

Тираж у этих малоформатных брошюр был приличный – 999 экземпля-

ров, их рассылали по области, раздавали школьным библиотекам. Резо-

нанс в прессе – нулевой.

...Он давно не выходит из дому. Собрания Союза писателей он и рань-

ше не очень-то жаловал, а тут появилась уважительная причина – бо-

лезнь. Он и рад.

Светлым пятном в конце девяностых была наша семейная дружба с

врачом детской поликлиники Верой Леонидовной Бузыкаевой. Вера ис-

кренне увлеклась творчеством Михаила Николаевича и приобщала дру-

гих. Часто бывала у нас дома как друг и врач. В ней было особое женское

обаяние, за которым, впрочем, ощущался твёрдый, мужской характер.

Она замыслила написать о Михаиле художественно-документальную кни-

гу, и не только с блеском выполнила задачу, но и издала книгу за счёт

своих скромных медицинских заработков, с привлечением спонсорских

средств. Книга «Нет, жизнь моя не горький дым...» получилась большая,

красивая. Но, несмотря на активную Верину пропаганду и положитель-

ные отзывы практически всех, кто её прочитал, достойного отклика книга

так и не получила, что больно ранило автора.

Почему так вышло? Осмелюсь предположить – по той же причине, по-

чему не нужен был сам Михаил Николаевич. Никому ничего особенно не

нужно, если перестаёшь «толкаться и давить». А «толкаться» Вера устала.

...Вспомнилось, как в 70-е годы прошлого века власть посчитала, что

Вологде для повышения престижа нужно иметь прирученного писателя-

классика. На роль мэтра был приглашён с Урала Виктор Астафьев. Ему

дали первоклассную квартиру и подарили мебельный гарнитур. Но Аста-

133

фьев не оправдал надежд: вёл себя независимо, а потом и вовсе уехал, да

ещё и написал по вологодским мотивам сатирическую повесть «Печаль-

ный детектив». Это кое-кого обидело («Гарнитур взял, а нас опозорил...»,

«После знакомства с этим произведением хочется помыть руки»). Когда я

рассказала об этом профессору Пермского университета Р. В. Коминой,

она засмеялась: «Писателям дарят не гарнитуры, а понимание».

Миша говорил о коллегах-писателях:

– Я никому ничего не желаю плохого. Но я им – не по зубам.

Болезнь скручивала его. К физическим страданиям добавлялись мо-

ральные. Мучаясь от душевной обособленности, всё больше замыкался в

себе.

КРЕСТ

Жизнь вечна

В мечтах дурака:

Признанье,

Раденье о благе...

Спокойно выводит рука

Раздумья мои на бумаге.

Мелеет надежды река.

Тень в чёрном,

Российские дроги...

Выводит рука старика

Знак Плюс

На вчерашней дороге.

* * *

Страшись безликой тишины,

Когда в безумной круговерти

И жизнь, и смерть

Обобщены

В таинственное жизнесмертье,

Где по команде слёзы льют

И выше смысла ставят фразу,

И любят нищие салют,

И умирают по приказу.

НЕИЗБЕЖНОСТЬ

Вере Бузыкаевой

Ты задай мне вопрос,

Не отвечу -

Задай его снова.

Может, вместе найдём -

Как с собой примирить это слово:

Превратиться в пыльцу,

Стать ничем

Под дождями, снегами.

Безразличное время

134

По лицам пройдет сапогами.

Как осмыслить ничто:

Беззащитность,

Бесправье,

Безгласье...

И при жизни ещё

Отыскать с неизбежным согласье.

* * *

Никого я в друзья не зову.

Ни пастух мне не нужен,

Ни стадо.

Други, недруги -

Сон наяву.

Сновидений мне больше не надо.

Оскудев, разбежались друзья.

И петляет ещё в поле голом

Беспричальная стёжка моя

Меж свободою

И произволом.

* * *

Однажды в августе,

В больнице

Я побывал в предсмертной мгле.

Когда-то это повторится -

Меня не станет на земле.

Как я прожил все годы эти?

Без политических горилл

Я сам себя на белом свете

Усердьем каторжным творил.

Поэт – глашатай высшей воли.

Всё, что вверялось лично мне,

Я говорил по доброй воле

Глухой,

Бесчувственной стране.

* * *

Я знаю

Кровь и смерть войны,

Колосья,

Тучные от праха,

Глаза казнённых без вины,

Психоз бесправия

И страха.

Так уж ведётся на Руси...

У самого себя спроси

За тесноту,

За нищету,

135

За немоту,

За темноту,

За политический разбой,

За всех,

Гонимых на убой.

И никаких гарантий нет,

Что мы не повторим тех лет.

* * *

Было стыло. Стало пусто.

Нищий верит. Умный пьёт.

Ритуальное искусство -

Пляска в прорву, в гололёд.

Обручённые с бесплодьем,

Скрыв трагедию под фарс,

Мы от прошлого уходим,

А грядущее – от нас.

* * *

За всё, что выстрадал когда-то,

За всё, чего понять не мог,

Две тени-

Зека и солдата-

За мной шагают

Вдоль дорог.

После боёв

Святых и правых

Молитву позднюю творю:

Следы моих сапог кровавых

Видны -

Носками к алтарю.

Есть в запоздалом разговоре,

Есть смысл:

За каждый век и год,

Пока не выкричится в горе,

Пока не выплачется в горе,

Любя, душа не запоёт.

(Из сборника «Свобода – тягостная ноша»)

ЧЕТВЕРОСТИШИЯ

В прозаической миниатюре «Еретикон» критик Сергей Фаустов назвал

Сопина японским поэтом, аргументировав цветисто: «Я мечтаю его стихи

читать на японском языке – написанные иероглифами. Иероглифы изобра-

жают разорванную колючую проволоку империи гостеррора и лжи. Они

изображают колючую проволоку человеческой глупости. Стихи Сопина

разрывают колючую проволоку несвободы, поэтому они должны быть на-

писаны иероглифами! Я это утверждаю с восклицательным знаком».

136

Вряд ли японец согласился бы с таким одиозным толкованием своего

исторического письма, но по краткости и афористичности некоторые сти-

хи Михаила действительно приближаются к китайско-японским формам

хайку или танка.

Некоторые из них возникали как четверостишия сразу. Привычная

картина: Миша ходит по комнате взад-вперед, рифмует и вдруг выдает

нечто, что немедленно надо записать. Нередко просит сделать это меня,

чтобы не искать очки. Предлагается вариант. Этот процесс может растя-

гиваться на месяцы и годы, двигаясь как в лучшую, так и в худшую сто-

рону. Наши мнения расходятся, мы начинаем спорить, даже ссориться...

Сходимся на компромиссе: «Пусть полежит».

Другие четверостишия представляют собой концовки стихов с «раз-

гонным» началом, которое впоследствии урезалось самим автором.

Наконец, некоторые мини-стихи возникают в памяти из утерянного.

Возможно, это не самый плохой путь отбора: повторяли часто, вот и

запомнили.

* * *

Россия, властная держава!

В эпоху чёрного крыла

Твоя незыблемая слава

Моей трагедией была.

* * *

Мои глаза – как два провала

На поле снежной целины

Глядят сквозь века покрывало

Из затаённой глубины.

* * *

Далёкая луна по травополью.

Иду сторонкой от грызни земной.

И боль моя становится не болью,

А частью жизни, сросшейся со мной.

* * *

Я видел жизнь

Без войн, без зон, без плача...

Мне снился сон.

А наяву – иначе.

* * *

Есть свет в осмысленной беде!

Нет смысла – с вымыслом бороться.

Я знаю: никогда, нигде

При жизни жизнь не удается.

* * *

С тех пор, как был распят Христос,

Войной шла милость на немилость.

Так много крови пролилось,

Чтоб ничего не изменилось.

137

* * *

Мне страна подарила

Стальной, не терновый венок.

Я за несколько лет

Стал на десять веков одинок.

* * *

Чужое – деспотии запах стойкий:

Бесправие. Героика. Попойки.

Своё – случайной жалости словцо

И Памяти разбитое лицо.

* * *

Молитвы. Плач. Песни и пляски.

И в этом зверином лесу

Себя в инвалидной коляске

Я в «светлое завтра» везу.

* * *

Россия. Снега. Занавески.

Дорога безлюдна, пуста.

Но гордо мычат по-советски

Зашитые болью уста.

* * *

Несёт по жизни человек

Глаза и ордена

И говорит: «Двадцатый век...»

А слышится – война.

* * *

Уплывают любимые лица

В мельтешении слов-небылиц.

А потом будет память клубиться.

А потом – ни улыбок, ни лиц.

* * *

Если гордость наша – пыль парада,

А плоды Победы – дым в горсти,

С нами происходит то, что надо,

Что не может не произойти.

* * *

Переход затменья в темнолунье.

Ни фонарика, ни бубенца.

Убивающее «накануне»

Над Россией длится без конца.

* * *

Шел в коммуну паровоз.

Оказалось – мимо.

138

Утонул в потоке слёз,

Ни огня, ни дыма.

* * *

Пафос, запекшийся болью,

В светлых зрачках дурака.

Строят невольники волю

Не на года, на века...

* * *

Горбя до треска сухожилий

За пайку, водку и пшено,

Вы митингуете, как жили -

Тогда, когда разрешено.

* * *

Эпоха следствий и причин -

Исконно наше постоянство.

Средь переменных величин

Незыблемы война и пьянство.

* * *

Я тону в людской словесной ржави:

Не кочевник и не вечный жид.

Жизнь моя принадлежит державе.

Смерть моя принадлежит державе.

Что же лично мне принадлежит?

* * *

Стынет мысль. Угасают лета.

К этим дням не теряй снисхожденья!

Может, вера твоя – слепота?

Может, правда твоя – клевета?

А сужденья твои – заблужденья?

* * *

Над весной моей – белым-бело.

По былому – снега намело.

Давняя обида и беда -

Со стекла оконного вода.

* * *

Тихо-тихо-тихо

Облетает снег

Нынешнего лиха

В мой вчерашний смех...

* * *

Мир проигрывает раунд.

Хлеб золой боёв пропах.

Мои мысли отмирают.

Мои просьбы догорают

На обугленных губах.

139

НА ДАЛЬНИЙ СВЕТ, СКВОЗЬ НАЛЕДЬ ОКОН...

Все началось буднично: мы

купили компьютер. Пришла во-

логодская писательница Гали-

на Щекина, пощёлкала клави-

шами:

– Стихи можно ставить здесь.

На сайте «Стихи. Ру» регистри-

руют всех.

Так началась новая жизнь.

Это было в январе 2003 года.

Про этот невероятно раз-

бухший, расхристанный, не-

опрятный, немного хулиган-

ствующий сайт, где могут «оправиться в обеденное блюдо» и неожиданно

тепло поддержать, говорят разное. Но именно здесь Михаил нашел то,

чего не имел никогда – свободный выход к массовому читателю. Призна-

юсь: нечистот, которые порой появлялись возле наших имён, мы не чита-

ли. А на отношения с близкими по духу это не влияло.

У нас появились друзья в разных странах. Михаил заинтересованно чи-

тал чужие стихи, писал комментарии. Было приятно ощущать, что к его

словам прислушиваются.

Аудитория большей частью молодая, и с нею Михаил молодел. Он стал

возвращаться к своим ранним неопубликованным стихам, кое-что до-

рабатывал. Прислушивался к замечаниям, даже если был с ними не со-

гласен. Вживался в это состояние подъёма... Удивительно, но даже физи-

чески он, неизлечимо больной, стал себя чувствовать лучше! Мы завели

блокнот для афоризмов, на которые Михаил всегда был мастаком, а тут

они пошли щедро. Частично использовали их в рецензиях.

А иногда брошенную собеседником мысль хотелось развить, как полу-

чилось, например, с Евгением Е., который сетовал, что его поэтический

мир не обогащается.

«Не могу согласиться, – писал Михаил, – с тем, Евгений, что обогащать

его надо искусственно. Когда-то один поэт заметил: «Вам хорошо, Михаил

Николаевич, вы сидели...» (!) – имеется в виду, что есть своя тема. Но если

идти по этому пути: тот не сидел, другой не воевал, третий не расстрели-

вал, десятый не лгал, какой-то там говорил только правду... Сварганится

из этого такая кутья, что получишь хлёбово ядовитое, от последствий ко-

торого враз не избавишься.

Основной признак поэзии? Она обладает лечебными качествами. Ска-

зал – избыл внутренний груз. Потому что вначале было не слово, а пре-

дисловие. Стон боли, стон голода, холода, общения, попытка осмыслить

себя – главная наука о человеке. А слово – потом.

У тебя есть выражение: «Поэт-затворник обречен перепевать свою за-

консервированную душу...» Не перепевать, Евгений, а РАСПЕВАТЬ. Это

разные вещи. Даже «Отче наш», когда эту молитву шепчешь, зная, что ни

Богом, ни в храме, ни в райкоме она не будет услышана и востребована,

может взорвать человека изнутри. Такие вот дела.

Мир гораздо звероподобнее, отвратительнее и прекраснее, если его не со-

чинять, а попытаться понять. Поэт необходим, иначе политико-партийная

шизофрения закусит нами на банкете в честь победы безумия над разумом».

140

Так была зафиксирована на бумаге концепция собственного творче-

ства. А раньше этим заняться вроде не было повода...

Однажды, когда мы попали в типичную скандальную переделку, нам стали

звонить по телефону из разных стран (США, Израиль...) со словами поддерж-

ки. Вот этого ощущения востребованности Михаилу не хватало всю жизнь!

Потребность рассказывать о поэте и судьбе стихов я стала реализовы-

вать на «Сакан-сайте», где писатель Сергей Саканский любезно позволил

мне открыть «Дневник писателя». Потом эти материалы легли в основу

повести «Вызов судьбе» («Одна из звёзд в печальном русском небе...»). Ана-

стасия Доронина помогла Михаилу зарегистрироваться на «Поэзии.Ру»,

где его встретили очень приветливо.

Самой большой радостью для Миши в больнице были вести из Интер-

нета, хорошие стихи:

«Ты сказал намного больше, чем написал, я это чувствую. Наверное,

каждый нищий был бы польщён таким отношением... Живём на одной

земле, одними радостями и печалями и просто обречены на то, чтобы

слышать друг друга» – Михаилу Берковичу.

«Лёня! Обнимаю молча. Пусть лучше перекрывает кадык, чем мозги...»

– Леониду Марголису.

«Человек в застёгнутом состоянии, а хочется сразу большого. А если его

положили, как одуванчик, на ладонь, и показали миру – зазвучит мировая

симфония» – Иосифу Письменному.

У Варлама Шаламова есть рассказ о последних минутах поэта (счита-

ется, Мандельштама) в лагерном бараке. Ему чудятся идущие стройными

рядами строки Большой Поэзии, и все остальное в мире становится не-

важным. Меня не оставляет мысль, что подобное ощущение испытывал

Михаил, когда писал вот эти строки:

«Большая поэзия – это гигантский планетный музыкально-

литературный смысловой оркестр, и в нём закономерностей больше, чем

случайностей. Если одна творческая мысль затронет струну другой – они

зазвучат. Они будут играть Поэзию. Начинается сыгровка оркестра».

Но есть важное отличие. Если поэт «по Шаламову» слушал поэзию в

одиночестве, знал эту обречённость и даже не тяготился этим, то Сопин

как бы видит себя в огромном концертном зале, где каждый и исполни-

тель, и слушатель:

«Поразительно то, что бывает очень-очень редко... Не успеешь сделать

инструментовку, а уже услышан! И хочется заорать, изобразить на своей

харе НЕЧТО... Больше радости или печали? И с высоты такого понимания

хотелось бы встретиться и больше не разлучаться».

За три дня до смерти он передал мне обрывок бумаги со словами про-

щания, который велел поместить в Интернете:

«ВСЕМ

Приближаясь к концу жизненного пути, благодарю мировую мысль

(компьютер) и Родину – компьютеризация обеспечила мне возможность

встретиться с мировоззренчески близкими мне друзьями (выйти из глу-

хой блокады неизвестности), а государство терпело, не добило меня рань-

ше времени. Михаил Сопин».

ПОЭЗИЯ

В ней век и год,

И тьма, и свет,

141

Бесследие и след,

В котором правды горней нет

И лжи народной нет.

Есть мысль.

Есть дикость от ума -

Кровь межусобных драк.

Есть лжесвобода и тюрьма,

И церковь, и бардак.

Сама принадлежит земле

И всё должна вмещать.

Она – на избранном челе

Господняя печать.

* * *

Кто мы?

Извечнейший вопрос.

Все под Законом

Тайным самым:

Скопленье одиноких звёзд,

Беззвучно падающих в саван.

Вот почему душа в ночи

На дальний свет,

Сквозь наледь окон

Прощально так

Другой кричит,

Другой,

Такой же одинокой!

Свой знаменуя перелёт

Над монолитом светотьмищи,

Поет она -

Она поёт

Для очарованных и нищих.

ЛИРА

Свободная лира,

Буди, будоражь, не разбейся.

Не время. Повсюду

Казёнщина, чванство и спесь.

У каждого века

Свой голос, свой лик, своя песня,

И в каждом грядущем

Свои невозможности есть.

Отцы – атеисты.

А деды молились иконе

И царскую дули,

И пели вовсю в кабаках.

У нас преимущество:

Недругу лиха не помни!

Автографы века стального

На наших боках.

Плачь, узница-лира,

142

О Родине

Павшей и падшей,

О вольных-невольных,

Что жили, цепями звеня.

Гори,

Моя лира степная,

На совести нашей,

Ты искрою

Будешь светить

После Судного дня.

МОЛЮСЬ НА КОЛЕНЯХ В ПЫЛИ

Кто сказал, что не чувствуют птицы?

Кто сказал,

Что не плачет трава?

И душа,

Перед тем, как разбиться,

Высочайшей печалью жива:

К маяку, к тростнику у болотца,

К тополям, что вросли в хутора,

Ко всему, что еще остаётся,

Ко всему, с чем прощаться пора...

Поглядишь на врага, как на брата!

Чуя сердцем непрочную нить -

Как же так,

Уходить без возврата,

Как же так,

Чтоб не стать,

Чтоб не быть?

Тяжко, душно -

Вон месяц над чащей!

И молюсь на коленях, в пыли -

Будто мне

По ошибке дичайшей

Приговор

Безнадёжный

Прочли.

* * *

К...

О разлуке не надо,

Родимая, помни о встрече:

О совместном о нашем,

Предельно коротком пути,

И о страшной беде,

Что легла чёрной вьюгой на плечи,

От которой уже

Нам с тобой до конца не уйти.

Думай, друг мой, о встрече,

Её беспокойном начале.

Помнишь, шли мы с тобой

143

Сквозь метельный

Невольничий свей!

От меня ты тогда

Увезла половину печали

И оставила мне

Половину надежды своей.

И остались мы оба,

Чтоб легче нести свои муки.

Помнишь, я говорил,

Что бессмертие -

Голоса звук!

Во Вселенной в веках

Сохраняются слов наших звуки.

Наша встреча свершилась,

А вечность не знает разлук.

* * *

Родимая, что нам осталось?

Висков крутое серебро,

Неизречённая усталость

И недобитое добро.

И прежде, чем уйдем мы оба,

Я в остывающем дому

За несвершившуюся злобу

Стакан гранёный подниму.

* * *

В каком это будет году?

Буранами,

Яровью ль синей

Я прежней Россией пройду,

Представ перед новой Россией.

Упрёка не выскажу я,

Свободный от плёток,

От клеток.

Я клял тебя -

Раб пятилеток.

Я был им.

И жил не живя.

Привет тебе, век, исполать,

Приветь меня, вечного мима!

О чем же мечтать, что желать? -

Все мимо:

Ни дома, ни дыма.

Бог с ним, двум смертям не бывать.

Успеть бы к родимой купели.

Не стоит меня отпевать.

Ещё в колыбели отпели.

Дождями прибьет лебеду.

Домой,

Через степь,

По туману

В простор на закат я пойду

И степью туманною стану.

144

СЧАСТЬЕ И СМЕРТЬ

Миша умер 11 мая 2004 года в половине

одиннадцатого вечера. За три дня до этого

сказал:

– Не хотел тебя пугать...

Помолчал, потом все-таки продолжил:

– Сегодня ночью мне привиделась соб-

ственная смерть. Разрытая земля.

– Брось, – сказала я. – Тебе было плохо и

думал об этом. Вспомни – сколько раз ты

уже собирался умирать, но обходилось.

Это было правдой, но в последние ме-

сяцы тяжёлые мысли слишком приближа-

лись к реальности. Однако Миша очень

хотел ещё немного пожить. Мы сходили в

стоматологический кабинет и подготови-

ли зубы к протезированию. Залечил язву

желудка. Готовился «довести до ума» сбор-

ник «Молитвы времени разлома», как это

уже было сделано с «Обугленными веком».

Я купила ему новые кожаные ботинки – гу-

лять, как мы это делали минувшим летом,

обсуждая главы совместной работы над

«Судьбой поэта».

Впоследствии лечащий врач скажет:

– Я думал, он лето ещё проживет, а уж будущую зиму – вряд ли.

Но до лета он не дотянул.

Катастрофа случилась, когда Миша по своей беспечности, удивитель-

ной в его возрасте и при таком наборе болезней, пошёл из больничной

палаты ночью в общественный туалет в одной рубахе. Апрельское похо-

лодание сопровождалось ветром и снегом, снег несло в раскрытое окно...

Простуда сразу перешла в воспаление лёгких.

Его ещё пытались спасти. Врач доставал через руководство больницы

дорогие препараты. Две недели я ночевала у него в двухместной палате,

на вторую койку никого не помещали. После мучительной шестичасовой