Текст книги "Спелый дождь"

Автор книги: Михаил Сопин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

18

прошли по первому этажу, Миша облюбовал комнату бывшей парикма-

херской. Выпили с Иваном Федосеевичем по рюмцу... Теперь Миша жил

среди зеркал, один, сам себе хозяин. Это принесло ощущение защищён-

ности. Односменная работа помогла вжиться в литературный режим. С

оказией мы переправили ему из Перми пишущую машинку.

Писал домой шутливые письма: «Избави боже от тоски – ходить в со-

ртир по-воровски!» (В общежитии не работала канализация, и люди бе-

гали в кусты на так называемое Поле дураков – пустырь напротив, где

собирались алкоголики).

* * *

Облака, облака...

Над летящими в хмарь колокольнями

Ветры гонят и гонят

Остатки легенд и былин.

Чем-то вы мою жизнь,

Мою ниву судьбы так напомнили,

Сиротливые церкви

И тучи в бездонной дали.

Чувство вечных утрат,

Непонятно каких опасений,

Разобрать не могу -

На каком языке говорят,

Будто я, проходя,

Упаду в гололедье осеннем,

И прольётся навек

Невзначай опрокинутый взгляд.

Мокрый снег полетит

На ресницы

Так грустно, так цепко!

Поплывут облака,

Осенив мой печальный удел.

А над берегом так же

Стоять будет древняя церковь,

На которую я,

Проходя по России,

Глядел.

ОСЛЕПШИЙ ЛЕБЕДЬ

Здесь я в детстве летал!

И в нежнейшем ракитовом лепете

Есть мой радостный голос.

Так больше теперь не поют.

Злые силы меня

Превратили в ослепшего лебедя

И пустили на волю,

Открыв заповедник-приют.

Крылья волю почуяли,

Если взлетали, вы знаете!

Небо, воля и крылья,

И ветры манили меня.

19

Ведь глухие сердца

Не сумели лишить меня памяти -

Чем я жил и живу,

Буду жить до последнего дня.

Запах желтых ракит.

...За последними, может, метелями,

Там, в суровом краю,

Если слышишь меня,

Ты поймёшь,

Для кого на земле,

Окантованной пихтами-елями,

Пишет тайные знаки,

Шипя по периметру, дождь.

Время жёлтых ракит...

Как мы поздно становимся мудрыми,

Так нелепо приветствуя

Мыслей не наших полон.

Лики храмов бревенчатых,

Слушайте голос заутрени:

Возвратилась душа моя

К вам,

На последний поклон.

* * *

Отшумела весёлая роща.

По индеви – копоть.

В обеззвученной серости

Низко кружат сизари.

Тихий облачный край,

Сколько ж мне ещё

Крыльями хлопать,

Чтоб до первой звезды

До своей

Дотянуть, до зари?

Скоро в поле и в рощу

Шарахнется ветер кручёный,

На широтах судьбы,

На долготах звеня на крутых.

Шумовые метелицы -

Белые птицы Печоры

Полетят,

Ослепляя глаза поездам Воркуты.

И по улицам

Древним вечерним -

Прохожие редко.

Вологодские храмы

Оденутся в белый наряд.

И пойду я один

На вокзал,

На восточную ветку,

Пассажирский встречать,

Проходящий «Свердловск – Ленинград».

20

Знаю точно:

Не встречу ни друга в окне,

Ни соседа.

Растерялись, разъехались...

Мало ли -

Лет пятьдесят.

И назад побреду,

Воротник приподняв,

Непоседа.

Всё никак не доеду домой,

По стране колеся.

* * *

Плачу я, что ли,

Листвою осеннею наземь...

Что-то привиделось,

Что-то припомнилось мне...

Поле ты, поле,

Единственный свет мой

И праздник!

Тени дождей,

Отражённые в давнем окне.

К ним припаду,

Чтобы памятью

Здесь отогреться.

И загудят

Мне в зелёных полях

Поезда! И зазвенят

Проржавевшие

Старые рельсы,

Что заросли

И теперь не ведут никуда...

* * *

Всё прозрачнее

Верб купола.

Что-то рвётся во мне,

Что-то ропщет.

Может, юность

Внезапно взошла,

Словно месяц

Над дальнею рощей?

Кто ты? Где?

Отзовись... Не молчи.

Здесь душа

Что-то ищет незряче:

То ли кто-то

Забытый

Кричит,

То ли кто-то,

Отвергнутый,

Плачет.

21

* * *

– Душа моя,

О чём жалеть?

Так много здесь

Прошло бесследно -

На этой горестной земле,

На рубеже моём последнем...

– О том,

Что билось и рвалось,

О том, что плакало и пело,

О жизни,

Что любил до слёз

Так тяжело и неумело.

* * *

Дни мои

Давние,

Словно под сердцем

Осколки.

Гляну в былое:

Как трудно

Прожил на земле!

Что-то забылось...

И всё-таки

В памяти столько,

Что для другого

Хватило б

На тысячу лет.

Прежде,

Чем стану землёй,

Поклонюсь троекратно

Отчему полю,

К которому

Болью приник.

Ты не поток,

Уходящий в меня

Безвозвратно, -

Входишь,

Навек превращаясь

В горючий родник.

Мир мой осенний,

Отрада моя и спасенье,

Видишь -

Над лугом

Над бывшим

Туманный платок...

Мир мой осенний,

Надежды моей воскресенье,

Не обдели меня

Поздней твоей теплотой.

22

ПРЕДВЕСТНЫЙ СВЕТ

«Предвестный свет». Казалось бы, что

особенного в этом сочетании? А между

тем, из-за этого названия сборника в

1985 году редактор Северо-Западного

книжного издательства (г. Архангельск)

Елена Шамильевна Галимова попала в

больницу.

Появление Михаила Николаевича ли-

тературная Вологда восприняла благо-

желательно, что пермяков удивило. Еще

когда мы готовились к переезду, друзья

качали головами:

– Пробиться трудно везде. Но если в

других городах могут появиться хоть

какие-то возможности, то Вологда – нуле-

вой номер. Там писатели стоят плотной

стенкой и «чужих» не пропускают.

Чужих! Но Миша появился по реко-

мендации непререкаемого в этих краях

авторитета. (Там услышал обиходное в этих местах название Союза писа-

телей – «Союзпис». «Союз... как?» – переспросил).

Его начали печатать местные газеты: «Вологодский комсомолец», «Крас-

ный Север». В 1985 году готовилось празднование 40-летия со Дня Побе-

ды. Особо патриотично настроенной публики среди пишущей братии не

было, и странным образом на эту роль неплохо смотрелся Михаил. Тема

Родины у него звучала очень искренне. В нём пробудился маленький сол-

дат сорок первого года, уста которого были зашиты не одно десятилетие,

и вот теперь он с каждым стихотворением всё ярче обретал собственный

голос!

...Тема войны глазами детей в то время в советском искусстве была уже

достаточно развита. Наиболее ярко это проявилось в кинематографии,

вершинами можно считать фильмы Андрея Тарковского «Иваново дет-

ство» и Элема Климова «Иди и смотри». Не будем сравнивать начинающе-

го поэта со знаменитыми режиссёрами по выразительности и мастерству,

но интересно, что он начинает там, где они завершили. Ни у Тарковского,

ни у Климова не звучит то, о чем Сопин говорит в стихотворении «Ветера-

ны»: «Опасны не раны, а сердца поразившая ложь!»

Конечно, всё это ещё достаточно декларативно, скорее заявка. Но прой-

дёт совсем немного времени, и тема станет едва ли не главной.

Перестройкой в обществе ещё и не пахнет, а в стихотворении «Октябрь.

Воскресный день...» («Предвестный свет», 1985 г.) читаем:

То в пламень чувств,

То в стылый веря разум,

Юродствуя,

Сметая алтари,

Стремясь со злом -

В себе! -

Покончить разом,

23

Мы столько бед

Успели натворить.

Там же, «Боль безъязыкой не была...»:

...Я сам творил тот суд посильно,

Чтоб смертный приговор отцу

Не подписать рукою сына.

Официальное общество еще полно самодовольства. Даже мыслящая

интеллигенция, собирающаяся на кухнях, видит в своем противостоянии

официозу нечто героическое. А Сопин уже без иллюзий:

«... Гляну в зеркало. Вздрогну. И сам от себя отшатнусь».

(Хочется высказать замечание относительно его манеры «рваной стро-

ки». Многих она приводила в недоумение, мне самой частенько хотелось

«ужать». К тому есть и чисто практические соображения: рваная строка

занимает слишком много места на странице, а за всё надо платить. Но

Миша категорически не соглашался. Он очень большое значение прида-

вал каждому акцентному слову, даже местоимению, вынося их в столбик.

Получалось как бы биение пульса).

...Кожинов переслал свою рекомендацию, адресованную Пермскому

книжному издательству, в Архангельск. Сделал несколько поправок (убрал

выпады против известных мастеров), а в остальном сгодилось. Вторую

рекомендацию дал секретарь Вологодского отделения Союза писателей

В. А. Оботуров.

Назначили редактора – Елену Шамильевну Галимову. Это можно было

считать счастьем: попасть к специалисту, который так тонко чувствует

русское слово! Её профессия была наследственной – отец прославился как

исследователь-собиратель поморского фольклора.

Впоследствии она скажет Михаилу: «Ваша книжка была для меня ред-

костью и радостью. Не помню уже, сколько лет не работала с таким удо-

вольствием». Другой сотрудник издательства заметил: «Эту книжку можно

разорвать по листочкам и раскидать по разным рукописям, а потом со-

брать и безошибочно назвать автора».

Но работа потребовались большая. Сроки «под юбилей» дали сжатые -

два месяца, а рукопись была пухлой. Почти каждое стихотворение возвра-

щалось с почеркушками, восклицаниями-вопросами, плюсами-минусами,

замечаниями типа: «А м.б., (может быть) лучше так?» И неоднократно!

Долго бились над стихотворением «Ударю в ладони и вздрогну!». Елена

Шамильевна считала его для рукописи принципиально важным, а автор

никак не мог довести до кондиции.

Оттрубив смену по слесарной профессии, Миша залегал на диван в

дальней комнате нашей, уже вологодской, «хрущёвки» закрывал дверь и

заполнял пространство табачным дымом. Иногда это продолжалось дале-

ко за полночь. Мы с детьми оставались в ближней: я на диване, один сын

на раскладушке, другой на полу...

Миша вспоминает, что жил тогда «на разрыве». К нему ещё никогда не

предъявляли сразу столько требований. Очень хотелось, чтобы книжка

вышла, и было ощущение опасности, что рукопись изменится к худшему.

Понимал, что она слишком велика по объему, и было всего жалко. При-

знавался: когда редактор приняла работу, почувствовал себя настолько

измочаленным, что «сил хватило только на то, чтобы выдохнуть воздух, а

скажи, что надо переделать еще раз – рухну и не встану».

24

Однако сотворчество с Галимовой оказалось на пользу. Пошли новые до-

бротные стихи: «Снега и синицы...», «Всё прозрачнее верб купола...», «Дни

мои давние...», «Если выйти в поле...», на фоне их стало терпимее расста-

ваться с более слабыми. В то же время, другие стихи урезались, и не всегда

понятно, почему. Так, от «Узкоколейки» был отрезан «хвост», Миша очень об

этом жалел. В стихотворении «Плывёт метель над крышей» словосочетание

«стоит еврей-скрипач» заменили на «стареющий скрипач» (про евреев пи-

сать не полагалось?). Вместо «Роковая звезда бездорожья» стало «Ни огня.

Лишь звезда бездорожья...» (Вместо напевности – спотыканье). Но разве

могло быть в нашей бурной жизнерадостной жизни что-то роковым?!

Впоследствии мы узнали, что Елена Шамильевна была ни при чём. Она

сама попала с этим сборником «в переплёт». Заставляя Мишу работать,

перед своим начальством отстаивала то, что считала важным. Не всегда

это было возможным. Потом она говорила: даже то, что в конечном счете

вышло, можно считать прорывом.

Неожиданным препятствием к публикации стало название сборника.

Миша назвал его «Предвестный свет», что привело начальство Галимовой в

замешательство. Какой может быть предвестный свет, когда и так светло?

Это что еще за намёки? Какие следует ожидать вести? Но тут Миша упёрся.

Он стал объяснять по телефону, что это всего-навсего означает свет гряду-

щей Победы для мальчика сорок первого года. Там и строчки в стихотво-

рении («1941») есть: «То знаменье ли, знамя? Предвестный свет грядущего

огня...». Объяснение было признано убедительным, и название оставили.

(К сожалению, Галимова была первым и последним редактором, кото-

рого Миша вспоминал с глубокой благодарностью: «Вечно стою перед ней

на коленях»).

А для него самого выход поэтического сборника имел еще одно важное

значение: он перестал «укрываться» от собственных сыновей. Раньше мы

с ним не говорили детям о прошлом отца, боялись. Ведь они – воспитан-

ники советской школы, и у них могло возникнуть чувство неполноцен-

ности, если рядом с именем отца будет «тюрьма, лагерь». Но вот лежит

книжка тиражом в пять тысяч экземпляров, на ней напечатано: Михаил

Сопин, и теперь он, состоявшийся поэт, имеет право не стыдиться судь-

бы, высказывать мнение, каким бы непривычным и парадоксальным оно

ни казалось!

* * *

Ударю в ладони -

И вздрогну:

Какой я счастливый!

Цветёт и шумит

То, что будет

Войной сожжено.

Ударю в ладони -

Обвалится иней,

Как ливень.

С годами – всё тише.

Потом перейдет в обложной.

Забытое вспомню:

Деревню,

25

Ребят и салазки!..

Лежанка гудит.

И сижу я -

Ладони к огню.

Заплачу от счастья,

Придумаю нежность и ласку,

Как был я любим,

Проходя по земле,

Сочиню.

Когда от печали -

Ни света,

Ни слов,

Ни спасенья,

Как будто ты загнан

На речку,

На тоненький лед -

Мне радует сердце

Беседа со степью осенней.

Зажмурюсь – и тут же

Над памятью

Солнце встает.

* * *

Снега и синицы!

Живут же -

Такими невинными!

Раскинула чёрный

Судьба надо мной парашют.

Мне снится – не снится

В полуночь

Луна над овинами,

И я на коленях

О чём-то

Кого-то прошу...

Снега и синицы!

Живут же -

Такими беспечными!

Прости меня,

Кто-то,

Не знаю, за что -

Но прости...

И дальше иду

По годам

И с годами заплечными:

Не знал я, не ведал,

Что память

Так тяжко нести.

Снега и синицы!

Живут же – такими весёлыми!

А я прохожу

26

По размытой зыбучести дня.

И яростно мёрзну,

Шагая горящими сёлами,

И память

Из прошлого

Не отпускает меня...

* * *

Боль безъязыкой не была.

Умеющему слышать – проще:

Когда молчат колокола,

Я слышу звон

Осенней рощи.

Я помню -

В зареве костра

Гортанные чужие речи,

Что миром будет

Править страх,

Сердца и души искалечив.

Так будет длиться -

К году год,

Чтоб сердце праведное

Сжалось.

Любовь

Навечно отомрёт

И предрассудком

Станет жалость...

Но дух мой верил

В высший суд!

Я сам творил

Тот суд посильно,

Чтоб смертный

Приговор отцу

Не подписать

Рукою сына.

ЛОСЬ

Вспыхнет выстрел.

Стает дым зыбучий.

Заскольжу я,

Будто бы по льду.

Закружусь

Отчаянно и жгуче

И к земле

Печальной припаду.

Припаду теперь

Уже навеки,

Вечность

Сердцем

27

Ощутив в ночи,

Как снежок

Опустится на веки,

Птица-ворон

Где-то прокричит.

И заплачу.

Горлом перебитым

Прохриплю

В нетленный

Свет небес

О душе,

Сорвавшейся с орбиты,

В первый раз

О жизни

И себе.

* * *

Лунно. Просветлённо.

Тучи дальние.

Вечер тих.

Посвети,

Вечерняя звезда моя,

Посвети.

Через вьюги,

Через поле льдистое

Посвети мне, Русь.

Я приду к тебе,

Одной-единственной,

Сердцем отзовусь.

* * *

Октябрь. Воскресный день.

Воронья стая.

Ну что, душа,

Что стало нам ясней?

Как много вьюг

Легло в судьбу,

Не тая.

И снова – снег.

Октябрьский. Первый снег.

То в пламень чувств,

То в стылый веря разум,

Юродствуя,

Сметая алтари,

Стремясь со злом -

В себе! -

Покончить разом,

Мы столько бед

Успели натворить.

28

* * *

Еще люблю -

Как никогда -

Поля вечерние,

Былинные.

И поезда,

Но поезда

С дымами

Низкими и длинными!

Еще влекут меня

Пути

И перелески золочёные,

И переклички звёздных птиц

Над бездной

Белою и чёрною.

Еще не кончена страда:

Пою.

Дышу.

Касаюсь озими,

Пока не вымыты года

Судьбы моей

Дождями поздними.

ПЛЫВЁТ МЕТЕЛЬ

Плывёт метель по крыше.

И пляшут во дворе

Снежинки ребятишек,

Как стайка снегирей.

Фруктовые улыбки!

Потоки слов вразнос!

Лишь ветер -

Словно скрипка,

Охрипшая от слёз:

То жалобно, то гулко,

То медленно,

То вскачь...

Как будто в переулке

Стоит еврей-скрипач.

Не тает снег на шляпе

И на воротничке,

И гроздья светлых капель

Застыли на смычке.

* * *

Путь-дорога

Раскатная, санная,

Лихо под гору

Шла до поры...

Всё ли отдано

29

Нежное самое

Беззащитным сердцам детворы?

Сколько помнится,

Сколько не помнится!

Оттого-то и сердцу больней -

Всё пронзительней

Свет над околицей,

Чистый свет

Остающихся дней.

* * *

И будет дождь.

И ветер -

Лют, отчаян!

Увижу жизнь -

Как чей-то

Свет в окне.

И навсегда

С былым

Своим прощаясь,

Прощу я тех,

Что не прощали мне.

И будет ночь -

Безбрежная,

Как вечность.

И встану я

У краешка в ночи.

Через обрыв

Печалью человечьей

Мне

Дальний голос

Предков

Прокричит.

Осенней ночью

Тоненькой струною

Порвётся жизнь.

Душа моя

Сгорит

И полетит

Над миром и страною

Печальным светом,

Как метеорит.

30

ТЁМНЫМ БРОДОМ

Стихотворение (или маленькая поэма) было написано в 1987 году,

напечатано в 1990. Однако тогда оно не сопровождалось комментари-

ем о дедах, это всё равно не опубликовали бы. Мы сделали это впервые

в Интернете на сайте «Стихи.Ру» в 2003 году и по откликам читателей

увидели, насколько это было необходимо. Произведение сразу стало

объёмным.

Подлинность в наше время поражает больше, чем даже очень хороший

художественный вымысел. Все, что о дедах – правда. Единственное, что

можно добавить – таких судеб по родственным линиям было больше, всех

доподлинно Михаил в силу возраста знать не мог.

Наверное, толкований стихотворения «Лунным полем, тёмным бродом»

будет много. Я же хочу сказать только об одной фразе:

Два железных

Мне колечка

Молча на руки надел...

Мне это видится обетом молчания, которое наложили деды, сами

того не ведая, на судьбу внука. Восемьдесят с лишним лет о таком в

нашей стране было опасно говорить. Только сейчас появляются нетра-

диционные толкования мотивов восстания Нестора Махно. А что каса-

ется внука...

Вольный ветер.

Сам я волен.

Время сгладило межу...

ЛУННЫМ ПОЛЕМ, ТЁМНЫМ БРОДОМ

Памяти моих шестерых украинских дедов по материнской линии:

Афанасия (пропал в первую империалистическую);

Григория и Михаила-старшего – дроздовцев;

Никиты – махновца;

Петра – деда по прямой линии (в гражданскую – комкор и комиссар, в

Великую Отечественную – рядовой; погиб на фронте);

Михаила-младшего (при немцах служил в полиции, ездил на белом

коне; был арестован СМЕРШем, но освобождён по указанию из Москвы;

впоследствии работал начальником смены на шахте «Узловая» и был убит

при невыясненных обстоятельствах – похоже, сводили счеты).

Пуля – с фронта.

Тыл – немилость.

Жизнь – ракитовый листок.

Солнце к западу скатилось.

Белый месяц – на восток.

Тучки в небе

Хмарью строгой.

У калитки два коня:

Поджидают в путь-дорогу

31

Други-недруги меня.

Вьётся Ворскла под горою.

Рожь во поле -

К ряду ряд.

О таких, как я, героях,

Тихо в полночь говорят...

Пропадёшь, метель залает,

Мужики подтянут в лад:

«Ах, зачем ты,

Доля злая,

До Сибири довела».

Так веками и годами,

Выходя за ветряки,

Вложат в песню

Смысл кандальный

Про Сибирь,

Про Соловки.

Так и я.

Того же корня:

Долей, кровью, волей – в масть.

Да не вышло мне – покорно

Здесь вот

Намертво упасть.

Черны вороны полями.

Что мне, други, суждено?

За одним столом гуляли,

Пели песни про одно:

Всё про дролю да про волю,

Да растреклятую вражду,

Про могилку под травою,

Коль придётся на роду.

И пришлось бы...

Где ж напрасно

Льется кровушка ребят:

Кто – за белых,

Кто – за красных,

А всё, землица, за тебя.

Вот и я,

Глухой порою,

Доли злой не сторонясь,

Без призыва стал героем.

Путь – железная стерня.

«Далеко ль, – спросил я, – други?»

Но друзьям не до меня.

Только свистнули подпруги.

Прокатился храп коня...

Старший молвил: «Недалечко!»

Младший в небо поглядел.

Два железных

Мне колечка

Молча на руки надел.

Боль отпустит да нахлынет.

32

Ни ответа, ни кивка.

Я всё полем да полынью.

Други в сёдлах – по бокам.

Шёл я лесом,

Шёл я лугом.

Годы – речкою круги.

Где-то там остались други.

Лишь прощались – как враги.

Тучи – небом.

Травы – долом.

Ни ночлегов, ни коней,

Ни товарищей, ни дома,

И дороги в память нет.

Вольный ветер.

Сам я волен.

Время сгладило межу.

Тёмным бродом,

Лунным полем

Путь заветный прохожу.

А за речкой, за рекою,

В милой сердцу стороне -

Полно, можно ли такое?

Сон тяжёлый

Снится мне...

* * *

Перед тем,

Как душой надорвусь,

Перед смертью хотя б

Распахни мне,

Отечество,

Двери,

В Дом Свободы,

В Дом Правды,

Распахни,

Я прошу тебя, Русь!

Мне бы только взглянуть...

Тяжело умирать, не поверив.

33

Я РОЖДАЮСЬ ВОТ ЗДЕСЬ...

Циклы «Я рождаюсь вот здесь...» и «По

разломам военной земли» написаны в 1983-

1987 годах. Циклами они не задумывались.

Стихотворения создавались в разные годы,

на самом деле их гораздо больше. Подборки

составлены мной, чтобы помочь читателю

проследить жизненный и творческий путь.

По ним видно, как быстро рос поэт. Сти-

хотворение «Ветераны» относится к 1983

году. Оно эмоционально и искренне, но ещё

достаточно традиционно, плакатно:

За надежды,

Что были до мая,

За убитых и проклятых нас

Я уже никогда не снимаю

Окровавленных

Дней ордена...

Хотя... стоп! Уже здесь есть строчка, резко нарушающая общепринятое

в те годы восприятие итогов войны: «За убитых и проклятых нас...»

Роман Виктора Астафьева «Прокляты и убиты» был опубликован в на-

чале девяностых годов. Но «Предвестный свет», откуда взято стихотворе-

ние «Ветераны», вышел в 1985. Получается, что Астафьев и Сопин, каж-

дый в своем жанре, шли в сходном направлении.

В 1987 году мысль углубляется, а краски сгущаются, становятся мрачнее:

Так народится гриб-гибрид,

Зачатый страхом и пороком.

И мост Истории сгорит,

Края обуглив

Двум дорогам...

Поэт будет заглядывать в Историю не только бесстрашнее и глубже,

но и мудрее.

Я по крику,

По хрипу,

По шёпоту

Различу своего и врага... -

пишет он о себе – подростке военного поколения. Несколькими годами позже:

На стон своих я отозвался,

Затем услышал крик чужих.

А потом – вообще:

...Бой отгремел.

В подлунном мире

Ни белых, ни большевиков.

34

Подобно Марине Цветаевой, он любит жизнь прощанием. Он и в жизни

всё время чувствовал себя на краю, от лирического: «Стою над обрывом.

Улыбчиво плачу о чём-то...» – до трагического:

Здесь жаждал я воли!

И вот от немыслимой воли

Как будто у края

Развёрстой завис полыньи.

И я в семейной жизни часто чувствовала возможность близкой разлуки

навсегда... Хорошо зная строчки:

Дай силу, мысль моя, заступница,

На самом смертном в жизни рубеже!

(2003 год)

– я открыла изданный двадцатью годами ранее «Предвестный свет» и

даже с некоторым удивлением прочитала почти то же самое:

... Так много здесь прошло бесследно

На этой горестной земле,

На рубеже моем последнем...

Ощущение созрело уже тогда и не отпускает, но с годами становятся

более выразительными поэтические средства.

И еще одна особенность, которая сопровождает практически всё твор-

чество Сопина. Я иногда его спрашивала: «Как ты пишешь?» – «А я вижу

то, что пишу. Смотрю и описываю». Но, находясь мысленно в прошлом, он

всегда знает, чем всё это кончится, и даёт оценку, как правило, жёсткую.

Нежность обрывается трагедией:

Гляну в зеркало. Вздрогну.

И сам от себя отшатнусь...

Он почти всегда смотрит на события с двух-трёх точек зрения: из про-

шлого и настоящего, иногда из будущего. Это делает стихи объёмными,

рождает стереоэффект.

Интересно, что в его стихах мало столь любимого всеми пишущими об-

ращения к раннему детству. Это, конечно, не значит, что у маленького

Миши не осталось довоенных впечатлений. Но 1941 год дал такой резкий

облом, что поэт обозначит другую дату своего рождения:

«Я рождаюсь вот здесь, в сорок первом...»

И самого начала войны в стихах нет. В сорок первом мальчику уже де-

сять лет. Наверняка он слушал военные сводки, участвовал в проводах

на фронт. И всё же для ребенка это пока достаточно абстрактно. Он рас-

сказывал о первом настоящем эмоциональном потрясении: по степи раз-

бегаются кони. Это начинались бомбёжки:

Вбирает даль,

Распахнутая настежь,

35

Безумный бег,

Срывающийся всхлип.

Им несть числа!

Ночной единой масти

Исход коней

С трагической земли...

(«1941»)

И снова появляется двойное зрение:

Я жив ещё.

И до конца не знаю,

Как это всё

Пройдёт через меня.

Мальчик, конечно, не знает – разве что тревожно предчувствует. А ав-

тор знает очень много...

В войну, в двенадцать лет, были написаны первые стихи под впечат-

лением стихов Виктора Гусева: «А за окном седой буран орал. А за окном

– заводы, снег, Урал...».

– Я сидел в хате, а за окном была метель. И вдруг стало что-то воз-

никать в голове... Это поразительно – через полтора десятка лет меня

повезут на тот самый Урал под конвоем, но в сорок втором это было

смутное ощущение, от которого появилось желание заплакать словами

от страшного дискомфорта души. И от этого желания – к первой мохно-

рылой попытке...

(Из литературной записи «Речь о реке», 1995 г.).

* * *

Ветряки пламенели

От червонного

Цвета заката.

Мужики собирались

И пели -

До стыни в груди!

Про зозулю-кукушку,

Что летела

Над отчею хатой...

Как лихих запорожцев

Атаман Дорошенко водил...

Пахло осенью терпко.

И возраста не было в теле.

Жизнь была еще вечностью.

Сердце не знало тоски.

Над осенними вербами

Птицы летели,

Летели,

В чистом небе вечернем

На степь развернув косяки.

Закачалась земля.

А потом

В тишине

36

Кто-то просто

«Умираю...» – сказал.

(Я скорее прочёл по губам).

Разбегались стада.

Табуны торопились по просу.

Начиналась война.

Счет иной

Открывала судьба.

Пахло гарью и горечью

Поле под Красной Яругой.

Крестокрылые

Небо взорвали,

Мою тишину.

А потом

Много жизней

Пройду я,

Сомкнув круг за кругом.

Гляну в зеркало.

Вздрогну.

И сам от себя отшатнусь.

ДОЖДЬ СОРОК ПЕРВОГО ГОДА

Низкое небо.

Подводы.

Ночь. Непокой. Неуют.

Дождь сорок первого года

Падает в память мою.

Медленно.

Косо.

Отвесно.

Кажется -

Вечность шуршит

Каплями будущих песен

В детское поле души.

Будто бы хочет впечатать

Всё, что кончается здесь:

Неповторимость печалей,

Неповторимость дождей.

Неповторимое детство -

Этот мгновенный пролог,

Зная,

Как долго мне греться

Памятью этих дорог.

1941

Ни седоков,

Ни окриков погони -

Видений бег?

Сквозь лунный хуторок

В ночное поле

37

Скачут,

Скачут кони

В ночное поле,

В призрачность дорог.

Вбирает даль,

Распахнутая настежь,

Безумный бег,

Срывающийся всхлип.

Им несть числа!

Ночной единой масти

Исход коней

С трагической земли.

Багровый свет -

То знаменье иль знамя?

Предвестный свет

Грядущего огня...

Я жив ещё

И до конца не знаю,

Как это всё

Пройдет через меня.

АВГУСТ

Медленно падает

В землю крестом колокольня.

Падает вечность

На белые лица солдат.

Огненным было

В том августе

Небо и поле.

Красные травы.

И красная в речке вода.

Тем, кто останется,

Будут иные рассветы.

В тех, кто уходит,

Понятья уже смещены.

Жизнь, что за болью,

Теперь непонятного цвета:

Августа, смерти,

Пожара,

Ночей

И войны. Я не ушел.

Но в сегодняшнем

Мире великом

Вдруг задохнусь

Давним августом

В красной пыли

И закричу,

Раздираемый сотнями криков

Тех, что живыми

Сквозь август

Пройти не смогли.

38

* * *

Дым над осенью,

Резкий и синий.

Едкой гарью

Октябрь напоён.

Дым. И дождь

По военной России,

Проникающий в сердце моё.

Дождь:

По горьким солдатским усмешкам,

По глазам,

По стальному стволу.

Догорают избы головешки.

А над полем – кувшин на колу...

Кони. Кони.

Блестят, как тюлени.

Где-то справа машины гудят.

Прикрываю руками колени,

Меж лопаток -

Мурашки дождя.

И не знаю, зачем,

Но запомню:

Что-то слышно

В недальней пальбе.

Что-то думают мокрые кони

О своей

И о нашей судьбе.

Начинается новая эра,

Отсекая дороги назад.

Я рождаюсь вот здесь,

В сорок первом,

Мёртвым сверстникам

Глядя в глаза.

* * *

Что случилось,

Молодость,

С тобою?

Говори

И не щади меня.

Расстреляв последнюю обойму,

Почему не вышла из огня?

Почему,

Взрывая крепость быта,

В сердце бьют

Обугленные дни?

Скольких мы оставили убитых,

Так и не успев

Похоронить!

Поле, поле...

Поле не пустое.

Я до самой смерти

39

Пронесу -

Жители,

Спешившие на стоны,

Псов голодных

Видели в лесу.

Я поверю

Снам и ворожеям.

Молодость,

У скорбного села

Почему осталась в окруженье

И ко мне

Пробиться не смогла?!

Вспомню – плачу.

Не могу.

Нет власти:

Слышу,

Вижу,

Как идут бои.

На бегу

Редеющие части -

Годы отходящие мои.

ОГНЕВАЯ СТРАНА

Забери меня, память,

Домой пусти,

К тем дымам,

Что гуляли в овсе.

Огневая страна моей юности,

Ты во мне -

Навсегда, насовсем.

Обними меня

Давними стужами,

Чтоб не смог я

Уйти никуда!

Ослеплённый тобой

И контуженный,

Не в свои

Завернул я года.

Ни огня.

Ни окопа.

Ни выстрела.

Раскалённый

Подай карабин!

И дождями

Бинты мои выстирай,

Забери ты меня,

Не губи.

Что ж ты, Родина,

Что же ты,

Что же ты?..

Никогда я не бил наугад.

40

Я по крику,

По хрипу,

По шёпоту

Различу

Своего

И врага.

ПО РАЗЛОМАМ ВОЕННОЙ ЗЕМЛИ

Юз Алешковский устроил бунт в ар-

мии в 1949 году, за что был осуждён на

четыре года, а впоследствии эмигриро-

вал. Михаил Сопин сделал примерно то

же самое через два года, был признан

шизо фреником, и это клеймо осталось на

всю жизнь. Случилось это так.

После войны Мишка, имеющий к

тому времени пятиклассное образо-

вание, жил с бабушкой на Курщине,

работал в колхозе. Потом вернулся в

Харьков, кончил ремесленное учили-

ще.

Вместе с матерью трудился токарем

на заводе, где когда-то служил испыта-

телем танков его отец. Но надолго там

не задержался – ушел бродяжничать

вместе с подростками, сбежавшими из

колонии Макаренко. Ребята «прокати-

лись» до Владивостока и обратно. В 1949

году Михаил был арестован за хранение

оружия. Отбывал на строительстве кот-

лована Цимлянской ГЭС. Через полтора года освободили по амнистии.

И почти сразу – армия. Михаил был зачислен в танковый десантный ба-

тальон – по тем временам войска элитные. Он был водителем-механиком.

О послевоенной Красной Армии обычно отзываются хорошо: дедов-

щины ещё нет. Однако вспомним фильм «Анкор, ещё анкор», который не

могут простить режиссеру Петру Тодоровскому генералы. Были, были и в

той армии свои проблемы...

Одна из них – расслоение: молодых офицеров, «не нюхавших пороха», и

призывников, побывавших в полосе боевых действий. Опалённые войной

не признавали унижения, неуважения к личности, мелочных придирок.

Они легко вступали в конфликты, реагировали нервно, могли стать не-

предсказуемыми в поведении. Например, заходит лейтенант в казарму

перед сном, требует выстроиться по форме, а солдату надоело обуваться-

разуваться. Он сунул портянки под матрац, а сам голыми ногами – в сапо-

ги. У лейтенанта взгляд зоркий:

– Это что такое из-под матраца торчит? Что за сопли?

– Это не сопли, а солдатские портянки!

– Мо-олчать! Ты в какой армии служишь?

41

– В американской!

– Что-о-о?!

– Вы что, сами не знаете, какая здесь армия? (И поехало-пошло...).

Или так: в час ночи, когда сон солдата должен быть особенно крепок,

его вызывают в штабную комнату на проработку. Михаил сорвался и,

схватив автомат, побежал за лейтенантом, а когда его стали загонять в

угол, забаррикадировался в оружейной комнате с винтовками, готовый

отстреливаться до последнего.

Армейскому руководству хватило мудрости уговорить солдата

сдаться, а доводить дело до трибунала не захотели: это бросило бы

пятно на образцовую часть. Проще представить взбунтовавшегося

солдата «дуриком». Михаила отправили в больницу, где он объявил

голодовку. Впоследствии был списан с воинской службы с «волчьим

билетом», в котором указывалось, что такой-то по состоянию здоровья

не имеет права работать с техникой, моторами и вообще быть приня-

тым на престижную, оплачиваемую работу. Этот «пунктик» сопрово-

ждал Сопина по всей жизни. Приходит, бывало, устраиваться на рабо-

ту сантехником, а там требуют паспорт и военный билет. В паспорте

отметка: выдан по справке об освобождении из мест заключения. А в

военном билете...

Михаил по карманам похлопает и, как бы опомнившись, улыбнётся

широко:

– Забыл дома! Да вы на меня посмотрите: ну конечно, военнообязан-