Текст книги "Спелый дождь"

86

ИЛЛЮЗИЯ РАЗУМА

Сборник «Смещение» вышел в Северо-Западном книжном издательстве

в 1991 году.

Я спрашиваю у Михаила:

– Почему – «Смещение»? Что смещается и куда?

– Смещение – как иллюзия разума или плата за безумие добровольного

возвращения к тому, от чего пытался удрать, используя голоса, репли-

ки... Симуляция новшества. Смещаются ограниченность разума и мгла

безумия в сторону новых храмов и вечных истин.

– А что смещалось конкретно в тебе?

– Понятия, их грузоподъёмность. Пытался избавиться от сегодняшнего,

чтобы попасть в кабалу завтрашнего-позавчерашнего. Конец света рас-

сматривается как начало рассвета... за которым последует закат мировоз-

зренческого уровня.

– Какой свет кончается?

– Я бы ответил так: приходит осознание невыполнимости задач, изна-

чально виртуальных. Конец света – определение условное. Это скорее за-

хлопывание... аплодисментами, дверью или захлопывание как удаление.

Или мимикрия – социалистическая революция, перестройка...

– Можно ли захлопнуть смерть? Удалить под аплодисменты?

– Ты имеешь в виду центробежную силу идиотизма? Или мировые от-

крытия?

– Я хочу спросить, может ли быть у смещения конец?

– Нет. Независимо от того, какое это смещение – колёса телеги или

мировоззрения. Речь идет о фиксированном мгновении. Насколько при-

менима сегодняшняя формула для завтрашнего дня? Что словарь Даля

– для Интернета?

Смещение – это продукт не закавыченных человеческих действий. Нам

трудно ориентироваться в происходящем, потому что живём по закону

навязанного. У нас идея заранее противопоставляется её реализации, по-

лучается раздвоение. Отсюда – путаница. Каждый человек как бы под-

мигивает собеседнику: «Я понимаю, о чём ты говоришь» – а на самом деле

– нет! И смещение – как отход от навязанного, чтобы вернуться к себе!

Осознать: что ты потерял? Что приобрёл? Кто ты – на ладони времени?

Когда я работал в цирке, там был ручной медведик, перед выступле-

нием его держали на цепи. Он вставал на задние лапы и долго-долго под-

прыгивал – вверх-вниз, имитируя бег. Вот так и мы – думаем, что куда-то

бежим, а на самом деле как тот медведик...

Трагедия каждого человека – его проблемы. Трагедия личности, управ-

ляющей государством, – трагедия народа. Какой ценой обретаем мы до-

блести наши? Проживая в скудоте, утверждаем, что богаты. ...Смещение

– как «раскоряченность» в сознании, когда вдруг понимаешь, что многое

неблагополучно.

И что самое удивительное – двое будут размышлять 72 часа, абсолютно

утеряв суть предмета обсуждения, но при этом делать вид, что понимают

друг друга. Трудно найти момент сближения. И вместо того, чтобы сказать

«да», мы вступаем в конфликты – то есть делается всё, чтобы укоротить жизнь,

а не продлить её. Нам необходимо определиться в этих размышлениях. Если

будем говорить о человеке – результат один. Если об обществе – другой.

– Этот процесс закономерный? Или форма самозащиты?

– О человеке – защита. Об обществе – мировоззренческая усталость.

87

Невозможность закончить одно, чтобы перейти к другому. У любого дела

должен быть результат. Вот мы желаем уйти от войны, насладиться побе-

дами. И вдруг оказывается, что «победа – дураку награда, для мыслящего -

тяжкий крест». У меня есть стихотворение: «И то, что в молодости подвиг,

иначе в зрелости звучит...».

...Усталость и самозащита так же условны, как жизнь. Из чего мы вы-

рывались с кровью – возвращаемся к тому же, но уже по доброй воле. Упо-

ительный возврат в тюрьму-казарму, в храм-тюрьму или симуляция воз-

вращения к вере... Причем всё происходит молниеносно. Только подумал

– а оно уже воплотилось! Уплотняется разница до мгновения между тобой,

пропевшим и мною, услышавшим.

...Смещение как движение по восьмёрке – от разумного к безумию. Что-

бы кормить время, человек насаживает самого себя на крючок вместо на-

живки, делает пируэт и в повороте пытается рассмотреть себя в простран-

стве... Так меньше разрушается психика, её защитная часть. Безразличие

времени, избыток его ведёт к смятению, обезличивает потери, находки,

слова уже не соответствуют заложенному в них смыслу.

...Не надо мешать жизни определениями, умершими вчера. Вся она -

смещение... чтобы ошибаться, делать открытия, забывать о них и возвра-

щаться к прежнему. Но капелька рассвета рождает восторг.

– У тебя есть тревога, что жизнь коротка?

– Что за ценность обретённой жизни, если другой распоряжается име-

нем моим?

– Где же спасение, выход?

– В уровне самооткрытия – «нимб имени моего». Человек открывает свою

неповторимость. И через неё только я просматриваю условность или кон-

кретность происходящего. В отчаянии мы выбрасываемся из существо-

вания, как киты на берег... Это крик о невозможности реализовать себя

в той среде... почти всегда зная, что только такой ценой можно заявить о

себе в мире безумия. Киты, работающие «на обслугу», не выбросятся.

Я вижу строительство будущего по принципу ласточкиного гнезда. Из

маленькой грязючки птаха лепит домик, в котором родятся птички и осе-

нью улетят, но инстинкт рождения непременно приведёт их обратно.

В мире, строящемся по подобию ласточкиного гнезда, не бывает тако-

го, чтобы то, что один созидал годами, другой получал за минуту без вся-

кого труда. Если твои действия вызывают у окружающих улыбку хотя бы

малого удовлетворения, уход с мировой сцены воспринимается как пол-

ная исчерпанность в деле, которое было для тебя музыкой. И тогда уход

не так страшен. Просто: «Прощайте, ухожу...»

СМЕЩЕНИЕ

Как формируется калека?

Смещают свет и тьму ума

В бетонной центрифуге века:

Страна – казарма, храм – тюрьма.

Народный голос – рёв амбиций.

И друг вчерашний – враг уже.

И выполняют план убийцы

Под лязг затворов и ножей.

И удобряют ниву прахом.

И нет претензий. А к кому?..

И торжествует Молох Страха,

88

В мешке ведущий

Свет во Тьму.

* * *

Обиды нет

На ревизоров высших.

Их дело – план,

Колонки цифр и строф:

Сочтут рекорды,

Нас бесстрастно спишут

В счёт великозапойных катастроф.

Судимым, битым,

Недочеловекам

Нам даже мёртвым искажают счёт.

Я не пропал. Пришёл к исходу века.

Бежит река судьбы моей. Течёт.

А где-то над болотами, лесами

Кочуют стаи душ!

Метель, дыми,

Сокрой их, нелюдей,

Кого списали...

Те, кто всегда зовут себя людьми.

* * *

Свечи. Свечи. Свечи в ряд.

В память обречённым

Души-свечечки горят

В сверхдержавье чёрном...

БРАТЬЯМ МЕНЬШИМ

Приручённые братики-звери,

Всё пронзительней

Душ наших связь:

Я в загонное счастье не верю,

А иного не будет для вас.

Но нельзя.

Не спастись нам иначе.

Легче тем, кто рождён взаперти.

Только я по ночам

Ещё плачу,

Что-то помню о прошлом пути...

То ль леса,

То ли вольное поле,

Где не раз я бежал наугад,

С сердцем,

Рвущемся радостной болью,

Сквозь февральские

Настежь снега.

А теперь от лесов обнищанья

Веет долгая в душу тоска.

Как и вы – я себя ощущаю

В индустрийных железных тисках.

89

Иногда вдруг заслышу – завыли!

И зайдусь, задыхаясь в ночи.

Сам из тех,

Что в отстрел не добили,

А теперь вот

Должны приручить.

* * *

Иллюзий нет.

Мой путь почти что пройден.

Каков итог? Осмыслим рубежи.

Впитал, вдышал я

Ужас «малых родин»,

Чтоб навсегда

Большой,

Страдая, жить.

Жестокий век,

Жестокий личный опыт.

В нём ослепленье и прозренье в нём.

И что пришлось, отхлопав, перетопать,

Уж никаким не истребить огнём.

И в отдалённых тех краях недаром

Жевал свой хлеб,

Как жестяной осот.

Оттуда «десять сталинских ударов»,

Из далей тех осмыслил и высот.

Сбрось массовый психоз, народ, не рань

Себя лесами идолов в металле!

Оплачь калек войны, уродцев, рвань,

Их по твоим же просьбам заметали.

Иллюзий нет, душа.

Помыслим, стой.

Вглядись в фанерки звёзд, в погосты-чащи.

Легко произнося: «Тридцать шестой...»,

Мы восхваляем мрак кровоточащий,

Тот, ножевой, жерёбый злобой взмах,

С которого начнутся все расчёты:

Смешав идею Господа и чёрта,

Чума свила гнездилища в умах...

Пока буржуев превращали в нищих

И тайная плелась интриг игра,

По приграничным росам

Танков днища

Ползли к воротам нашего двора.

Уже повержен Краков. Пал Париж.

О чём молчишь ты,

Каторжный дружище?

О чём с самим собою говоришь?

По проволоке ржавой

Одиноко

Скользит луна.

Свет камерный в окне.

90

О ней молчишь,

Теперь уж недалёкой,

В Прибужье сталью дышащей войне.

Тревожно так.

Тревожно мне. Тревожно.

Вдруг резко обернусь -

Глаза в глаза! -

Все та же всеготовность.

Вновь возможно,

Команду дав: «Вперёд!» -

Идти назад.

Когда энтузиазм бурлит, нет места

Для личного. Все объединены:

Клеймя «врагов народа», как известно,

Мы глушим мерзость

Собственной вины.

Да, да, да, да,

У нас все это просто.

Достаточно сказать:

«Тьма – свет. Свет – тьма»,

И светоч коллективного ума

Не отличишь от стадного уродства.

Вот только так,

Услужливо, уроды,

Вошли мы в тупиковый гололёд.

Лишь только так -

От имени народа

Народ себя

На плаху и ведёт.

Прикажут – бьём.

Заставят – возгордимся.

Притопнут – судим.

Совесть не в цене!

И вот идут уж по карагандинской,

По вечной по колымской целине.

Им несть числа. Шагают легионы...

А рядом – автоматы на ремне.

По всей – по всей земле приговорённой,

По той дальнесибирской стороне.

И гул призывов массовых

Неистов!

Гулаговцам-отцам не угадать,

Куда пойдут сыны-рецидивисты:

В разбой, в забой

Иль под плотину, в гать.

И лишь глава убийц пьянел от трона,

И зыркал, щурясь, в город и село.

И сонмы,

Миллионы похоронок

В страну

С востока, с запада

Мело...

91

ПРИСПЕЛО ВРЕМЯ МАРОДЁРУ...

В июле 2003 года Миша взял в дора-

ботку стихотворение «Бой отгремел...» и

написал посвящение: «Моим родимым

– Леночке с Вадимом». Запоздалая при-

знательность человеку, который никогда

об этом не узнает – он умер в 2001 году.

Не узнала об этом и второй адресат по-

священия, жена Вадима Лена Кожинова.

Связь наших семей порвалась.

Вадиму Валерьяновичу, его автори-

тету, личной заинтересованности Миша

обязан своим прорывом в литературу.

Он рассказывал, как вскоре после пере-

езда в Вологду был приглашён в гости в

Москву. Чтобы создать непринуждённую

обстановку в общении с бывшим лагер-

ником, Кожинов решил обставить это

«под спирт». На кухонном столе стояло

несколько поллитровых баночек, в кото-

рых были налиты в разном количестве

спирт или вода. Время от времени мужчины заходили, чтобы прихватить

очередную баночку, а Лена (единственная женщина!) бегала по кухне, ню-

хала оставшиеся и частично подменяла спирт водой.

Вадим достал гитару:

– У меня нет голоса, но я пою душой.

Миша протянул руку:

– Дай-ка я.

Провел по струнам, поправил настройку. Мастер чувствовался сразу:

– Ах, не одна ли дорожка во поле...

Да и ту прометёт добела.

И не надо ни доли, ни воли,

Кроме той, что ты, Русь, мне дала.

Напряжение «хрустнуло». Кожинов подхватил песню. Много было спето

в тот вечер, а эта осталась главной.

А вот как муж рассказывал об отъезде из Москвы. На вокзал шли с

кем-то вдвоём, конечно, пьяные, и в пути друг друга потеряли. Деньги

остались у приятеля, а где его искать? – может, уже под забором уснул

или милиция прихватила. Миша вышел на перрон, где уже стоял поезд

«Вологодские зори». Завтра с утра на работу. В отчаянии зашёл в вагон и

забрался на верхнюю полку.

Застучали колёса. Проводник пошёл проверять билеты...

– Я признался сразу, – вспоминал Миша. – Попросил: «Только не ссажи-

вайте меня. Выпишите штраф и довезите до Вологды». Проводник так и

сделал. Штраф пришёл на фабрику «Прогресс», Миша сразу его уплатил.

Время от времени Кожинов приезжал в Вологду, Мишу приглашали на

встречи. Как-то вологодские писатели сняли прогулочный теплоход и пое-

хали по Сухоне на родину Николая Рубцова – там должно было состояться

открытие памятника поэту. На палубе Сопин и Кожинов сидели вместе за

столиком, и кто-то сказал:

92

– Смотрите, два Кожинова.

По интересной случайности они были не только одного возраста, но и

похожи внешне.

Дома у нас Кожинов не бывал, но однажды попросил приютить на не-

сколько ночей незнакомого поэта, пока тот не найдёт постоянное жили-

ще. Наверное, подумали мы, такой же бедолага, как некогда Михаил... Мы

эту просьбу выполнили, но дружба не продолжилась – кажется, протеже в

Вологде не задержался. Даже имени не помню.

После журнальной подборки 1992 года в «Нашем современнике», где

было напечатано стихотворение «Бой глуше. Дальше...», Вадим Валерья-

нович позвонил в Вологду. Поздравил, и все повторял:

– Миша... Миша...

Создавалось впечатление, что он то ли задыхается, то ли плачет. (Миша

был растроган, растерялся, поделился со мной: «Я даже сначала подумал,

что он пьяный»).

Это стихотворение Кожинов цитировал в своих трудах и в телевизи-

онной передаче, а в одном из частных разговоров о Михаиле сказал: «Это

провидец».

Когда Миша, рассказывая по телефону о выходе очередного сборника,

признался, что поэтической биографией он обязан ему, Вадиму Валерья-

новичу, тот ответил:

– Жене скажи спасибо.

И все же, по крупному счёту, Кожинов о Сопине-поэте не написал. По-

чему? В личном разговоре объяснил это мистически:

– Я, Миша, боюсь о тебе писать, потому что всех, о ком я написал, уже

нет в живых.

Но мы с Михаилом думали, что есть тому более глубокая причина. Ко-

жинов сказал правду, когда в 1982 году на встрече в Доме литераторов в

Москве мне разъяснил:

– Я поэзией больше не занимаюсь. Перешёл к истории.

Он действительно не хотел больше заниматься современной поэзией,

но это ему не удавалось. Приходили такие, как мы, за помощью, и он не

мог отказать. Посильно содействовал. Но возможностей оставалось всё

меньше – и, похоже, сил тоже.

Через год после выхода сборника «Предвестный свет» в журнале «Мо-

сква» появи-лась рецензия его аспирантки Ларисы Барановой-Гонченко

«Это я пробиваюсь через поле судьбы...».

В последний раз Миша встречался с Вадимом Валерьяновичем в Во-

логде уже в разгар перестройки. Кожинов сказал:

– Принеси стихи. Я сам отнесу их Стасу Куняеву (редактору «Нашего

современника»).

Миша ответил, что в журнале уже есть несколько подборок, а дома, еще

раз обдумав ситуацию, решил, что нести ничего не надо. Видимо, у жур-

нала в то время уже были другие ориентиры.

– Не всё в моей власти. Но огорчаться не надо, – говорил Кожинов.

Имена не назывались, но полагаем, речь шла о тех, кто вырос на кожи-

новском авторитете и после смерти сделал его своим знаменем. «Приспело

время мародёру по душу смертную мою» – похоже, Кожинов применял эти

строчки и к себе...

Крупная и неоднозначная это была фигура – Вадим Кожинов. Миша

попытался сформулировать своё впечатление:

93

– Чем дальше он отходил от работы, достойной масштаба его личности,

тем больше поворачивался лицом к одиночеству.

Безусловно правильной Михаил считал позицию критика «не замечать»

в поэзии то, что ему не близко. Но если заметит «искорку», будет с этим

человеком работать.

Эту позицию Сопин перенял, когда ему выпало недолгое счастье об-

щаться с молодыми авторами в Интернете:

– Критика должна быть сестрой милосердия у постели тяжело больной

поэзии.

Готовя эту публикацию, я достала две подборки из «Нашего современни-

ка», за 1990 и 1992 год, и сначала хотела их объединить. Но вдруг поняла: не

складывается! Слишком много в жизни общества произошло за эти два года.

Изменилась и поэтическая интонация Михаила Сопина. Она стала жёстче,

живописность строф всё более сменялась графичностью. Почти уходила

присущая ему в ранний период распевность, а если и появлялась – скорее

как скоморошничество. Вместо лирической эйфории: «Без конвоя летят жу-

равли...» – «Исход мой ясен. Враг дал дёру. Приспело время мародёру...» .

Публикация 1992 года в журнале «Наш современник» была при жизни -

последней. Больше в центральной прессе муж не печатался.

ИЗ ПОДБОРКИ, ОПУБЛИКОВАННОЙ В ЖУРНАЛЕ

«НАШ СОВРЕМЕННИК» В1992 ГОДУ

* * *

Моим родимым – Леночке с Вадимом

Бой глуше. Дальше. Стороной.

Я обречён державной кликой

Беззвучно плакать

Над страной

В период гласности великой.

Чем больше павших и калечных,

Тем громче слава о войне.

И страшно то,

Что страх во мне

Истлел.

Испеплился.

Навечно.

К тому и шли, мечту веков

Осуществив впервые в мире!

Дым разнесло, в державном тире -

Ни белых, ни большевиков.

Кто устремился к грабежу,

Кто – к ностальгии о тиране.

Прижав ладонь к тяжёлой ране,

Один на бруствере лежу.

Мне, отшагавшему в строю,

Сценарий ясен:

Враг дал дёру.

Приспело время мародёру -

По душу смертную мою.

94

* * *

Нечем думать.

И веровать нечем.

Пролетарии, проданный класс,

Новый век,

Опускаясь на плечи,

Индевеет от вымерзших нас!

К небу,

В землю -

Землистые лица.

Церковь в куреве снежном,

Как чёлн.

Вздеты руки -

Крушить ли, молиться?

Но кого?

Но кому?

Но о чём?..

* * *

Стой...

Че-ло-век...

Застыл я, не дыша.

Ржавь проволоки,

Пихты да берёзы.

Я камень сдвинул,

А под ним – душа.

Прильнул к травинкам -

Зазвенели слёзы.

* * *

Иду по закатному полю.

Приучен к побоям, к ярму.

Меняю напасть на недолю.

Свет -

На пустословную тьму.

Эмблему, кокарду, одежду...

Столетьями так.

Почему

Меняем ханжу на невежду?

Не учит нас мир ничему:

Россия. Снега. Занавески.

Безлюдна дорога. Пуста.

Но гордо мычат

По-советски

Зашитые болью уста.

ОБЩЕСТВО

Приливы да отливы,

Как утлое тряпьё,

Смывают торопливо

Сошествие твоё.

Грай воронов о благе.

95

Ветр созиданья сед.

И на багряном флаге

Слезы горячей след.

Фатальная картина?

Духовный недород?

Шамана на кретина

Меняешь ты, народ.

* * *

...Но в сердце смертном

Три колодца

Материковой глубины:

Былое – без конца и края,

Грядущее – без берегов,

И нынешнее – где сгораю

От брани братьев и врагов.

* * *

Опять лютует боль в груди.

Глаза не видят строк.

Шепчу себе:

Не уходи,

Ещё не кончен срок.

Пока ворочается мысль -

Усталость не беда!

Присядь,

«С вещами» соберись,

Как в давние года...

Тревожно в нашем шапито -

Последний ли скандал?

Но не суди

Рабов за то,

Чего им Бог

Не дал.

* * *

Гляди, душа,

В снежинках млечных лица.

Они во сне

Врачуют сны людей:

Богатым – рай,

Голодным – пища снится,

Толпе – волхвы,

Ущербным – блуд идей.

Такие мысли

Над страницей белой...

Пока пуста -

Ни света в ней, ни тьмы.

Клясть нечто и бранить -

Пустое дело.

Всё в нас самих.

Россия – это мы.

96

СУЖДЕНО ЛИ НАМ ВЫЙТИ ИЗ КРУГА?

В 1990 году Вологда бурли-

ла, как и вся страна. Возника-

ли и рушились политические

партии, по почтовым ящикам

раскидывали листовки, проис-

ходили перезахоронения жертв

политических репрессий. Люди

митинговали в скверах и на

площадях. На Кремлёвской пло-

щади предложили выступить

вологодским писателям. Миша

тогда ещё не был членом Союза

писателей, но хорошо читал, и

его охотно приглашали для пу-

бличных выступлений.

До сих пор эти выступления обычно были для него малоинтересными:

«обязаловка» в школе, случайная публика в библиотеке... (Как юмористиче-

ски оценивали такую деятельность сами члены Союза – «отптичковались»). А

Михаил жаждал общения с массами, хотел видеть полный зал военных, мо-

лодёжи. Наибольшее удовлетворение принесло выступление в вологодской

мужской тюрьме (по приглашению политотдела). Сразу установился контакт

с аудиторией, довольным осталось и начальство. Михаил знал, что говорить.

И вот ему впервые предстоит читать перед сотнями слушателей на площа-

ди. Мы решили выбрать коротенькое – выступающих много, Михаила явно

выпустят в конце, когда публика уже устанет. Нашли три-четыре «забойных»

стихотворения. Наконец, муж остановился на единственном, в десять строк.

Площадь есть площадь. Кто-то, придвинувшись, слушает, в задних ря-

дах движение, переговариваются, жуют. Среди публики, как положено,

заместитель первого секретаря обкома КПСС по идеологии.

Все настроены благожелательно, выступающие оправдывают ожида-

ния, им хлопают. Звучат стихи о любви к Родине, к природе в традициях

Николая Рубцова. И вот настает очередь Михаила. Он берёт в руки микро-

фон и читает медленно, чеканно:

МОЛИТВА

Спасибо, Господи, ты спас

Меня от раболепья масс,

От гостеррора – зверств людских,

От государственной тоски,

Пророчащих нетопырей,

Отцеубийц,

От лагерей,

От бомб, от пуль,

От века спазм -

От голосующих за казнь,

От вьюг, что в сердце мне мели -

Гослжи,

Госпьянки,

Госпетли.

97

По многолетнему партийному опыту, по неуловимому «дуновению» среди

слушателей идеолог с первых строк чувствует, что происходит что-то не

то. Она протискивается вперед и пытается вырвать у Михаила микрофон:

– А вот этого не надо!

Но рядом оказывается мужественная радиожурналистка Татьяна

Файнберг. Она подает Сопину свой микрофон, что позволяет поэту до-

читать до конца, а Файнберг записывает выступление на пленку, и на

следующий день стихи звучат по радио.

Время демократического подъёма, искренних надежд. Но у Михаила

уже нет той эйфории, с какой он вышел из тюрьмы искать свободу. На вы-

борах мы голосуем за правое крыло, а стихи – уже без иллюзий:

Суждено ли нам выйти из круга

Нищих благ, планетарных потерь?

Суждено ли понять нам друг друга

Не когда-то потом,

А теперь?!

Суждена ль нам

Гармония в целом,

Если тело и дух не равны?

Если ваша душа не мертвела

На гигантских

Этапах страны?

Если ваша свобода – в субботу?

Через пеплы,

Кровищу и грязь,

Я ходил умирать за свободу,

Обретённой

Неволей гордясь.

В те месяцы на демократической волне родилась новая газета «Русский

Север». А в 1993 году туда приходит отличный журналист и фотомастер

Алексей Колосов, бывший собственный корреспондент «Рабочей трибу-

ны» в Киргизии, друг десантников и пограничников. Алексей подготовил

подборку Мишиных стихов из найденных в редакции оригиналов, когда

они ещё не были знакомы. После выхода подборки – познакомились, со-

шлись. Раз в неделю в «Русском Севере» под названием «Среда», в полосе

читательских писем обязательно выходит Мишино новое стихотворение.

Обычно это выглядело так: письма, выражающие спектр общественных

мнений, в центре полосы – фотография (коллаж) и стихотворение.

Регулярные публикации в этой газете продолжались в течение двух лет

и играли огромную роль в пропаганде творчества Михаила. Иногда ко мне

подходили малознакомые люди и говорили о признательности поэту. На

вопрос: «Откуда Вы его знаете?» – ссылались на «Русский Север».

ИЗ ПОДПИСЕЙ К ФОТОГРАФИЯМ И КОЛЛАЖАМ,

ОПУБЛИКОВАННЫМ В «РУССКОМ СЕВЕРЕ» В 1998 -1999 ГОДАХ

Портрет ветерана войны с орденом на нищенской одежде.

Умудриться бы в этой стране

Как-нибудь

98

Без ночных визитёров

Свой крест дотянуть.

Для кого и зачем

Я всё это пишу?

Свое сердце

От яростной боли гашу:

Целовали меня

Сапогами взасос.

И войну,

И тюремный режим перенёс.

Значит, здесь я не лишний.

Знать, для судного дня

В летописцы Всевышний

Готовил меня.

Коллаж: старуха-калека идёт мимо храма.

Не поймешь – какого рода

Наша жизнь без злых вестей?

Пусто власти без народа.

Шиш народу от властей.

Дума дремлет на экране.

За окном – метель жнивьём.

С каждым годом -

В брань из брани.

Ничего, переживём...

Съезд партийный. Гость Китая.

С троеперстием, с пестом

Кособочит Русь святая

Меж Коммуной и Христом.

Фотография: монах в молитве.

К исходу день.

Хлеб чёрный есть на ужин.

Я никому -

И мне никто не нужен:

Ни друг, ни враг,

Ни раб, ни господин.

Я в этот мир,

Прекрасный и позорный,

Распяленный свободой поднадзорной,

Один пришел

И отойду один.

Коллаж: торгующая толпа на перроне, из окон поезда свешиваются

заграничные вещи...

На переднем плане – глава правительства России Виктор Черномыр-

дин с зажжённой свечой.

Рухнули своды идей.

Красные, звёздные своды.

Призраки вольных людей

Стонут под игом свободы.

99

Фотография: женщина перед строем ОМОНа, а вышедший вперёд че-

ловек что-то ей злобно внушает.

Где-то мыслят.

Наши только верят.

Прикрывая верой зад и перед,

И уже который век подряд

С пьяною слезой,

Под «аллилуйя»,

Проклинают жизнь свою былую

И о новой,

Светлой говорят...

Продолжайте обольщать надеждой.

В самоупоеньи лгите вновь,

Чтоб опять под серою одеждой

Чёрною

Взбурлила злобой кровь.

Было!

На округу шла округа,

Брат – на брата:

Резали друг друга.

Левое и правое крыло

Красною метелью замело.

Коллаж: нищая старуха на фоне правительственного дома в Вологде.

Дерзаем, строим,

Гробим разом.

Влачим проклятий котому.

В правах

Не восстановлен разум.

Наш путь – свидетельство тому.

Глядит Всевышний,

Брови хмуря.

Он знает -

Счастье не для нас.

Но пролетарской

Дикой дури -

Астрономический запас!

Живём-живём,

А жизни нету.

В злом милосердии своём

Идиотизма эстафету

В грядущий век передаём.

Фотомонтаж: Ленин, стоя у сломанного автомобиля, почесывает за-

тылок.

Товарищи и господа -

Мольба моя летит безусто:

Нас смыла

Смутная вражда,

Остановитесь от безумства!

К концу столетья -

В никуда

100

Опять пришли,

Сложив знамёна.

Остекленевшая беда

Нас окликает поимённо.

Куда мы завели страну?

Не миф ли -

Мечущийся гений?

Замёрз рассудок наш в плену

У бело-красных привидений.

Коллаж: могила с крестом, а позади – гигантской тенью женщина с

портретом президента Бориса Ельцина.

Тропа дана. Сума дана.

Любви отведен час.

И приговоров письмена

Начертаны для нас.

Играет власть -

Все карты в масть.

Власть сирых – плеть судьбы:

Назад – столбы.

Вперёд – столбы.

И по бокам – столбы.

Защиты нет. Пощады нет.

И свет в окне крестов.

И от тенет, и от клевет

Бессилен Храм Христов.

Так назревает для страны

Проблемы острый нож:

Не Богом мы разделены

На нищих и вельмож.

Одним – в цари,

Другим – в псари,

И предрешён вопрос?

Нет.

Умирает псарь,

Как царь,

И царь гниёт,

Как пес.

Фотография: потасовка на улице, лозунги, человек в каске...

Команды, колонны, этапы -

Безродных кочевников шать...

И стали российские бабы

Жить на смех

И наспех рожать.

Страну разрушают обиды -

Бессрочный и наглый цинизм:

Убиты,

Убиты,

Убиты,

Отпеты, пропиты, забыты!

Преступен такой «гуманизм».

101

Мы сыты идейною манной.

Всё дорого в жизни в свой час:

Старайся, страна,

Быть гуманной

С живыми.

Сегодня.

Сейчас.

Коллаж: дубинками разгоняют толпу, а над всем этим – икона Бого-

матери.

Депутаны, федерасты, тати,

Сколько драться будете за трон?

Душам женским отдышаться дайте.

Тяжко им рожать -

Для похорон.

Отдышаться бы от войн,

От зон

Ради поколений в обороне...

Голосует скопище воронье.

Тяжкий

Агрессивный

Длится