Текст книги "Пока живешь, душа, - люби!.."
Автор книги: Михаил Сопин
Соавторы: Татьяна Сопина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)
Раздумья, раздумья...
Мир зыбок.
Все то же:
Вот – мост, вот – ручей.
И та же двоякость улыбок.
И те же зрачки стукачей.
И вновь всепокорные люди.
И тот же призыв, что звучал...
Ужель мы всегда у прелюдий?
Мы – общество вечных начал?
* * *
Все мы мним себя в жизни пригорками,
Тратя годы
На зависть, на спесь.
В этом больше смешного, чем горького,
Но, конечно, и горькое есть.
За двойными оконными рамами,
Задыхаясь в духовной пыли,
Умиляемся битвами ранними,
Знать не зная,
А что обрели?
Завтра подвиг безумьем окажется -
Это нынче у всех на виду!
Мысли, чувства -
Как летние саженцы
В оглушающе зимнем саду.
82
* * *
Ужель до смерти мне отпущен
Путь среди чуждых сердцу вех?
Мольба раскаяний в грядущем
За бесконечный властный грех?
И так – чем дальше, тем суровей?
То слепо кайся, то греши...
На белом поле
Капли крови
Измученной моей души.
* * *
Осенний дождь,
Смывай, смывай со щек
Следы земных печалей и лишений.
Прозрел я свет.
Чего желать еще?
Свободно мыслить -
Значит быть мишенью.
Не крестоносец страшен нам,
Не хан.
России страшен
Власть имущий хам.
Культура хамства!
Из ее тенет
Исхода безболезненного нет.
Лишенная естественного права,
От хамства претерпев, как от врага,
Болезненно, озлобленно, кроваво
История
Хлобыщет в берега.
* * *
Речи без смысла.
Темень за дверью.
Не проповедуй!
Я не поверю
В долгое счастье,
В краткое горе,
В малость ненастья,
В радости море…
В то, что по свету
Ходится просто,
В то, что поэты -
Братья и сестры,
Пустоповерью
Я не поверю.
Не проповедуй
Кровь и победу.
Сносному аду,
Сладкому яду,
Властному зверю
83
Как я поверю?
В мирные мины,
Доброй простуде,
В то, что безвинных
Нынче не судят.
* * *
Зачем мне пропаганда? Я не слеп.
Устал – не знаю, как сказать яснее -
От мерзости,
Что жрет народный хлеб
Десятки лет,
Нисколько не краснея.
Отчаяние? Нет. Я устаю
От трескотни речей,
От политралли,
От лжеповодырей,
Что обокрали,
На нищенство пустив,
Страну мою.
* * *
Баста. Нет больше сил разлучаться,
В пене красной бежать в никуда -
Для борьбы за вселенское счастье
За годами сжигая года.
Не могу – от политанекдотов,
От смирительных роб дон-кихотов,
От похожестей, тождеств и сходства,
От маразма устал и от скотства,
От притворной общественной спячки,
От пророчащих в белой горячке,
От увечного страха-полона,
От конвульсий дебильных поклонов,
От залапанных истин потертых,
От починов, значкистов, значков,
И дрожат средь живых, среди мертвых
Поплавки моих красных зрачков.
А по ним,
Разъярив себя в гаме,
По команде, под рупорный зуд,
Сладострастно хрустя сапогами,
Вожделюбы в шеренгах идут!
От оркестров, от маршей, гавотов
Веселясь, погибая, губя,
Я устал умирать для кого-то
И, наверное, жить для себя.
* * *
Согрелся на стылом,
Ожегся на милом
Душою земною.
84
А что это было?
А с кем это было?
Со мною. Со мною.
Грядущее – клином.
Прошедшее – ливни
По пеплу разора.
И путь мой не длинный.
И плоть моя – глина.
И слезы – озера.
О доля, за что так?
В двенадцать окошек
Где дом мой лучистый?
Глухая толока.
И род мой подкошен
И вытоптан. Чисто.
И слово – улика.
И немость – улика.
А в сердце доныне
На месте калитки
Росинок улыбки
На стеблях полыни.
1982-1988
85
ИЛЛЮЗИЯ РАЗУМА
Сборник «Смещение» вышел в Северо-Западном книжном издательстве в 1991 году.
Я спрашиваю у Михаила:
– Почему – «Смещение»? Что смещается и куда?
– Смещение – как иллюзия разума или плата за безумие добровольного возвращения
к тому, от чего пытался удрать, используя голоса, реплики... Симуляция новшества. Сме-
щаются ограниченность разума и мгла безумия в сторону новых храмов и вечных истин.
– А что смещалось конкретно в тебе?
– Понятия, их грузоподъемность. Пытался избавиться от сегодняшнего, чтобы по-
пасть в кабалу завтрашнего-позавчерашнего. Конец света рассматривается как начало рас-
света... за которым последует закат мировоззренческого уровня.
– Какой свет кончается?
–Я бы ответил так: приходит осознание невыполнимости задач, изначально вирту-
альных. Конец света – определение условное. Это скорее захлопывание… аплодисмен-
тами, дверью или захлопывание как удаление. Или мимикрия – социалистическая рево-
люция, перестройка...
– Можно ли захлопнуть смерть? Удалить под аплодисменты?
– Ты имеешь в виду центробежную силу идиотизма? Или мировые открытия?
– Я хочу спросить, может ли быть у смещения конец?
– Нет. Независимо от того, какое это смещение – колеса телеги или мировоззрения.
Речь идет о фиксированном мгновении. Насколько применима сегодняшняя формула для
завтрашнего дня? Что словарь Даля – для Интернета?
Смещение – это продукт не закавыченных человеческих действий. Нам трудно ори-
ентироваться в происходящем, потому что живем по закону навязанного. У нас идея за-
ранее противопоставляется ее реализации, получается раздвоение. Отсюда – путаница.
Каждый человек как бы подмигивает собеседнику: «Я понимаю, о чем ты говоришь» – а на
самом деле – нет! И смещение – как отход от навязанного, чтобы вернуться к себе! Осоз-
нать: что ты потерял? Что приобрел? Кто ты – на ладони времени?
Когда я работал в цирке, там был ручной медведик, перед выступлением его держали
на цепи. Он вставал на задние лапы и долго-долго подпрыгивал – вверх-вниз, имитируя
бег. Вот так и мы – думаем, что куда-то бежим, а на самом деле, как тот медведик...
Трагедия каждого человека – его проблемы. Трагедия личности, управляющей госу-
дарством – трагедия народа. Какой ценой обретаем мы доблести наши? Проживая в скудо-
те, утверждаем, что богаты. ...Смещение – как «раскоряченность» в сознании, когда вдруг
понимаешь, что многое не благополучно.
И что самое удивительное – двое будут размышлять 72 часа, абсолютно утеряв суть
предмета обсуждения, но при этом делать вид, что понимают друг друга. Трудно найти
момент сближения. И вместо того, чтобы сказать «да», мы вступаем в конфликты – то
есть, делается все, чтобы укоротить жизнь, а не продлить её. Нам необходимо определить-
ся в этих размышлениях. Если будем говорить о человеке – результат один. Если об обще-
стве – другой.
– Этот процесс закономерный? Или форма самозащиты?
– О человеке – защита. Об обществе – мировоззренческая усталость. Невозможность
закончить одно, чтобы перейти к другому. У любого дела должен быть результат. Вот мы
желаем уйти от войны, насладиться победами. И вдруг оказывается, что «победа – дураку
награда, для мыслящего – тяжкий крест». У меня есть стихотворение: «И то, что в моло-
дости подвиг, иначе в зрелости звучит...»
86
...Усталость и самозащита так же условны, как жизнь. Из чего мы вырывались с кро-
вью – возвращаемся к тому же, но уже по доброй воле. Упоительный возврат в тюрьму-
казарму, в храм-тюрьму или симуляция возвращения к вере... Причем, все происходит
молниеносно. Только подумал – а оно уже воплотилось! Уплотняется разница до мгнове-
ния между тобой пропевшим и мною услышавшим.
...Смещение как движение по восьмерке – от разумного к безумию. Чтобы кормить
время, человек насаживает самого себя на крючок вместо наживки, делает пируэт и в по-
вороте пытается рассмотреть себя в пространстве... Так меньше разрушается психика, ее
защитная часть. Безразличие времени, избыток его ведет к смятению, обезличивает поте-
ри, находки, слова уже не соответствуют заложенному в них смыслу.
...Не надо мешать жизни определениями, умершими вчера. Вся она – смещение...
чтобы ошибаться, делать открытия, забывать о них и возвращаться к прежнему. Но капе-
лька рассвета рождает восторг.
– У тебя есть тревога, что жизнь коротка?
– Что за ценность обретенной жизни, если другой распоряжается именем моим?
– Где же спасение, выход?
– В уровне самооткрытия – «нимб имени моего». Человек открывает свою неповто-
римость. И через нее только я просматриваю условность или конкретность происходя-
щего. В отчаянии мы выбрасываемся из существования, как киты на берег... Это крик о
невозможности реализовать себя в той среде... почти все-гда зная, что только такой ценой
можно заявить о себе в мире безумия. Киты, работающие «на обслугу», не выбросятся.
Я вижу строительство будущего по принципу ласточкиного гнезда. Из маленькой
грязючки птаха лепит домик, в котором родятся птички и осенью улетят, но инстинкт
рождения непременно приведет их обратно.
В мире, строящемся по подобию ласточкиного гнезда, не бывает такого, чтобы то,
что один созидал годами, другой получал за минуту без всякого труда. Если твои действия
вызывают у окружающих улыбку хотя бы малого удовлетворения, уход с мировой сцены
воспринимается как полная исчерпанность в деле, которое было для тебя музыкой. И
тогда уход не так страшен. Просто: «Прощайте, ухожу...»
СМЕЩЕНИЕ
Как формируется калека?
Смещают свет и тьму ума
В бетонной центрифуге века:
Страна – казарма, храм – тюрьма.
Народный голос – рев амбиций.
И друг вчерашний – враг уже.
И выполняют план убийцы
Под лязг затворов и ножей.
И удобряют ниву прахом.
И нет претензий. А к кому?..
И торжествует Молох Страха,
В мешке ведущий
Свет во Тьму.
* * *
Обиды нет
На ревизоров высших.
Их дело – план,
Колонки цифр и строф:
87
Сочтут рекорды,
Нас бесстрастно спишут
В счет великозапойных катастроф.
Судимым, битым,
Недочеловекам
Нам даже мертвым искажают счет.
Я не пропал. Пришел к исходу века.
Бежит река судьбы моей. Течет.
А где-то над болотами, лесами
Кочуют стаи душ!
Метель, дыми,
Сокрой их, нелюдей,
Кого списали...
Те, кто всегда зовут себя людьми.
* * *
Свечи. Свечи. Свечи в ряд.
В память обреченным
Души-свечечки горят
В сверхдержавье черном...
БРАТЬЯМ МЕНЬШИМ
Прирученные братики-звери,
Все пронзительней
Душ наших связь:
Я в загонное счастье не верю,
А иного не будет для вас.
Но нельзя.
Не спастись нам иначе.
Легче тем, кто рожден взаперти.
Только я по ночам
Еще плачу,
Что-то помню о прошлом пути...
То ль леса,
То ли вольное поле,
Где не раз я бежал наугад,
С сердцем,
Рвущемся радостной болью,
Сквозь февральские
Настежь снега.
А теперь от лесов обнищанья
Веет долгая в душу тоска.
Как и вы –
Я себя ощущаю
В индустрийных железных тисках.
Иногда вдруг заслышу – завыли!
И зайдусь, задыхаясь в ночи.
Сам из тех,
Что в отстрел не добили,
А теперь вот
Должны приручить.
88
* * *
Иллюзий нет.
Мой путь почти что пройден.
Каков итог? Осмыслим рубежи.
Впитал, вдышал я
Ужас «малых родин»,
Чтоб навсегда
Одной, большой,
Страдая, жить.
Жестокий век,
Жестокий личный опыт.
В нем ослепленье и прозренье в нем.
И что пришлось, отхлопав, перетопать,
Уж никаким не истребить огнем.
И в отдаленных тех краях недаром
Жевал свой хлеб,
Как жестяной осот.
Оттуда «десять сталинских ударов»,
Из далей тех осмыслил и высот.
Сбрось массовый психоз, народ, не рань
Себя лесами идолов в металле!
Оплачь калек войны, уродцев, рвань,
Их по твоим же просьбам заметали.
Иллюзий нет, душа.
Помыслим, стой.
Вглядись в фанерки звезд, в погосты-чащи.
Легко произнося: «Тридцать шестой...»,
Мы восхваляем мрак кровоточащий,
Тот, ножевой, жеребый злобой взмах,
С которого начнутся все расчеты:
Смешав идею Господа и Черта,
Чума свила гнездилища в умах...
Пока буржуев превращали в нищих
И тайная плелась интриг игра,
По приграничным росам
Танков днища
Ползли к воротам нашего двора.
Уже повержен Краков. Пал Париж.
О чем молчишь ты,
Каторжный дружище?
О чем с самим собою говоришь?
По проволоке ржавой
Одиноко
Скользит луна.
Свет камерный в окне.
О ней молчишь,
Теперь уж недалекой,
В Прибужье сталью дышащей войне.
Тревожно так.
Тревожно мне. Тревожно.
Вдруг резко обернусь -
Глаза в глаза! -
89
Все та же всеготовность.
Вновь возможно,
Команду дав: «Вперед!» -
Идти назад.
Когда энтузиазм бурлит, нет места
Для личного. Все объединены:
Клеймя «врагов народа», как известно,
Мы глушим мерзость
Собственной вины.
Да, да, да, да,
У нас все это просто.
Достаточно сказать:
«Тьма – свет. Свет – тьма»,
И светоч коллективного ума
Не отличишь от стадного уродства.
Вот только так,
Услужливо, уроды,
Вошли мы в тупиковый гололед.
Лишь только так -
От имени народа
Народ себя
На плаху и ведет.
Прикажут – бьем.
Заставят – возгордимся.
Притопнут – судим.
Совесть не в цене!
И вот идут уж по карагандинской,
По вечной по колымской целине.
Им несть числа. Шагают легионы...
А рядом – автоматы на ремне.
По всей – по всей земле приговоренной,
По той дальнесибирской стороне.
И гул призывов массовых
Неистов!
Гулаговцам-отцам не угадать,
Куда пойдут сыны-рецидивисты:
В разбой, в забой
Иль под плотину, в гать.
И лишь глава убийц пьянел от трона,
И зыркал, щурясь, в город и село.
И сонмы,
Миллионы похоронок
В страну
С востока,
С запада
Мело...
90
ПРИСПЕЛО ВРЕМЯ МАРОДЕРУ...
В июле 2003 года Миша взял в доработку
стихотворение «Бой отгремел...» и написал
посвящение: «Моим родимым – Леночке с
Вадимом». Запоздалая признательность чело-
веку, который никогда об этом не узнает – он
умер в 2001 году. Не узнала об этом и второй
адресат посвящения, жена Вадима Лена
Кожинова. Связь наших семей порвалась.
Вадиму Валерьяновичу, его авторитету,
личной заинтересованности Миша обязан своим
прорывом в литературу. Он рассказывал, как
вскоре после переезда в Вологду был приглашен
в гости в Москву. Чтобы создать
непринужденную обстановку в общении с быв-
шим лагерником, Кожинов решил обставить это
«под спирт». На кухонном столе стояло
несколько поллитровых баночек, в которых были
налиты в разном количестве спирт или вода.
Время от времени мужчины заходили, чтобы
прихватить очередную баночку, а Лена
(единственная женщина!) бегала по кухне,
нюхала оставшиеся и частично подменяла спирт
водой.
Вадим достал гитару:
– У меня нет голоса, но я пою душой.
Миша протянул руку:
– Дай-ка я.
Провел по струнам, поправил настройку. Мастер чувствовался сразу:
– Ах, не одна ли дорожка во поле...
Да и ту прометет добела.
И не надо ни доли, ни воли,
Кроме той, что ты, Русь, мне дала.
Напряжение «хрустнуло». Кожинов подхватил песню. Много было спето в тот вечер,
а эта осталась главной.
А вот как муж рассказывал об отъезде из Москвы. На вокзал шли с кем-то вдвоем,
конечно, пьяные, и в пути друг друга потеряли. Деньги остались у приятеля, а где его ис-
кать? – может, уже под забором уснул или милиция прихватила. Миша вышел на перрон,
где уже стоял поезд «Вологодские зори». Завтра с утра на работу. В отчаянии зашел в
вагон и забрался на верхнюю полку.
Застучали колеса. Проводник пошел проверять билеты...
– Я признался сразу, – вспоминал Миша. – Попросил: «Только не ссаживайте меня.
Выпишите штраф и довезите до Вологды». Проводник так и сделал. Штраф пришел на
фабрику «Прогресс», Миша сразу его уплатил.
Время от времени Кожинов приезжал в Вологду, Мишу приглашали на встречи. Как-
то вологодские писатели сняли прогулочный теплоход и поехали по Сухоне на родину
Николая Рубцова – там должно было состояться открытие памятника поэту. На палубе
Сопин и Кожинов сидели вместе за столиком, и кто-то сказал:
91
– Смотрите, два Кожинова.
По интересной случайности они были не только одного возраста, но и похожи
внешне.
Дома у нас Кожинов не бывал, но однажды попросил приютить на несколько ночей
незнакомого человека, пока тот не найдет постоянное жилище. Наверное, подумали мы,
такой же бедолага, как некогда Михаил... Мы эту просьбу выполнили, но дружба не
продолжилась – кажется, протеже в Вологде не задержался. Даже имени не помню.
После журнальной подборки 1992 года в «Нашем современнике», где было напеча-
тано стихотворение «Бой глуше. Дальше…», Вадим Валерьянович позвонил в Вологду.
Поздравил, и все повторял:
– Миша... Миша...
Создавалось впечатление, что он то ли задыхается, то ли плачет. (Миша был
растроган, растерялся, поделился со мной: «Я даже сначала подумал, что он пьяный»).
Это стихотворение Кожинов цитировал в своих трудах и в телевизионной передаче, а
в одном из частных разговоров о Михаиле сказал: «Это провидец».
Когда Миша, рассказывая по телефону о выходе очередного сборника, сказал, что
поэтической биографией он обязан ему, Вадиму Валерьяновичу, тот ответил:
– Жене скажи спасибо.
И все же, по крупному счету, Кожинов о Сопине-поэте не написал. Почему? В
личном разговоре объяснил это мистически:
– Я, Миша, боюсь о тебе писать, потому что всех, о ком я написал, уже нет в живых.
Но мы с Михаилом думали, что есть тому более глубокая причина. Кожинов сказал
правду, когда в 1982 году на встрече в Доме литераторов в Москве мне разъяснил:
– Я поэзией больше не занимаюсь. Перешел к истории.
Он действительно не хотел больше заниматься современной поэзией, но это ему не
удавалось. Приходили такие, как мы, за помощью, и он не мог отказать. Посильно содей-
ствовал. Но возможностей оставалось все меньше – и, похоже, сил тоже.
Через год после выхода сборника «Предвестный свет» в журнале «Москва» появи-
лась рецензия его аспирантки Ларисы Барановой-Гонченко «Это я пробиваюсь через поле
судьбы…».
В последний раз Миша встречался с Вадимом Валерьяновичем в Вологде уже в раз-
гар перестройки. Кожинов сказал:
– Принеси стихи. Я сам отнесу их Стасу Куняеву (редактору «Нашего современни-
ка»).
Миша ответил, что в журнале уже есть несколько подборок, а дома, еще раз обдумав
ситуацию, решил, что нести ничего не надо. Видимо, у журнала в то время уже были дру-
гие ориентиры.
– Не все в моей власти. Но огорчаться не надо, – говорил Кожинов.
Имена не назывались, но полагаем, речь шла о тех, кто вырос на кожиновском авто-
ритете и после смерти сделал его своим знаменем. «Приспело время мародеру по душу
смертную мою» – похоже, Кожинов применял эти строчки и к себе...
Крупная и неоднозначная это была фигура – Вадим Кожинов. Миша попытался
сформулировать свое впечатление:
– Чем дальше он отходил от работы, достойной масштаба его личности, тем больше
поворачивался лицом к одиночеству.
Безусловно правильной Михаил считал позицию критика «не замечать» в поэзии то,
что ему не близко. Но если заметит «искорку», будет с этим человеком работать.
92
Эту позицию Сопин перенял, когда ему выпало недолгое счастье общаться с моло-
дыми авторами в Интернете:
– Критика должна быть сестрой милосердия у постели тяжело больной поэзии.
Готовя эту публикацию, я достала две подборки из «Нашего современника», за 1990
и 1992 год, и сначала хотела их объединить. Но вдруг поняла: не складывается! Слишком
много в жизни общества произошло за эти два года. Изменилась и поэтическая интонация
Михаила Сопина. Она стала жестче, живописность строф все более сменялась
графичностью. Почти уходила присущая ему в ранний период распевность, а если и появ-
лялась – скорее как скоморошничество. Вместо лирической эйфории: «Без конвоя летят
журавли...» – «Исход мой ясен. Враг дал деру. Приспело время мародеру...»
Публикация 1992 года в журнале «Наш современник» была последней. Больше в це-
нтральной прессе муж не печатался.
Из подборки, опубликованной в журнале «Наш современник» в1992 году.
* * *
Моим родимым – Леночке с Вадимом
Бой глуше. Дальше. Стороной.
Я обречен державной кликой
Беззвучно плакать
Над страной
В период гласности великой.
Чем больше павших и калечных,
Тем громче слава о войне.
И страшно то,
Что страх во мне
Истлел.
Испеплился.
Навечно.
К тому и шли, мечту веков
Осуществив впервые в мире!
Дым разнесло, в державном тире –
Ни белых, ни большевиков.
Кто устремился к грабежу,
Кто – к ностальгии о тиране.
Прижав ладонь к тяжелой ране,
Один на бруствере лежу.
Мне, отшагавшему в строю,
Сценарий ясен:
Враг дал деру.
Приспело время мародеру –
По душу смертную мою.
* * *
Нечем думать.
И веровать нечем.
Пролетарии, проданный класс,
Новый век,
Опускаясь на плечи,
Индевеет от вымерзших нас!
К небу,
93
В землю –
Землистые лица.
Церковь в куреве снежном,
Как челн.
Вздеты руки –
Крушить ли, молиться?
Но кого?
Но кому?
Но о чем?..
* * *
Стой...
Че-ло-век...
Застыл я, не дыша.
Ржавь проволоки,
Пихты да березы.
Я камень сдвинул,
А под ним – душа.
Прильнул к травинкам –
Зазвенели слезы.
* * *
Иду по закатному полю.
Приучен к побоям, к ярму.
Меняю напасть на недолю.
Свет –
На пустословную тьму.
Эмблему, кокарду, одежду...
Столетьями так.
Почему
Меняем ханжу на невежду?
Не учит нас мир ничему:
Россия. Снега. Занавески.
Безлюдна дорога. Пуста.
Но гордо мычат
По-советски
Зашитые болью уста.
ОБЩЕСТВО
Приливы да отливы,
Как утлое тряпье,
Смывают торопливо
Сошествие твое.
Грай воронов о благе.
Ветр созиданья сед.
И на багряном флаге
Слезы горячей след.
Фатальная картина?
Духовный недород?
Шамана на кретина
Меняешь ты, народ.
94
* * *
...Но в сердце смертном
Три колодца
Материковой глубины:
Былое – без конца и края,
Грядущее – без берегов,
И нынешнее – где сгораю
От брани братьев и врагов.
* * *
Опять лютует боль в груди.
Глаза не видят строк.
Шепчу себе:
Не уходи,
Еще не кончен срок.
Пока ворочается мысль –
Усталость не беда!
Присядь,
«С вещами» соберись,
Как в давние года...
Тревожно в нашем шапито –
Последний ли скандал?
Но не суди
Рабов за то,
Чего им Бог
Не дал.
* * *
Гляди, душа,
В снежинках млечных лица.
Они во сне
Врачуют сны людей:
Богатым – рай,
Голодным – пища снится,
Толпе – волхвы,
Ущербным – блуд идей.
Такие мысли
Над страницей белой...
Пока пуста –
Ни света в ней, ни тьмы.
Клясть нечто и бранить –
Пустое дело.
Все в нас самих.
Россия – это мы.
95
СУЖДЕНО ЛИ НАМ ВЫЙТИ ИЗ КРУГА?
В 1990 году Вологда бурлила, как и
вся страна. Возникали и рушились
политические партии, по почтовым
ящикам раскидывали листовки,
происходили перезахоронения жертв
политических репрессий. Люди
митинговали в скверах и на
площадях. На Кремлевской площади
предложили выступить вологодским
писателям. Миша тогда еще не был
членом Союза писателей, но хорошо
читал, и его охотно при-глашали для
публичных выступлений.
До сих пор эти выступления обычно были для него малоинтересными: «обязаловка» в
школе, случайная публика в библиотеке... (Как юмористически оценивали такую деятель-
ность сами члены Союза – «отптичковались»). А Михаил жаждал общения с массами, хо-
тел видеть полный зал военных, молодежи. Наибольшее удовлетворение принесло высту-
пление в вологодской мужской тюрьме (по приглашению политотдела). Сразу установил-
ся контакт с аудиторией, довольным осталось и начальство. Михаил знал, что говорить.
И вот ему впервые предстоит читать перед сотнями слушателей на площади. Мы ре-
шили выбрать коротенькое – выступающих много, Михаила явно выпустят в конце, когда
публика уже устанет. Нашли три-четыре «забойных» стихотворения. Наконец, муж оста-
новился на единственном, в десять строк.
Площадь есть площадь. Кто-то, придвинувшись, слушает, в задних рядах движение,
переговариваются, жуют. Среди публики, как положено, заместитель первого секретаря
обкома КПСС по идеологии.
Все настроены благожелательно, выступающие оправдывают ожидания, им хлопа-
ют. Звучат стихи о любви к Родине, к природе в традициях Николая Рубцова. И вот наста-
ет очередь Михаила. Он берет в руки микрофон и читает медленно, чеканно:
МОЛИТВА
Спасибо, Господи, ты спас
Меня от раболепья масс,
От гостеррора – зверств людских,
От государственной тоски,
Пророчащих нетопырей,
Отцеубийц,
От лагерей,
От бомб, от пуль,
От века спазм -
От голосующих за казнь,
От вьюг, что в сердце мне мели -
Гослжи,
Госпьянки,
Госпетли.
96
По многолетнему партийному опыту, по неуловимому «дуновению» среди слушате-
лей идеолог с первых строк чувствует, что происходит что-то не то. Она протискивается
вперед и пытается вырвать у Михаила микрофон:
– А вот этого не надо!
Но рядом оказывается мужественная радиожурналистка Татьяна Файнберг. Она по-
дает Сопину свой микрофон, что позволяет поэту дочитать до конца, а Файнберг записы-
вает выступление на пленку и стихи звучат по радио.
Время демократического подъема, искренних надежд. Но у Михаила уже нет той эй-
фории, с какой он вышел из тюрьмы искать свободу. На выборах мы голосуем за правое
крыло, а стихи – уже без иллюзий:
Суждено ли нам выйти из круга
Нищих благ, планетарных потерь?
Суждено ли понять нам друг друга
Не когда-то потом,
А теперь?!
Суждена ль нам
Гармония в целом,
Если тело и дух не равны?
Если ваша душа не мертвела
На гигантских
Этапах страны?
Если ваша свобода – в субботу?
Через пеплы,
Кровищу и грязь,
Я ходил умирать за свободу,
Обретенной
Неволей гордясь.
В те месяцы на демократической волне родилась новая газета «Русский Север». А в
1997 году туда приходит отличный журналист и фотомастер Алексей Колосов, бывший
собственный корреспондент «Комсомольской правды», друг десантников и погранични-
ков. Раз в неделю Алексей выпускает приложение к «Русскому Северу» под названием
«Среда» и для повышения читабельности приглашает Мишу. Обычно это выглядело так:
полоса читательских писем, выражающая спектр общественных мнений. В центре фото-
графия (коллаж) и стихотворение.
Регулярные публикации в этой газете продолжались в течение двух лет и играли
огромную роль в пропаганде творчества Михаила. Иногда ко мне подходили малозна-
комые люди и говорили о признательности к поэту. На вопрос: «Откуда Вы его знаете?» -
ссылались на «Русский Север».
Из подписей к фотографиям и коллажам, опубликованным в «Русском Севере»
в 1998 –1999 годах.
Портрет ветерана войны с орденом в нищенской одежде.
Умудриться бы в этой стране
Как-нибудь
Без ночных визитеров
Свой крест дотянуть.
Для кого и зачем
Я все это пишу?
97
Свое сердце
От яростной боли гашу:
Целовали меня
Сапогами взасос.
И войну,
И тюремный режим перенес.
Значит, здесь я не лишний.
Знать, для судного дня
В летописцы Всевышний
Готовил меня.
Коллаж: старуха-калека идет мимо храма.
Не поймешь – какого рода
Наша жизнь без злых вестей?
Пусто власти без народа.
Шиш народу от властей.
Дума дремлет на экране.
За окном – метель жнивьем.
С каждым годом –
В брань из брани.
Ничего, переживем...
Съезд партийный. Гость Китая.
С троеперстием, с пестом
Кособочит Русь святая
Меж Коммуной и Христом.
Фотография: монах в молитве.
К исходу день.
Хлеб черный есть на ужин.
Я никому -
И мне никто не нужен:
Ни друг, ни враг,
Ни раб, ни господин.
Я в этот мир,
Прекрасный и позорный,
Распяленный свободой поднадзорной,
Один пришел
И отойду один.
Коллаж: торгующая толпа на перроне, из окон поезда свешиваются заграничные вещи...
На переднем плане – глава правительства России Виктор Черномырдин с зажженной
свечой.
Рухнули своды идей.
Красные, звездные своды.
Призраки вольных людей
Стонут под игом свободы.
Фотография: женщина перед строем ОМОНа, а вышедший вперед человек что-то ей
злобно внушает.
98
Где-то мыслят.
Наши только верят.
Прикрывая верой зад и перед,
И уже который век подряд
С пьяною слезой,
Под «аллилуйя»,
Проклинают жизнь свою былую
И о новой,
Светлой говорят...
Продолжайте обольщать надеждой.
В самоупоеньи лгите вновь,
Чтоб опять под серою одеждой
Черною
Взбурлила злобой кровь.
Было!
На округу шла округа,
Брат – на брата:
Резали друг друга.
Левое и правое крыло
Красною метелью замело.
Коллаж: нищая старуха на фоне правительственного дома в Вологде.
Дерзаем, строим,
Гробим разом.
Влачим проклятий котому.
В правах
Не восстановлен разум.
Наш путь – свидетельство тому.
Глядит Всевышний,
Брови хмуря.
Он знает –
Счастье не для нас.
Но пролетарской
Дикой дури –
Астрономический запас!
Живем-живем,
А жизни нету.
В злом милосердии своем
Идиотизма эстафету
В грядущий век передаем.
Фотомонтаж: Ленин, стоя у сломанного автомобиля, почесывает затылок.
Товарищи и господа -
Мольба моя летит безусто:
Нас смыла
Смутная вражда,
Остановитесь от безумства!
К концу столетья –
В никуда
99
Опять пришли,
Сложив знамена.
Остекленевшая беда
Нас окликает поименно.
Куда мы завели страну?
Не миф ли –
Мечущийся гений?
Замерз рассудок наш
В плену
У бело-красных привидений.
Коллаж: могила с крестом, а позади – гигантской тенью женщина с портретом
президента Бориса Ельцина.
Тропа дана. Сума дана.
Любви отведен час.
И приговоров письмена
Начертаны для нас.
Играет власть –
Все карты в масть.
Власть сирых – плеть судьбы:
Назад – столбы.
Вперед – столбы.
И по бокам – столбы.
Защиты нет. Пощады нет.
И свет в окне крестов.
И от тенет, и от клевет
Бессилен Храм Христов.
Так назревает для страны
Проблемы острый нож:
Не Богом мы разделены
На нищих и вельмож.
Одним – в цари,
Другим – в псари,
И предрешен вопрос?
Нет.
Умирает псарь,
Как царь,
И царь гниет,
Как пес.
Фотография: потасовка на улице, лозунги, человек в каске...
Команды, колонны, этапы –
Безродных кочевников шать...
И стали российские бабы
Жить на смех
И наспех рожать.
Страну разрушают обиды –
Бессрочный и наглый цинизм:
Убиты,
Убиты,
100
Убиты,
Отпеты, пропиты, забыты!
Преступен такой «гуманизм».
Мы сыты идейною манной.
Все дорого в жизни в свой час:
Старайся, страна,
Быть гуманной
С живыми.
Сегодня.
Сейчас.
Коллаж: дубинками разгоняют толпу, а над всем этим – икона Богоматери
Депутаны, федерасты, тати,
Сколько драться будете за трон?
Душам женским отдышаться дайте.
Тяжко им рожать –
Для похорон.
Отдышаться бы от войн,
От зон
Ради поколений в обороне…
Голосует скопище воронье.
Тяжкий
Агрессивный
Длится
Сон.
Фотомонтаж: женщины кормят грудью детей под картиной на религиозную тему.
Так мало в нас тепла.
Так много стыни.
Замерзло европейское окно.
Ни свет социализма,
Ни святыни
Сожженные
Не греют нас давно.
На фоне снега
Видятся мне лица
Полуконвоя,
Полукаторжан.
И снится, снится,
Будто мы – столица
Иноплеменных северных южан...
Замри, душа!
На ветках – снегири!
Надсаживает сердце
Краткость лета:
Нам не хватает
Теплоты и света.
Нам не хватает
Солнца изнутри.
101
ЧЕМ ГЛУШЕ МУЗЫКА ЛЮБВИ...
(ДЕВЯНОСТО ТРЕТИЙ ГОД)
Через год
после смерти
Глеба
возвращался его
призыв. Петя,
тогда еще сту-
дент-
виолончелист
музыкального
училища, играл
в камерном
оркестре. У ор-
кестра не было постоянного помещения, адреса репетиций и концертов менялись.
Иногда в залах было холодно (плохо топили), и страшновато было за артистов,
которые играли во фраках и легких платьях, в то время как слушатели сидели в шубах.
Однажды во время такого концерта в зал зашли двое молодых людей в военной фор-
ме – они искали меня. Представились: бывший сослуживец Глеба Слава Цветков из Под-
московья с товарищем. Военнослужащие попросили меня показать Петю. Мы потихоньку
вышли в фойе. Ребята рассказали, что едут домой из армии и вот сделали крюк, чтобы по-
смотреть на брата Глеба – похож ли? Нашли, что очень. Я стала зазывать в гости, но они, извинившись, отказались: дома у нас уже были, а теперь торопятся на поезд.
Я вспомнила эту встречу через два года, когда в воскресенье 3 октября 1993 года в
зале Вологодского музыкального училища звучали трагические аккорды симфонии Дмит-
рия Шостаковича в исполнении гастролирующего симфонического оркестра. Но мы еще
