Текст книги "Чехия. Биография Праги"

Автор книги: Михаил Ахманов

Соавторы: Владо Риша
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Как выяснилось, многие советские солдаты тогда и правда не знали, где они находятся. Я говорил с ними, и одни не верили, что оказались в Чехословакии, думали, что попали в Австрию, а другие, понимавшие, что очутились в Праге, горели воодушевлением исполнить свой интернациональный долг. Им сказали, что здесь якобы расстреливают коммунистов, вешают их на фонарных столбах, и нужно прекратить бойню и восстановить социалистическую законность. Разумеется, все это было ложью.

Даже на нашей тихой улице иной раз случалось страшное. Во дворе у нас стояло несколько советских танков, они расположились прямо на лужайке, где всегда играли дети. Мощные бронированные машины, наглухо закрытые со всех сторон и огромные: как мне казалось, высотой с дерево. И вот как-то ночью – было около двух часов – я заглянул на кухню попить воды. Кухонное окно выходило во двор. Едва я включил свет, как тут же загрохотало: ра-та-та! По счастью, очередь, которую выпустил бдительный солдат, не попала в наши окна, а ушла куда-то в неизвестность. С тех пор, все то время, пока танки стояли в нашем дворе, я не отваживался включать свет ночью.

Иногда я разговаривал с солдатами, пытался объяснить, как выглядит их присутствие в городе для нас, пражан. Верили мне не всегда, но постепенно все больше становилось тех, кто задумывался: а ведь дело обстоит совсем иначе, чем им говорят. Вокруг был мирный город, и никто не болтался на фонарных столбах. Солдаты начинали понимать, что им лгут.

Однажды, это было 25 или 26 августа, я отправился утром за продуктами. На ступеньках перед маленьким магазинчиком сидел русский солдат, совсем молоденький – должно быть, мой ровесник. Сидел он на этих ступеньках и плакал. Я остановился и спросил, что случилось. Парень вытянул руку – на ладони у него лежала пятикроновая монетка.

– Я ее нашел, – произнес он. – Я постоянно голодаю, голодаю с того самого времени, как нас сюда отправили. Кормят здесь очень плохо, а еды у нас с собой нет. Я нашел монету и решил купить хлеба. Но мне ничего не хотят продать, потому что я – оккупант!

Я глядел на этого солдатика, который казался таким беспомощным и несчастным. Сытые партийные вельможи, никогда не знавшие голода, послали беднягу невесть куда, и он, похоже, даже не понимает зачем. «Чтоб им самим голодать до скончания дней!» – подумал я. Потом взял у парня монетку и купил ему две булочки.

А оккупация продолжалась, и мирные манифестации в знак протеста шли непрерывно. Бастовали студенты нашей Высшей школы и других институтов, но тщетно – никакого толку от этого не было. Чужие войска оставались у нас, страну охватывала апатия, и «Пражскую весну» постепенно сменяла очередная суровая «зима», растянувшаяся на двадцать долгих лет. Однако не все могли смириться с подобным положением вещей.

В числе этих последних был Ян Палах, студент Карлова университета. 16 января 1969 года он в знак протеста устроил самосожжение на Вацлавской площади, и его похороны 25 января стали всенародной манифестацией против оккупантов. В ней участвовали студенты всех пражских вузов, и я был организатором шествия от нашего Химико-технологического института. Провожали Палаха не только студенты, людей было великое множество, десятки тысяч, и нам тогда казалось, что принесенная Палахом жертва не напрасна. Но реакция властей оказалась совсем не такой, как ожидал народ, и 25 февраля другой студент, Ян Зайиц, устроил самосожжение на том же самом месте, что и Палах. В апреле, в городе Иглава, примеру этих мучеников последовал еще один юноша, Эвжен Плоцек.

Чем были эти страшные акты самосожжения? Крайней формой протеста, которая хоть и не изменила политическую ситуацию в Чехословакии, но глубоко потрясла общественное сознание. Люди, за несколько месяцев уже привыкшие к оккупации страны, постепенно впали в ступор, оцепенели и в такой летаргии чувств и разума ничего не могли предпринять. Разбудить народ, поднять его на борьбу, вдохнуть в сердца соотечественников мужество – вот чего хотели Ян Палах и его последователи, эти великие подвижники и мученики.

Теперь мы знаем, что эти юноши погибли не зря. Через двадцать лет, в «Палахову неделю», с 16 по 22 января 1989 года, прокатились по Праге акции протеста, показавшие, что народ не желает больше мириться с коммунистическим режимом. То были предвестники ноябрьских событий, той самой «бархатной революции», что принесла Чехии свободу. И началось все в далеком 1969 году на Вацлавской площади, где сейчас установлен памятник Яну Палаху и Яну Зайицу, этим подвижникам.

Ян Палах похоронен на Ольшанском кладбище в Праге, и память о нем увековечена многократно. Его именем названы астероид, открытый чешским астрономом Когоутеком, площади в Праге и Брно, Кракове, Варне, Люксембурге и еще в одном голландском и двух французских городах. Я, как и многие другие люди, глубоко преклоняюсь перед этим человеком. За долгие века Чехия пережила много бед, и не всегда рождались в нашей земле воины, готовые помериться силой с врагами, а вот в мучениках недостатка не было.

Вероятно, такова уж чешская традиция.

Глава 14
Еврейский город

На свете немало городов, где сохранилась старина: дворцы и замки былых времен, древние соборы, ратуши и башни; там, пусть и не в таком изобилии, как в Праге, но все же можно увидеть готику и барокко, ренессанс и романский стиль. Нельзя сказать, что кафедральный собор Святого Вита абсолютно уникален – ведь Матиас из Арраса, проектируя его, ориентировался на кафедральные соборы в Тулузе и Нарбонне, на французскую готику. Правда, впоследствии Парлерж, Тирол, Вольмут и прочие мастера добавили элементы иных архитектурных стилей, однако все-таки существуют определенные аналогии, и нечто подобное можно увидеть и в других местах. В пышном Париже, царственном Лондоне, веселой Вене, строгом Петербурге вы обнаружите частицы Праги: похожее здание, старинную аптеку, королевский дворец, музей с картинами, статуями и рыцарскими доспехами. Но есть два чуда, которых больше не найти нигде в мире: Карлов мост и Еврейский город. Мы можем только радоваться, что волшебный мост и загадочный «город в городе» сохранились до наших дней, являя людям красоту и тайны прошлого.

Еврейский город, как и мост, многозначен, а потому поговорим о его семантической символике. С одной стороны, это древнее поселение евреев с синагогами и внушительным кладбищем, особый мир, похожий и непохожий на остальную Прагу. С другой стороны, это музей, какого больше в мире нет; его здания полны сокровищ, утерянных в иных местах, ибо такова судьба еврейского народа – чаще терять, чем находить. А тут все заботливо собрано, свезено из многих синагог Богемии, Моравии, Европы: священные рукописи и книги, драгоценные ткани, подсвечники, мебель, серебро. Однако не всюду здесь царят роскошь, блеск и сияние, есть тут, увы, и такое место, что выглядит пустым, и только стены его молчаливо свидетельствуют о былой трагедии: на них – имена тысяч и тысяч евреев, погибших во время гитлеровской оккупации. Это еще один, третий смысл – напоминание о холокосте. В заключение можно также добавить, что Еврейский город – источник старинных легенд, здесь царит атмосфера магии и чародейства, а камни кладбища хранят имена многих достойных людей, евреев, но одновременно и пражан. Есть тут и такие личности, что в первую очередь были пражанами, а уж потом – евреями, и в этом другие смыслы, другие знаки, что подает нам старинный город.

Но начнем сначала, с седой старины, со времен святого Вацлава. Именно тогда, в X веке, в Праге (точнее, в пражских городах) появились евреи. Первоначально жили они где придется, но через пару столетий начали селиться к северу от Старого Города, в особом районе, который теперь именуется Йозефов. Поводом к этому явились гонения на евреев, объявленные римской церковью; в такой ситуации лучше было держаться вместе, дабы проще было защищаться от погромов.

Отношения между властью и евреями четко регламентировал Пршемысл Отакар II, определивший их статус в 1254 году особым документом. В нем указывалось, где евреи должны жить, какие носить отличительные знаки и чем заниматься для прокорма. Все ремесла для них находились под запретом, торговать разрешалось лишь кожами и разным хламом, а главным их занятием считалось ростовщичество – греховный промысел, не подходящий христианам. Еврейская община напрямую подчинялась королю, и ее члены были «слугами казны», которую им приходилось пополнять, если государь нуждался в займах. Король, в свою очередь, обещал евреям покровительство и защиту от нападений христиан, что выполнялось далеко не всегда – история Праги знает погромы и выселение евреев из города. Впрочем, в других местах было не лучше, и даже император Карл, правитель миролюбивый и мудрый, сам не упускал случая поживиться за счет евреев и не чинил препятствий в этом деле своим христианским подданным. Так, в Нюрнберге в 1349 году он разрешил горожанам снести еврейские кварталы, что сопровождалось погромами и массовыми убийствами (погибло пятьсот шестьдесят человек). Времена Вацлава IV стали для пражских евреев настоящим бедствием: в 1389 году, на Пасху, случился страшный погром, во время которого были убиты три тысячи человек. Тем не менее, еврейская община росла, вбирая в себя переселенцев из Венгрии, Польши, Германии и даже Испании. Со временем запрет на профессии ослабел, христиане, особенно ломбардские банкиры, начали активно вторгаться в сферу ростовщичества и финансов, а евреи получили возможность заниматься ремеслами, прежде всего ювелирным делом. В XV–XVI веках появились крупные банкирские дома (например, семейства Майзель), обладавшие широкими связями и влиянием на имперскую власть, что позволяло защитить единоверцев. Еврейское население Праги было многочисленнее немецкого (в некоторые периоды истории – вдвое и даже втрое) и с течением лет смогло добиться предоставления определенных прав, разрешения жить в любом городском районе, экономических свобод и так далее. Все это отразилось в указе императора Иосифа II от 1781 года, в котором евреям предписывалось говорить только на немецком языке и брать немецкие фамилии.

Заметим, что последнее сыграло с евреями дурную шутку. В XIX веке, который стал эпохой национального Возрождения (то есть пробуждения чешского самосознания), пражане делились не столько по национальному признаку, сколько по языковому. Говорящее по-чешски население не видело особых различий между немцами и евреями, носящими немецкие фамилии: во время антинемецких погромов били тех и других и громили лавки, принадлежавшие евреям. А вот отец Франца Кафки, владевший галантереей на Целетной улице, избежал подобных неприятностей, так как его фамилия, по счастью, была чешской (она созвучна слову «кавка», что означает «галка»). Однако не будем забегать вперед, вернемся во время значительно более давнее. Вот как Ирасек описывает средневековое поселение евреев:

«Еврейский город был частью Старого Города. Он примыкал к нему, составлял с ним единое целое и, тем не менее, существовал как бы отдельно и изолированно. Шесть ворот было в этом городе, и в Страстную неделю стояли они запертыми и днем, и ночью. За воротами все выглядело иначе. Иными здесь были дома: жалкие, невзрачные, большей частью деревянные, а не каменные, со всякими замысловатыми пристройками, с грязными двориками, воздух в которых казался затхлым. Другими были и улицы: узкие, короткие, иногда кривые, всегда грязные и немощеные. И везде – одни евреи, люди иных традиций и привычек, иного уклада жизни. Они отличались даже одеждой: носили колпаки с желтым рогом, а на одежду непременно нашивали кружок ткани желтого либо красного цвета. Евреи жили в унижении и имели право селиться только в Еврейском городе. Но верили они – и вера эта шла от предков, из поколения в поколение – что род их старше, чем сама гордая Прага, что их отцы поселились здесь много раньше, чем Либуша основала Пражский Град. И с гордостью говорили они, что их Староновая синагога древнее собора святого Вита да и всех остальных пражских храмов».

В 1848 году стены вокруг Еврейского города были снесены, и он прекратил свое существование – в том смысле, что уже не являлся гетто, то есть местом обязательного поселения евреев. Теперь они могли жить в любой части Праги, и их бывший город, покинутый богатыми и среднего достатка людьми, начал быстро превращаться в трущобы, заселенные бедным людом и подозрительными бродягами, промышлявшими нищенством и воровством. Этот рассадник греха был для Праги словно бельмо на глазу, и в 1890 году весь район сровняли с землей, сохранив только кладбище и имеющие историческую ценность постройки – Еврейскую ратушу и несколько синагог. В 1906 году, заботами Соломона Либена и Августина Штейна, эти здания отвели для хранения религиозных книг, рукописей и ритуальных предметов, положив тем самым начало Еврейскому музею. Музей пережил две мировые войны, гитлеровскую оккупацию и суровую эпоху строительства социализма; ныне в нем собраны сто тысяч книг и сорок тысяч других экспонатов, имеющих отношение к религии, обычаям и повседневной жизни евреев. Заметим, что многие экспонаты были свезены в Прагу фашистами, собиравшимися учредить музей «народа, которого уже нет». Но евреи пережили нацистов – так же, как египтян, римлян и испанскую инквизицию.

Готическая Староновая синагога стоит вблизи Парижской улицы, в том ее конце, что выходит к набережной и мосту Чеха. Перед ней, ближе к Староместской площади, находятся Еврейская ратуша и еще две синагоги – Высокая и Майзелова. Правее, на углу улиц Душни и Везенской, расположена Испанская синагога, а слева, у Майзеловой улицы – Старое еврейское кладбище и синагоги Пинкасова и Клаусова. Хотя все шесть синагог почтенного возраста, но самая древняя из них – Староновая, построенная еще в XIII веке. Тогда она называлась просто Новой, поскольку имелся еще и старинный молитвенный дом, от которого к нашему времени, к сожалению, ничего не сохранилось. Этот дом исчез (сгорел или был разрушен), и, когда в XVI веке появились другие синагоги (Пинкасова, Клаусова, Майзелова и Высокая), Новая синагога и превратилась в Староновую, поскольку была старше четырех других лет на триста. Последней, в 1868 году, возвели Испанскую синагогу, построенную в мавританском стиле, как напоминание о евреях, которые в свое время, спасаясь от преследований инквизиции, переселились в Прагу из Испании. Синагоги строили крупные еврейские финансисты: Клаусову и Майзелову воздвиг Мордехай Майзель, староста еврейской общины, а Пинкасову – другой богач, Арон Горовиц. Средств у этих людей хватало: так, состояние Майзеля оценивалось в пятьсот тысяч талеров (примерно четырнадцать тонн серебра) и было по тем временам огромным. Для сравнения сообщим такой факт: знаменитый пират Генри Морган, ограбивший в 1668–1669 годах два богатейших испанских города в Южной Америке, Пуэрто-Белло и Маракайбо, захватил в них золота, серебра и алмазов на полмиллиона песо, то есть на сумму, эквивалентную богатству Майзеля.

Все старинные синагоги неоднократно перестраивались, особенно Майзелова и Клаусова, сильно пострадавшие во время пожара в Еврейском гетто в 1689 году, поэтому трудно судить об их первоначальном облике и убранстве. В Староновой до сих ведутся богослужения, к числу действующих синагог принадлежат также Высокая и Иерусалимская (они не относятся к Еврейскому музею).

Музейная экспозиция начинается в Майзеловой синагоге, где представлена история еврейских общин Богемии и Моравии с X по XVIII век; там же выставлена прекрасная коллекция культовых предметов из серебра. Продолжение исторической экспозиции, охватывающей период вплоть до второй половины XX века, – в Испанской синагоге, где, в частности, представлены материалы о трагической судьбе евреев во время фашистской оккупации Чехословакии. В Клаусовой синагоге собраны древнееврейские рукописи и книги; там же действует постоянная выставка, посвященная традициям, праздникам и повседневному быту еврейского народа. Среди книг есть старинные рукописи и редчайшие печатные издания, выпущенные первой еврейской типографией в Праге.

Михаилу Ахманову, побывавшему в музее в 1967 и 1986 годах, особенно запомнились храмовые завесы, или покрывала на Тору, сотни и сотни полотнищ изумительной красоты: сверкая богатой вышивкой, они висели рядами на специальных стеллажах, и казалось, что им нет конца. Для тех, кто не знает, поясним, что Торой называется свиток с первыми пятью книгами Библии, то есть Пятикнижие Моисея, равно чтимое в иудейской и христианской религиях. У евреев Тору положено хранить за завесой из бархата или другой красивой дорогой ткани. В Еврейском музее Праги таких завес около трех тысяч, тогда как в любом другом едва ли наберется больше десятка. Не менее интересны и всевозможные ритуальные предметы: например, семисвечники, в которых зажигались свечи в день праздника Ханука.

Но особенно впечатляет Пинкасова синагога. Когда входишь в нее, она поражает пустотой: здесь нет серебра и драгоценных тканей, старинных книг и других экспонатов; только пол, потолок и гладкие желтоватые стены. В первый момент кажется, что на стенах по желтому фону выложена серая мозаика, и лишь приглядевшись, понимаешь, что это буквы. На этих стенах увековечены имена евреев, погибших в Чехословакии от рук нацистов, 77 297 имен. Это еще один памятник страдальцам, которых в Праге немало: вспомните о Яне Гусе и замученных таборитах, о двадцати семи горожанах и дворянах, казненных после битвы у Белой горы. Прага помнит их всех, в том числе и убитых гитлеровцами евреев.

Есть неподалеку и другой памятник трагедии еврейского народа – Терезин. Так называется крепость (и город, в котором она находится) километрах в шестидесяти от Праги, построенная в конце XVIII века императором Иосифом II и названная в честь его матери Марии Терезии. Во время Второй мировой войны там размещался пересыльный лагерь Терезиенштадт для интернированных евреев, включая женщин и детей. Через него в 1941–1945 годах прошли около ста сорока тысяч человек. Это было так называемое «образцовое гетто»: с приличными жилищами, кафе, парком и даже театром; его демонстрировали представителям Красного Креста как пример неусыпной заботы гитлеровского режима о евреях, что-то вроде счастливого еврейского заповедника. Попавшие сюда заключенные тайно уничтожались, а большей частью вывозились в такие концлагеря, как Аушвиц (Освенцим), где их ждали газовые камеры и печи крематориев. Из ста сорока тысяч узников всего лишь семнадцать тысяч пережили Терезин и были освобождены Советской армией.

Трагедия Терезина заключалась не только в том, что лагерь являлся преддверием нацистским «фабрик смерти». Среди огромного числа евреев, интернированных сюда с территории Чехословакии, Польши и других стран, было множество интеллектуалов: ученых, писателей, музыкантов, артистов, художников. В условиях относительной полусвободы эти люди продолжали трудиться – ставили спектакли, снимали фильмы, писали книги, картины и музыку, даже сочиняли оперы, исполнявшиеся в Терезине, где оказалось немало талантливых певцов. Все это должно было стать наследием обреченного на уничтожение народа, но сделалось символом его мужества. Композиторы и певцы, художники и писатели, женщины и дети, – все эти мученики, сыграв свою роль, шли на смерть. И что осталось после них?.. Неужели только имена на стенах Пинкасовой синагоги?.. Нет, память о них сохранилась и в шедеврах, созданных в Терезине. И это тоже – неотъемлемая часть чешского искусства.

Но давайте отвлечемся от ужасов Второй мировой войны, и лучшим способом для этого будет сказка. Во времена императора Рудольфа II (речь о нем еще впереди) жил в Праге мудрый раввин Иегуда Лев бен Бецалель. Вообще-то людей, носивших это имя, было двое: вполне реальная личность и герой местного фольклора, о котором в Праге слагали легенды и предания, поскольку считали этого человека великим магом и чудотворцем, создателем глиняного великана Голема. Вот его история, которую поведал нам Алоис Ирасек:

«В царствование короля Рудольфа II жил в Еврейском городе раввин Иегуда Лев бен Бецалель, муж выдающейся учености и опыта. За высокий рост прозвали его „большой рабби“. Он блестяще знал Талмуд и Каббалу, а также математику и астрономию. Ему была ведомы многие тайны и загадка природы, а люда изумлялись его власти над силами волшебства. Слава „большого рабби“ росла и ширилась и, наконец, достигла королевского двора. Тихо де Браге, придворный астролог короля Рудольфа, почитал и уважал ученого рабби Льва, ну а сам король познакомился с ним при весьма необычных обстоятельствах.

Однажды ехал государь с Градчан в Старый Город в карете с конной свитой, и случилось это в ту самую пору, когда вышел указ о выселении евреев из Праги. В тот день рабби Лев отправился ко двору просить милости для единоверцев, но потерпел неудачу – не допустили его к королю. И вот теперь, посередине каменного моста, рабби поджидал государя, точно зная, что Рудольф поедет этой дорогой. Когда люди, толпившиеся на мосту, увидели конную свиту короля и роскошную королевскую карету, запряженную четверкой лошадей в красных попонах и блестящей сбруе, они начали кричать раввину, чтобы тот убирался прочь. Но рабби Лев стоял на пути кареты, будто и не слыша их. Тогда в ученого мужа полетели камни и комья грязи, но вместо них падали на его плащ и голову цветы. Когда же приблизилась королевская карета, рабби ни на шаг не отступил с дороги, а кони не смяли его, но остановились перед ним как вкопанные, хотя кучер даже не пытался натянуть поводья. Поклонился рабби и, с обнаженной головой, весь усыпанный цветами, шагнул прямо к карете короля. Упав на колени, стал он умолять государя о снисхождении к своим единоверцам. Рудольф был поражен впечатляющей внешностью рабби Льва и всем, что тут произошло, и велел ему явиться в королевский замок. Так рабби бен Бецалель удостоился великой милости: смог попасть на прием к королю и подать прошение за единоверцев.

Изгнание евреев было отменено. А рабби Льва с тех пор не единожды приглашали в королевский замок, где он развлекал государя своим чародейским искусством. Один раз пожелал король, чтобы рабби явил ему праотцов еврейских: Авраама, Исаака, Иакова и сыновей Иаковых. Глубоко задумался рабби, но все-таки решил исполнить желание своего государя. Однако поставил при этом условие, чтобы ни один человек не смел улыбаться, когда станет он вызывать священные образы патриархов. Согласились король и вельможи, собрались в дворцовом покое и стали с любопытством и нетерпением всматриваться в нишу у окна, где в полумраке маячила высокая фигура „большого рабби“. Вдруг бен Бецалель растворился в сумерках, а из густой серой дымки возник старец, в строгих одеждах, огромного, сверхчеловеческого роста и величественного вида. То был образ Авраама; обвел он всех взглядом и внезапно поник, и исчез среди серых теней. За ним явился Исаак, потом Иаков и его сыновья – Иуда, Рувим, Симеон, Иссахар и другие. Фигуры возникали одна за другой, и король с придворными почтительно взирали на предков еврейского народа. Тут из мрака вынырнул еще один сын Иакова, Невфалим, рыжий и веснушчатый; торопливой рысцой пробежал он мимо, словно не хотел отстать от братьев своих. Глядя на него, король не удержался от смеха. Рассмеялся государь, и тут же растаял сумрак, и все видения исчезли.

Затем в просторном зале раздались крики ужаса. Вельможи повскакали с кресел, все показывали вверх, на расписной купол потолка. Он прогнулся, заметно просел и стал опускаться все ниже и ниже. Смертельно бледные придворные хотели было ринуться к дверям, но не смогли сдвинуться с мест, словно примерзли к ним. Все в панике звали бен Бецалеля, король требовал от рабби остановить движение потолка. И тогда выступил рабби Лев из ниши, воздел руки вверх и произнес какие-то тайные слова. Не успел он договорить, как купол перестал снижаться и замер. Королю было уже не до явлений праотцов, и он поспешил прочь, а за ним и все придворные. Потолок в зале так и не вернулся на прежнюю высоту, замер на том уровне, до которого опустился. Король больше не входил в этот покой, зал был закрыт и заперт навсегда.

Но рабби Лев бен Бецалель не впал в немилость после всех этих событий. Наоборот, сам государь Рудольф решил навестить раввина в его доме. Такой чести Еврейскому городу еще никогда не выпадало, и рабби Лев, в знак благодарности своему господину за оказанную милость, сотворил для него немало удивительного. Снаружи жилище рабби выглядело неказистым, старым и неприглядным, но, когда король и его свита вошли через низкие двери в дом, они изумились. Перед ними раскрылся роскошный, причудливо расписанный и украшенный лепниной чертог княжеского дворца; лестницы, отделанные мрамором и покрытые коврами, вели из прихожей наверх, в другие комнаты, в просторные залы с картинами и редкими гобеленами, а через распахнутые боковые двери просматривалась анфилада покоев с выходами на открытую галерею в итальянском стиле.

Рабби Лев, с учтивостью сопровождая короля, проводил его и вельмож свиты в огромный зал, где все было подготовлено к трапезе. Там обратился рабби с просьбой оказать ему честь и отведать угощения. И когда король сел к столу, бен Бецалель сделал так, что все спутники государя разместились за этим столом, и каждому нашлось место. Увидев волшебные превращения, при помощи коих скромный дом был так расширен и чудно украшен, пораженный король задержался у рабби Льва надолго и был весьма доволен приемом.

Свое расположение и милость король Рудольф выказывал потом ученому раввину неоднократно. А рабби Лев, в память о посещении его жилища чешским государем, велел вытесать на стене дома изображение льва – рядом со своим родовым знаком, виноградной гроздью.

Еще большим чудом, чем явления праотцов еврейских пред королем в Градчанах, был Голем, слуга бен Бецалеля. Рабби сделал его из глины и оживил, вложив в уста шем, свиток с волшебным заклинанием. Голем трудился за двоих: прислуживал в доме, носил воду, колол дрова, подметал полы и вообще делал всю черную работу. Ему не нужны были еда, питье, сон и отдых. Только перед наступлением шаббата, под вечер в пятницу, когда всякая работа должна была прекращаться, рабби вынимал у Голема из уст свиток с шемом.

Однажды бен Бецалель собрался в Староновую синагогу, дабы освятить шаббат, но забыл про Голема и не вынул свиток из его уст. Только дошел рабби до храма и начал читать псалом, как примчались страшно напуганные домочадцы и соседи: перебивая друг друга, они с ужасом кричали о том, что у них творится. Голем разбушевался, и никто не смел к нему приблизиться, потому что каждого он готов был убить. Рабби тотчас все понял. Близился шаббат, и с его началом любая работа, всякое действие будут считаться грехом. Но псалмы, которыми освящался субботний день, рабби еще не дочитал, а значит, шаббат еще не наступил. Рассудив так, бен Бецалель заторопился домой. Еще издали услышал он неясный шум и раскатистые звуки ударов. Рабби вошел в свое жилище, все остальные со страхом последовали за ним.

И здесь он увидел, что натворил разбушевавшийся Голем: разбитая посуда, поломанные и перевернутые столы, стулья, сундуки и лавки, разбросанные книги. Голем уже безумствовал во дворе – там валялись мертвые куры, цыплята, кошка, собака, а глиняный истукан, весь красный, с черными волосами, разметавшимися вокруг головы, выдернул с корнем липу, словно кол из ограды.

Рабби двинулся прямо на Голема, воздев к небу руки; он шел и смотрел на истукана в упор. Голема затрясло, он выпучил глаза, словно скованный взглядом рабби. Бен Бецалель протянул руку и, коснувшись зубов Голема, вырвал из его уст свиток с волшебным заклинанием. Истукан тут же завалился назад, упал на землю и остался лежать там: вновь всего лишь бездушный кусок глины. Все люди, стар и млад, радостно закричали, подступили без страха к распростертому на земле Голему, стали смеяться и всячески поносить его. Рабби же только глубоко вздохнул, не проронив ни слова. Он опять направился в синагогу, где при свете ламп снова стал читать псалом и вскоре освятил шаббат, священный день субботний.

А когда суббота миновала, бен Бецалель уже не вложил вновь свиток с волшебным заклятьем в уста Голема. И Голем не ожил, а остался валяться глиняным истуканом на куче хлама. Потом перетащили его на чердак старой синагоги, и там лежал он, постепенно разваливаясь на куски».

Кем же на самом деле был рабби бен Бецалель? Он родился в 1520 (по другим сведениям, в 1525) году в польском городе Познани, где и стал раввином. Прожил он долго, до 1609 года: в любом случае, в момент смерти ему было много больше восьмидесяти лет. Неизвестно, из какой семьи этот человек происходил; легенда гласит, будто бы он являлся потомком библейского царя Давида, что весьма сомнительно. Но, бесспорно, он был очень образованным: в те времена Польша стала очагом еврейской культуры, и бен Бецалель прекрасно ориентировался в вопросах религии и права.

Спустя некоторое время он становится раввином в Моравии, а затем, получив известность как большой ученый, переселяется в Прагу. Рабби бен Бецалель был человеком властным и амбициозным и претендовал на руководство пражской еврейской общиной, причем не только в вопросах религии. Это пугало возглавлявших общину богатых финансистов: во-первых, до того момента пражские раввины в политику никогда не вмешивались, а во-вторых, в делах веры рабби бен Бецалель был очень строг. Он сделался главным раввином Праги в 1594 году, но задолго до этого получил известность благодаря своим трудам в области образования, философии и мистики. Его наследие – пятнадцать книг, не имеющих никакого отношения к волшебству и магии, и в них нет рецептов, как оживить глиняного истукана или сделать золото из свинца.

В те годы Прага, превратившись в столицу Австрийской империи, переживала второй после эпохи Карла IV «золотой век». Это произошло благодаря императору Рудольфу II, который был личностью неординарной: покровительствовал наукам и искусствам, но при этом был склонен к мистике. В его царствование Прага стала центром европейской культуры, привлекавшим ученых, художников, музыкантов, а также изрядное число шарлатанов, астрологов и алхимиков. Учитывая склонности и пристрастия Рудольфа II и его окружения, общение императора с бен Бецалелем выглядело бы вполне естественным, будь этот мудрый еврейский раввин на самом деле магом и каббалистом. Но такая слава пришла к нему много, много позже и является совершеннейшим мифом. Так или иначе, имеется только одно исторически достоверное свидетельство о встрече бен Бецалеля с императором: в 1592 году Рудольф удостоил рабби аудиенции, но о чем они говорили, неизвестно. Визит же императора в жилище бен Бецалеля (при этом Рудольфа будто бы сопровождал астроном Тихо Браге), равно как и чудеса, якобы явленные владыке, и его повеление в память об этих событиях высечь на доме изображение льва, относятся к области легенд.