355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Михаил Ахманов » Чехия. Биография Праги » Текст книги (страница 10)
Чехия. Биография Праги
  • Текст добавлен: 6 ноября 2017, 21:00

Текст книги "Чехия. Биография Праги"


Автор книги: Михаил Ахманов


Соавторы: Владо Риша
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Но вернемся к императору Рудольфу и его причудам. Кончились они плохо: за несколько лет до смерти рассудок государя помутился. Бедняга ничего не решался предпринять, не составив предварительно гороскоп, боялся призраков, яда, наемных убийц, взывал о помощи к сатане и творил прочие безумства. Управлять империей в таком душевном расстройстве было трудновато, и клан Габсбургов это отлично понимал. Поэтому в 1608 году в Праге появился венский наместник Матиас (в ином написании – Матвей), младший брат Рудольфа, чтобы склонить императора к передаче ему если не всей полноты власти, то хотя бы к предоставлению права временно управлять державой. Рудольф не согласился, назревал вооруженный конфликт, но братья все же помирились, и Рудольф признал Матиаса своим наследником.

Чешская знать решила воспользоваться этим конфликтом и затруднительным положением императора, чтобы вернуть былые вольности. С этой целью в Праге в 1609 году собрался сейм, направивший послание Рудольфу. Но император не пожелал идти на политические уступки, хотя его все-таки вынудили подписать грамоту о свободе вероисповедания. Тем временем в пределах чешского королевства появились отряды наемников, возвращавшихся с войн, которые Австрийская империя вела с турками. Солдаты эти были хуже разбойников: они грабили и убивали жителей, предавая все вокруг огню и мечу, и двигались к Праге при полном бездействии императора. Устрашенные горожане вызвали на помощь Матиаса, тот явился с конным войском и утихомирил разгулявшихся наемников, а заодно добился отречения Рудольфа и занял трон. Через год, в 1612 году, бывший император умер и был погребен в соборе святого Вита, где уже покоились его дед Фердинанд I и отец Максимилиан II. Три властителя из династии Габсбургов похоронены не в Вене, а в Праге – это ли не знак того, какой именно город и какой храм считались величайшими в Австрийской империи!

Но вскоре звезда Праги склонилась к закату. Австрийский трон достался императору Матиасу II, избравшему своей столицей Вену, где он прежде был наместником Рудольфа. Прага лишилась статуса главного города империи, но это еще половина беды; другая состояла в том, что усилились гонения на протестантов. Покорность была не в характере богемцев; им не оставалось ничего другого, как сопротивляться. Говоря именно о богемцах, мы хотим подчеркнуть, что протестанты чешского и немецкого происхождения объединились, а в стане их врагов, приверженцев императора и католической церкви, тоже были как немцы, так и чехи. Так что не нужно удивляться тому, что среди восставших встречаются люди с чешскими и немецкими именами, и то же самое – в лагере их противников; кроме того, многие знатные чехи носили фамилии, переделанные на немецкий лад.

Матиас II, престарелый и бездетный, объявил наследником своего кузена, также из дома Габсбургов. В 1617 году тот под именем Фердинанда II стал чешским королем, а два года спустя – и императором. Чехии это не сулило ничего хорошего – Фердинанд был энергичным правителем, и за ним тянулась слава истового католика. Уверившись, что послаблений ждать не приходится, протестанты в марте 1618 года собрались в Праге на съезд, выбрали своим предводителем графа Матиаса Турна (кстати, его родным языком был немецкий) и направили королю жалобу, требуя, как и прежде, свободы вероисповедания и равных прав с католиками. Ответ был отрицательный. И тогда, 23 мая 1618 года, группа разгневанных протестантов под водительством графа Турна поднялась в Пражский Град, где размещалась королевская канцелярия. Разговор получился на повышенных тонах и кончился тем, что визитеры выбросили из окон трех сторонников короля – Ярослава Мартиница, Вилема Славата и Филиппа Фабрициуса. Этот эпизод известен как вторая пражская дефенестрация, закрепившая на практике столь полезный способ расправы с неугодными чиновниками. Но в данном случае обошлось без смертоубийства: троица, которую пустили полетать, свалилась в ров на кучу навоза, все чиновники остались живы и сумели ускользнуть из Праги.

Мятежники, захватив Град, объявили Фердинанда II низложенным и выбрали королем протестанта Фридриха Пфальцкого. Но царствовал он недолго, всего лишь два года. На страну стремительно надвигались печальные события, ставшие для Чехии национальной трагедией: мы имеем в виду поражение в Белогорской битве в 1620 году и кровавую Тридцатилетнюю войну.

Глава 17
Рассказывает Михаил Ахманов: 1989 год, третий и четвертый визиты в Прагу

Как сладко пахла сирень в садах на склоне Пражского Града! Память об этом аромате я храню уже больше двух десятилетий. Мой загородный дом под Петербургом тоже окружен кустами сирени, и в мае, если закрыть глаза и вдохнуть ее запах, кажется, что я опять в Праге, стою на речном берегу, и напротив, за Влтавой, поднимается холм, весь в цветах и зелени, и веет оттуда теплый ветер. В такие моменты я думаю, что жизнь все же изменилась к лучшему – ведь спустя совсем недолгое время я могу и в самом деле очутиться в Праге. Всего-то только и надо: купить путевку, получить визу и сесть в самолет. Никакие парткомы и райкомы теперь не нужны, они лишь тени прошлого, воспоминание о прежней мерзости и глупости. Я свободен! И Чехия свободна тоже, и нет над нею господина ни в Вене, ни в Берлине, ни в Москве.

Итак, тысяча девятьсот восемьдесят девятый год, весна. Случилось чудо – меня посылают в командировку в Чехословакию! Почти двадцать лет я работаю в своем институте, и никогда меня прежде никуда не посылали – в смысле, за рубеж. В Норильск – пожалуйста, в Иркутск – без проблем, в Москву – раз плюнуть… А вот в Польшу, Румынию, ГДР или, тем более, ФРГ – никогда и ни за что! В своей области я известный ученый, я получаю приглашения на конференции в другие страны, я пишу доклады, перевожу их на английский, и с ними кто-то едет – не я. Этот «не я» объясняет зарубежным коллегам, почему доктор N. не прибыл, чтобы лично поделиться с ними умными мыслями: ну, скажем, доктор N. внезапно заболел или творит очередную теорию, и этот процесс нарушать никак нельзя. А доклад – вот он, доклад, и мы его сейчас зачитаем. Только прошу вопросов не задавать, не ответить на ваши вопросы без доктора N.

Это «не я» там объясняется, где-то в Будапеште или Мюнхене, а я – в кабинете директора института. Директор прячет глаза и бормочет, что отправил бы меня со всей охотой в Будапешт или Мюнхен, однако у чиновников из министерства свое мнение. Нельзя посылать беспартийных, нельзя посылать слишком умных, нельзя то, нельзя это… Директор наш был неплохой человек, толковый. Он говорит, я киваю, и мы оба знаем, в чем проблема: у доктора N. нос не той формы. (Это эвфемизм советских времен. Вообще-то нос у меня совершенно обычный.)

Нельзя, нельзя, и вдруг стало можно. Отправляйтесь, доктор N., на конференцию, коль вас туда зовут. Вот командировочные, вот билеты, вот служебный паспорт с визой… Чудеса! Перестройка, мать ее ёж! Жаль, запоздала лет на тридцать…

Сажусь в самолет, лечу в Прагу. Там меня встречает Виктор Богданов, представитель нашей компании «Буревестник». В Праге полдень, и, устроившись в гостинице, я иду с Виктором гулять. Суббота, почти все магазины закрыты, и, к сожалению, закрыт магазин с нашими русскими книгами около Вацлавской площади. Место, прямо скажем, легендарное, там можно было найти дефицит, и я этот магазин усердно посещал – больше ста книг в моей библиотеке привезены из Чехословакии. Но что поделаешь, суббота! День в Праге не торговый.

Гуляем в садах под Пражским Градом, потом идем к Карлову мосту, и я стою там с полчаса, любуясь Брунцвиком. Он пленил мое воображение еще в детстве, когда лет в девять или десять попались мне «Старинные чешские сказания» Ирасека; помню, как мальчишкой искал другие книги о Чехии, о ее героях и князьях, о гуситских войнах, но, увы, ничего найти не мог.

Переходим мост и направляемся к Вацлавской площади. Там Виктор меня покидает, а я, благополучно купив спички (помните эту курьезную историю?), решил отправиться в Национальный музей. Я уже вскользь упоминал о нем, когда рассказывал о своем первом визите в Прагу. Этот дворец в стиле неоренессанса был возведен в конце XIX века, в эпоху чешского национального Возрождения, и с самого начала предназначался для здания музея. Брожу по залам, разглядываю зоологические и минералогические коллекции, поднимаюсь под купол, туда, где находится Пантеон, – здесь стоят изваяния великих чехов, потом снова возвращаюсь вниз, в нумизматическую галерею, где выставлены редкие монеты и медали. В музее тихо, прохладно и безлюдно; после шумного Эрмитажа кажется, будто перебрался из центра города в дачный поселок. Я заметил, что Чехословакия вообще спокойная страна, шум и беспорядок здесь проистекают в основном от туристов.

Покидаю музей и чувствую, что пора перекусить. Конечно, не в роскошном ресторане и даже не в кабачке – жалко времени, не хочется уходить с улиц. Но нужды в этом нет – на Вацлавской площади есть киоски, где можно получить шпикачку с кисловатой горчицей и кусок хлеба. Стоит это удовольствие восемь крон, а пиво – пять. Поедая шпикачку, я думаю о том, что Чехословакия не только спокойная страна, но и на диво стабильная. Двадцать два года назад, когда я впервые был в Праге, шпикачка тоже стоила восемь крон, проезд в городском транспорте – одну крону, а коробок спичек – двадцать геллеров. Как было, так и осталось. В век перемен, не всегда ведущих к лучшему, такое постоянство радует. Особенно когда вопрос касается шпикачек.

Перекусив, отправляюсь бродить по Старому Городу. Ищу пивную, куда водили нас чешские ребята в шестьдесят седьмом. Ее название мне не запомнилось, но, очевидно, то был один из знаменитых кабачков – там подавали один определенный сорт пива в литровых кружках, наливая его прямо из бочек. Вход туда вроде был с улицы, а потом мы уселись во внутреннем дворике за большими деревянными столами. Рядом гуляла компания солидных немцев лет сорока с лишним; из-за них мне и запомнился этот кабачок – пива мы тогда выпили в скромной дозе, а вот на немцев смотрели во все глаза. Они затеяли соревнование: каждый выпивал кружку, потом на пустую ставилась полная и тоже выпивалась, на вторую пустую опять ставилась полная и так далее. Всю эту стеклянную башню полагалось держать за ручку самой нижней кружки, а пить – из верхней. Кульминацией оказалась шестая кружка, и тут возникла сложная проблема: нижнюю кружку пришлось держать у пояса, а наклонить всю стопку немцам мешали животы. Животы у них были основательные, настоящие «пивные», емкостью не меньше пятнадцати литров. Это я точно могу утверждать: седьмую кружку, установленную на самой верхотуре, не смог осилить никто, тогда ее выпили отдельно и начали соревнование по второму кругу.

Вот этот кабачок я и искал, надеясь, что снова увижу пивных немецких спортсменов. Но не нашел и, пробродив до темноты, отправился к себе в отель.

Конференция, на которую я прибыл, собиралась в Высоких Татрах, в арендованной по такому случаю гостинице. Так что на следующий день мы с Виктором сели в самолет местной авиалинии и добрались до Попрада, а оттуда – автобусом до местечка Стара Лесна. Я прочитал свои доклады на русском; народ собрался из Чехословакии, Польши и ГДР, так что меня понимали все, за исключением одного британца. Ну и ладно. Что такое Британия с точки зрения Чехии? «Окраина цивилизованного мира, о которой мы знаем так мало, почти ничего!» Если помните, именно так: «А far away country of which we know little», – пренебрежительно отозвался о Чехословакии Чемберлен, подписывая вместе с союзниками предательское Мюнхенское соглашение, предопределившее захват страны Гитлером. Чехи (и я вместе с ними!) никогда этих слов не забудут и не простят английского премьер-министра.

Виктор тоже трудился в поту и мыле, заключал новые контракты. В одной только Чехословакии имелись сотни приборов, рентгеновских спектрометров и дифрактометров, созданных нашим институтом. Виктор их обслуживал, ремонтировал, а в случае необходимости вызывал специалистов из Ленинграда. Другие зарубежные страны, от Болгарии до Финляндии, тоже с охотой приобретали нашу аппаратуру – она была надежной и более дешевой, чем продукция западных фирм. Сейчас бывший мой институт, увы, пребывает в полном забвении и таких приборов не выпускает.

Обратная дорога получилась у нас интересной. Из Попрада мы с Виктором вылетели в Братиславу, столицу Словакии, чудесный город, где, к сожалению, я провел только пять часов, затем самолетом добрались до Праги. Был вечер пятницы, и на следующий день, в субботу, магазин русской книги опять оказался закрыт, но это меня не расстроило: я уже отоварился в Братиславе, где книжная лавка ничем не хуже. Тогда мне казалось, что наши книги продаются лишь в Братиславе и Праге, столичных городах, которым положена такая роскошь. Позже, побывав в других городах, я выяснил, что и там есть магазины русской книги, и пасутся в них не только наши туристы, о чем уже рассказывал Владо. Многие чехи и словаки отлично знали русский язык, покупали и читали нашу литературу, но все же что-то и нам, приезжим, оставалось. Если вспомнить, какой книжный голод царил тогда в СССР, неудивительно, что у человека, попавшего в такую лавку, глаза разбегались и не знал он, бедняга, что хватать, фантастику, детективы или романы Пикуля, Ладлема, Хейли, Фейхтвангера. Признаюсь честно: я хватал всё. Но из последней своей поездки в Чехию, случившейся в 2010 году, я не привез ни одной книги. Теперь книги у нас не дефицит, дефицит – порядочные люди.

А в том далеком восемьдесят девятом году мне вновь улыбнулась удача: я еще раз посетил Чехословакию, и случилось это в ноябре. Можно сказать, это была целая полоса удач: все складывалось один к одному – и то, что меня послали в командировку, и то, что пришлась она на ноябрь, и то, что в Прагу мы с моим коллегой Юрием вылетели 11 ноября. Еще бы четыре-пять дней, и отменили бы нашу поездку, несмотря на контракт с комбинатом в Усти-над-Лабем, – в его научных лабораториях мы должны были поставить новый комплекс программного обеспечения. Однако судьба была на нашей стороне! И вот 11 ноября, в субботу, мы приземлились на пражском аэродроме, а в воскресенье Виктор Богданов повез нас на своей машине в Пльзень.

Это большой крюк, если ехать в Усти-над-Лабем, но в Пльзене у нас тоже были дела. Там, в НИИ концерна «Шкода», работал и работает по сию пору Ярослав Фиала, один из крупнейших чешских физиков, специалист в области рентгендифракционного анализа. Я познакомился с ним примерно в 1987 году, когда он приезжал в Ленинград на наше предприятие; с тех пор мы переписываемся и иногда встречаемся, но обсуждаем уже не научные вопросы: нас с Ярославом связывает дружба. В каком-то смысле этот прекрасный душевный человек стал для меня символом Чехии.

В Пльзене мы пробыли пару дней, затем перебрались к месту назначения, в Усти-над-Лабем. Это уютный городок у реки, окруженный лесистыми холмами; лежит он на северо-западе Чехии у границы с Германией, всего в каких-нибудь двадцати километрах. Главное предприятие в городе – химический комбинат, а при нем – лаборатории, целый научный институт, в котором ведутся разработки новых видов продукции. К нам прикрепили Милана Петрака, тогда еще молодого специалиста, очень серьезного юношу; от Фиалы я узнал, что со временем Милана избрали директором всего института. В Усти-над-Лабем мы провели десять дней: днем работали, а по вечерам гуляли по городу и окрестностям, иногда нас сопровождали Милан и его жена. Помню, что в выходные дни в городе было много немцев из ГДР и ФРГ, приезжавших за продуктами, которые в Чехословакии стоили тогда дешевле, чем в Германии. Усти-над-Лабем снабжался очень хорошо, даже лучше, чем Прага, и, конечно, был там превосходный книжный магазин.

А еще – универсам, с таким изобилием продуктов, о каком нам в Ленинграде не приходилось и мечтать. В те годы даже лучшие наши гастрономы предлагали максимум четыре-пять сортов колбасы и сыра, причем это считалось великим счастьем, ведь в других городах и того не имелось. Здесь же колбас в универсаме было как на показательной выставке: вареные, полукопченые и сырокопченые, да еще вдобавок ветчина, буженина и сосиски всяких видов. Мы с Юрием буквально объедались этими колбасами, такими свежими, будто их час назад привезли из колбасного цеха. Однажды я сказал Милану, что мы в полном восторге от чешской колбасы и от того, что на прилавках здесь ее лежит сортов сорок. Милан вздохнул и показал в сторону границы: «У нас сорок сортов колбасы, а у них – сорок сортов моркови». Думаю, он имел в виду все же не ГДР, а ФРГ; кстати, через пару лет я лично убедился, что с морковкой там действительно все в порядке, даже такая есть, что по вкусу от ананаса не отличишь. Теперь у нас в Петербурге изобилие колбас, а вот с морковкой по-прежнему напряженно, сортов всего два: мытая и немытая. Так что в продовольственной сфере нам еще есть к чему стремиться.

Пока мы трудились в Усти-над-Лабем, внедряя свои программы и восхищаясь колбасой, прошел слух о каких-то беспорядках в Праге. Об этом нам сообщил Милан, а затем и другие чешские коллеги – но тихо, даже не вполголоса, а совсем шепотом. В столице творилось что-то непонятное: на русский бунт с топорами и «красным петухом» не похоже, однако народ возмутился и стал раскачивать партийную вертикаль. Топоров и «петухов» я не ждал, это не пражская традиция, однако допускал, что сгоряча могли кого-нибудь выкинуть из окна, поддержав славу предков. Помню, как весь городок замер: люди не понимали, что происходит в стране.

Мы вернулись в Прагу 25 ноября и поселились в ведомственной гостинице, где жили советские специалисты. Виктор, приехавший за нами на машине в Усти-над-Лабем, ничего определенного не знал и мог только сообщить, что в Праге идут студенческие демонстрации: беспорядков вроде бы нет, но на улицы выходить нельзя. Так распорядился наш посол: все советские граждане обязаны сидеть в гостиницах и, по возможности побыстрее, убраться из Праги. Перебоев с авиасообщением не ожидалось, и уже на следующий день, в воскресенье 26 ноября, нам предстояло улететь домой. С тем Виктор нас и оставил, пообещав, что завтра посадит в самолет.

Был уже вечер, и мы с Юрием, утомившись после поездки, перекусили и легли спать. Проснулись рано и стали размышлять: начальник нам посол или нет. Решили, что не начальник; в любом случае, мы свободные люди, и не дело всяких послов указывать, где нам сидеть и чем заниматься. Самолет ожидался ближе к вечеру, почти весь день был свободным, и хотя ситуация в Праге по-прежнему оставалась для нас неясной, мы понимали, что здесь происходит нечто историческое. Мы не были любопытствующими юнцами, обоим уже порядком за сорок, и жизненный опыт подсказывал: что бы здесь ни случилось, дома нам правды не скажут, соврут. Правду могли поведать только собственные глаза и уши.

Мы покинули гостиницу и отправились, словно по какому-то наитию, на Вацлавскую площадь. Если в Праге что-то происходило, это «что-то» могло твориться лишь на Вацлавской площади, в эпицентре множества других событий, более ранних, но столь же важных и решающих для Чехии и Праги.

Не помню, как мы туда попали, ехали на метро или шли пешком. Но зато сохранилось ясное воспоминание о безбрежном человеческом море, затопившем площадь: там собрались десятки тысяч людей, молодые и зрелого возраста, юноши и девушки, мужчины, женщины, дети. Владо впоследствии рассказал мне, что он тоже там был в этот день и, возможно, находился рядом со мной или где-то неподалеку, но тогда мы еще не знали друг друга. Впрочем, при таком скоплении народа и знакомым встретиться нелегко.

Эта огромная толпа стояла спокойно: никто не бил стекла в роскошных ресторанах, не переворачивал автомобили, не орал, не грозил кулаками – наоборот, люди улыбались. Потом я узнал, что ту революцию назвали «бархатной», но для меня она навсегда останется «революцией с улыбкой», ибо улыбка, а не звериный оскал был ее лицом. Выступали какие-то люди, их голоса гремели над площадью, и я, не понимавший чешской речи, думал: если бы все революции были такими! Без пены у рта и выкаченных глаз, без пулеметов и трупов на улицах… В тысячелетней Праге, где недовольных в былые времена чуть ли не повсюду пытали и казнили, где люди отчаянно дрались и выбрасывали друг друга из окон, свершалось чудо: народ миром свергал неугодную власть. Это было очень не по-нашему, не по-русски, но до чего же это было хорошо и правильно!

Впоследствии я, разумеется, узнал, как разворачивались события «бархатной» революции 1989 года. Вот ее краткая летопись:

17 ноября – в Праге прошла массовая студенческая демонстрация;

18 ноября – новая демонстрация, к студентам присоединилась интеллигенция;

24 ноября – ушло в отставку руководство компартии Чехословакии;

26 ноября – состоялся грандиозный митинг в центре города, а затем – снова демонстрация, марш победителей.

Но вернемся к моим личным воспоминаниям о том историческом дне.

Толпа всколыхнулась и потекла; кончился митинг, началась демонстрация. Надо заметить, что в подобных делах мы с Юрием были крупные специалисты: хочешь не хочешь, а демонстрировать приходилось дважды в год, на 7 ноября и 1 мая; в любую погоду нам предстояло дотащиться до Дворцовой площади и, услышав, что народ и партия едины, выкрикнуть «ура». Но здесь, в Праге, шествие было совсем другим: не демонстрацией из-под палки, а чем-то вроде народного гуляния. Мы пристали к группе студентов, прошли с ними до набережной, а потом вдоль реки; и снова люди вокруг нас улыбались, пели, переговаривались, и, слыша нашу русскую речь, никто не сказал нам плохого слова, никто не бросил в нашу сторону мрачный взгляд. Нам совали в руки флажки и воздушные шарики; студенты, окружавшие нас, понимали русский, и я рассказывал им о Праге шестьдесят седьмого года, когда я уже ходил тут, по этим площадям и улицам, а они еще не родились. У них были такие светлые, такие открытые лица…

И вспомнилась мне еще одна легенда, пророчество из «Старых чешских сказаний»:

«Темным лесом покрыта гора Бланик, угрюмо смотрит она на дикий заброшенный край, на бесплодные холмы и равнины. Часто люди бросают взгляд на ее вершину: если Бланик окутан тучами, быть непогоде, а когда синеет гора в ясном небе, жди ветра. На вершине Бланика, в тени буков, елей и сосен, можно увидеть полуразрушенную каменную ограду. Она заросла мхом и кустарником, и нет уже и в помине стен деревянного замка, который она окружала. Под той оградой дремлют в глубине горы рыцари, воины Святого Вацлава. Спят они и ждут своего часа, ждут, когда понадобится их помощь и призовут их на битву. Под скалами на восточном склоне Бланика есть место, напоминающее по форме изломанную дугу – там вход внутрь горы, там же находится и родник. Родниковой водой поят бланицкие рыцари своих коней, когда наступает ночь, и после восхода луны спускаются они вниз, на луг, что раскинулся среди леса у подножия Бланика. В такие ночи слышны по округе глухой шум, рокот барабанов и звуки боевых рожков. К утру разом все стихает, рыцари и кони исчезают в таинственном чреве горы, и только следы копыт напоминают о ночном кружении всадников на лугу.

Уже не один человек заблудился в тех пещерах, где спят воины Святого Вацлава. Как-то раз отправилась одна девушка косить траву у подножия Бланика, и вдруг, откуда ни возьмись, возник перед нею рыцарь. Попросил он девицу пойти с ним, чтобы прибраться в горе. Девушка не испугалась, пошла, благо ворота в гору были открыты. Стала она разглядывать скальные своды и мощные столбы, на которых висела конская сбруя. Тишина в пещере царила необычайная, точно в храме, все пронизывал таинственный желтоватый свет, у стен и кормушек стояли оседланные кони, а за каменными столами, низко склонив головы, так что девушка не выдела их лица, расположились рыцари. Они спали. И кони спали тоже: не шелохнулись они, ни один не стукнул копытом, не взмахнул хвостом. Девушка быстро сделала свою работу – подмела, прибралась. Но и теперь никто не встал, никто с ней не заговорил, никто не проснулся. Ушла она восвояси тем же путем, каким попала внутрь горы.

И еще был случай: позвал неведомый рыцарь кузнеца на гору, чтобы тот подковал ему коня. Кузнец согласился, сделал свою работу и получил за труд полный мешок сора. Рассердился кузнец, вытряс сор из мешка прямо под горой, а вернувшись домой, узнал, что родные его уже оплакали, потому что прошел целый год, как он пропал без следа. Рассказал кузнец, что с ним приключилось, стал мешок перетряхивать, и выпали из него три дуката. Тут он понял, что дал маху, помчался обратно к Бланику, на то самое место, где сор выбросил, а там уже ни мусора, ни дукатов.

И еще с пастухом была история: пошел он искать потерявшуюся овцу да заблудился сам у Бланика и попал на год в гору. Был и другой юноша, который, как тот пастух, тоже целый год пробыл в горе, и никто о том даже не догадывался.

Только все эти истории случились давным-давно…

А теперь заперт Бланик. В пустынной местности, в уединенном краю, угрюмо высится он, словно давит на него бремя тяжких дум всех тех, кто дремлет в его глубинах. Крепко спит воинство Святого Вацлава, и еще не пришло ему время проснуться. Настанет оно в час страшной опасности, когда нападут враги, и будет их так много, что всю Чешскую землю смогут они унести на копытах своих коней. Будут сражаться чехи против могучего врага, а в самую тяжкую минуту разверзнется Бланик, и рыцари в боевом снаряжении хлынут наверх из горы, и поведет их сам Святой Вацлав на белом коне. И возле Праги случится последний жестокий бой. Страшной и яростной станет та битва, кровь потечет рекой от Страгова до самого Карлова моста, и Святой Вацлав погонит прочь иноземцев и всех врагов с родной земли. И тогда наступят мир и покой в Чехии, и отдохнет она от войн и страданий».

Сейчас бланицкие рыцари шли рядом со мной. И пусть не носили они доспехов, не держали в руках щиты и копья, не висели на их поясах клинки, но, несомненно, эти парни и девушки были воинством Святого Вацлава. Пусть не в яростной кровавой битве отвоевали они свою страну, но все-таки сделали это, совершили революцию мирным путем. Пророчество сбылось не полностью, да это и к лучшему! Есть бланицкие рыцари, есть Святой Вацлав – вон, парит над площадью на своем коне! – а вот жестокого сражения не случилось. К счастью! Нужно ли, чтобы кровь текла рекой от Страгова до Карлова моста?.. Ни к чему такие ужасы, думал я, пусть останутся они в мрачном Средневековье. Пусть останутся они в прошлом, а в Чехии наступят мир и покой.

Я шел в колонне юных бланицких рыцарей. И мне снова было двадцать лет.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю