Текст книги "Тринадцатый караван"
Автор книги: Михаил Лоскутов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)
Геолог доставал свою записную книжку с какой-то особой нумерацией, где были занесены всевозможные справки, факты, выписки.
Мне уже было известно, что о Каракумах обычно говорят много вздора. Сведения часто неправильные, факты встают в искаженном и преувеличенном виде.
Так, например, утверждают, что западнее Серных Бугров в пустыне есть река Узбой, на которой стоят аулы и растут сады; что за Каракумами, на плато Устюрт, живут неизвестные племена, и тому подобное.
Все это совершенно не соответствует действительности.
Рассказы у географической картыНа географических картах Средней Азии пустыни рисуют желтой краской, а орошаемые земли оазисов – зеленой. На этих картах желтого цвета раз в тридцать больше, чем зеленого. На землях, показанных на картах желтым цветом, растет очень редкий кустарник и бродят пески. Города Ашхабад, Мерв, Чарджуй лежат на узких зеленых пятнышках среди желтого моря. Туркменская республика находится в пустыне!
В шестнадцатом столетии реку Амударью протягивали в Каспийское море, Каспийское море неизвестно где начиналось, и вообще южнее Оренбурга было много пустых мест. Но из этих пустых мест приезжали на оренбургский базар люди с черными бородами и длинными головами, в полосатых халатах и в бараньих шапках. Они продавали текинские ковры, кожу, баранью шерсть, шелка, щербет и опиум. Потом несколько месяцев ехали на верблюдах через пустыню к себе домой, в Хивинское ханство. Часто они похищали русских купцов и увозили в рабство. Хивинское же ханство – оазис у Аральского моря. Южнее – Каракумы, что значит Черные пески, северо-восточнее – Кызылкумы, что значит Красные пески, на западе плато Устюрт.
Хива и пустыни лежат на пути к Индии. Туда давно стремились проникнуть русские цари-завоеватели. Но так как и англичане интересовались Индией, то они пытались загородить дорогу России через пустыни Азии.
В свое время Павел I «подарил» Индию и Хиву казакам. Перед этим он с На полеоном хотел идти на Индию, но предприятие оказалось слишком сложным.
Казаки отказались от подарка: они очень хорошо знали ему цену.
В 1605 году, почти за два столетия до Павла, тысяча яицких казаков отправились в пустое место, чтобы напасть на Хиву. Месяц они шли по голым пескам и съели всю пищу. Потом они решили повернуть назад, но у них не хватило воды. Казаки начали пить кровь лошадей. Из тысячи казаков ни один не вернулся обратно.
Английские купцы и военные с давних пор вынюхивали воздух среднеазиатских пустынь. Когда русские сквозь пески и неизвестность проникли в оазис Мерв, то там на базаре уже сидел на рундуке толстый лысый человек в чалме и халате, сидел и весело торговал кишмишом и сушеными дынями. Звался он армянским купцом Ибрагимса-абом, а на самом деле был капитаном английской армии. Но об этом после.
– Поедем сегодня в Геок-Тепе,– сказал однажды геолог.– Вы не были еще в Геок-Тепе? Стыдно! Геок-Тепе – это туркменская история. Я вам покажу крепость. Мы пробудем там два дня, пока я найму верблюдов и проводников.
Геок-Тепе – станция по пути к Красноводску. Случай побывать в Геок-Тепе в сопровождении такого знатока истории я решил использовать.
Ехали мы, так же как и в Ашхабад, по бывшей Закаспийской железной дороге. В перерывах между городами-оазисами поезд шел через пустыню. Она врывалась в окна, была ослепительна, как море. Проводники закрывали окна и сметали с полок песок.
Всего лишь пятьдесят лет назад не существовало этой дороги. Это было время «белого генерала» Скобелева, пироксилиновых ракет, первых конных паровозов в пустыне, всемирной газетной шумихи.
Вот выписка из записной книжки геолога. Часть историческая. Раздел «Генералы в пустыне». Факты, справки, старые книги, газетные вырезки.
«Кавказ и Меркурий» – пароходное общество, перевозившее в то время из Баку на тот берег Каспийского моря необычайные грузы. На совершенно пустынном берегу выгружали солдат в белых полотняных рубашках, мортиры, двести тысяч порций консервов «щи-каша», десять тысяч лимонов, керосиновые фонари, скипидарные распылители.
Все это спешно отправлялось в пески.
«Азиата нужно бить по воображению» – одно из любимых выражений генерала Скобелева. Ночью он приказывал разжигать распылители, ракеты, факелы, старинные электрические фонари Яблочкова. Пушки брались такие, которые давали побольше огня, дыма и грохота.
Генерал Скобелев держал себя великим человеком, любил важные и красивые позы. Ездил он всегда в белой папахе, бурке и на белой лошади. Всю армию он одел в парусину, тоже белую. Это был очень хитрый расчет, который никто тогда не разгадал. Дело в том, что по белой мишени гораздо труднее целиться среди белых такыров и желтоватых песков. Люди же, одетые в черное, могли бы явиться прекрасной мишенью.
Скобелев был белым яблоком. Адъютанты, ездившие по бокам, были черным кругом. У Скобелева очень часто менялись адъютанты. Они все были убиты туркменскими стрелками, метившимися в Скобелева.
Итак, строилась Закаспийская дорога.
С парохода были выгружены два рутьера – особых паровика, работающих на жидком топливе. К ним прицепили вагоны, и они пошли без всяких рельсов, по песку. Их называли огнедышащими колесницами. Они начали Закаспийскую дорогу. Но прошли эти паровики немного – тут же застряли в песке, и их не могли вытащить. Тогда стали по песку прокладывать рельсы, и лошади возили вагоны по этим рельсам.
Дорогу прокладывали, воюя с туркменами и с пустыней.
Туркмены налетали из-за барханов и расстреливали строителей. Ветер засыпал рельсы песком.
Весь мир следил за горсточкой людей, прокладывавших дорогу в закаспийской глуши. Когда в глубине страны обессиленные люди встретили невероятное сопротивление песков, кто-то предложил проект: всю дорогу, несколько сот верст от Ашхабада до Мерва, закрыть искусственным туннелем. И до наших дней пески еще не помирились с железной дорогой, они пытаются ее засыпать и погрести под собою...
Про многие дороги обычно говорят, что они построены на костях. Тех костей, которые легли на закаспийские линии, никто еще не сосчитал. Это кости русских солдат и туркменских пастухов. Одной только цингой, и только за два года, болело четыре тысячи строителей-солдат. Выздоровело из них, по официальным отчетам, тысяча.
О туркменах не говорили отчеты.
В далеком Петербурге имя Скобелева гремело в свете. Он был любимцем женщин и художников.
Мы поднялись на стены старинной крепости. В городе зажигались огни. Старый туркмен Кият-Мурад, заведующий геоктепинской красной чайханой № 4, постучал палкой по растрескавшемуся валу. Куски засохшей глины полетели в расщелины. С развалин еще не была видна зелень Геок-Тепе и желтизна песков.
– Здесь был Денгиль-Тепе – Горка совета,– сказал Мурад.– Геок-Тепе – это неправильно. Геок – это весь оазис.– Он провел палкой по воздуху.– Шесть дней и шесть ночей продолжался бой. Воздух был черным и земля красной. Крепость была разрушена... Ее построили очень-очень давно, еще во время Огуз-хана.
Старик многое, конечно, преувеличивал. Геоктепинская крепость имеет совсем иную историю.
Едва ли земля была красной, но бой действительно шел много дней и много ночей. Небо было черным.
Мортиры и керосиновые фонари работали непрерывно. Пироксилиновые ракеты жгли далеко в окрестностях кибитки мирных жителей.
У подступов к Геок-Тепе было сооружено несколько укрепленных линий. Поселки из землянок и палаток тянулись на барханы.
Солдаты варили щи, копали рвы, иногда охотились на туркмен. Конные вагоны и паровики привозили из Красноводска солдат, наблюдателей и маркитантов. Маркитанты втридорога продавали солдатам гнилые пряники, губные гармошки и спирт. Пиво стоило пять рублей бутылка. У походных Кабаков плясали толпы. За околицами поселков дымилась большая и однообразная пустыня.
Это было в восьмидесятых годах прошлого столетия.
Вечером на четвертом редуте горнисты проиграли зорю. Офицеры отправились в штабную палатку играть в карты. Ночь наступила почти без сумерек. Неожиданно, чертыхаясь и натыкаясь на рвы и обозные колеса, пробежали люди. Тревога докатилась до землянки Скобелева. В нее вошел бледный полковник Мечников с рукой у козырька:
– У западной заставы задержан неизвестный человек. Он пришел из песков. У нас никто его не знает.
Последние рутьеры давно ушли к Красноводску. На окраине лагеря крайний сторожевой пикет составил ружья в козлы. Солдаты легли отдыхать у палатки.
Солдаты говорили о России и смотрели на пустыню с опаской, как будто оттуда должны были прийти чудовища.
Вдруг перед ними на линии дороги появился человек в фетровой шляпе, с большим чемоданом в руке, с трубкой и в туркменском халате. Он ехал по шпалам верхом на персидском осле. Он пел песню и бил осла по шее длинным полевым биноклем.
Солдаты с перепугу ахнули в него из пяти винтовок.
Человек упал с осла и встал, ругаясь на плохом русском языке:
– Проклятье! Вы так можете испугать моего осла...
Выслушав рассказ обо всем этом, Скобелев взглянул на Чечникова:
– Вы знаете, полковник, о чем я думаю? Если это он, то... лучше бы нам встретить целую дивизию туркменцев.
– Именно о том же, ваше превосходительство, и я думаю. Я не понимаю, зачем эти мерзавцы здесь шляются?! Они вынюхивают воздух, как ищейки. Они знают, что мы их ненавидим, но они нахальны безмерно, ваше превосходительство. Когда я участвовал в хивинском походе, у нас тоже был один такой господин. Тот самый мистер Мак-Гахан, который написал книжку «Военные действия на Оксусе и падение Хивы». Мы высадились на Мангышлакском полуострове и собирались уже двигаться в пустыню, когда к нам в штаб приехал этот мистер. Наш генерал был насчет их решительных правил и потому наотрез запретил ему ехать с нами. «Как так? – кричал тот.– Вы не хотите, чтобы о событиях знала Европа? – «Насчет Европы у нас позаботится немецкий корреспондент поручик Штумм,– отвечает генерал.– Путешествие по пескам я нахожу вредным для вашего здоровья...»
– Ну, и?..– перебил его Скобелев нетерпеливо.
– Ну, и... и мы пришли на колодцы Турт-Адам без Гахана. Шли мы три недели по пустыне. И потом пришли на не ведомые никому дотоле колодцы. И на не ведомых дотоле колодцах нас ожидал английский корреспондент мистер Мак-Гахан, от скуки забавлявшийся охотой на пустынную антилопу.
– Я бы их вешал,– сказал Скобелев коротко.
В это время за порогом раздался шум, ругань конвойных, и в двери ввели человека, размахивавшего чемоданом.
– Очшень рад! —кричал он.– О'Доннован, честь имею... Представитель британской прессы.
– Наш штаб,– сказал Скобелев, вставая и закусывая ус,– наш штаб счастлив... в вашем лице... великую нацию.– Вежливо улыбнулся и пододвинул табурет.
Английский премьер-министр Веллингтон в газетах расхваливал русскую армию и писал о ее героических подвигах в Туркестане.
Через моря он протягивал русскому царю дружественную руку. Одновременно он посылал в Туркестан офицеров Бутлера и Непира с приказом поднять в песках восстание туркмен против русских.
С начала прошлого столетия города Средней Азии начали наводняться подозрительными странниками, фальшивыми дервишами и миссионерами.
Даже в русском Оренбурге сидели английские миссионеры Бернс, Аббос, Шекспир и другие. И Лондону не хуже, чем Петербургу, были известны запахи, цвет и цены кавказской нефти и туркестанского хлопка.
Утром О'Доннован лазил по окрестностям и в бинокль рассматривал стены Геок-Тепе. Боевые действия не начинались. Все, что нужно, было уже записано.
Днем О'Доннован пил английский коньяк, а к вечеру кончал туркменской бузой. Он был веселым человеком, да к тому же пили в лагере все.
Однажды вечером полковник Мечников пришел к Скобелеву сияющий:
– Мы имеем великолепный повод... Полное изъятие корреспондента без нарушения международной вежливости.
В официальных материалах говорилось, что О'Доннован напился пьяным, разделся голым и в таком виде плясал и буйствовал возле походного кабака. Корреспондента связали и тотчас же отправили в Красноводск.
О'Доннован очнулся на пароходе, идущем по Каспийскому морю в Баку. Он потребовал, чтобы пароход вернулся обратно. Капитан вежливо улыбался и молчал.
За кормой уходил вдаль желтый берег пустынной страны.
Полковник Мечников долго еще нервничал и помнил о корреспондентах. Допрашивая пленных туркмен, он всегда искал среди них разговаривающих по-английски.
В битве у Геок-Тепе ему участвовать не пришлось. Туркмены оказались сильнее, чем все думали. Осада затянулась. Полковника послали к красноводской бухте за транспортом сухарей и противоцинготных лимонов. Когда он возвращался, на востоке горело зарево.
– У Геок началось! – воскликнул какой-то офицер. Все бросились на холм и молча смотрели на клубы коричневого дыма. Оазис горел в дыму и грохоте. Мечников обернулся и вздрогнул... Недалеко в толпе стоял О'Доннован в костюме русского офицера и в бинокль смотрел на зарево.
– Олл-райт! Салам алейкум! – кивнул он полковнику.– Теперь мы можем разговаривать честно. Хлопок стоит хорошего зарева. Это сделано чисто.
О'Доннована схватили и отправили на Запад. Русские шли на Восток.
Если бы много времени спустя полковник был при взятии Мервского оазиса, он узнал бы в местном купце Ибрагим-саабе английского корреспондента О'Доннована.
Зарево было сделано чисто. Штурм Геок-Тепе был кровопролитным для обеих сторон. Туркмены сражались как львы, и об этом до сих пор поют песни. Но пушки победили...
Генерал Скобелев взошел на глиняную стену. Крепость догорала и дымилась, как брошенный путниками костер в пустыне. Вдруг генерал вздрогнул. Взгляд его упал на глиняную стену. Там чем-то, наверно палкой, было начертано по-английски: «Двенадцать, 47-С...» Потом еще какие-то формулы, и, говорят, еще будто в конце было приписано: «До свиданья».
Генерал испугался. Он не любил англичан, тем более таинственных.
Однако в английской надписи не было ничего таинственного. Теперь уже доподлинно известно, что крепость Геок-Тепе строил для туркмен, против русских, английский инженер Ботлер.
Заброшенные и потерявшие форму валы проросли травой и репейником, белая коза путешествовала по остаткам стены.
Ещё несколько исторических рассказовСтранные легенды встречаются в пустыне. Если старые туркмены Центральных Каракумов, рассказывая тайны песков, перечисляя старинных ханов и родственников дьявола, покажут в качестве реликвии рыжие подтяжки или стоптанный штиблет с остатками шнурков, не нужно удивляться. Это остатки последней легенды пустыни. Она же была ее первой основательной деловой прозой.
Вот человек, который был некоторое время хозяином собственного государства в песках. Он оставил в истории след самой забавной неопределенности. Среди первых путешественников и пионеров пустыни этот человек занимает своеобразное место, точно бакалейный лавочник среди ученых.
Он ворвался в историю Каракумов в длинном сюртуке одесских коммерсантов и исчез, как комета, создав за собою хвост канцелярской переписки. И к науке он имел лишь поверхностное отношение. Нас он интересует как необходимый этап в повести о Серных Буграх. До сих пор еще на холмах Кырк-Джульба – Сорок Бугров – кочевники рассказывают о неизвестных людях, ковырявшихся когда-то здесь, и можно видеть странные ржавые предметы, полузасыпанные песком.
В один ясный день 1881 года в область песков вошел караван верблюдов. Он нес офицера колониальных русских войск поручика Калитина, отряд солдат в белых рубашках, несколько бочек воды, сухари в мешках и ряд второстепенных предметов.
Верблюды шли тихим шагом, белые кители блестели под неистовым солнцем, поручик Калитин с трепетом смотрел на открывавшуюся перед ним страну. Пески и пески лежали по обе стороны поручика. До него только один ученый-европеец – Вамбери – проник в этот непонятный край, причем сообщил о нем очень мало приятного. Это была страна, неизвестная начальству.
Древнегреческий историк Геродот указывал, что здесь живут массагеты; они убивают своих стариков и съедают. Но, конечно, административная деятельность краевых властей не могла строиться на сообщениях древнегреческих авторов. Поэтому было приказано поручику Калитину елико возможно привести это место географической карты хотя бы в относительный порядок.
Офицеры вообще занимали в истории Каракумов странно значительное место. Так, из имевших отношение к Серным Буграм можно насчитать до десятка капитанов в отставке, генерал-майоров и поручиков. Но поручик Калитин сыграл совсем особую роль, не столько как поручик, сколько как серьезный исследователь. Горсточке колумбов на верблюдах приходилось удивляться с утра до вечера.
Сухопутные маленькие крокодилы – вараны – бегали по барханам. Они тоже удивлялись, так как раньше никогда не видели русских войск. Иногда экспедиция встречала кочевых людей, которые назывались туркменами. Почерневшие в пустыне, они пасли верблюдов и овец на жидкой растительности песков.
Змеи шипели под ногами верблюдов и расползались в разные стороны.
Так шла экспедиция дни и ночи. Когда люди подходили уже к самой середине песков, перед ними открылись разбросанные вдалеке остроконечные холмы. Здесь исследователи увидели туркмен, выкапывавших желтые камни.
Поручик поднял один камень и понюхал: камень пах спичками и порохом.
Бугры были начинены серой, мыльным камнем и пестрыми глинами. С тех пор они вошли в географию.
С того дня, как поручик поднял с земли желтый камень, запах Серных Бугров начал распространяться из Центральных Каракумов по всему миру.
Добрая дюжина отчаянных предпринимателей бродила вокруг песков, как шакалы. Здесь были поручики, инженеры и присяжные поверенные. Они подавали в отставку, покупали верблюдов, делали массу глупостей, обивая пороги канцелярий. Дюжина опытных носов втягивала в себя воздух. Бугры пахли не только серой. Бугры пахли большими деньгами. Люди не выдерживали и подавали заявки в центральные местные канцелярии.
Здесь разворачивается Файвишевич, человек-сюжет, комета в сюртуке.
– Покупаю Бугры. Почем? – сказал он в канцелярии.
– Непродажные, – ответили ему.
– Ну, тогда заберите их себе,– сказал он небрежно. И поехал в Каракумы.
Он подъехал к Буграм на верблюде, с зонтиком. От одного этого могло покачнуться все величие песков.
Человек в подтяжках сидел высоко на верблюде, перекинув через руку длинный местечковый сюртук, и в другой руке держал зонтик. Он качал головой и говорил Льву Рейцигу, своему помощнику:
– Ты видел? Хотел бы знать, кто так разбрасывается песком?
Горы чайников свисали с верблюдов. Дополнял картину необъятный клетчатый саквояж комиссионера. Несомненно, сейчас же после этого и начали умирать восточные тайны.
Файвишевич подъехал к Буграм, осмотрел их со всех сторон, постучал о камень зонтиком и сказал спутникам:
– Ничего себе. Сто процентов.
– Инженер Коншин говорит: сорок процентов,– вежливо напомнил ему помощник.
– Что сорок? Камень содержит серы? Возьмите серу себе. Я говорю: сто процентов прибыли.
И уехал в Ашхабад.
Вот какие люди в Ашхабаде! Они готовы любую мелочь тянуть и тянуть без конца. А здесь ждать просто некогда.
– Я не могу ждать,– сказал Файвишевич сухому человеку в золотых пуговицах.
– Кто вас просит ждать? Вам в заявке на Бугры отказано. Во-первых, потому, что вы еврей и вообще не имеете права жить в этой области. Во-вторых, участки отведены инженеру Коншину.
Тогда Файвишевич подумал немного и подал заявление о том, что Коншин передал участки ему. Коншина вызвали и узнали, что он никому и никогда участки не передавал.
– Не передавал?! – искренне удивился Файвишевич.– Вот как? Ну и что же, пусть он их держит у себя!
И опять помчался в Каракумы.
День и ночь сухопутные крокодилы выбегали из-под ног. День и ночь качались верблюды над песком. У Серных Бугров появились рабочие. Они вырыли землянки, вскрыли два бугра и выбирали желтый камень прямо сверху, как колют сахарную голову. От сырости и ветра сера теряла свое качество. Но Файвишевич расцветал. От этого Коншин поворачивался в постели у себя в городе. У него под подушкой лежала заявка, но между подушкой и Серными Буграми простиралась пустыня, двести пятьдесят верст ужаса, и, чтобы их преодолеть, требовались громадные труды, подготовка, время, деньги.
А в центре песков, на гребнях Бугров, крепко поселилась черная фигура предприимчивого и для пустыни странного человека. Он, как коршун, носился над Буграми в черном сюртуке и с большим зонтиком.
Кочевники видели, как по вечерам в палатке, сняв сюртук, он зажигал свечку и замусоленным карандашом делал таинственные подсчеты на бумаге. В уши ему дули ветры, и пески рассказывали свою тысячелетнюю сказку.
Это был оптимист. Кочевники привозили ему рыбу с Амударьи. Аккуратно он писал письма на далекую родину.
«Я живу ничего себе,– писал он.– Много ли человеку нужно? Здесь неплохой климат. Немножко скучно: пески и нет ни одного полицейского...»
Начальство издало приказ: Файвишевичу прекратить работы. От этого Файвишевич даже поморщился: зачем начальство расстраивается? В ответ он послал просьбу снизить ему железнодорожный тариф на перевозку серы. Невозможно перевозить серу честному человеку.
Генералы были ошеломлены. Разве можно, чтобы в подведомственной им пустыне, в песках, подвластных государю императору, один человек разводил такую анархию?! Это волнение, это бунт в песках!
– Пресечь! – сказали они и послали предписание задержать Файвишевича.
Потом послали еще предписание. Все они аккуратно возвращались с мудрой надписью: «За нерозыском». С большим успехом можно посылать повестки на луну, чем на Серные Бугры. Доставить их Файвишевичу было некому. В пустыне не было даже квартальных надзирателей.
Ахалтекинские начальники сообщали по восходящей линии: «Файвишевич появляется в Ашхабаде, как метеор, обделывает свои дела и, как метеор, исчезает».
Даже больше того: Файвишевич вдруг появляется в одной из канцелярий и неизвестным чудом добивается разрешения на вывоз трехсот тысяч пудов серы; трехсот тысяч пудов, правда, далеко еще нет. Что значит нет? Будет.
Тем временем русской армии отставной штабс-капитан Алфераки получает право на участки. Здесь опять начинаются офицеры.
К Серным Буграм посылается классный топограф Шатилов для отвода участка. Сопутствуемый пожеланиями и бумагой командующего войсками, он разыскивает колодцы Шиих и поднимается на бугор. Архивные записи об этом событии уже пожелтели от старости.
«Подошел к нам управляющий Файвишевича, отставной капитан Романскевич, с несколькими рабочими и предложил внушительно (!) убраться с бугра немедленно, так как г. Файвишевич отдал, говорит, приказ никого не допущать до горы. Несмотря ни на какие наши увещевания и просьбы, капитан оставался непреклонен, и дело принимало для нас дурные обороты...
Пытки, устроенные для нас г. Файвишевичем, однако, этим не кончились. Как известно, единственный имеющийся там колодец – Шиих, из которого все берут воду, не исключая даже и караванов, следующих в Хиву; почему-то нам было отказано в воде... Так как этот вопрос был посерьезнее столкновения с капитаном на горе Дарваз, то мы употребили все меры для добытия воды...»
Но это были уже последние судороги Файвишевича. После этого метеор начал закатываться.
Он ушел за барханы, продав напоследок Бугры за шесть тысяч рублей некоему Ахвердову. Только офицеры почти ничего не сделали, и с той поры Бугры опустели на многие десятилетия.
Еще раз метеор мелькнул в Ашхабаде вскоре после продажи Бугров; Файвишевич заключил большие договоры, как якобы единственный хозяин участков. Может быть, он договаривался о продаже всех Каракумов? Только кому это здесь было нужно?
Песок и унылые горизонты, ветры гуляют на просторе, да ящерицы кувыркаются вдали. Разве что торговать легендами...
Ветер... Песок... Ослепительные сугробы. Тишина.
Едва заметные следы жизни бороздят песчаную зыбь.
Человек тяжело ступает пяткой, оставляя глубокий след. Верблюд ходит легче... Ящерица бежит по песку легко, на цыпочках, точно балерина.
Спросите у кочевника: разве что-нибудь может не иметь следов? Чепуха! Это даже смешно. След – вот великая сила в мире песков. Кочевник Каракумов не может себе представить что-либо на свете, что не имело бы следа. Это все равно что не иметь тени, не иметь ног, ничего не иметь. След в песках – это карта и компас, ключ и история, проводник и всё на свете.
Пески сделали пустыню малолюдной. Но те же пески дают возможность жить в пустыне. Песок – это большое, рассыпающееся под ногами зеркало пустыни.
Жизнь отражается на песке. Бросайся она вправо, влево, назад, убегай от собственной тени, но за ней сейчас же побегут треугольные следы жука, маленькие отпечатки заячьих лапок и тяжелые – ступней верблюда. Вся жизнь большой желтой страны видна на песке.
Все большие и маленькие трагедии пустыни регистрируются здесь. И только один ветер иногда вдруг спутает все карты в один миг и очистит скатерть для новой игры.
Но ветер не сметет большой верблюжьей тропы, пересекающей пески через Иербент и Сорок Бугров.
Опытный караванщик всегда отыщет остатки следов – если не внизу, то вверху. Есть еще на небе звезды. Они не качаются от ветра, и их не засыпает песком.
Путь по звездам и путь по пескам – так родились две тысячелетние науки пустынных стран.
Караванщик знает, что есть еще одно, последнее средство. Караванщик берет свои белые штаны и отрывает от них узкие ленточки. Всюду узкие тряпочки белеют на пути: то предшественники указывали дорогу. Эти тряпочки валяются в ямках, они привязаны к ветке саксаула, к палке, к остову мертвой черепахи. И если бы туркмен-кочевник мог привязывать тряпочки к звездам, то на них на всех давно бы болтались ленточки...
И вот что-то случилось над коричневым сыпучим миром. Остановились караваны. На большой тропе произошли в этом году серьезные события. Стоят верблюды и смущенно топчутся на месте. Молва полетела от колодца к колодцу. Люди стоят на тропе и, смотря под ноги, разводят руками. На верблюжьей тропе первый раз за столетия появился новый след.
Откуда он? В тысячелетие песков ворвался кто-то неведомый. Наверно, он огромный и с большими лапами. Он прошагал от границ песков до самых Сорока Бугров.
До сих пор все следы были известны наперечет. Зем-зем оставляет тонкопалые следики. Джейран, пустынная антилопа,– разделенные печати копытец. Навозный жук имеет тройной след. Но этот новый след не похож на все известные до сих пор две широких полосы протянулись по песку. На каждой полосе поперек отпечатаны палочки, как бы елкой. Можно подумать, что две невиданных размеров змеи ползли все время рядом, беседуя и держа между собой одну и ту же дистанцию.
Тогда еще никто из местных старожилов не знал, что лапы, оставившие след в елочку,– эти лапы сделаны из прочной и толстой резины марки «Красный треугольник». Автомобили «Рено-Сахара» провели крепкую зарубку через пески.
Вот как это началось. В 1925 году большой караван брел через пески, затерявшись в сотнях километров, в бесконечных кустах саксаула. Во главе каравана ехали пожилой ученый, неутомимый человек, и его помощник. Это были академик Ферсман и геолог, ныне тоже академик, Щербаков. Караван шел точно пьяный, дороги никому не были известны. Люди в автомобильных очках и с кожаными сумками мало полагались на рассказы стариков проводников. Они ориентировались по звездам, по компасу, по карте.
Караван шел к Серным Буграм, о которых, как и обо всей стране, имелись очень туманные сведения.
Караван шел, чтобы рассеять каракумский туман и добросовестно рассказать миру о Серных Буграх.
Караван нес радиоприемник, вертикальные круги для определения астрономических пунктов, деклинаторы, горные компасы, гипсотермометры, анероиды и другие научные инструменты. Термометры в ноябре в центре Каракумов отмечали 29 градусов тепла. Астрономические измерения и радиопеленгация позволили установить, что многие пункты стоят совсем не там, где их поставили на географических картах. Например, самые Серные Бугры отклонялись ровным счетом на 80 километров. Больше ста обнаруженных колодцев вообще были до сих пор неизвестны и нигде не отмечены.
Вечером на два бамбуковых шеста натягивали антенну, и радиоприемник принимал в пустыне сигналы с площади Карла Маркса в Ашхабаде и из Пулкова под Ленинградом, а также концерты из Москвы, Бордо и Науэна...
Иногда путешественники видели колодцы, вырытые на больших глиняных площадях – такырах. У колодцев жили туркмены-кочевники – неизвестные дотоле жители этой страны.
Когда караван становился на ночлег, Ферсман с Щербаковым обычно поднимались на ближайшую песчаную гряду и пытались как можно дальше разглядеть горизонт.
«Вокруг расстилалось,– вспоминает Ферсман,– безбрежное море песков, не тех голых песчаных дюн и барханов, которые рисуют на картинах, а море холмов, гряд и бугров, густо заросших кустами саксаула и песчаной акации; бесконечно вдаль уходили эти пески, как застывшие волны беспокойного моря, как прибрежная пена бурых валов. Яркою синею полосой высилась на юге длинная цепь Копет-дага...
Так шли мы день за днем, и похож был один день на другой, и похожи были вечера.
Наконец на десятый день с вершины песчаного увала мы увидели что-то новое: среди моря песков, далеко на горизонте, мы подметили какие-то отдельные остроконечные горы и скалы; нам, потерявшим все масштабы, казались громадными эти вершины, как бы рождавшиеся из сплошных песчаных волн; и еще дальше за ними какая-то песчаная полоска, едва различимая в бинокль,– это линия Заунгуз-ского плато, а перед ней таинственные Бугры, к которым мы стремимся...»
Необычный караван вышел к Буграм, содержащим серу. Потом караван ушел дальше на север, на Хиву, пересекши всю пустыню...
– Разрешите доложить вам, что пустыни нет,– заявил академик на заседании в Совнаркоме.
Собравшиеся с удивлением посмотрели на докладчика. Заседание происходило в светлой, уютной комнате, было тихо, слушатели напряженно следили за речью академика.
– Да, да, разрешите доложить, что край, который мы привыкли считать пустыней, на самом деле является населенной частью Туркмении. Мы ожидали там найти полное безлюдье, а встретили богатое население, скотоводов, со своеобразным бытом песчаного человека – «кумли». В песках живет свыше ста тысяч полукочевников. Правда, они разбросаны на огромном расстоянии, и, в то время как плотность населения в оазисах Туркмении – сто человек на один квадратный километр, в песках на квадратный километр приходится всего полчеловека. Эти люди привязаны к колодцам, у которых живут. Точное количество колодцев в Каракумах не подсчитано, но известно, что их больше двух тысяч. В Каракумах свыше трех миллионов голов скота – верблюдов, овец и коз. Мы считали, что Каракумы не нуждаются в нас – людях науки, культуры, в работниках хозяйства, медицины. Но там имеется население. Это люди, находящиеся в плену у местных богатеев – владельцев колодцев, в плену у знахарей, суеверия, темноты. Среди этих людей грамотных меньше одного процента. Они не знают о существовании Советской власти. Они нуждаются в советской работе, в хозяйственной и культурной помощи.
