Текст книги "Имя для сына"

Автор книги: Михаил Щукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Вот и сейчас Вера положила свою теплую со сна ладонь на его руку, и Андрей, не открывая глаз и еще видя то ли в мыслях, то ли в полусне сломанный цветок, еле слышно, чтобы не нарушить тишины, прошептал:

– Потом, не сейчас…

Она согласно кивнула и положила голову на его плечо.

«Если сапоги так напористо и зло пойдут по полю, тогда уже будет поздно», – повторял Андрей, когда шагал по тропинке, пересекающей широкий двор райбольницы, заросший лопухами и утыканный то там, то тут сухими прутиками – плодами прошлогодней озеленительной кампании. Шел Андрей к Савватееву. Сейчас, после памятных событий в редакции, которые многому его научили, Андрей уверился: единственный человек, кто лучше всего его поймет, – это Пыл Пылыч. И как только он, Андрей, мог подозревать того в трусости?!

Вот и высокое крыльцо двухэтажного здания райбольницы. В застиранной казенной пижаме, в больших, не по ноге, комнатных тапочках, с толстым журналом, скрученным в трубочку и сунутым под мышку, Савватеев был не только непохожим, но даже и каким-то чужим. Щеки у него обвисли, и резче, четче отпечатались многочисленные морщины. Только взгляд и седые волосы оставались прежними. От Пыл Пылыча не укрылось легкое замешательство Андрея, и он с присущей ему прямотой сказал:

– Ну, чего вылупился? Сам знаю, что страшон. Одно тешит – на вечерки не бегать, а Дарья теперь уж не бросит, сама отцвела.

– Как здоровье, Павел Павлович?

– Телепаю еще, как видишь… Другие заботы меня глушат, Андрюша. Пойдем хоть в садик спустимся, а то от запаха этого эскулаповского меня аж тошнит.

В больничном садике, где от высоких сосен, разомлевших под солнцем, густо пахло смолой, они отыскали старый расшатанный диван, воткнутый ножками в землю, и расположились на нем. Савватеев положил на колени журнал и стал его закручивать в обратную сторону, чтобы выпрямить. Андрей мельком глянул на руки Пыл Пылыча и еще раз пришел в замешательство – крепкие, всегда ухватистые руки с крупными, выступающими венами сейчас мелко, словно после тяжелой и непосильной работы, дрожали.

– Что новенького в редакции? Вчера номер принесли, снимки – одна мазня. Ни глаз, ни рожи. За типографией надо следить, им что – лишь бы отшлепать. Передай там Травникову. Пусть приглядит.

– Павел Павлович, а вы злы на него?

– На Травникова? Несчастный человек… единственное его счастье в том, что он этого не понимает. Из тех, кто никогда не полетит. Видел, как по осени домашние гусаки бегают? Орут, крыльями машут, а чуть пролетят – запал кончился. Не дано. Так и Травников. А Рябушкин, если уж с птицами сравнивать, ворон, сколько хочешь пролетит, чтобы падаль поклевать. За одно себя ругаю – слишком долго он тут задержался. Травникова подбил, тебя потихоньку отравляет. Так?

Андрей кивнул, вспомнив разговоры с Рябушкиным.

– Павел Павлович, а я ведь к вам за советом.

– Давай. Один ум хорошо, а два сапога – пара… шучу-шучу.

Андрей коротко, без эмоций рассказал о том, что он задумал: написать статью о Козырине. Рассказать о нем как о социальном типе, вывернуть его наизнанку. Не об отдельных недостатках в работе вести речь, как это было раньше, а об образе всей его жизни.

Савватеев внимательно слушал, приглаживал руками седые волосы, ожесточенно тер плохо выбритый подбородок – он словно боялся просидеть в бездействии хотя бы минуту.

Когда Андрей замолчал, Савватеев стукнул обоими кулаками по коленям и не удержался, воскликнул:

– Ай, молодец! Светлая у тебя голова! У нас такого не было! Это лучше всяких там… Только… Подумал-то хорошо, запалу хватит? Пупок не развяжется?

– Хватит! – повеселел Андрей. – Хватит, Павел Павлович.

Они просидели в садике, обсуждая все в деталях, до позднего вечера.

Возвращаясь домой, Андрей шел по центральной улице, почти пустой в это время. На танцплощадке бухал оркестр, и буханья его звучали точно в такт шагам Андрея. Звучали и, постепенно отдаляясь, затихали. Вдруг Андрея будто толкнули в спину, он оглянулся – улица была пуста. Пошел дальше, и тут ему показалось, что сзади кто-то смотрит на него. Он почти физически ощутимо чувствовал чей-то взгляд, чьи-то выжидающие глаза. Не мог только пока понять – чьи? Но смотрели, с вопросом и ожиданием.

Несколько дней Андрей приходил на работу часа на два раньше. До обеда успевал написать все, что нужно было сдать в следующий номер. Нина Сергеевна только всплескивала руками.

– Андрюшенька! Ты не иначе как на двухсменку перешел!

И беспрекословно отпускала его после обеда. Андрей или уезжал в район, или оставался в поселке. Он ходил от одного жителя к другому, спрашивал, слушал ответы, если они были, – некоторые люди, только узнав, о чем идет речь, сразу замолкали, будто становились немыми. Но были и другие. Они смотрели ему прямо в лицо и говорили без утайки. Чем больше Андрей слушал таких людей, тем яснее перед ним вырисовывалось истинное лицо Петра Сергеевича Козырина. Не того, которого он видел в кабинете или встречал иногда на совещаниях, а другого, хитрого, изворотливого, умело сплетающего невидную, но очень крепкую паутину. В нее попадали самые разные люди. Не было только тех, кто не нужен Козырину. Неясным поначалу оставалось одно – благодаря кому или чему на такую вершину поднялся Козырин? Но вставал один факт, за ним другой, и они неизменно указывали на конкретного человека. Однако Андрей боялся верить этим фактам – такими дикими они казались. И, не поверив до конца им, а точнее – самому себе, он отодвинул все эти факты в сторону, потому что как-то нелепо было видеть в своей записной книжке рядом с фамилией Козырина фамилию Воронихина.

Голос Мартыновой, директора универмага, был неузнаваем:

– Беда! Петр Сергеич, беда!

– Замолчи.

– Беда, Петр Сергеич!

– Я кому сказал – замолчи. Замолчи и положи трубку. Иди ко мне и приведи себя в порядок.

Всхлип, швырканье размокшего носа и короткие, режущие слух телефонные гудки.

Козырин бросил трубку, достал чистый, аккуратно отглаженный носовой платок и брезгливо, старательно вытер руки, каждый палец отдельно, словно залез ими во что-то грязное и вонючее. Он всегда испытывал почти физическую брезгливость, если люди, с которыми ему приходилось иметь дело, теряли голову начинали хлюпать носом и в конце концов впадали в истерику. Сам Козырин в любых случаях оставался внешне невозмутимым, а думал хладнокровно и расчетливо. Наведя порядок на своем большом рабочем столе, он щелкнул кнопкой селектора:

– Катя, со мной никого не соединяй и никого не впускай, кроме Мартыновой. Поняла?

Пока вытирал руки, складывал бумаги и отдавал указание секретарше, успел прикинуть добрый десяток всяких вариантов. И все были неплохи. Но нужно еще знать главное – чем вызван заполошный звонок? «Не будем торопиться, подождем».

В настежь распахнутое окно залетал ветерок, пахнущий отцветающей сиренью, шевелил длинную белую занавеску, она покачивалась и упруго выгибалась, легко, едва ощутимо касаясь лица Козырина. Он смотрел через занавеску на центральную крутояровскую улицу и ждал, когда на узком тротуарчике, обсаженном с обеих сторон тополями, появится высокая стройная фигура директора универмага Мартыновой. Вот сейчас она величаво выплывет из-за дальнего тополя и, твердо, решительно шагая, так, что стук каблуков по асфальту услышится даже здесь, в кабинете, пройдет мимо раскрытого настежь окна, торжественно пронесет горделиво поднятую голову с высокой прической. Козырин приготовился увидеть знакомую картину, но, когда показалась Мартынова, он вздрогнул от удивления. Мартынова почти бежала, то и дело оглядываясь назад, прическа сбилась набок, а под глазами темнели разводы подмокшей туши.

«Дура! Мокрая курица! Тьфу!» – ругнулся про себя Козырин и, захлопнув створки, отошел от окна.

Мартынова совсем потеряла голову, но у нее еще хватило ума плотно закрыть за собой дверь кабинета и только после этого негромко взвыть:

– Петр Сергеич, беда!

– Вот вода в графине, садись попей. Пей, пей. А теперь подойди к зеркалу и приведи себя в порядок. Высморкаться не забудь.

И снова у него появилось желание достать белый отглаженный платок и старательно вытереть руки, каждый палец в отдельности.

Кое-как Мартынова поправила прическу, вытерла тушь под глазами и села сбоку стола, стараясь держать себя в руках, но голос дрожал и пресекался.

– Петр Сергеич…

– Это я уже слышал. Короче.

– В ювелирном отделе… Ну, как у нас договоренность была по золоту…

Пришел из редакции… этот, в очках, Рябушкин. И сразу – дайте документы.

Девочка растерялась, расплакалась, ну и сказала, что мы золото… перед наценкой… и теперь… В общем, заставил ее объяснительную написать, забрал и ушел.

– А ты где была?

– Я? В кабинете была.

– Тупица. Ты должна была стоять у отдела.

– Что нам теперь будет?

– Это от тебя зависит. Золото убрали?

– Убрали сразу же.

– Иди на место. Ничего не случилось. Поняла? Продавщица должна молчать, как рыбешка. Все.

Мартынова ушла. Козырин молча сидел за столом, пощипывая аккуратно подстриженные усы и сводя над переносицей брови. Думал.

…Домой Рябушкин всегда ходил через сосновый лесок, чтоб хорошенько подышать после работы свежим воздухом. Ходьба обычно его успокаивала, вызывала неспешные мысли. Но сегодня старый порядок был нарушен. Рябушкин торопился, едва не бежал, напружиненный, возбужденный, еще не веря нежданно свалившейся на него удаче.

В универмаг он зашел совершенно случайно. Впрочем, он давно искал такую случайность и верил, что в конце концов найдет ее. Проходя мимо ювелирного отдела, из чистого любопытства глянул на застекленный прилавок.

Давно уже обещал жене сделать подарок – купить какое-нибудь кольцо. Но жена, а она работала в районном финансовом отделе, говорила, что после наценки давно не поступало золота. Разговор происходил вчера вечером, а сегодня, глянув на прилавок, он увидел там кольца и перстни на разный вкус. Как хорошая охотничья собака, почуяв добычу и боясь спугнуть ее, Рябушкин вышел из универмага, позвонил жене – нет, поступления золота не было, если бы было, она бы знала. Тогда откуда появилось? По всей вероятности, было куплено раньше, а после наценки его снова выложили на прилавок. Торгуют, а деньги, уже с процентами, кладут себе в карман. Кассового аппарата в универмаге нет, деньги берет продавщица. Как проверить? Очень просто: если золото продается законным путем, должны быть документы, а если незаконно… Рябушкин вернулся в универмаг. Документов, как он и ожидал, не оказалось…

Напугать молоденькую продавщицу удостоверением и взять с нее объяснительную было делом нескольких минут. Теперь Рябушкин предвкушал тот момент, когда встретится с Козыриным.

Тропинка в последний раз мелькнула на опушке между раскидистыми соснами и выскочила на дорогу, потерялась на ней, а снова обозначилась только перед воротами рябушкинского дома, серой строчкой прошивая густую зеленую траву. На непримятой траве, в цвет, стояла зеленая «Волга». Рябушкин беззвучно ахнул и прибавил шагу. Он хорошо знал, что «Волга» принадлежит Козырину.

Хозяин сидел за рулем, полузакрыв глаза. Рябушкин подошел, остановился. Козырин спокойно открыл глаза, спокойно посмотрел на него, неторопливо вышел из машины, потянулся.

– Здравствуй, друг сердешный, как самочувствие?

– Почти прекрасное, Петр Сергеевич.

– А-а, ну как же! Как же. На такое дело напал, прямо на золотую жилу. Руки чешутся? Да?

– И давно уже. Вам об этом хорошо известно, Петр Сергеевич. Особенно после одного телефонного разговора. – Рябушкин не удержался и открыто улыбнулся.

– Реванш? Ну что, товарищ Рябушкин, давай напрямую. Как я понимаю, объяснительная тебе нужна не для законности, а для того, чтобы ее повыгодней мне продать. Какая цена? Что ты хочешь купить у меня? Машину, барахло какое?

Рябушкин рассмеялся ему прямо в лицо:

– Ваша профессия, Петр Сергеевич, сказывается во всем. Но вы не учли одного – барахло мне не нужно. Я к нему равнодушен, как к средствам передвижения. А получить хочу моральное удовлетворение.

– Слушай, давай попроще.

Вот она, долгожданная минута! Козырин приехал на переговоры и теперь уже ре будет отчитывать Рябушкина, как тогда, по телефону, он теперь уже в зависимости от него. И придет время, Козырин полностью, живой и тепленький, окажется в цепких Рябушкинских руках. «И уж тогда мы развернемся, – думал о себе Рябушкин во множественном числе. – Уж тогда мы повластвуем всласть!»

Вслух он, однако, сказал:

– Что ж, давайте попроще. Я могу молчать, но могу и говорить. И то и другое зависит от вас. Еще проще – от вашего благоразумия. Давать расшифровку не нахожу нужным – сами понимаете.

– Ну, жук! – Козырин потерял свое обычное спокойствие и даже слегка выпучил глаза. – Ну, жук навозный! – закончил уже с восхищением.

Рябушкин поправлял очки, вздрагивал плечами, ждал. Он ждал, что Козырин скажет дальше. Тот неторопливо открыл дверцу машины, так же неторопливо сел на сиденье, включил мотор и только потом повернулся:

– Я думаю, что контакт мы нащупали. А подробнее поговорим в ближайшее время. Объяснительную только не потеряй. Я за это время чуть подумаю. Водится за мной такая слабость – раздумывать на досуге.

«Волга» лихо развернулась на зеленой траве и выехала на дорогу, подняв жидкую ленту пыли. Рябушкин проводил машину веселым взглядом.

26

Разбирая записи в своем блокноте и расставляя по местам сведения, которые узнал за это время о Козырине, Андрей задержался в редакции до вечера. Газета в этот день не выходила, все уже давно разошлись по домам, и тишину нарушал лишь глухой гул печатной машины на первом этаже. В прокаленном за день кабинете стояла липкая жара. Андрей сидел за столом, расстегнув на рубахе все пуговицы. Как от липкой жары, задыхался он от своих мыслей. Выстраивал добытые сведения в одну цепочку, и ему становилось ясно, что Козырин не родился некоронованным королем Крутояровского района, он им стал за время своей работы. Стал с помощью Воронихина.

То, что Андрей узнал о Козырине за эти дни, не давало покоя. В иные минуты ему даже хотелось бросить свой блокнот, бросить ручку – пойти, взять Козырина за грудки и просто-напросто вытряхнуть из него душу. Постепенно накапливаясь, глухая ненависть захлестывала его сейчас с головой. Теперь он понимал, откуда она, эта безудержная ненависть. Козырин мешал ему жить, мешал верить в то, во что он, Андрей, всегда верил.

Занятый невеселыми мыслями, он не расслышал шагов, в коридоре и, когда открылась дверь кабинета, вздрогнул от неожиданности. На пороге стоял Рябушкин. Передергивал худенькими плечами под тонкой белой рубашкой. Молча, без обычной своей говорливости. Это удивляло и настораживало. Уселся за свой стол и вдруг тихим, почти неслышным и потому совсем непохожим голосом произнес:

– Брось, Андрюша. Я тебя прошу – брось. Жалко ведь, свернешь шею.

– Ты о чем, Рябушкин?

– О статье, которую ты задумал. Не делай вид, я не мальчик и кое-что понимаю в людях. Ты себе свернешь шею.

– А какого квасу ты пришел меня отговаривать? На тебя не похоже, Рябушкин.

– Жалко, вот и хочу отговорить.

Рябушкин боролся сам с собой. Задавал один и тот же вопрос: «Может, не надо?» И не мог на него ответить. Откажись сейчас Андрей, послушайся его, и Рябушкин бы успокоился. Но теперь он догадывался, что Андрей не откажется. Еще раз спросил:

– Значит, писать будешь?

– Буду.

– Тогда делаю тебе широкий жест, продаю с потрохами Козырина. Вот объяснительная продавщицы. Все железно, можешь сходить проверить.

Андрей прочитал расписку на листке, вырванном из тетрадки в клеточку, и поднял глаза на Рябушкина. Ему даже и в голосу не пришло усомниться, потому что хорошо знал – в таких делах Рябушкин непревзойденный специалист.

– Выходит, Козырин и до такого докатился.

– Там прямо сказано. Дарю тебе, Андрюша, сей факт на благо восстановления справедливости. Пользуйся. Перепиши, а расписку мне отдай.

Пойду завтра в милицию сдам.

У Андрея возникла было смутная настороженность, но он тут же от нее отмахнулся…

По дороге домой Рябушкин свернул с тропинки, ушел в глубь соснового бора и там сел под первым попавшимся деревом. Снял очки и, прищурив близорукие глаза, долго оглядывался вокруг и мысленно говорил себе: «Иди назад, скажи ему. Ведь парень ни при чем. Иди». А через несколько минут: «Ничего, пусть набьет шишку. Пусть разлетятся в осколки розовые стеклышки. Нет, братец, я посмотрю, как ты, чистенький, после этого запоешь. Погляжу, какие слова тогда из тебя полезут. Не надо было торопиться называть меня сволочью».

Рябушкин еще долго сидел под сосной, но больше уже ни о чем не думал. Запрокинув голову, он смотрел вверх, где медленно темнел в проеме верхушек маленький кусочек неба. Рябушкину показалось, что не так уж он далеко, этот кусочек неба, он рядом, надо только набраться терпения и подождать, когда он станет еще ближе.

На следующий день Рябушкин встретился с Козыриным и отдал ему расписку.

Статью Андрей закончил писать в среду. В четверг еще правил. А в пятницу, уже под вечер, из больницы позвонил Савватеев, спросил, как идут дела. Узнав, что статья готова, велел Андрею никуда не отлучаться, пообещал, что скоро подойдет в редакцию.

В пятницу сдавали завтрашнюю газету. По номеру дежурил Косихин, а за редактора по-прежнему оставался Травников. Полосы он обычно читал подолгу и так разрисовывал их поправками, что корректор, линотипист и верстальщик не уставали поминать его «добрым и тихим словом».

По центральной улице прокатил последний автобус, сейчас он сделает круг, вернется и пойдет на Веселый поселок. Владимир Семенович живет в этом поселке и уезжает обычно на последнем автобусе. Сегодня он тоже своего распорядка не нарушил: стукнула дверь соседнего кабинета, забрякал ключ, вставляемый в гнездо, – Травников единственный в редакции, кто запирает дверь на ключ. Слышно было, как он обратился к Косихину:

– Полосы я вычитал, вы газету подпишите, на автобус опаздываю.

Андрей сидел в своем кабинете, ничего не делал, бесцельно смотрел в окно и напевал идиотски-глупый куплетик, с утра не выходивший из головы:

 
Была бы шляпа,
Пальто из драпа,
А остальное – ерунда…
 

Савватеева все не было. Андрей уже забеспокоился и стал поглядывать на часы, когда раздался звонок.

– Андрюха, тут история, кастеляншу, или как она называется, найти не могут. Не пойду же в пижаме… Короче, забирай статью и дуй ко мне.

Павел Павлович ждал его там же, на старом деревянном диванчике, на котором они сидели несколько дней назад. Спасаясь от жары, не отпускавшей и к вечеру, он снял застиранную больничную пижаму и сидел в одной майке, подставив закатному солнцу незагорелое левое плечо, изуродованное старым рваным шрамом. Андрей увидел этот шрам в первый раз. Савватеев перехватил его взгляд, недовольно дернул плечом.

– Давай сюда свое произведение. Садись вот с этой стороны.

Прочитав, Савватеев аккуратно сложил страницы, подравнял их, осторожно подержал в руках, думая о чем-то своем. Тряхнул головой.

– Авторучка есть? На первой странице, в правом верхнем углу, где обычно пишут «в печать», Савватеев поставил три своих закорючки, а в скобках, уже печатными буквами, четко и ясно вывел: «П. Савватеев».

– Держи. Кто сегодня в редакции дежурит? Косихин? А Травников где? О, деятель, опять на автобус опаздывает! Ладно. Значит, так, набирайте и ставьте на четвертую полосу.

Андрей удивился – зачем нужна такая спешка? Савватеев невесело вздохнул:

– Вот что значит молодость! Для меня, Андрей, теперь каждый день на счету, стараюсь успеть. Понимаешь? Ну, двигай.

Косихин, открыв настежь окна своего кабинета, дожидался, когда принесут полосы, и, коротая время, играл сам с собой в шахматы. Андрей без разговоров отодвинул в сторону доску и положил перед ним подписанную Савватеевым статью.

– Пожар? – как всегда невозмутимо спросил Косихин.

– Хуже. Читай.

Косихин спокойно прочитал, перевернул последнюю страницу и опередил Андрея:

– Объяснять не надо. Все понял. Бери банки в типографии и дуй за молоком.

– За каким молоком?

– За коровьим. Пока наберем, пока переверстаем – магазин к тому времени закроется, бабы типографские знаешь какой шум поднимут. У них ведь ребятишки. Понял? Беги, я тут кое-что почищу.

Нет, его ничем нельзя было удивить, этого Косихина!

Женщины в типографии сначала пошумели, поворчали, но деньги и банки Андрею все-таки дали. Нагруженный, как молочник, он скоро вернулся.

Линотипистки, разделив статью пополам, уже набирали ее. Постукивали отлитые строчки, выстраиваясь одна за другой. Чем дальше набирали линотипистки, тем молчаливей и сосредоточенней они становились.

На четвертой полосе сделали переверстку и поставили статью. Скоро внешний разворот был подписан, и загудела печатная машина, заставляя подрагивать крепкий пол типографии. Ее тяжелым вздохам вторил тонкий стакан, позвякивая на горлышке графина с водой.

Андрей с Косихиным вышли из редакции.

– Пока, – Косихин подал руку. – Поздненько, черт возьми, просплю завтра на рыбалку.

27

До чего же они короткие, летние ночи, – как тихий вздох. Не успеет темнота дождаться, когда на западе иссякнет свет вечерней зари, не успеет улечься на землю, как с востока ее уже тревожит утренний свет. В такие короткие ночи не спится, о многом думается, рождаются в душе особые слова и хочется говорить их искренне, не таясь.

Волосы Веры, рассыпанные на подушке, пахли особым, родным запахом, то ли духами, то ли травой… Андрей зарывался в них лицом, дышал спокойней, тревога отступала. Неясные тени неслышно бродили по комнате. У них тоже был домашний, родной запах. Рука, тонкая рука с тонкими пальцами касается невесомо, тепло, как может касаться только солнечный луч. И голос, тихий, спокойный голос:

– Что ни случится, я с тобой рядом.

– Могут быть крупные неприятности.

– Мы их разделим на двоих, я всегда буду любить тебя и всегда буду брать половину твоей ноши. Придвинься ко мне ближе, положи голову вот сюда, успокойся, усни. Я рядом с тобой, всегда с тобой. Усни, мой хороший, я верю в тебя.

Как чудно пахнут волосы, как тепла и невесома рука, как прекрасно знать, что ты не один в этом сложном мире, как хорошо, что чья-то верная слабость придает тебе мужества. Мужества, которое так необходимо, без которого нельзя жить.

Тени неслышно уходят, а окна впускают в комнату пока еще неяркий тихий свет. Он ложится плавно и трепетно. Новый наступающий день не пугает. Этот день и следующие за ним будут трудными, но их не надо бояться, надо просто знать, какими они будут трудными, и смело встречать их.

Статья называлась так: «Хозяин жизни?». Она разорвалась в Крутояровском районе, как бомба. Ее читали и говорили о ней везде, газету, в которой она была напечатана, не выбрасывали, хранили. В семьях на работе, на лавочках возле домов люди яростно спорили, и лишь одно мнение в этих спорах было единым: наконец-то сказали правду о том, о чем все давно знали.

ХОЗЯИН ЖИЗНИ?

Свои невеселые заметки хочется мне начать с одной довольно любопытной истории. Два года назад лучший слесарь Крутояровского ремзавода, как говорится, мастер золотые руки, Иван Сахнев уволился с родного предприятия, где проработал десять лет, и устроился ночным сторожем в детском садике. Может быть, подвело здоровье? Ничуть не бывало. В тридцать шесть лет здоровье и него как у бегуна на марафонские дистанции – так он сам высказался. Причина в другом – Иван Сахнев шьет теперь унты и шапки, благо работой этой можно заниматься и на дежурстве в детском садике.

Мы сидим у него дома, в тесной маленькой пристройке, заваленной шкурками, обрезками, инструментом и наполненной кислым запахом. На мои вопросы Сахнев отвечает откровенно и даже с удовольствием. Если его ответы объединить, получится вот такой монолог:

– Я кто раньше был? Работяга рядовой. Грамоты получал, благодарности, а толку от них? Есть такая поговорка: спасибо – слишком много, а три рубля – как раз. Вот один человек и надоумил, когда узнал, что у меня пошивочный талант. Ты, говорит, на мешке с деньгами сидишь и ничего не знаешь. Поглядел я, и правда – мешок-то лишь развязать надо. Но деньги только половина дела. Я уважаемым человеком стал, все двери для меня открылись, что захочу, то и достану. Птичьего молока не желаешь? А знаешь, кто меня надоумил? Петр Сергеич Козырин! Председатель райпо. Во, голова мужик! Мне до него, как до Киева пешком. Хозяин жизни! – одно слово.

В голосе Сахнева звучало неприкрытое восхищение. Я его спросил, а не боится ли он называть имя своего «добродетеля», ведь обычно это стараются скрывать.

– А чего скрывать? – искренне удивился Сахнев. – Кто его тронет? Я же тебе говорю – хозяин жизни!

Ну что ж, давайте посмотрим на хозяина жизни поближе.

Петр Сергеевич Козырин приехал к нам в район десять с лишним лет назад после окончания торгового института. Выражаясь официальным языком, проявил себя с положительной стороны, и вскоре его назначили директором объединения розничной торговли. Говорят на первых порах был принципиальным и честным. Не допускал никаких знакомств, никаких поблажек. Конечно, это стоило немалых нервов и требовало от человека особой твердости. Но твердости хватило ненадолго. Сначала он только поставлял дефицит отдельным знакомым, которые были нужны ему, как нужен, к примеру, Сахнев, сдающий председателю райпо львиную долю своей продукции. (Кстати сказать, шкурки еще до того, как запретили держать песцов, Козырин скупал у звероводов, расплачиваясь все тем же дефицитом.) Теперь же этот список значительно расширился…

Перед майскими праздниками совершенно случайно я оказался на базе райпо, и в глаза невольно бросилась длинная очередь легковых машин. Их владельцы предъявляли, как пропуска, какие-то бумажки и по одному заходили на базу, откуда возвращались с полными сумками. Как потом удалось выяснить, бумажки были записками председателя райпо Козырина. Чьи же это были машины? Главного врача больницы А. И Сидорова, начальника милиции Б. В. Попова, начальника райсельхозуправления Г. Д. Хрунова, председателя колхоза «Заря» Е. К. Панюшкина… Список, по всей вероятности, можно продолжить, но я говорю только о тех, чьи машины видел сам.

Нужные люди. Возьмем хотя бы одного из них, председателя колхоза «Заря» Е. К. Панюшкина. Он в любое время для и ночи готов встретить гостей, которых привозит к нему Козырин. Недавно из колхозной столовой уволилась работница Алексахина, которая прямо заявила: «Нет больше сил смотреть, как пропивают колхозные деньги!» Неделю назад в хозяйстве закончилась ревизия, и она обнаружила любопытную деталь – за год в колхозе было столько закуплено мыла, что его хватило бы на всю деревню лет на пять. Куда пошли деньги? На приемы. Только за полгода колхоз перечислил крутояровскому ресторану 2800 рублей.

Но вернемся к Петру Сергеевичу Козырину Иногда кажется, что он действительно стал хозяином жизни, этаким новым барином. Посудите сами. Времени ходить в парикмахерскую у него нет, парикмахер ездит к нему на дом, его шофер под хмельком может раскатывать по крутояровским улицам, а работники ГАИ стыдливо отводят глаза, «ничего не видят». Весной, когда лещ шел на нерест, Козырин с компанией приезжих молодцов перегородил сетями Крутояровскую протоку, и рыбнадзор этого тоже «не заметил…».

Иные, прочитав, могут сказать: чего это автор статьи мелочи собирает? Да нет – не мелочи! Это – образ жизни. И он уже кое-кого смутил, кое-кому заронил в душу подленькую мыслишку: если можно другому, почему нельзя мне? Можно. Только требуется тоже стать нужным человеком, и для такого дела могут пригодиться даже швейные способности. Не для одних денег сменил Сахнев рабочую профессию на организацию частной лавочки, но и для того, чтобы стать нужным.

Не так давно в нашу газету обращался с письмом механизатор Полевского совхоза И. И. Самошкин. Суть дела проста – за отличную работу ему вне очереди должны были продать автомобиль. Ждал он почти два года. А вот руководитель «дикой» бригады некий Карпов, проработав в том же Полевском всего одно лето, уехал домой на новых «Жигулях». За красивые глаза? Конечно, нет. Несколько человек из бригады шабашников возвели на окраине нашего поселка особняк для Козырина. Теперь в нем заканчивается отделка. А давайте зададим очень простой вопрос: зачем семье, состоящей всего из двух человек и уже занимающей трехкомнатную квартиру, особняк, да еще двухэтажный? И на какие деньги он строится. И откуда берутся стройматериалы?

Да, был Козырин неплохим руководителем и организатором, при нем было немало построено в районе, но обо всем можно сказать только в прошедшем времени, потому что сейчас он себя полностью скомпрометировал. Но ведь кто-то же мог остановить зарвавшегося администратора? Не остановили. Видимо, внешняя сторона медали ослепила и тех, кто по долгу службы должен был поставить Козырина на место.

А на место его поставить требовалось давно, когда маленькая червоточинка в характере еще не переросла в раковую опухоль. Безнаказанность породила уверенность в том, что ему, хозяину жизни, все можно. Даже пойти на прямое преступление. Буквально несколько дней назад сотрудниками редакции в районном универмаге выявлен случай прямого надувательства. Впрочем, обратимся к объяснительной записке продавца Н. И. Григорьевой. Привожу ее полностью:

«Директор универмага Мартынова и председатель райпо Козырин несколько месяцев назад за наличные деньги купили большую партию золота. После того, как на золото произошла наценка, они вернули свою покупку в магазин и сказали мне, чтобы теперь я продавала по новой цене. Я продавала, и они мне платили часть денег».

К этому документу комментарии не требуются.

Перечитал написанное, и стало на душе скверно. Так неужели же хозяева нашей жизни козырины? Тяжело, конечно, задавать такой вопрос, но раз мы до него дожили, надо отвечать. Нет! Козырины не хозяева жизни, они ее уродливые явления. Хозяева пашут землю и создают машины, настоящие хозяева никогда не потеряют веру в порядочность и честность, они всегда жили и будут жить по совести. По этой же самой совести, я уверен, спросят и с Козырина.

А. Агарин

28

В понедельник Травников посадил перед собой Косихина с Андреем, долго бестолково смотрел на них, не зная, с чего начать. Несколько раз принимался тянуть свое обычное «э-э-э» и замолкал. Наконец с обидой выговорил:

– Я-то здесь при чем? При чем здесь я?

– Не совсем понимаю вас, Владимир Семенович, – прикинулся простаком Косихин.

– Так в первую очередь с меня спросят!

– С вас не спросят. Статья в печать подписана Савватеевым.

– Э-э-э…

Их разговор прервал телефонный звонок. Травников глянул на аппарат и осторожно протянул руку, снял трубку. Слушал и поглядывал то на Косихина, то на Андрея.