Текст книги "Солнечный круг"

Автор книги: Михаил Герчик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

ОПЕРАЦИЯ «КВА-КВА»

Предполагалось, что отец пробудет в командировке три-четыре дня, но когда мы все вместе ввалились к нам, уверенные, что в квартире никого нет, он был уже дома. Что-то у них там, куда он ездил, не было еще готово, кабели не подведены, что ли. Я всегда очень радовался, если он приезжал пораньше, а тут просто посинел от расстройства. Это ж надо, а! Родной отец, а так подводит…

Обескураженные, ребята столпились у порога.

– Что будем делать? – шепнул Витька. – Может, отложим?

– Ни в коем случае! Балкон в моей комнате, приходи, я буду тебя ждать. Давай кошелку.

Я поставил кошелку в ванной, в углу, для маскировки придвинул стиральную машину, а сверху положил грязное белье.

– О чем вы там шушукались? – спросил отец. – Против кого заговор затевали?

– Против земляники, – не моргнув глазом, ответил я. – Думаем завтра в лес сходить.

– А что, уже поспела? – Он потер колючую щеку. – Скоро в отпуск поедем, а то лето пролетит – не заметишь. Чем ты тут занимался без меня?

Мы немного поговорили, поужинали, и он лег спать: устал с дороги. А я отправился в свою комнату.

Убедившись, что отец заснул, я вытащил кошелку, немного раздвинул прутья, чтоб лягушки не задохнулись, и стал придумывать, как убить время, пока придет Витька. Операцию «Ква-ква» мы назначили на самую темную пору – половину третьего. Конечно, можно было не мучиться, а завести будильник и преспокойно лечь спать, но я побоялся, что трезвон разбудит отца и все пойдет насмарку. Значит, нужно бодрствовать.

Странно, но именно в эту ночь мне нестерпимо захотелось спать. От зевоты ломило челюсти, голова так и липла к столу. Меня даже зло взяло. Бывало, мама гнала в постель в девять, так я еще полночи крутился, думая о недочитанной книге или вспоминая всякие смешные истории, и завидовал взрослым, которые могут не спать хоть до утра, а теперь, когда нужно дождаться Витьку, готов захрапеть на голом полу, сунув под голову кулак.

В одиннадцать я до пояса вымылся холодной водой. Помогло, но ненадолго. В двенадцать сделал гимнастику с гантелями и еще раз умылся. В час сел решать задачу в четырнадцать вопросов из задачника для пятого класса. В задаче зерно пересыпалось из вагонов в элеватор, из элеватора в вагоны, шуршало, струилось, глаза слипались, а стрелку на часах, казалось, припаяли к одному месту – совсем не двигалась.

В половине второго я вынес в коридор табурет и сел под дверью. Теперь стоило мне задремать, и я тут же тюкался затылком в железную ручку. Перед носом я держал палку с зажимом, ее называют «хозяйка-лентяйка». Это на тот случай, если, засыпая, я не откинусь назад, а подамся вперед. Тогда я тюкнусь об эту палку.

И все-таки я заснул. Заснул самым бессовестным образом, упершись лбом в эту самую «хозяйку-лентяйку». Мне даже сон успел присниться. Будто бежит по лугу рыжая-рыжая Лера, в клетчатой ковбойке с закатанными рукавами, подбегает ко мне да как трахнет меня по спине, да как зашипит Витькиным голосом:

– Тимка-а, вставай, засоня, развалился, как фон-барон!

Я вскочил, чуть не перевернув табуретку, – это командор приоткрыл дверь, которую я предусмотрительно отпер, и угостил меня увесистым тычком.

– Скребусь, скребусь, чуть весь подъезд не разбудил! – проворчал Витька.

Я виновато промолчал, хотя между лопатками горело. А в другой, как говорится, ситуации я ему показал бы, как руки распускать.

Мы на цыпочках прошли в мою комнату. Зажженная настольная лампа для светомаскировки стояла у меня под кроватью. В зыбком полумраке я увидел, что Витькино лицо прикрыто размалеванной фосфором маской, а на руки натянуты длинные, до локтей, женские перчатки.

– А это зачем? – удивился я.

– Чтоб отпечатки пальцев не остались. Лерка где-то выкопала.

– Какие отпечатки?

– На балконе, балда! У этого Африкана отец знаешь какой! Милицию может вызвать, если что заподозрит. – Витька вытащил из-за пазухи моток бельевой веревки. – Давай лягушек.

Посвечивая фонариком, я принес из ванны кошелку.

– Уж не поснули ли они там? – Витька приложил к кошелке ухо. – Что-то больно тихо.

– Не может быть, – уверенно ответил я. – Я им немного прутья пораздвигал, чтоб воздух проходил.

– Что-о? – Витька подпрыгнул, будто его собака укусила, открыл крышку и сунул в кошелку руку. Пошарил, пошарил и – достал одного маленького лягушонка. – Все. Больше нету.

– А где остальные? – покрываясь холодным потом, спросил я. Вряд ли можно было придумать в моем положении более глупый вопрос.

– У вас в квартире, ясно где. Если только ты их за ужином не слопал, – съязвил Витька.

– Но я же думал…

– Индюк тоже думал, а потом из него суп сварили. – Витька посдвигал в кошелке прутья. – Сквозь такие дыры коты могли пролезть, не то что лягушки. Побоялся, что им воздуха не хватит! Да сюда тебя засадить – не задохнешься!

– Что же теперь делать! – с ужасом пролепетал я. – Они ж, наверное, разбрелись повсюду. Дверь-то в ванную была открыта…

– Что делать, что делать… Давай фонарик, попробуем выловить.

Витька снял маску, перчатки, и мы начали облаву.

Сначала, прикрывая фонарик полой куртки, обшарили ванную. Улов оказался обнадеживающим: восемь штук – два тритона, шесть квакушек. Забились под стиральную машину и сидят себе тихонько, с обстановкой осваиваются. А одна так даже в таз залезла, где отцовы рубашки намочены. Приспособилась…

У меня немного отлегло на сердце. С тем маленьким лягушонком уже девять, значит, осталось всего шестнадцать. В коридоре выудили еще три, четвертую – в моей комнате под кроватью. Уселась и таращится на лампу, как на солнце.

– Во второй комнате сам ищи. – Витька вручил мне фонарик. – Проснется отец – соврешь что-нибудь, а меня увидит – пропало дело. Еще подумает спросонья, что воришка какой… Да поживей, а то скоро светать начнет.

Я по-пластунски пополз в папину комнату, настороженно прислушиваясь к каждому шороху. А вдруг сейчас заорет какая-нибудь дурным голосом, вот будет номер! Откликнутся ей те, что в корзине, и пойдет потеха! Я шарил по углам, под шкафом и столом и проклинал в душе Лерину затею. Где-то рядом со мной притаилось еще двенадцать лягушек и тритонов, может, какая уже к отцу на тахту запрыгнула, – тахта низкая, одеяло до пола сползает, – попробуй сейчас всю эту гадость отыскать!

– Скоро ты, растяпа? – свирепо прошептал Витька из-за двери.

Я понял, что больше медлить нельзя, и пополз назад – от Витькиного шепота подозрительно заворочался отец. В кепке у меня трепыхалась жалкая добыча – две лягушки.

– Пятнадцать, – удовлетворенно заметил командор, усаживая их в кошелку. – Значит, у вас пасется еще десять. Ничего, это даже к лучшему. В случае чего вали на Африкана: мол, не только себе приволок, но и вам подкинул. – Витька натянул перчатки и маску. – Пошли.

– Я полезу!

Он покачал головой.

– Ничего не будет, полезу я. У меня с Африкашей старые счеты. Да и сорваться ты можешь без привычки.

Мы осторожно вышли на балкон – петли двери я еще с вечера щедро залил подсолнечным маслом. Ночь была душной, безветренной. Высоко в небе плавал осколок луны, перемигивались звезды. Где-то в 4-м или 5-м переулке Лазарева – Беллинсгаузена, как заведенная, тявкала собачонка; в тишине далеко разносился звонкий лай. Слева стояло зарево – это светились корпуса завода электроприборов, работала третья смена.

Я перегнулся через ограду, и у меня засосало под ложечкой. Глубоко внизу, куда глубже, чем днем, лежала земля, даже верхушки гонких тополей не достигали нашего балкона. Лезть нужно было еще выше, на четвертый этаж. А не случился бы и у меня приступ горной болезни, если б я все-таки настоял на своем? М-да…

Командор тоже посмотрел вниз, но вид темно-синей пропасти не произвел на него никакого впечатления. Он лихо цвыркнул сквозь зубы и приказал:

– Тащи табуретку.

Став на табурет, Витька дотянулся до Африканова балкона и продел за железный прут веревку. Сунул мне конец, стал, пошатываясь, на ограду, на мгновение повис на руках между небом и землей, извиваясь, как уж, и исчез. И почти тут же резко дернулась в моих руках веревка. Привязав к ней корзину с лягушками, я тоже дернул. Корзина плавно пошла вверх.

Я прижался к влажной от росы решетке, чувствуя, как в тело впиваются железные прутья, и затаил дыхание. Но ни звука не доносилось с четвертого этажа, все так же тихо было вокруг, одна лишь собачонка не могла угомониться. Только время вдруг ускорило свой бег: кажется, прошла уже целая вечность, почему же не возвращается командор?

– Вить, – не выдержал я и дернул за веревку.

И в это время раздался пронзительный визг:

– Ой, мамочка, мамочка!..

У меня все оборвалось в груди. От страха я даже не заметил, как Витька черной тенью скользнул вниз, выдернул веревку и растянулся на балконе.

– Ложись!

Повторять свой приказ дважды ему не пришлось.

Наверху послышались шаркающие шаги, и сонный женский голос испуганно произнес:

– Что с тобой, сынок? Или приснилось что?

– Приснилось… – жалобно захныкал Африкан. – Будто что-то холодное такое, липкое – шлеп! – по лицу…

– Я ж тебе говорила не есть столько блинчиков на ночь, – раздраженно сказала Африканова мама. – Наелся, вот и снится неведомо что, глупство всякое. Спи…

Я зажал рот рукой, чтоб не рассмеяться.

Снова зашаркали шаги, скрипнула дверь в спальню – сквозь открытый балкон был хорошо слышен каждый звук, – и Витька подтолкнул меня в бок. Мы переползли в комнату, сели друг против друга на пол и затряслись от беззвучного смеха.

– Чистая работа! – Витька сунул в карман перчатки и маску. – Я и не думал, что в него попаду. Сам перепугался, когда он заорал. Там, на балконе, Африканова куртка висела, так я в карманы по одной положил. Комедия! Ну, я пошел, а то еще Лерка заснет, как ты, – домой не заберусь. Корзина пусть у тебя постоит, Ростик как-нибудь заберет.

Я выпустил Витьку и запер за ним дверь.

Можно считать, что операция «Ква-ква» началась блестяще. Интересно, как она закончится?

ПОД НУЛЕВКУ

Вернувшись, я тщательно перетряс свою постель и с головой закутался в одеяло. Мысль о десяти невыловленных лягушках, которые сейчас преспокойно разгуливали по нашей квартире, не давала мне покоя, в ушах звучал жалобный голос Африкана, и заснул я, когда уже погасли звезды, а окно стало серым-серым.

Утром меня поднял растерянный, изумленный голос отца. Я открыл глаза и увидел, что он держит в руках свой шлепанец, а в шлепанце, важная и невозмутимая, как китайская императрица, сидит толстенная лягушка. «Осталось девять», – механически подумал я.

– Ты мне не скажешь, что это такое? – Отец подошел к моей кровати, держа перед собой шлепанец, словно редкую хрустальную вазу.

Я приподнялся на локте и как можно невозмутимее ответил:

– По-моему, лягушка. А ты как думаешь?

– Сам вижу, что лягушка, а не страус эму. – Отец поджал босую ногу и пошевелил пальцами. – Но почему она не в болоте, а в моем шлепанце?

– Совершенно не представляю. – Я сунул руку под кровать за своими тапочками и… кувыркнулся на пол. – Ай!

– Что такое? – присел на корточки отец.

Я разжал кулак.

– Лягушка.

– Как, еще одна? – От неожиданности он выронил свой шлепанец. Его лягушка сделала сальто-мортале и бодро поскакала в угол. – Держи ее!

Я поймал. Осталось восемь.

– Кошмар! – Отец пригладил взъерошенные волосы. – Представляешь, просыпаюсь, сую ногу в шлепанец, а там что-то как завозится, как зашевелится… Бр-р-р! Теперь вторая… Значит, ты вправду не знаешь, как они к нам попали?

– Вправду не знаю. – Я выудил свои тапочки и, прежде чем обуть, старательно вытряс их.

– Но это хоть все или еще не все? – не унимался отец.

– Ты мне задаешь смешные вопросы, папка. Откуда ж я знаю? Раз есть две, может быть и десять. – На всякий случай я решил его подготовить.

– Логично. Только это не логика, такие пироги, это же мистика чистейшей воды. Тимка, не заставляй меня ломать голову над такой ерундой. Признавайся, ты притащил их для террариума, и они у тебя разбежались или…

Я поднял кверху палец.

– Послушай. Кажется, мы сейчас все поймем.

В квартире у Африкана бушевал ураган в восемнадцать баллов. Знаю, знаю, что баллов всего двенадцать, но разве это были те баллы? Это были те еще баллы, и можете мне поверить на слово, что было их никак не меньше восемнадцати. Пусть мне даже поставят по географии двойку, все равно я от этого не отступлюсь.

Над нашими головами раздавался топот, словно сквозь чащу продиралось стадо бизонов. Скрипела сдвигаемая со своих мест мебель, слышался визг, писк, рев… Мамаево побоище, нашествие гуннов на Римскую империю, последний день Помпеи…

Мы выскочили на балкон и задрали головы. Над нами, словно реактивные самолеты, пролетели две лягушки, а затем загремел мощный бас Африкана Гермогеновича:

– Фулиган! Молчать! Я тебя кормлю, пою, одеваю, обуваю, а ты в дом всякую гадость таскать! Запо… – Африкан Гермогенович запнулся, и еще одна лягушка совершила путешествие с небес на землю, как ее знаменитая сестра из славной старой сказки.

– Папочка, это не я! – верещал Африкан-младший. – Честное слово, не я…

– Брешешь, стервец, не сами ж они залетели на четвертый этаж. Это ж тебе не вороны, у них крыльев нету! – громыхал Африкан Гермогенович. – И в тот раз ты эту гадость в дом приволок, и теперь – твоя работа. Мало над родителями измываешься, по два года в одном классе штаны протираешь, со всех сторон жалобы на тебя идут, так ты еще вон что вытворяешь! Лохмы отрастил, стиляга паршивый, дрынкалку себе завел… – Наверху снова что-то грохнуло, дзвынькнуло, и вдребезги разбитая гитара повисла на тополе, зацепившись порванными струнами за ветку, а вслед за ней вылетела еще одна лягушка. – Родного батьку на посмешище выставлять!..

Отец затащил меня в дом, но все равно было слышно каждое слово. Попробуй не услышать, если чуть ни на все балконы повыскакивали встревоженные люди.

– Теперь ты понимаешь, откуда лягушки? Африкан, видно, и нам подкинул. Двери-то все открыты, вот они и разбрелись по квартире, – сдерживая смех, невозмутимо сказал я.

– Скверный мальчишка, – пробормотал отец и схватил меня за руку. – Смотри, еще одна!..

«Семь!» – мысленно поправил я его и кинулся в погоню за беглянкой.

А наверху шторм не прекращался. Там тоже продолжалась охота, и Африкан Гермогенович драл Африкана-младшего, как Сидорову козу. Мы были отмщены, но вдруг мне стало как-то не по себе: ужасно, когда кто-то оказывается без вины виноватым, даже если это такой тип, как Африкан-Таракан.

История с лягушками на этом не закончилась. Не думаю, что Африкану удалось переубедить отца, но, отлупив его, Африкан Гермогенович решил заодно расправиться и со всеми нами. Ему уже давно мозолила глаза площадка перед гаражами, на которой мы гоняли мяч, и он решил соорудить там еще две беседки, чтобы навсегда покончить с жалобами на разбитые окна и вытоптанные клумбы.

С утра, расстроенный и хмурый, он пришел на площадку с несколькими рабочими, а вскоре на машине подвезли и выгрузили груду досок и столбов.

Весть о покушении на единственный принадлежавший нам кусок двора мигом облетела все четыре дома, и возле гаражей собралась целая толпа мальчишек. Нечего и говорить, что «Черная стрела» в полном составе прилетела одной из первых. Мы стояли и молча смотрели, как домоуправ собственноручно размечает площадку, выгораживая узкий проезд для машин.

Припекало. Просторный парусиновый пиджак на лопатках Африкана Гермогеновича потемнел, из-под капроновой, с дырочками, шляпы градом катил пот. Разметив место для беседки, он разогнул спину и обвел нас сердитым взглядом.

– Чего, понимаешь, стоите? А ну, марш гулять, не мешайте работать! Для вас стараешься, горб гнешь, дефицитный материал переводишь, а вы, понимаешь, только под ногами путаетесь да фулиганите…

Он полез в карман и вместе с носовым платком вытащил… лягушку: Витька ошибся, на балконе висела не куртка Африкана-младшего, а пиджак Африкана Гермогеновича. Лягушка мгновение посидела у него на ладони, словно прикидывая, куда лучше удрать, потом лихо соскочила и поспешила к кустам.

Толпа взорвалась оглушительным хохотом. Африкан Гермогенович дико посмотрел на лягушку, будто это была, по крайней мере, гремучая змея и он только что избежал смертельной опасности, выронил платок и попятился. И тут, на свою беду, на глаза ему попался Африкан-младший. Он не смеялся, нет – видно, еще не забыл об утреннем шторме, но все-таки ухмылялся, и челка тряслась у него над глазами.

Лицо Африкана Гермогеновича налилось кровью, а глаза засверкали.

– А-а-а! – Он цепко схватил сына за руку. – Смеяться?! Над батькой смеяться! Ах ты, поганец долгогривый! В парикмахерскую! Под нулевку! Я тебя научу, понимаешь, как родителей уважать!.. – И потащил Африкана-младшего в парикмахерскую.

Африкан пахал землю ботинками и ревел на весь двор! Еще сильнее, чем утром. Но отец не обращал на его слезы никакого внимания. Он тащил Африкана, как трактор, и все разбегались перед ними, а затем, посмеиваясь, шли сзади. Не одной только «Черной стреле» насолил Африкан, все хотели быть свидетелями его позора.

Вскоре на пятачке, где еще недавно разыгрывались футбольные баталии, выросли две новые беседки.

С неделю Африкан-младший отсиживался дома, наверно, привыкал к своей «лысине» и переживал. Потом, как-то утром, появился, в берете, надвинутом на самые брови. В руках он держал хозяйственную сумку. Помахивая этой сумкой, Африкан направился к нам.

Мы стояли возле Витькиного подъезда и рассматривали марки: Казику отец где-то достал монгольских марок, очень красивых – прямоугольных, ромбиками, квадратных… Когда Африкан подошел, Казик спрятал марки в карман.

Африкан облинял, как петух, у которого в драке выщипали хвост. Странно было видеть его большие оттопыренные уши и белую незагоревшую полоску вокруг берета.

Мы немножко постояли молча, словно рассматривали друг друга. Потом Африкан хрипло сказал:

– Радуетесь, да? Ладно, радуйтесь… Я вам этого никогда не прощу. Особенно тебе, рыжая крыса, так и знай.

А мы вообще-то нисколько не радовались. Нам было даже как-то неловко перед ним, мы никогда не думали, что отец так унизит его перед всеми, и, если бы Африкан заговорил с нами, как человек, мы бы от души ему посочувствовали. Но угрожать…

Витька сжал кулаки, и глаза у него стали узкими, как щелочки.

– Не ходите, детки, в Африку гулять! – кривляясь, проблеял он. – Там живет усатый, мрачный великан, страшный и ужасный таракан…

– Таракан, таракан, тараканище! – дружно подхватили мы – мы нисколечко его не боялись.

А зря…

ЧЕРНЫЕ КРЕСТЫ

Шло лето, знойное, душное, с редкими грохочущими грозами, с терпкой горьковатой земляникой и кислыми, как уксус, яблочками на яблонях в нашем дворе. В пионерские лагеря никто из нас не поехал. Жека и Казик собирались, но на третью смену, Ростик, Витька и Лера попозже думали съездить к бабушкам, а я ждал, когда пойдет в отпуск отец: мы решили махнуть на «Москвиче» в Ленинград. Ну, а пока мы держались своей компанией. По-прежнему каждое утро встречались у Крысевичей, ходили на реку, обменивались друг с другом книгами, марками, резались в лапту – никак не могли подыскать подходящий для футбола пустырь.

Отец разрешил мне брать ключи от гаража, и иногда мы собирались там. Железный гараж за день накалялся так, что нечем было дышать, удушливо пахло бензином и маслами, но зато на полках лежала пропасть всяких инструментов, сбоку стоял небольшой верстачок с тисками, и мы мастерили всякую всячину: самопалы, наконечники для стрел, парусные яхты, а Витька до слез смешил нас бесконечными рассказами о том, как он воюет с Лерой и Вовкой.

Однажды я снова получил шифровку. Она была короткой – всего семь слов: «Сегодня в восемь пароль Африка ответ Австралия». Я сразу догадался, что шифровала Лера. Витька никогда не позволил бы себе написать: «Сегодня в восемь». Он написал бы: «Сегодня в двадцать ноль-ноль». По-военному.

Захватив фонарик, я спустился в подвал. На этот раз часовым был Жека. Я назвал пароль. Жека впустил меня и с лязгом закрыл дверь.

– Опаздываешь! – недовольно прошипел он. – Торчи тут из-за тебя…

Я примерно догадывался, зачем командор собирает «Черную стрелу». В последние дни в нашем доме только и разговоров было, что о каких-то хулиганах, которые забрались в подвал и очистили несколько сарайчиков. Пробои повыдирали «с мясом», мы бегали смотреть. Видно, поддевали ломиком, как ты его иначе вырвешь…

Пропала куча всякой всячины. У кого – новенькие коньки с ботинками, у кого – санки, у кого – ящик с елочными игрушками. Но больше всего взломщики охотились за пустыми трехлитровыми банками. В которых всякие компоты консервируют. Тетя Вера из 19-й квартиры плакалась, что только у нее сперли двадцать одну штуку.

– Это ж шестьдесят три литра яблок со сливами можно было поставить!.. – всплескивала она руками. – Шестьдесят три скулы им в бок, паразитам, где ж я теперь банок напасусь?! Без ничего на зиму останусь…

Африкан Гермогенович вызвал милицию. Усатый старшина осмотрел развороченные косяки, записал, что у кого пропало, цыкнул на нас, чтоб не ходили следом, и ушел. Мы думали, что он сейчас вернется с собакой-ищейкой, будут снимать отпечатки пальцев, и вообще начнется интересное кино, но ничего не случилось – усатый старшина словно в воду канул. Как и тети-Верины банки. А раз так, Витька, очевидно, решил, что поисками преступников должны заняться мы сами.

Я не ошибся.

Все уже были в сборе. На столе оплывала новая стеариновая свеча. Мы напялили маски, завернулись в балахоны – так было интересней, таинственней, – и командор поднял руку, требуя тишины.

– Братики-матросики, – торжественно сказал он. – Объявляю «Черную стрелу» на военном положении. Боевая готовность номер один. Казик, убери ватрушку, а то я тебе в ухо дам. Все вы знаете, что в нашем дворе завелась шайка подлых людишек, которые бессовестно грабят мирных жителей. Подозрение падает на всех нас. Все прямо так и говорят, что это сделали пацаны. Милиция собаку пожадничала. Что из этого следует? – Витька обвел нас пылающим взглядом. – А из этого следует, что мы сами должны найти вредителей-банкопохитителей и устроить им харакири. Кто за это предложение, прошу поднять руки.

Предводитель тайной организации «Черная стрела» был неисправимым бюрократом!

– Единогласно. Поехали дальше. Предлагаю операции по выслеживанию и ликвидации вредителей-банкопохитителей присвоить кодовое наименование «Луч-1».

– А почему не «Звезда-2», – ехидно протянул Казик. Обычно он безропотно соглашался со всем, что предлагал командор, но сегодня его, видно, обидела Витькина реплика насчет ватрушки. – Или не «Север-3»? Я лично думаю, что это даже лучше – на Северном поселке проводить операцию с кодовым наименованием «Север-3».

– Ну, пускай себе «Север», – растерялся Витька. – А ватрушку ты все равно убери, иначе я ее реквизирую!

– «Луч» так «Луч», «Север» так «Север», – примирительно сказал Ростик и подтянул на плечи сползавший балахон. – Главное – как эту шпану выследить?

– Нужно поспрашивать ребят из других домов, – предложила Лера. – Не может быть, чтоб это кто-то из нашего. У нас, вроде, нету таких. Ну, Африкан… Так он сейчас тише воды, ниже травы…

– Я придумал, как их выследить! – Витька развернул на столе большой лист бумаги. – Смотрите сюда: это план нашего подвала. Сегодня целый день рисовал. У нас пять подъездов. В каждом подъезде по двадцать квартир и по двадцать сарайчиков. И еще по такому закоулку, как наш. В сараи ходы общие, а в закоулки – отдельные. Теперь так… Где стоят черные кресты, эти сарайчики взломали. Один в первом подъезде, один во втором и два в четвертом. Третий и пятый почему-то не тронули. Попасть в подвал можно двумя путями: через двери и через вентиляционные…

Договорить Витька не успел. Дверь в наш штаб с треском распахнулась, порывом ветра задуло свечу, и в то же мгновение два нестерпимо ярких фонаря ослепили нас, словно расстреляли в упор.

– Вот где они, понимаешь, голубчики! – загремел под низкими сводами бас Африкана Гермогеновича. – Попались, курицыны дети, ворюги паршивые! Полюбуйтесь, граждане родители, на ваших деток! Малолетние преступники, понимаешь, а не советские школьники! Именно преступники!..

Я отпрянул к стене и сорвал маску. Я ничего не видел: два снопа света выдавливали слезы, резали глаза, и я закрыл лицо краем балахона.

– Не закрывайся, не закрывайся, все равно, понимаешь, откроем! Бандиты, а?! Смотрите на них, граждане, смотрите!

– Опустите фонари! – крикнул Витька. – Постойте минутку, мы вам сейчас все объясним.

– Нет, это вы постойте! – Африкан Гермогенович опустил фонарь и оттолкнул Витьку. – Стоять, тебе говорят! Это что? Планик, понимаешь! – Он схватил со стола разрисованный лист. – Вот вам и вещественное доказательство, граждане родители! Первое! А скоро, понимаешь, еще будут.

Глаза привыкли к резкому свету, и я разглядел за Африканом Гермогеновичем своего и Витькиного отцов и тетю Веру из 19-й квартиры.

– Ну, какое ж это доказательство, – проворчал Павел Петрович и посветил на план. – Детская мазня…

– Мазня! – воскликнул Африкан Гермогенович. – А вы посмотрите на эти кресты! Это ж ограбленные сараи. 19, 34, 66 и 73… Планомерное, понимаешь, ограбление! Уголовщина!.. А какой вы сегодня очистить собрались?

– Это неправда, – сказал я, скорее обращаясь к своему и Витькиному отцам, чем к Африкану Гермогеновичу. – Мы никого не обчищали. Мы просто играем. А план… Мы сами хотели этих жуликов поймать, для того и составили.

– А вот сейчас мы проверим, понимаешь, проверим! – Африкан Гермогенович зажег свечу, она зыбко замерцала в сильном свете фонарей. – Становитесь сюда, к столу, и не трепыхайтесь. А то буду вынужден применить физическое воздействие! Глеб Борисыч, Павел Петрович, Вера Ивановна, давайте-ка сюда поближе. Сейчас мы обследуем эту бандитскую берлогу, и вы сами, понимаешь, убедитесь в правильности моей информации.

Фонари обежали голые стены и уперлись в левый дальний угол. Там горой был свален всякий хлам: старый продавленный диван, огромная кадка из-под фикуса, поломанные полки…

Мы как-то не обращали на этот хлам внимания – лежит и лежит, места в сарае хватало. К тому же пыли там было, паутины…

Африкан Гермогенович отважно сунул руку в кадку и вытащил оттуда… две трехлитровые банки.

– Видал-миндал! – Банки тоненько звякнули в тишине. – Что я вам говорил? Вот ваши баночки, Вера Ивановна, видно, понимаешь, реализовать не успели. Глядишь, и еще кое-что найдем… – И он ловко вытащил из кадки длинную елочную гирлянду. Прямо как фокусник в цирке.

– Тима, что это такое? – Отец наклонился надо мной. – Что это? Ты же дал честное слово, Тима… ты же поклялся…

– Сами видите, что – вещественные доказательства. – Африкан Гермогенович выудил из-за дивана тонкий кривой ломик. – А вот и орудие, так сказать, ихнего производства!

Ломик был наш. Только сегодня утром отец спрашивал, не видал ли я его – зачем-то понадобился; я ответил, что не видал. Как он здесь очутился?

Павел Петрович с интересом рассматривал ломик.

– Фомка, а! Настоящая бандитская фомка. И где только выпороли?..

И тут отец наотмашь ударил меня по лицу, повернулся и вышел.

Я отлетел к стене и схватился за вспыхнувшую щеку. Я не почувствовал боли, хотя рука у отца была тяжелая. Я стерпел бы любую боль, и заплакал я не от боли, а от обиды, потому что так несправедливо со мной еще никто и никогда не поступал. Я бросился за ним, чтобы объяснить, как все случилось, чтобы он понял, что нельзя так, не разобравшись, но Павел Петрович остановил меня:

– Постой, субчик-голубчик, успеешь с козами на торг. Давай уж до конца исследуем, каких вы тут дров наломали.

А Африкан Гермогенович выставлял на середину все новые и новые банки. Из-за дивана, из кухонного столика, из-за поломанных стульев…

Кто это сделал? Неужели Афрнкан? Конечно, он, кто же еще! Рассчитался с нами за лягушек!.. Но на кой ему понадобилось стаскивать сюда столько всякого барахла? Ведь достаточно было двух-трех банок, чтоб мы на весь двор прослыли взломщиками. Это ведь опасно – одному перетаскать из разных подъездов такую кучу всякой всячины, запросто засыпаться можно… А если он был не один?.. А если это вообще не Африканова работа?..

И вдруг мне все стало безразлично. Я опустился на пол и прижался щекой к холодной бетонной стене. Африкан – не Африкан… ну вас всех к шутам! Что хотите, со мной делайте, плевать я на это хотел! Но как мог отец мне не поверить, какое он имел право? Конечно, и ломик, и банки, и вообще все это так неожиданно… Но Павел Петрович не спешит лупить Витьку и Леру! Я ж никогда не обманывал его… Вернее, не то что совсем не обманывал, а никогда не обманывал подло, чтоб от этого стало плохо кому-то другому, – разве что эти дурацкие лягушки… Отец знает, что я не жулик, не хулиган… почему он так легко, так быстро поверил? Он не должен был верить, несмотря ни на что… Если бы он верил мне всегда. Значит, он всегда мне не верил, а только притворялся! Вот если бы пришли ко мне и сказали: «Твой отец вор!» Я рассмеялся бы им в лицо и сказал, что они его с кем-то перепутали. А если бы они сказали: «Смотри, вот какая-то чужая штука, мы нашли ее у твоего отца в кармане! Теперь ты веришь, что он вор?» И я бы ответил: «Нет, не верю и никогда не поверю! Лучше поищите того, кто подсунул эту штуку отцу в карман, потому что мой отец не может быть вором. Понимаете, не может! Как не может быть изменником Родины. Или не заступиться за слабого, или солгать!» И если бы они спросили: «Почему ты так веришь ему?» – я ответил бы: «Потому что он – мой отец. Я знаю его сто лет, он не может быть подлецом!» И больше я ничего не стал бы говорить, но я не отказался бы от своих слов, даже если б меня резали на куски.

А он мне не верит… И какая разница, что там еще найдет Африкан Гермогенович, скорей бы все это кончилось, чтоб вырваться отсюда, хоть в детскую комнату милиции, хоть в тюрьму, только бы вырваться!..

За столом, на обороте Витькиного плана, так старательно вычерченного и разрисованного, Африкан Гермогенович сочинял акт или протокол, не знаю, как это называется. Кончив писать, он прочитал нам эту длинную бумагу, из которой было ясно, что мы воры, бандиты, взломщики, и только учитывая малолетний возраст, нас нужно не колесовать или сварить живьем в смоле, а всего-навсего повесить. Бумага заканчивалась огромным списком найденных вещей, кои надлежало вернуть владельцам. Нечего и говорить, что мы наотрез отказались ее подписать.

– И не надо, понимаешь, и не надо! – Африкан Гермогенович бережно свернул бумагу в трубочку. – Свидетелей достаточно. Надежные свидетели, ваши ж папаши. В милиции живо подпишете, все, как есть, выложите. А в подвал вы больше и носа не сунете, уж я, понимаешь, об этом позабочусь. Все, можете идти.