Текст книги "Солнечный круг"

Автор книги: Михаил Герчик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

АФРИКАН РАЗВЛЕКАЕТСЯ

Обычно, отправляясь на реку, мы брали с собой какой-нибудь еды. А потом складывали все кульки, и каждый ел, что хотел.

В тот раз, когда случилась вся эта история, Витька и Лера выпросили у мамы добрый кусок сала и с полведра картошки.

Не знаю, как вы, а я ничего на свете не едал, вкусней печеной бульбы и жареного на рожнах сала. Только вспомню – слюнки бегут. Вкуснятина…

До Березы было километра два с половиной – полчаса ходьбы. Серовато-синяя, еще не замутненная сточными водами, река огибала наш поселок плавной дугой, вся в зарослях верб и лозы, между которыми, как желтые заплаты, лежали песчаные пляжи. Левый берег был низким, плоским, далеко к самому горизонту тянулись вдоль него заливные лута, правый обрывался к воде крутыми глиняными террасами. Ласточки-береговушки источили эти террасы своими гнездами, со стороны казалось, будто на них развесили сушить огромную рыбачью сеть. На поверхность, словно сказочные змеи, выползали узловатые корни деревьев. Между ними били роднички с такой холодной водой, что от нее даже в самый знойный день начинали ныть зубы и деревянел, становился непослушным язык.

По реке деловито ползали буксиры, таская длинные плоты или толкая огромные баржи, груженные рудой, углем, минеральными удобрениями. Рядом с баржами буксиры выглядели козявками. Их рубки были выкрашены в ядовитый канареечный цвет, а над палубами трепыхало выстиранное белье или покачивались, вялясь на солнце, длинные вязанки рыбы.

Река расступалась перед баржами, перед грузовыми и пассажирскими теплоходами и обрушивала на берег высокие стеклянные валы воды. Они вдребезги разбивались о песок и звенящим потоком сбегали назад, а мы, отплыв подальше, раскачивались на волнах, как на качелях.

Все было хорошо, да только Витькин рюкзак с салом и картошкой не давал Казику покоя. Он все крутился на берегу, чмокал губами, а часов в одиннадцать не выдержал и заканючил:

– Братцы, пошли за хворостом. Кишки марш играют.

– Кишки марш играют, бульбы с салом желают! – эхом откликнулся Витька. Он весь зарылся в горячий песок, только вихры пламенели на макушке. – Потерпи, солнце высоко, до вечера далеко…

– А чего терпеть? – неожиданно поддержала Казика Лера. – Пока хвороста насобираем, пока картошка испечется… Вставайте, лежебоки!

Набрать на нашем берегу хвороста для хорошего костра было и впрямь не так-то просто. Рыбаки и всякий туристский люд уже давно прочесали все вокруг, подобрали каждую сухую веточку.

– Махнем на тот берег, – предложил Ростик. – Там хвороста – завались.

На правом, высоком берегу, за узкой полоской лозняка темнел густой сосновый бор.

– За морем телушка – полушка, да перевоз дорог, – засмеялся Жека. – Как мы его переправим? Лодки-то нету.

– Вплавь, – бросил Ростик, вытянул ремень из брюк и пошел к берегу: он уже, видно, израсходовал всю дневную норму слов.

Не скажу, чтобы предложение Ростика очень уж пришлось мне но вкусу. Река тут широкая, с сильным и быстрым течением, а я хотя и не плохо плаваю, но устал ведь уже. Вот сколько в воде барахтаемся! Подхватит, закрутит – поминай как звали!

Я неохотно приподнялся, раздумывая, что лучше: откровенно струсить или все-таки попробовать переплыть, но тут Африкан дернул меня за руку.

– Не ходи, я знаю, где можно набрать дров. Здесь близко. Пойдем вместе.

На воде дрожали солнечные блики, похожие на радужные мазутные пятна. Среди них, как поплавок, ныряла черная голова Ростика: он плыл брассом, делая ровные, мощные гребки. Витька, Лера, Казик и Жека тянулись за ним на саженках в облаке сверкающих брызг. Они заметно отставали. Но даже их я уже не догнал бы. Мне не очень хотелось идти с Африканом, но неудобно же валяться па пляже, когда все работают…

– Пошли, – я тоже вытянул из штанов ремешок, – показывай, где твои дрова.

Срезая дугу, мы двинулись напрямик к повороту. На Африкане были полосатые плавки и скрученное чалмой полотенце, шел он легко, быстро, я еле за ним поспевал. За поворотом берег еще больше понизился, и мы вышли на луг. Луг был кочковатый, болотистый, трапа вымахала такая, что мы спрятались в ней с головой. Над редкими купами лозы кружили белогрудые чибисы, где-то рядом надрывался дергач, от треска кузнечиков закладывало уши. Сухие желтые метелки щекотали кожу, обсыпали какой-то липкой пыльцой, вскоре от нее начало зудеть все тело. Неподвижный воздух был густым и приторно-сладким, будто мы попали на парфюмерную фабрику. Торфяная тропинка пружинила и проседала под ногами, ямки от следов наливались черной коломутной водой.

Постепенно становится суше, выходим на бугорок. Вдруг Африкан поднимает палец: тс-с! Еще несколько шагов – и за густыми кустами лозы я вижу полевой, вернее, луговой стан. На круглой вытоптанной площадке под двумя черными закопченными котлами дымит костер, невдалеке – какие-то ящики, наверно, с продуктами, цинковый блестящий бидон, пара ведер. Левее – навес: на березовые колья натянут большой кусок выгоревшего брезента; под навесом – сколоченные из обструганных досок стол и лавки, сосновые чурбачки. Горкой высится посуда, прикрытая полотняным полотенцем. Ближе к кустам, возле двух похожих на недометанные стога шалашей, стоит телега; пегая кобыла, привязанная за недоуздок к колесу, лениво отмахивается хвостом от надоедливых оводней. На стане ни души, только какая-то пичуга нахально прыгает по ящикам в поисках съестного.

– Вон дрова, видишь, – шепнул Африкан.

Аккуратно уложенная поленница виднелась справа от нас, кустами к ней можно подобраться вплотную, не рискуя быть замеченными.

– Еще чего придумал – дрова воровать, – разозлился я. – Пошли назад.

Африкан улыбнулся.

– Псих ненормальный, какое ж это воровство! Смотри, сколько у них – на месяц хватит. А тут работы на неделю, от силы на десять дней, я знаю. Все равно потом рыбаки растаскают.

Из дальнего от нас шалаша вышла пожилая женщина в белой, с синими горошинами косынке, завязанной узлом под подбородком. Подошла к котлам, приподняла крышку на одном, помешала поварешкой, попробовала, шумно дуя на варево. Подцепила на коромысло ведра и пошла к реке по воду.

– Давай, – подтолкнул меня Африкан. – Теперь в самый раз.

Отступать было некуда. Мы быстро набрали по охапке дров и потащили назад. Отойдя шагов десять, Африкан положил свои дрова на траву.

– Погоди минутку, я сейчас. – И исчез.

Ждать его я не стал. Правда, через несколько минут он меня догнал, веселый и запыхавшийся.

– Шире шаг!

Мы уже были недалеко от своих, когда повстречались с белобрысым мальчонкой, чуть побольше Витькиного Вовки. Он тащил ореховые удочки и ведерко, в ведерке плескалось с десяток плотичек и окуньков и ладный, граммов на четыреста, голавль.

– На что ловил? – полюбопытствовал Африкан.

– На кузнечика, – шмыгнул носом мальчонка и покраснел от удовольствия.

Ребята встретили нас веселыми воплями. Они приволокли груду хвороста и несколько жердей, но их добыча даже в сравнение не шла с нашей. Хворост что – пшик! – и сгорел. А чтобы испечь как следует картошку, дрова нужны, жар.

– Где достали? – Витька тут же принялся сдирать кору со звонкого березового полешка.

– На кудыкиной горе, – подмигнул мне Африкан. – Где достали, там уже нету.

– На сенокосе украли, – проворчал Ростик, – обормоты… – Оказывается, у него еще было в запасе четыре слова.

Витька занялся костром, а мы с Африканом помчались купаться. Обжигающе-холодной показалась мне после душного лугового пекла вода, я яростно растирался песком, чтоб смыть желтую пыльцу и липкие крошки коры, а потом с разбегу нырял прямо в солнце, покачивавшееся на легкой ряби у берега, и, наверно, купался бы, пока не поспеет картошка, если б не услышал Лерин голос:

– Эй, ребята, сюда-а! – размахивала она косынкой. – Скорее!

Я обернулся, и у меня стало сухо во рту. Возле нашего костра стояла та самая женщина в белой, с синими горошинами косынке. За руку она держала мальчонку-рыболова.

Первая мысль, какая пришла мне в голову, – удрать. Выйти на берег и рвануть, чтоб ветер в ушах засвистел. Но я тут же понял, что ничего из этого не получится. Во-первых, там одежда, а во-вторых, почему из-за меня должен отдуваться один Африкан? Крали-то дрова: вместе… Да и в конце концов не такое уж мы преступление совершили, чтоб удирать. Вот ведь жадина эта тетка, из-за двух охапок дров в такую даль по жаре тащиться не поленилась!

– Это они, бабушка, они! – крикнул рыболов, едва мы вылезли из воды. – Я их своими глазами видел!

– Ах вы, сукины дети! – накинулась на нас женщина. – Где ж ваша совесть! Ну, дрова покрали, так уж черт с вами, если у вас ручки-ножки поотсыхали, чтоб всякого ломачья насобирать. А зачем же вы мне весь обед загубили?! Скоро ж косари придут, чем я их кормить буду? Жеребцы вы, тунеядцы несчастные, сами вон какие ряжки нажрали да на песочке прохлаждаетесь, а люди работают, аж с них по десять потов сходит, да из-за вас еще и голодными останутся…

– Какой обед? – растерялся я и посмотрел на Африкана. Он заботливо расчесывал свою гриву, будто все это его совершенно не касалось. – Что такое?

– Да кто его знает, – наконец ухмыльнулся он. – У нее там что-то подгорело или выкипело, наверное, а она на нас свалить хочет.

– Это у меня подгорело?! – Женщина уперла руки в бока и пошла на Африкана, как танк. Он благоразумно попятился. – Это у меня выкипело?! Ах ты, собачьи твои глаза… Да я тебя сей же час…

– Стоп, стоп, тетка! – закричал Африкан, подхватив гитару и заслоняясь ею, как щитом. – Ишь, расходилась…

– Тетенька, а что они сделали? – осторожно спросила Лера.

– Что сделали? – резко повернулась к ней тетка. – В котел с картошкой тушеной бутылку уксусной эссенции вылили и две пачки сахара всыпали, вот что. Все варево испоганили, в рот не возьмешь.

От изумления у меня отнялся язык, я даже слова не мог выговорить. А Африкан спокойно жмурился на солнце и дергал струны гитары. Ах, как мне вдруг захотелось трахнуть его этой гитарой но голове!..

– Ребята, – наконец выдавил я, – поверьте…

– Это тебе-то верить!.. – Женщина сдернула с головы косынку, волосы у нее были черные, с седыми прядями. – Пошли, Митенька, что с ними разговоры разговаривать…

– Погодите! – закричала Лера. – Погодите! У нас есть картошка. И сало. Может, еще не поздно что-нибудь приготовить? Правда, у нас маловато…

– Хватает у нас и картошки, и сала. – Повариха вытерла косынкой раскрасневшееся лицо. – Да только когда ты что теперь сготовишь? Вон уже где солнце, пока соберешься, ужинать пора – не обедать…

– Мы вам начистим целый воз картошки! – загорелась Лера. – Правда, ребята?! Вы нам только ножи дайте, у нас свои всего два. Нас семеро, да вы, да Митенька… Пока будем чистить, вода закипит. В кипяток опустим – раз! – и готово.

– А им что – так и обойдется? – непреклонно спросила повариха. – Это ж котел картошки с мясом – коту под хвост… И главное – за что?

– Не обойдется, – пообещала Лера и так глянула на меня, что я съежился. – Мы с них за это шкуру спустим. Потом. Сами.

– Ну, что ж, – повариха пригладила на макушке у мальчонки вихор, – ваши нашкодничали, вы и помогайте. Нельзя в сенокос людей на сухомятке держать, ног не потянут.

– Пошли, – вздохнул Витька. – Все на фронт! – Он сгреб в охапку рюкзак и одежду. – За мной, братики-матросики! Впере-е-ед!

На пляже остались только я, Африкан и Ростик. Ростик засыпал песком костер.

– Чего стоите? – буркнул он. – Догоняйте. Да дрова прихватите, шпана несчастная…

Я даже не подивился такому красноречию – не до того. Значит, Ростик считает и меня виноватым?! Нет, такого я стерпеть не могу. Я подошел к Африкану и изо всей силы стукнул его по физиономии. Он тут же дал мне сдачи, и мы покатились по песку.

Ростик кое-как растащил нас, наградив обоих увесистыми тумаками.

– Свинья ты, – тяжело дыша, сказал я Африкану. – Я думал, ты просто пижон, а ты грязная, бессовестная свинья.

– Лопух, – ухмыльнулся Африкан, облизывая разбитую губу. – Все вы лопухи. – Он подобрал отлетевшую в сторону гитару, заботливо сдул с нее песок и легонько тронул струны. – Подумаешь, уже и пошутить нельзя! Представляю, как она скривилась, когда попробовала эту картошку! Ха-ха-ха!

– За такие шутки людей нужно убивать на месте из рогатки… – Ростик закинул за плечо свой рюкзак и набрал охапку дров. – Пошли, Тим, разве ж это человек!..

И я поплелся за ним к костру.

…Мы чистили картошку в четырнадцать рук, не разгибаясь, а маленький Митя подкладывал в костер дрова. Бежали и бежали веселыми серпантинами очистки, с глухим стуком падали в ведро картофелины, солнечные зайчики прыгали на влажных лезвиях ножей. Жарило солнце, звенели кузнечики, пахло подсыхающей травой, от костра тянуло горьковатым дымком. А на душе у меня было погано-погано. Я все думал и не мог понять, зачем он так поступил. Специально ведь вернулся, не поленился вернуться, чтобы навредить людям, которые не сделали ему ничего плохого. Зачем?..

Я отложил нож и недочищенную картофелину.

– Ребята, честное слово, я даже не видел, когда он это сделал, я отошел с дровами… Клянусь вам, если б я мог подумать, я не пустил бы его. Ну, поверьте…

– А чего не поверить? – Витька сосредоточенно выковыривал в картофелине глазки. – Будто мы этого Таракана не знаем… будто впервой он нас под монастырь подводит… Ну да ничего, теперь мы с ним за все рассчитаемся. – Витька взмахнул ножом, как саблей, словно показывая, как мы рассчитаемся с Африканом. – Поднажмите, братцы, мало осталось. – И пронзительно – наверное, в городе было слышно! – запел:

 
Эх, картошка, объеденье-денье-денье,
Пионеров идеал-ал-ал.
Тот не знает наслажденья-денья-денья,
Кто картошки не едал-дал-дал!
 

Мы начистили полный котел картошки, помогли перемыть, поднесли дров и воды и ушли, хотя оттаявшая повариха долго уговаривала нас остаться пообедать с косцами. Почему-то всем расхотелось есть, даже Казику.

ТАИНСТВЕННОЕ ПИСЬМО

Я спускаюсь в подвал, нащупывая ногами ступеньки, и в душе ругаю себя за то, что не сообразил захватить фонарик или, на худой конец, коробок спичек, хотя запросто мог догадаться, что они мне понадобятся. Темно, хоть ты глаз выколи, а я не совсем уверен, что не нарвусь на какую-нибудь провокацию.

На тринадцатой ступеньке лестница кончается. Я поворачиваюсь направо, выставив вперед руки, делаю два коротких шажка и упираюсь в обитую железом дверь.

Пока все сходится с таинственным письмом, которое я получил сегодня утром. Прибыло оно довольно необычным способом: я читал на тахте, когда в открытую балконную дверь влетел камень, вдребезги разбил лампочку – хорошо, что мы с отцом еще люстрой не обзавелись, вот был бы номер! – и шлепнулся на пол. Камень был обернут листком бумаги в клеточку. Развернув ее, я увидел следующее послание:

«Шифровка, – догадался я и прикусил от любопытства кончик языка. – Сейчас разберемся, что в ней написано!»

Я очень люблю всякие ребусы и головоломки. Заразился я этим от отца: он может целый вечер рыться в словарях и энциклопедиях, отыскивая какую-нибудь гору в Африке из тринадцати букв или химическое соединение из девяти. У него это называется «гимнастика ума». Когда прибывает «Огонек», мы сразу же беремся за последнюю страницу, даже если в номере печатается новая повесть Жоржа Сименона о комиссаре Мегрэ.

Я достал бумагу, карандаш и принялся за работу. Итак, шифровка. Чтобы прочитать ее, нужно найти ключ – систему, по которой переставлены буквы. Четыре строчки букв, не разделенных на слова; ни одного знака препинания. Значит, знаки пропущены или тоже зашифрованы какими-то буквами – не может быть, чтоб в таком длинном предложении, если даже оно одно, не стояло ни запятых, ни тире, ни двоеточия…

Попробуем прочесть записку через одну букву: «сгдяда…» – не годится. Шифровал, определенно, Витька, больше некому, а уж он придумает что-нибудь посложней. Через две буквы… «саязц…» – какая-то тарабарщина! Через три, четыре и пять букв… Через одну, затем – через две, через три… ни одного нормального слова!

«Ах ты, рыжая команда!» – разозлился я и попробовал прочесть записку слева направо: «ииттрик…»

Любой другой пришел бы от этой белиберды в отчаяние, но я решил быть мужественным и терпеливым. Попробуем рассмотреть шифровку еще раз. Нет ли в ней хоть одной группы букв, которые образуют слово? Есть! «Трек», «трит» «той», «ум», «что», «все»… Прекрасно!.. А что, собственно, прекрасного? Что с ними делать, с этими словами? Каким образом в Витькиной записке может оказаться слово «той»? На «той» он меня приглашает, что ли? Или на «трек»?

Я еще с полчаса составлял слова, подбирая буквы произвольно, пока не понял, что это совершенно бессмысленное занятие: из букв шифровки можно насоставлять столько всяких слов, что их хватит на толстенную книгу, и еще тысяч пятьдесят останется.

«Спокойно, Тимка, спокойно! – сказал я сам себе, потому что мне вдруг отчаянно захотелось обернуть этим листком камень, который еще валялся на полу, и вышвырнуть его за балкон, туда, откуда прилетел. – Главное при разгадывании головоломок – система. А у тебя никакой системы нету. Хватаешься, за что придется, конечно, из этого ничего не получится».

Значит, система. А какая? С чего начинали разгадывать такие шифровки самые знаменитые детективы настоящего и прошлого? Например, судья Жаррикес из романа Жюля Верна «Жангада»?

Я быстренько разыскал книгу и открыл ее на том месте, где сын Жоама Дакосты Бенито приносит судье Жаррикесу зашифрованный документ. Так… Прежде всего судья сосчитал буквы и установил, как часто они повторяются. Что ж, это не так уж сложно. В моей шифровке сто двадцать букв: четыре строки по тридцать. Сейчас подсчитаем, как часто они повторяются.

Я расчертил лист бумаги и составил такую таблицу:

С—3	З—1	Р—8	Ч—3
Д—8	В—6	Е—9	М—2
Г—1	Ц—2	К—3	Ё—2
А—8	Т—12	Л—4	П—1
Ь—4	И—11	Ы—1	Щ—1
Я—2	О—9	Й—1	Ф—1
Н—11	X—2	Ш—1	Ж—1
			У—2

Использовано 29 букв алфавита; всего 120 букв.

Что же дальше сделал всемирно знаменитый судья Жаррикес? Расположил все буквы в алфавитном порядке? Пожалуйста. По сравнению с подсчетами это семечки…

А—8	З—1	О—9	Х—2
В—6	И—11	П—1	Ц—2
Г—1	Й—1	Р—8	Ч – З
Д—8	К—3	С—3	Ш—1
Е—9	Л—4	Т—12	Щ—1
Ё—2	М—2	У—2	Ы—1
Ж—1	Н—11	Ф—1	Ь—4
			Я—2

Затем я занялся гласными и согласными. По Жюлю Верну выходило, что нормальное соотношение гласных и согласных букв – один к четырем. А что у меня?

Еще одна таблица:

А—8, Е—9, Ё—2, И—11, О—9, У—2, Ы—1, Я—2.

Итого: 8 гласных, которые повторяются 44 раза.

120 и 44. Больше одной трети. Соотношение явно ненормальное.

Я сломал карандаш и забегал по комнате. Рыжий дурень! Конспиратор! «Золотой жук»! Составляет шифровку, а сам не знает даже такой чепухи, как нормальное соотношение гласных и согласных букв!

Какие буквы повторяются чаще всего? Значит, так:

Т—12; И—11; Н—11; О—9; Е—9; А—8; Д—8; Р—8; В—6; Ь—4; Л—4; С—3; К—3; Ч—3; Я—2; Ц—2; Х—2; М—2; Ё—2; У—2; Г, 3, Ы, Й, Щ, П, Ш, Ф, Ж—1.

Чаще всего повторяется буква «Т». Предположим, что «Т» – это не «Т», а какая-то другая буква. Если Витька выбрал шифр, при котором одна буква постоянно заменяется другой, – например, вместо «А» пишут «Я» или «Щ», или любую иную букву, но постоянно одну и ту же, – то буква «Т» должна соответствовать самой распространенной, наиболее часто встречающейся в русских словах букве. А какая буква самая распространенная? Заглянем в «Жангаду». Тем более что и там буква «Т» повторялась чаще всего. Итак: «…во французском и английском языках это, конечно, была бы буква „Е“; у итальянцев – „И“ или „А“; у португальцев же „А“ или „О“».

– А в русском?! – заорал я и грохнул книгой об стол. – В русском какая буква чаще всего встречается? Не мог же Витька писать эту чушь на французском, английском, итальянском или португальском… Он и русский-то знает на двойку с плюсом! – Меня такое зло разобрало, что я чуть не заплакал. – Эх, судья Жаррикес! Столько языков знал, не мог выучить русского!

Я завалился на тахту и взял «Тома Сойера». Но перед моими глазами так и прыгали все те же: С Д Г А Д Ь… Буквы казались мне маленькими хитрыми человечками, они злорадно ухмылялись, корчили рожи и говорили противным Витькиным голосом: «Что, выкусил? Эх ты, серый…»

Нет, не будет мне покоя, пока не разгадаю эту тарабарщину.

Пришел отец.

Вечером он должен был ехать в командировку и вернулся с работы пораньше.

– Чего накуксился, будто лягушку проглотил? – Он выложил из портфеля свертки с едой. – Давай перекусим, я копченой колбаски купил.

– Не хочется. – Я отвернулся к стене: рассказать или нет? Отец-то, пожалуй, разгадает. Но вдруг там что-нибудь такое… этакое…

– Ты что, заболел? – Отец пощупал мой лоб. – Температуру мерил?

«Рассказать! – решил я. – А то и впрямь свихнуться можно».

– Посмотри ту бумажку.

– Какую? Эту? А как ты лампочку разбил?

– Не я… Тот, кто ее сюда забросил.

– Интересно. – Он повертел в руках бумагу. – Шифровка. Буквы подсчитал?

– Там мои таблицы, посмотри.

Отец отодвинул локтем свертки и углубился в таблицы. Я стал за его спиной.

– Все правильно, – покусывая карандаш, наконец сказал он. – На чем же ты остановился?

– Нужно заменять одни буквы другими, делать новый алфавит. Ты знаешь, какая буква чаще всего встречается в русских словах?

– Понятия не имею. – Отец почесал карандашом висок. – Кажется, «К». А почему ты думаешь, что нужно составлять новый алфавит?

Я застонал:

– Это не я думаю! Это думает судья Жаррикес! Не мог же Витька сам придумать этот шифр, он его наверняка откуда-то слямзил! И скорее всего – из «Жангады».

– Это роман Жюля Верна? Ах, вот он! Ну-ка, дай сюда…

Чиркая карандашом на полях, отец внимательно перечитал главы, где судья разгадывает шифровку, и задумался.

– Слушай, Тима, давай рассуждать логично. Записка адресована тебе, я такие не получал уже лет двадцать. Она должна начинаться с обращения и заканчиваться подписью. Факт?

– Может быть, – уклончиво ответил я.

– Что тебя во дворе называют Тимофеем – исключается. – Он хитро взглянул на меня, я засмеялся. – Как тебя дразнят?

– Тимох.

– Гм… Не так уж плохо. Меня в детстве дразнили «Каланча».

– Почему? – удивился я.

– Кто его знает. Наверно, потому, что долговязым был. Ну, ладно, не будем отвлекаться. Предположим, записка начинается со слова «Тимох». А как она может быть подписана?

– Писал Витька, я в этом почти не сомневаюсь. Дразнят его «Крыса», «Рыжий»…

– «Крыса» – это от фамилии? Ну да, Крысевич… Глупо и обидно. Не думаю, чтобы он подписался такой кличкой. Остаются «Рыжий» и «Витька»… Добавим на всякий случай сюда «Виктор», хотя это весьма и весьма сомнительно. Итак, первые пять букв шифровки должны соответствовать слову «Тимох». Что мы там имеем? «С Д Г А Д…», где «С» – это «Т», «Д» – «И», «Г» – «М», «А» – «О»…

– А куда ты второе «Д» денешь? – ехидно спросил я. – Не может же одна буква обозначать и «И» и «X»! Это будет совсем другой шифр, цифровой! Тот, каким судья Жаррикес в конце концов и прочел записку.

– М-да, не пойдет… Ну, а слово «Рыжий»? Все пять последних букв разные: «Я, О, В, С, Е». Попробуем?

– Валяй, – уныло пробормотал я. – У меня уже голова раскалывается. Хоть бы какой намек на ключ… Бессмыслица…

– Вообще ты, конечно, прав, – согласился отец, торопливо записывая буквы. – Но ведь наши дешифровальщики находили ключи к самым сложным шифрам важнейших немецких документов… Опять ничего не вышло. Проверим слово «Витька».

– Так то – дешифровальщики, а то – мы с тобой, – вздохнул я.

– Так то – матерые фашистские разведчики и штабисты, а то – ученик шестого класса, – усмехнулся отец.

И так, усмехаясь, он составлял и переставлял эти проклятые буквы, и постепенно улыбка начисто сползла с его лица.

– Ничего не получается, – наконец признался он. – Использовать цифровой метод, не зная, какие цифры выбрал тот, кто писал записку, – дело безнадежное: можно набрать сотни и сотни тысяч вариантов. Чтобы все их проверить, нужна электронная вычислительная машина, на это даже самой длинной человеческой жизни не хватит. Так что, сынок, не огорчайся, давай лучше расшифруем нашу колбасу, думаю, что с этим мы справимся гораздо успешнее. А потом ступай к Виктору и скажи ему, что посылать друзьям шифровки без ключа – это просто… гм… не годится.

Отец отодвинул листки в сторону и нарезал колбасу. Пахла она так аппетитно, что я потянулся за куском. Задел рукавом записку и совершенно отчетливо увидел слово: «сегодня». Это было настолько неожиданно, что я зажмурился и замер, так и не дотянувшись до колбасы: а вдруг открою глаза и ничего не увижу!

– Хлеба возьми, – сказал отец, – и не стой столбом: голодный останешься.

Я осторожно приоткрыл глаза и в узкую щелочку разглядел все то же: «сегодня». Оно никуда не исчезло, не растворилось, не испарилось, но я на всякий случай прочел еще несколько слов, чтоб уж быть абсолютно уверенным, что разгадал шифр правильно, а потом бессильно шлепнулся на стул и захохотал, завизжал, зарычал, замолотил ногами по полу…

– Что с тобой, Тимка? Опять эта шифровка?

– Какие же мы, папка, дураки, – простонал я. – Считали, переставляли, придумывали разные системы… Да Витьке они и не снились! Это же обыкновенный зигзаг, шифр для первоклассников. Зигзаг, понимаешь?

– Ничего не понимаю. – Отец пожал плечами и потянулся к шифровке, но я быстренько сунул ее в карман.

– Извини, но это – секрет. Я не имею права его раскрывать. А шифр я тебе объясню на любом примере. Я почему-то сразу не обратил внимания, что буквы написаны в два ряда. Видал, строчки стоят одна под одной, а между рядами – две пустые клеточки. Теперь берется любая фраза. Например: «Сегодня папа едет в командировку», – и записывается в две строчки, вот так:

с г д я а а д т к м н и о к

 е о н п п е е в о а д р в у.

Сообразил, как ее надо читать? По диагонали, вверх-вниз, вверх-вниз… А следующая фраза заполнит промежутки, и, если читать не зигзагом, а подряд, получается бессмыслица. Понятно?

– Понятно, – улыбнулся отец, щедро намазывая колбасу горчицей. – Все гениальные изобретения и открытия обычно предельно просты. Но я сегодня действительно уезжаю в командировку. Я уважаю твои секреты, однако, согласись, должен хотя бы знать, что в них нет ничего дурного. Иначе я просто не имею права уезжать.

– Я тебе даю честное слово, что в этом нет ничего плохого, – в рифму, почти как Витька, сказал я. – Поверь, я охотно дал бы тебе это прочесть, если бы не приказ. Это ведь не мой секрет…

– Ладно, ладно, – отец подвинул мне бутерброд, – я тебе верю.

В записке было написано: «Сегодня в двадцать один третий тринадцать вниз два длинных три коротких пароль щит и мечь ответ черная стрела шифровку уничтож немедленно все». Слова «меч» и «уничтожь» были написаны с ошибками. Теперь я мог голову дать наотрез, что автор шифровки – Витька, хоть он под ней и не подписался.

Значит, так: в девять часов вечера я должен зайти в третий подъезд, по тринадцати ступенькам спуститься в подвал, найти там железную дверь, постучать, как условлено, назвать пароль и…

…И вот она, эта дверь, холодит кончики моих пальцев, и я стучу два раза с расстановкой, три – подряд, готовый к тому, что сейчас за ней раздастся оглушительный хохот, но вместо этого слышу свистящий шепот:

– Пароль?

То ли это темнота на меня подействовала, то ли таинственный голос, но я вдруг почувствовал, что у меня мурашки поползли по коже. Я наклонился туда, где должна была находиться замочная скважина, и прошипел:

– Пароль – «щит и меч». Ответ?

– «Черная стрела».