Текст книги "Рука майора Громова"
Автор книги: Михаил Бойков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
Глава 14
«Свистать всех наверх!»
Расставшись с Ольгой, Холмин пришел в отдел НКВД опечаленный и раздосадованный неудавшейся прогулкой и, в первую минуту, не обратил внимания на царившее там необычайное оживление. В следующую минуту он удивился. Было около двенадцати часов дня, как раз такое время, когда работники отдела торопятся поскорее закончить свои утренние дела, чтобы успеть пообедать и отдохнуть перед, «основной» – вечерней и ночной – работой. Между тем, сегодня они никуда не спешили.
Следователи, теломеханики, канцеляристы, конвоиры заполнили весь коридор первого этажа. Они «кучковались» группами в 3–5 человек и возбужденно и тревожно разговаривали о чем-то приглушенными голосами. В одном из углов коридора, стояла более многочисленная группа молодых женщин – пишмашинисток отдела. Среди них была и Дуся-буфетчица. Увидев Холмина, девушка подошла к нему с упреками.
– Это как же называется? Значит вы Шура, так свои обещания исполняете? Это не по-хорошему. Нельзя так.
– Какие обещания, Дуся? – удивленно спросил он.
– Для вас самые главные. Вы ко мне в буфет обещали приходить?
– Обещал.
– А почему завтракать не пришли?
– Виноват, Дуся. Времени не было.
– Значит, голодовка в тюрьме вам не надоела, и на воле ее продолжаете. Забыли, что вам подкормиться нужно?
– Не забыл, Дуся. Обедать к вам сегодня обязательно приду.
– Смотрите. Буду ждать. Но если вы и на этот раз обещание не исполните, то наша дружба с вами поломается.
– Постараюсь исполнить. А теперь скажите мне, Дуся, что здесь происходит?
– Непонятное дело. Значит, так. Полчаса назад прибегает ко мне в буфет Дондеже и верещит: – «Запирай свою лавочку, поскольку полковник Гундосов приказал свистать всех наверх». Я спрашиваю: – «На какой верх и зачем?» Он визжит: – «Внимай без дураков и не вгрызайся глупыми вопросами. В зал заседаний топай; там собрание будет». – «Так, какой же, говорю, – это верх, когда зал заседаний, наоборот, в нижнем этаже?» Он за голову руками хватается, – «Дуська! Не умопомрачай меня! Марш на собрание! Шибко! По-флотски!»… Вот я и пришла. И торчу тут, в коридоре.
– По какому же поводу собрание? – спросил Холмин.
– В точности неизвестно. Но пишмашинистки болтают, будто насчет «руки майора Громова» и убитого коменданта. А, что это, Шура, такое: «свистать всех наверх!»?
– Это, Дуся, морская команда, когда всех матросов на палубу сзывают.
– По-флотскому, значит? Может, нам всем и форму морскую выдадут? Вот бы мирово было. Она красивая.
Холмин улыбнулся.
– Вряд-ли, Дуся, дело до формы дойдет. На это вы особенно не надейтесь.
– Жалость какая, – вздохнула девушка…
Их беседу прервал появившийся в коридоре капитан Шелудяк. Он заметался между кучками энкаведистов, хлопая в ладоши и выкрикивая визгливым фальцетом:
– Товарищи! Все – в зал! Вкупе и вообще. Занимайте места. Начальство прибудет вскорости. На собрание, товарищи!
Повинуясь выкрикам заместители начальника отдела, энкаведисты послушно потянулись в конец коридора. Дуся взяла под руку Холмина и они пошли вслед за другими.
Зал заседаний отдела НКВД был таким, каких в Советском Союзе тысячи. На деревянном возвышении – в четверть метра над полом – стол с кумачевой скатертью и графином воды и несколько кресел. Перед ними ряды стульев. На стенах портреты Сталина, Молотова, Ежова и других вождей и вождят в золоченых рамках. Слева от стола деревянное сооружение, стоявшее в захудалых лавченках. И называвшееся конторкой до революции, а после нее перекочевавшее в залы заседаний, где и получило пышное название трибуны. Окна, как и во всех комнатах отдела, – с решетками.
Едва энкаведисты успели рассесться по стульям, как в зал Вошло начальство и проследовало к столу на возвышении. Впереди, лихо раскачиваясь, будто по палубе корабля, шагал полковник Гундосов. За ним, сутуло горбясь, шел длинный субъект, на воротнике мундира которого краснели знаки различия старшего лейтенанта, а над воротником хмурилась чрезвычайно озабоченная физиономия. Шествие замыкал майор Бадмаев, а вокруг этой тройки суетливо вертелся Шелудяк.
Начальство стало за столом навытяжку и длинный субъект объявил:
– Есть предложение, товарищи, избрать в почетный президиум нашего внеочередного собрания политбюро ЦК во главе с товарищем Сталиным.
В зале раздались довольно сдержанные, вернее даже жидкие аплодисменты и почетный президиум был избран единогласно. Длинный субъект спросил собравшихся: – Кто имеет предложения по части делового президиума?
– Я имею, – послышался из зала чей-то явно активистский голос.
– Вонмем, товарищи, вонмем, – пронзительно пискнул Шелудяк.
– Предлагаю избрать в президиум, – продолжал некто с голосом активиста, – особого, начальника отдела товарища Бадмаева, его уполномоченного по чистке, товарища Гундосова, секретаря партбюро, товарища Кислицкого, заместителя товарища Шелудяка и нашего нового агента товарища, Холмина, Думаю, что возражений не будет?
Насмешливо подмигнув Холмину, Дуся толкнула его локтем в бок.
– Шура! Вы лезете в начальство.
Он развел руками.
– И рад бы, Дуся, не лезть, да заставляют…
Собрание проводилось по всем правилам советской демократии. Президиум уселся в кресла, а все остальные приготовились скучать на стульях. Гундосов, избранный председателем, предоставил слово для доклада Бадмаеву.
Из этого доклада, выяснилось, что собрание траурное и посвящается памяти убитого прошедшей ночью коменданта. О нем Бадмаев говорил коротко, охарактеризовав его, как светлую личность, выдержанного чекиста и верного сына ленинско-сталинской партии. Значительно подробнее остановился он на преступных действиях «руки майора Громова», призывая всех присутствующих к борьбе с него. Когда начальник отдела кончил доклад, председатель обратился к собранию:
– Может, у кого есть вопросы, братиш… то-есть, товарищи?
Вопросов не оказалось ни у кого, кроме Дуси-буфетчицы. Она, видимо из озорства, задала докладчику вопрос, совершенно неуместный на подобном собрании:
– За что товарищ комендант получил ордена?
В зале послышались смешки. Бадмаев свирепо уперся в девушку своими узенькими глазками и, запнувшись, прогудел в ответ:
– За… выполнение особых правительственных заданий.
Смешки в зале раздались громче. Всем было известно, что никаких особых заданий, за исключением расстрелов, комендант никогда но выполнял.
– Товарищ докладчик! Какие правительственные задания выполнил наш комендант? – не унималась Дуся.
Бледный цвет физиономии Бадмаева сразу сменился бурачным. Он широко раскрыл рот и зал замер в ожидании потока ругательств, готовых извергнуться из начальственной глотки. Но Шелудяк опередил их. Вытянув физиономию в сторону Дуси, он пропищал сладеньким фальцетом:
– Товарищ Дуся! Оный вопрос мы обсудим с вами в-индивидуальном порядке. А покудова замнем для ясности.
Щекотливый вопрос был «замят» и начались «прения» по докладу. Первым выступил уполномоченный Ежова. В своей речи он упирал на то, что в борьбе против «руки майора Громова» необходимо ежедневно «свистать всех наверх» и вообще действовать по-флотски. Выступивший вслед за ним длинный субъект – секретарь партийного бюро Кислицкий – долго и уныло талдычил о повышении классовой бдительности, самоотверженной чекистской работы и политической учебе. Шелудяк визгливо ругал врагов народа, в том числе и «руку», и грозил им тягчайшими карами, а трое активистов из зала давали, «стахановские обязательства по-развертыванию соцсоревнования». Собрание было по-советски бестолковым и никому из его участников ненужным.
Сидя за столом президиума, Холмин еле удерживался от зевоты. Вдруг он, над самым своим ухом, услышал, шепот наклонявшегося к нему сбоку Гундосова:
– Ты, браток, тоже должен чего-нибудь такое сказануть.
Холмин ответил ему также шепотом:
– Да мне и говорить-то нечего. Без меня сказали достаточно. Мне, как иногда выражаются на собраниях, остается только присоединиться к мнению предыдущих товарищей ораторов.
– Нет, браток, выступить нужно, – повелительно произнес энкаведист и, не дожидаясь согласия Холмина, крикнул в зал:
– Слово имеет наш спецагент, товарищ Холмин!
Шелудяк тихо и насмешливо взвизгнул:
– Вонмем, об чем нам трепанется сей уголовощный вьюноша.
Холмин был принужден встать из-за стола и подойти к деревянному сооружению с пышным названием. Он не любил выступать на собраниях и свою вынужденную речь начал весьма неохотно:
– До меня здесь говорили много, но никаких конкретных предложений по расследованию дела, так называемой «руки майора Громова» я, к сожалению, не слышал. Между тем, для некоторых из вас и для меня это сейчас очень важно. Начальник отдела НКВД приказал мне, – во что бы то ни стало, найти преступную «руку», поставив при этом весьма жесткие условия. Я прошу вас всех помочь мне. Не только факты о «руке», но даже ваши подозрения и предположения могут быть ценны и, возможно, ускорят расследование дела. Давайте вместе, сообща искать преступника или преступников. Ведь опасность грозит каждому из вас…
– И вам, Дуся, тоже. Так что, не очень смейтесь, – мотнул подбородком Бадмаев на девушку, слушавшую Холмина улыбаясь и с видимым удовольствием.
– Мне? – громко удивилась буфетчица. – А я причем тут? Я майора Громова не убивала.
Зал хором ахнул. Начальник отдела многоэтажно выругался и, ударив кулаком по столу, яростно загудел:
– Дуська! Если ты еще раз пикнешь, если вздохнешь даже, знаешь куда я тебя отправлю? На конвейер!
– Ой, мама! – вскрикнула перепуганная девушка.
Это у нее получилось так комично, что зал грохнул хохотом. Всеобщий смех окончательно вывел из себя Бадмаева. Колотя кулаками по столу, он гудел что-то неразборчивое. Шелудяк панически тонко взвизгивал. Секретарь партийного бюро Кислицкий, отчаянно размахивая длинными руками, тщетно взывал:
– К порядку, товарищи! К порядку!..
Начавшийся скандал прекратил Гундосов.
Он крикнул зычно и властно, заглушив шум и смех в зале:
– Ша, братва! Полундра! Заткните глотки! Слушай мою команду!
Зал сразу утих. Гундосов продолжал:
– Есть предложение прекратить прения. Кто против? Никого? Принято единогласно, братишечки. Резолюцию выработаем после. Собрание считаю закрытым. Все – на свою вахту!
Энкаведисты стали расходиться по своим кабинетам. Холмин поспешно подошел к Дусе.
– Что вы наделали, Дуся? Ведь вам за это попадет. Разве так можно?
Она беззаботно махнула рукой.
– Не попадет. За меня Дондеже заступится. Все это ерунда. А вот другая штука мне не нравится.
– Какая штука?
– Что и вы меня тоже ругаете.
Холмин попытался заговорить с нею нравоучительно-строгим тоном:
– Дуся! Вас нужно не ругать, а просто… постегать розгой. Как шалунов дошкольного возраста. Если б я был вашим мужем…
Она прервала его с улыбкой:
– А вы попробуйте.
– Что? Постегать вас розгой? – спросил он.
– Нет. Стать моим мужем.
– С вами… Дуся, невозможно разговаривать серьезно.
Девушка полуобиженно, полушутливо надула губы.
– Ну и не надо. Не разговаривайте. Вот с вами кое-кто другой сейчас разговаривать будет. К нам направляется и с вас глаз не спускает.
– Кто? – спросил Холмин.
Дуся кивнула головой в сторону.
– Палач один, вроде Дондеже. Сегодня утром из служебной командировки вернулся, Следователь по громовскому делу, капитан Якубович. Он самый майора под пулю и подвел.
Холмин посмотрел по направлению ее кивка. К ним действительно шел незнакомый ему энкаведист, внешность которого представляла собой сплошной испуг. Его рыжая, стриженая ежиком голова была втянута в сутулые, часто вздрагивающие плечи, худое, испитое лицо – бледно и встревожено, глаза беспокойно бегали по сторонам, руки и колени тряслись.
– Так, я не буду вам мешать. А вы с ним недолго болтайте. Жду вас обедать. Пока, – сказала девушка, уходя.
– Всего хорошего, Дуся, – крикнул ей вслед Холмив.
Энкаведист подошел к нему и тихо произнес дрожащим голосом:
– Товарищ агент. У меня к вам дело. Очень серьезное. Нужно поговорить наедине.
– Пожалуйста. Отойдем в сторону и поговорим, – предложил Холмин.
Отрицательно замотав головой, энкаведист снизил голос до шепота:
– Здесь много народу. Подслушать могут. Нельзя здесь.
– А где же?
– В моем кабинете. Второй этаж, слева от лестницы первая дверь. Там у меня один подследственник сидит, но я его отпущу в камеру. Приходите, скажем, через полчаса, когда все разойдутся на обед.
– Хорошо. Но в чем дело, все таки?
– Складывается очень опасная ситуация. В общем, я знаю, кто – «рука майора Громова». Я сразу догадался.
– Что?!. – вскрякнул пораженный Холмин.
– Тише, товарищ агент. И никому ничего не говорите. Особенно им, – тревожно зашептал капитан Якубович, глазами показывая на стол президиума.
Там, возле него, стояли, разговаривая, четверо; Гундосов, Бадмаев, Кислицкий и Шелудяк. Их глаза были устремлены на Холмина и его собеседника. Под взглядом кого-то из них, Якубович, вдруг лихорадочно задрожав, поспешно отошел от Холмина.
Глава 15
«Это не человек…»
Торопливо вбежав в буфет, Холмин поискал: глазами Дусю. Она, хотя и была очень занята, вместе с двумя подавальщицами разнося еду и напитки переполнившим буфетную комнату энкаведистам, но сейчас же подошла к нему.
– Шура! Как только место за столиком освободится, сейчас же занимайте его… А когда обедающие немного схлынут, я к вам присоединюсь. И мы вместе пировать будем.
Холмин развел руками.
– К сожалению, Дуся, не могу! У меня только полчаса времени. Предстоит неотложное дело.
– Опять? – недовольно нахмурила брови буфетчица.
Он умоляюще сложил руки на груди.
– Дусенька! Не могу. Мне бы за прилавком перекусить на скорую руку. Пожалейте голодающего.
Девушка улыбнулась.
– Ладно. Что с вами поделаешь. Закусить я вам сейчас подам. Но вы хоть к ужину-то не забудьте придти.
– Приду, приду…
Наскоро закусив и выпив стакан вина, Холмин отправился к следователю Якубовичу, хотя до назначенного времени встречи с ним и оставалось еще около пяти минут. Холмину хотелось поскорее узнать у энкаведиста подробности того, о чем последний боязливо ему сообщил.
В отделе НКВД было безлюдно. Только на площадке лестницы второго этажа, за поворотом которой начинался коридор, стоял одинокий часовой с винтовкой. Поднявшись по лестнице во второй этаж, Холмин завернул за угол коридора и постучал в дверь, указанную ему Якубовичем. На его стук никто не ответил. Он постучал сильнее, Но за обитой толстым войлоком дверью было тихо; ни один звук не доносился оттуда. Тогда Холмин, нажав на ручку двери, толкнул ее… Она оказалась незапертой и распахнулась от толчка.
Холмин шагнул в кабинет следователя и ошеломленный замер на пороге. Его глазам представилось неожиданное и жуткое зрелище… На «подследственном стуле» у двери сидел потерявший сознание человек с окровавленным лицом. Руки у него были заложены за спину и прикованы к стулу наручниками.
Через решетчатое окно на пол косо падали лучи заходящего солнца, образуя светлые прямоугольники. Под этими прямоугольниками лежала на полу человеческая фигура, раскинув руки в стороны. Ноги человека были согнуты в коленях, загораживая его лицо от взгляда Холмина, остановившегося на пороге. Лежащий был одет в мундир энкаведиста. Взволнованный этим зрелищем и предчувствием непоправимого, Холмин подбежал к нему, напряженно всматриваясь в его лицо.
Предчувствие не обмануло Холмина. Перед ним лежал мертвый следователь Якубович, с которым он разговаривал всего лишь-полчаса тому назад. Энкаведист был убит, видимо, совсем недавно, может быть, за несколько минут до того, как Холмин вошел к его кабинет. На лицо трупа, ярко освещенное одним из солнечных квадратов, медленно наползала желтизна смерти, а его запрокинутую назад голову окружал кровавый венчик, с каждой секундой растекавшийся все шире. Холмин дотронулся до руки мертвого – она была еще теплая.
Капитана Якубовича убили точно так же, как до него коменданта отдела НКВД, выстрелом в затылок. К груди убитого, английской булавкой сквозь сукно мундира, была пришпилена уже знакомая Холмину записка: тот же мужской энергичный почерк и те же слова о «руке майора Громова», которые он читал в трех предыдущих записках. Она отличалась от них только бумагой. Те были написаны на серых полулистках из школьной тетради, а эта – на плотном белом квадрате. По качеству бумаги этого листка и по тому, что одна сторона его была слегка косая и волокнисто-зубчатая, можно было предположить, что он вырван из какого-то служебного блокнота.
На лице убитого застыло выражение не ужаса, как у коменданта или Карнаухова, а торжествующего злорадства и ярости. Рот его был раскрыт предсмертным криком.
Наскоро осмотрев труп, Холмин выбежал в коридор и крикнул:
– Эй, кто нибудь! Скорее сюда!
Из-за угла лестничной площадки высунулся часовой и спросил:
– Что там такое?
– Идите сюда! – крикнул Холмин.
– Не имею нравов сойтить с поста! – ответил часовой.
Холмин подошел к нему.
– Сколько времени вы стоите здесь на посту?
– Да, пожалуй, с полчаса. Заступил на дежурство сразу посля собрания.
– Кого за эти полчаса видели в коридоре?
– Окромя вас, товарищ агент, никого. Потому, как все работники отдела, сразу посля собрания, пошедши обедать.
– А выстрел вы слышали?
– Слыхал.
– И что же? Не обратили внимания?
– Чего на них внимание обращать? У нас, товарищ агент, стрельба не в диковину. Бывает, что и днем в комендантской подрасстрельных ликвидируют.
– Выстрел был не в комендантской.
– A где же?
– В кабинете следователя Якубовича. Он убит…
Винтовка в руке часового дрогнула, лицо его побелело и он боязливо спросил:
– Опять «рука майора Громова»?
– Кажется, – ответил Холмин. – Надо кого-нибудь из комендатуры позвать.
– Не могу я пост покинуть, хотя мне и страшно тут теперь, – плачущим голосом сказал часовой. – Зовите сами, товарищ агент.
Холмин поспешно спустился по лестнице и, вбежав в комендатуру, крикнул дежурному:
– Капитан Якубович только что убит в своем кабинете!
– Не может быть, – не поверил дежурный.
– Идите и посмотрите сами.
– А ну, пошли!..
Войдя в кабинет Якубовича, дежурный осмотрел труп и сказал, покачивая головой:
– Действительно. И этого, значит, «рука» прикончила. Что же дальше будет, товарищ агент?
– Не знаю, – ответил Холмин, пожав плечами, – а пока следует вызвать кого-нибудь из начальства.
– Это я в момент. Сейчас сяду за телефон, – сказал энкаведист.
Он ушел. Холмин остался в кабинете и занялся приведением в чувство потерявшего сознание подследственного. Он тряс его, хлопал по щекам, обмахивал ему лицо первой попавшейся под руку папкой со следственным «делом». Все эти усилия были тщетны; неподвижное тело не шевелилось. Тогда Холмин выплеснул ему в лицо стакан воды из графина, ставшего на следовательском столе. Человек вздрогнул и застонал, не раскрывая глаз.
– Вы меня слышите? – спросил Холмин.
– Да, – прошептал подследственник.
– Откройте глаза! – приказал Холмин.
Подследственный повиновался. Его веки дрогнули и в лицо Холмина уперлись глаза, полные страха.
– Слушайте меня внимательно и отвечайте на мои вопросы, – продолжал Холмин. – Что здесь произошло? – обвел он кабинет рукой.
– Ужас… это такой… ужас… Кошмар, – прерывисто зашептал человек. Его глаза испуганно глянули вправо и влево и остановились на трупе Якубовича.
– Он убит? – спросил подследственный шепотом.
– Да, – подтвердил Холмин. Кто его убил?
– Не знаю… не знаю. – простонал подследственный.
– Но ведь вы же были здесь. Вы видели. Расскажите мне все, что вы видели. Спокойно и не торопясь.
Сдавленным голосом, прерываемым стонами я долгими паузами, подследственный начал рассказывать:
– Следователь Якубович допрашивал меня и бил по лицу. Закончив допрос, хотел отправить в камеру. Но, в это время, пришел некто в шинели… – У него было жуткое лицо… мертвое лицо. И весь затылок – в крови. Он был мертвым больше, чем теперь вот этот… труп. Но он ходил… Я очень испугался, а Якубович нисколько. Он вскочил из-за стола, и, расстегивая кобуру нагана, кинулся к тому, кто был в шинели. И крикнул ему: – «Ты меня не проведешь! Я тебя знаю!» Тогда лицо того – в шинели – сделалось таким страшным, что я закрыл глаза. Потом я услышал выстрел и потерял сознание.
– Раньше вы никогда, не видели лица того, кто был в шинели? – спросил Холмин.
Подследственный не успел ответить. В кабинет быстро, вошли встревоженные Гундосов и Бадмаев в сопровождении секретаря последнего. Начальник отдела, с посеревшим расстроенным лицом, подойдя к трупу, молча уставился на него неподвижным взглядом. Гундосов, мельком взглянув на убитого, обратился к Холмину:
– Ты уже тут, браток? Быстро. Прямо по-флотски. Ну-ка, расскажи, как тут из живого человека труп сотворили.
Холмин коротко рассказал о том, как он обнаружил труп и что ему сообщил подследственный. Во время его рассказа комната, наполнилась людьми. Пришли Шелудяк, Кислицкий, новый комендант и еще десятка полтора энкаведистов. Слушая Холмина, они плотным кольцом окружили труп; лица некоторых из них были бледны и испуганы.
Когда Холмин закончил свой рассказ, Гундосов, покачав головой, выразил сомнение в правдивости его слов:
– Ты, браток, наговорил нам таких разных разностей, которые ни в какое ухо не лезут. На басни подвыпившего боцмана похоже. Не верится мне.
– Можете не верить, но я говорю то, что видел и слышал. – обиженно возразил Холмин.
Капитан Шелудяк, потянувшись к нему своей физиономией, ехидно подмигнул и пропищал:
– Рановато на дыбы встаете. Вы бы нам, допрежь того, пояснили всю подноготную без трепни.
– Мне объяснить больше нечего.
– А может, вы сами его того-с? – кивнул на труп Шелудяк.
– Что? – не понял Холмин.
– Ликвиднули-с.
– Да вы, капитан, в своем уме?! – воскликнул Холмин и провел глазами по лицам энкаведистов. Все их взгляды были устремлены на него, но ни в одном из них – он не прочел ни доверия, ни сочувствия, ни одобрения.
«Как дикие звери, готовые напасть, – подумал Холмин. – Надо защищаться.»
Подавив закипевшую в нем злость, он заговорил спокойно, но резко:
– Хотите обвинить меня в убийстве? Пожалуйста. Хотите посадить в тюрьму? Не возражаю. Там мне будет спокойнее. Но кто займется поисками «руки майора Громова»? Вы сами? Попробуйте. Вряд-ли что-нибудь из этого получится. Не с вашими способностями искать подобные «руки». Прежде, чем обвинять меня в убийстве, вы бы спросили о нем вот этого, измученного вами подследственника. Он подтвердит мои слова.
– Мы спросим. Нам не долго, – с усмешкой произнес Гундосов и, подойдя к сидящему в полузабытьи человеку на стуле, грубо встряхнул его.
– Ну ты, сухопутная контра! Кто убил следователя Якубовича? Отвечай! Кто его убил?
– Не знаю… не знаю, – страдальчески застонал подследственный.
– Как, не знаешь? При тебе это произошло. Кто убийца?
– Не знаю. Только…
Что только? Что? – тряс его Гундосов.
– Только это… не человек, простонал подследственный, в изнеможении опуская голову на грудь. Гундосов выругался, тяжело и злобно сопя отошел к столу и сел в кресло. Наступило короткое молчание: энкаведисты напряженно ждали, что будет дальше.
Молчаливо посопев несколько минут, Гундосов ударил обеими кулаками по столу и неистово заорал:
– Молчите, братишечкп?! Языки у вас в… животы влезли? А я за вас всех говорить должен? Ах, вы, морские коровы, дырявые шлюпки, якорная ржавчина! Развели тут призраков на мою голову и думаете, что я в них поверю? Пускай старые бабы, вместе с вами, верят, а мне не к лицу. Я – моряк с «Авроры». Чтоб никаких призраков у меня больше не было! Отставить привидения!.. И что я обо всем этом скажу Николаю Иванычу Ежову? И что он со мной за это сделает?
Энкаведисты прятались за спины друг друга. Полковник Гундосов бушевал, колотя по столу кулаками:
– Вредители! Саботажники! Призракистьг! Привиденцы!
Из всех присутствующих только один Холмин решился прервать начальственное словоизвержение. Дождавшись, когда Гундосов начал выдыхаться, он спокойно посоветовал ему:
– Пора бы, товарищ полковник, от криков перейти к делу.
От такой наглости Гундосов опешил и, сразу успокоившись, спросил довольно миролюбиво:
– К какому делу, браток? Что мы тут можем сделать?
– Вызвать собаку-ищейку, затем врача, чтобы он констатировал смерть капитана Якубовича и, наконец, отправить записку «руки» в дактилоскопический сектор, – ответил Холмин.
– А что нам все это даст? «Руку майора Громова» найдем, что ли?
– Может быть, что-нибудь и найдем.
– Ладно. Эй, попович! Рапорядись-ка там! – приказал Гундосов Шелудяку, а затем задал Холмину насмешливый вопрос:
– Ну, а ты, браток, тоже в приведения веришь?
Холмин пожал плечами.
– У меня об этом особое мнение.
– Какое, интересуюсь?
– Я его выскажу потом.
– Скоро?
– Когда соберу достаточно фактов о призраках и… прочем…
Записка, осторожно снятая с груди трупа, – была отправлена в дактилоскопический сектор отдела НКВД. Вызванный врач констатировал смерть Якубовича и подписал протокол об этом.
Собака-ищейка вела себя здесь так же, как и у трупа убитого коменданта. Вбежав в комнату, она обнюхала мертвеца, повела носом по полу и, вдруг, раз за разом, стала чихать, захлебываясь и повизгивая. Холмин заинтересовался той частью пола, которую нюхала собака, после чего на нее напал чих. Внимательно рассматривая пол, он обнаружил там множество крупинок белого и темно-зеленого цвета. В большинстве они были мелкими, как морской песок, но попадались среди них и крупнее, доходившие до величины пшеничного зерна. Холмин понюхал их, попробовал на зуб и воскликнул обрадованно:
– Теперь я понимаю!
– Чего понимаешь, браток? – недоуменно спросил у него Гундосов..
– Почему собака чихает.
– Почему? – потянулся к нему подбородком Бадмаев.
Холмин указал пальцем на рассыпанные по полу крупинки.
– Знаете вы, что это такое?
– Некоторое засорение пола. Сиречь малый сор! – запищал Шелудяк.
– Такой сор курят. – сказал Холмин. – Это табак. Махорка, Она была и в комендантской камере, возле трупа коменданта, но я не заметил ее тогда: не смог рассмотреть при электрическом свете, а рассмотрел при солнечном… Теперь скажите мне: курил ли махорку капитан Якубович?
– Ну, вот еще, – загудел Бадмаев. – Он всегда дымил только дорогими папиросами. У него на это хватало заработков.
– Значит эта махорка принадлежит убийце! – торжествующе воскликнул Холмин. – У него не было времени на курение здесь. Следовательно, он использовал махорку, – в которой много табачной пыли, – для скрытия следов: обсыпал ею свои ноги. Подобным способом пользуются беглецы из концлагерей, чтобы собак-ищеек сбить со следа…
