Текст книги "Рука майора Громова"

Автор книги: Михаил Бойков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Глава 12
Третья пуля

Когда за охранником и конвоирами закрылась дверь, Бадмаев, обращаясь к Холмину, сердито прогудел:

– Ну, что вы скажете об этом?

Углубившийся в размышления о только что происшедшем, Холмин не расслышал вопроса.

– Простите. Что вы сказали?

– Я спросил, что вы нам скажете об этом происшествии, – повторил начальник отдела.

– Скажу, что по-моему, вы напрасно побили и приказали посадить в карцер вашего бойца внутренней охраны, – ответил Холмин.

– То-есть, как напрасно? – загудел Бадмаев возмущенным басом. – Этот растреклятый алкоголик допивается до привидений и производит у меня панику на весь отдел. Бросает винтовку и бежит с поста охраны. Ему с пьяных глаз мертвецы чудятся, и он про них плетет такую чушь, что уши вянут. А вы говорите – напрасно.

– За такие штуки, братишечки, его нужно крепко взгреть, – поддержал начальника отдела полковник Гундосов.

– Ежели в порядке чекистской бдительности, то под вражескую вылазку надобно подвести и на конвейере катать, дондеже не протрезвеет, – вставил фальцетом капитан Шелудяк.

– Погодите товарищи! – остановил их Холмин. – Не знаю, был он пьян или нет; я к нему не принюхивался. Но кое-что, он, все таки, видел. То, что я очень хотел бы увидеть.

– Что он видал, по-вашему? – потянулся подбородком Бадмаев к Холмину.

– Фигуру в армейской шинели с поднятым воротником и низко надвинутым на лицо козырьком фуражки, – ответил Холмин.

– Ему спьяна, почудилось, – махнул рукою Гундосов.

– Но точно такую же фигуру видели и в гостинице. В тот вечер, когда там был убит лейтенант Карнаухов. Или служащие гостиницы тоже были пьяными? Тогда не кажется ли вам странным, что в разных частях города и разным пьяницам вдруг стали чудиться мертвецы одинаковой внешности?

Уполномоченный Ежова поскреб пальцами свой бритый затылок.

– Действительно, браток, странная штуковина получается. Вроде матросской сказки про Летучего Голландца.

Начальник отдела мотнул подбородком на Холмина.

– Как вы нам это объясните?

– Точного объяснения я пока дать не могу, – ответил тот.

– A еще спец, – ехидно пискнул Шелудяк.

– Во всяком случае, – сказал Холмин, – охранник и служащие гостиницы видели одну и ту же фигуру в шинели.

Капитан Шелудяк, захихикав, пропищал громче:

– Объяснение неважнец… Весьма сомнительно.

– Найдите лучше, – раздраженно бросил ему Холмин.

– А я не спец, хи-хи, – тоненько хихикнул заместитель начальника отдела.

– Тогда помолчите, и меня послушайте, – сказал Холмин, встав со стула и подойдя к столу вплотную.

Испуганно втянув голову в плечи, Шелудяк замолчал. Не обращая на него внимания, Холмин обратился к Бадмаеву:

– У меня, товарищ начальник, сейчас возникла мысль, в связи с которой я хочу вам задать один вопрос.

– Задавайте, – кивнул подбородком начальник отдела.

– Действительно ли майор Громов мертв?

Бадмаев, взглянув на него с недоумением, загудел:

– Ну, как же! Ведь мы же Громова шлепнули…

– А кто его видел расстрелянным?

– Прежде всего, наш комендант. Ведь он же его ликвидировал.

– И он может это подтвердить?

– В любой момент. Если хотите, я его даже сейчас вызову.

– Пожалуйста.

Бадмаев взялся за телефонную трубку.

– Говорит начальник отдела НКВД. Дайте мне квартиру нашего коменданта… Это кто? Здравствуйте. Позовите к телефону коменданта. Что. Уехал? Когда? Куда уехал? Ага. Хорошо. До свиданья.

Начальник отдела положил трубку.

– Жена коменданта говорит, что он уехал сюда. Около часа тому назад. Во время паники в коридоре я его что-то не заметил. Наверно он у себя в камере. Ему сегодня работка предстоит: шестеро подрасстрельных.

Сердце Холмина дрогнуло от жалости к людям, приговоренным к казни в эту ночь, о которых с таким равнодушием говорил начальник отдела НКВД.

Бадмаев взял другую трубку.

– Дайте мне комендантскую камеру! Полминуты он, молча слушал, приложив к уху трубку, потом с досадой бросил ее на аппарат.

– Не отвечает. Спит он там, что-ли?

Полковник Гундосов неодобрительно покачал головой.

– Ну и работнички у тебя, браток. Прямо – не бей лежачего матроса.

– Я за ним сейчас секретаря пошлю, – сказал начальник отдела, нажимая кнопку звонка, на столе.

В дверях мгновенно выросла фигура юнца в мундире, опровергая всем своим подтянутым видом и незамедлительным появлением, только что высказанное нелестное мнение полковника Гундосова о работниках отдела.

– Пойдите в комендантскую и вызовите ко мне коменданта! Спешно! – приказал секретарю Бадмаев.

– Слушаюсь!. – вытянулся юнец и, повернувшись на каблуках, выскочил из кабинета.

Не прошло и минуты, как он снова вскочил в кабинет и доложил, вытягиваясь:

– Товарищ начальник! На стук из комендантской никто не отвечает.

– Что же, там никого нет? – спросил Бадмаев.

– Есть, товарищ начальник. Ключ в замке торчит изнутри.

– Ты наверно плохо стучал. Не по-флотски, – предположил Гундосов.

– Кулаком стучал, товарищ полковник. Изо всех сил. – почтительно возразил юнец, вытягиваясь еще больше.

– Во-от так, коменда-ант, – насмешливо протянул Гундосов, – тоже, пожалуй что, – алкоголик вроде отставного боцмана…

Плоская физиономия начальника отдела побагровела, но он сдержался и сказал Холмину:

– Ваш разговор с комендантом придется отложить на завтра.

– Мне бы, товарищ начальник, не хотелось откладывать. – настойчиво возразил Холмин. Появление у вас в отделе какого-то «военного» – наталкивает меня на некоторые размышления, вернее предположения, требующие немедленной проверки.

– Какие предположения, браток? – с интересом спросил Гундосов.

– Разные. Там видно будет – верны они или нет, – уклончиво ответил Холмин.

– Где это видно будет?

– В комендантской камере.

– Но ведь не можем же мы сами туда сейчас итти, – недовольно прогудел Бадмаев.

– А почему бы и нет? – спросил Холмин.

– Верно, браток, – поддержал его Гундосов, вставая с кресла. – Двинем туда все. Быстро. По-флотски… Со скоростью тридцати узлов в час.

– У нас, товарищ полковник, здесь не флот, – вышел из себя Бадмаев.

– Не возражать старшему по чину! – заорал Гундосов. – Я вас тут всех заставлю работать по-флотски. Потому, как я у вас нынче капитаном. Понятно?.. Слушай мою команду: свистать всех в комендантскую! Пошли!

Он первым вышел из кабинета. За ним очень неохотно последовал начальник отдела, которого Холмин пропустил вперед. Шествие замыкали, трясущиеся от страха перед Гундосовым, капитан Шелудяк и юнец Бадмаева.

Дверь комендантской камеры, как и докладывал этот юнец, оказалась запертой: в замочной скважине виднелся ключ, вставленный изнутри. На стук никто не отвечал.

– Взломать! – приказал Гундосов.

– Пошто ломать, товарищ полковник! – осторожно возразил Шелудяк. – Сию дверь мы в момент и без взлома отверзнем. У нас в комендатуре такие спецы по дверям, из бывших урок, имеются, что ай-ай-ай.

– Ну давайте вашего спеца, – согласился Гундосов.

– Сбегай в комендатуру и, приведи оттуда человека с отмычками, – приказал начальник отдела своему секретарю.

– Слушаюсь, – откликнулся юнец и стремглав помчался по коридору.

Не прошло и двух минут, как он, запыхавшись, прибежал обратно в сопровождении низкорослого молодого парнишки с очень быстрыми и ловкими движениями рук. Через плечо у парнишки висела сумка, похожая на футляр фотографического аппарата.

– Сможешь, браток, открыть нам эту дверь? – спросил его Гундосов.

– Отчего же не смочь? Замок простой, – ответил парнишка.

– Тогда действуй! Быстро и точно, как на корабельной вахте.

– Есть, капитан! – ухмыльнувшись, воскликнул парнишка, видимо уже успевший узнать у бадмаевского юнца, кое-что о морских привычках полковника Гундосова.

Восклицание бывшего уголовника Гундосову понравилось и он обратился к своим спутникам с чем-то, вроде краткого поучения:

– Вот учитесь, братишечки. Бывший урка, а морское обращение понимает. Сразу видать, что человек по-флотскому культурный. Не то, что вы. Берите пример, братва.

Бадмаев и Холмин промолчали. Только капитан Шелудяк подобострастно пропищал:

– И мы тоже можем, ежели таковое ваше желание.

Юнец, вслед за Шелудяком, потянулся к полковнику, не желая отставать в лести от начальства, но, встретив свирепый взгляд узких глаз Бадмаева, поперхнулся словами.

«Специалист по дверям», тем временем снял с плеча свою сумку и раскрыл ее. Глазам Холмина и остальных представился набор миниатюрных отмычек. Парнишка взял одну из них, всунул в замочную скважину, повернул и выкинул ключ внутрь камеры. Второй отмычкой он поковырял в замке и произнес, распахивая дверь:

– Готово! Пожалуйте, товарищи!

Вся эта операция заняла у него лишь несколько секунд, Восхищенный Гундосов хлопнул его по плечу.

– Ловкач. Хвалю. Скорость морская. Из тебя, браток не плохой бы морячек вышел.

Он шагнул в камеру и сейчас же попятился назад со словами:

– Что это такое?

Вошедший вслед за ним Холмин, увидел лежащего на полу человека в мундире энкаведиста. Он лежал лицом вверх, запрокинув голову, так что лица его не было видно. Вокруг головы по грязному цементному полу, покрытому побуревшими пятнами крови, расплылась лужа свежей. Ее запах смешивался с затхлой трупной вонью., ежедневно расстреливаемых здесь.

– Ну, что вы нашли? Спящего коменданта? – спросил Бадмаев входя в камеру. Из-за его спины, с двух сторон выглядывали физиономии капитана Шелудяка и секретаря.

– Труп нашли, – коротко ответил Холмин.

– В комендантской камере трупам быть полагается, – сказал Бадмаев, мельком взглянув на лежащего. – Значит комендант ликвидировал одного подследственника и отправился в буфет выпить и закусить. У него привычка такая.

– Убитый в мундире НКВД и на груди у него что-то белое, – сказал Холмин.

Гудящий голос Бадмаева дрогнул:

– Как в мундире? Что белое?.. Ну-ка, добавьте свету, а то при этой настольной лампе с абажуром ничего не разберешь.

Секретарь щелкнул двумя выключателями и камера озарилась ярким электрическим светом… В то же мгновение Шелудяк истерично взвизгнул:

– Это комендант!

– И записка у него на, груди, братишечки, – хрипло прошептал Гундосов.

Плоская белая физиономия Бадмаева посерела, и он спросил дрожащим басом:

– Что в записке?

Холмин наклонился над нею, прочел и сказал:

– То же самое, что и в предыдущих.

– Прочтете мне вслух.

– «Убийцы майора Громова будут убиты рукой майора Громова», – прочел Холмин.

– Вот это да! Громкое мокрое дело в нашем отделе. Американский боевик, как в кино! – воскликнул «дверной специалист», заглянувший в камеру из коридора. Гундосов цыкнул на него и «специалист» поспешил убраться в комендатуру.

Лицо Бадмаева стало совсем серым, а его бас загудел панически:

– Такое преступление и, главное, где? В моем отделе. Это третья пуля растреклятой «руки»… А в кого она пустит четвертую?.. В меня… в меня.

– Погоди паниковать, браток, – остановил его Гундосов. – Давайте прежде разберемся в этом деле… Вот, как, например, убийца сюда попал и как отсюда выбрался?

– Как он сюда попал, я пока не знаю, – сказал Холмин, – а выбрался просто: ушел, захлопнув за собой дверь. Смотрите сами: замок здесь переделан на американский лад и замыкается автоматически…

Осмотр трупа и места преступления продолжался до рассвета, но никаких следов убийцы обнаружить не удалось. Комендант был убит выстрелом в затылок, с близкого расстояния, пулей из нагана. На лице убитого застыло выражение такого ужаса, как будто он, перед смертью, увидел что-то очень страшное. Холмин обратил на это внимание присутствующих и поинтересовался:

– А на лицах убитых управдома и лейтенанта Карнаухова тоже было такое выражение?

Ему ответил Шелудяк:

– Тело управдома я не обозревал, а Карнаухов, видать, спужался такожде…

Вызвали агента с собакой-ищейкой и здесь повторилось то, о чем Холмину уже рассказывал капитан Шелудяк. Собака вбежала в камеру, понюхала пол и начала беспрерывно чихать.

Энкаведисты смотрели на нее, разинув рты. Холмин, наблюдал за нею, искал и не находил никакого объяснения ее странному «насморку».

«Отчего же она чихает», – думал он.

Глава 13
Прогулка не совсем приятная

– Скорей! Скорей! – торопил Холмин тюремного надзирателя.

– Чичас, чичас, товарищ. И куды это вы так торопитесь? – ворчал тот, перебирая связку ключей от камер и никак не находя нужный…

После бессонной и тревожной ночи в отделе НКВД Холмину не пришлось поспать. От этого и от беготни с раннего утра но отделу и входившим в его ведомство учреждениям у него сильно разболелась голова. Но головная боль была пустяком в сравнении с тем, что ожидало его сегодня. Ведь ему, все-таки, удалось добиться освобождения Ольги и он надеялся увидеть ее теперь не только в тюрьме, но и на воле.

Еле дождавшись окончания дактилоскопического исследования записки, снятой с груди убитого коменданта, которое не дало никаких результатов, так как отпечатки пальцев на ней обнаружены не были, Холмин поспешил в комендатуру. Там он отдал конверт Бадмаева дежурному и, с замиранием сердца, стал ждать, что будет дальше. Дежурный распечатал конверт, прочел его содержимое, несколько раз, во время чтения окинув Холмина внимательным изучающим взглядом и приказания начальника отдела исполнил немедленно: выписал ордер на освобождение Ольги Громовой, позвонил в гараж и распорядился, чтобы приготовили автомобиль и дал Холмину две записки – одну к отдельскому фотографу, а другую к сотруднику, занимавшемуся съемками отпечатков пальцев для служебных удостоверений.

– А сфотографироваться и сделать отпечатки пальцев можно будет завтра? – спросил Холмин. – Я сегодня очень занят.

– Как хотите. – ответил энкаведист.

Обрадованный тем, что все так хорошо устроилось. Холмин пошел в гараж, чтобы поторопить шофера с поездкой, по остановился на полдороге, вспомнив вдруг о своей внешности.

«В том виде, как я есть, явиться к Ольге никак невозможно, – подумал он. – Надо бы побриться и тюремный костюм сменить. Без этого нельзя».

Недолго думая, он отправился в парикмахерскую НКВД, а оттуда – в закрытый магазин-распределитель. Спустя час в нем, не без труда, можно было узнать арестанта, освобожденного из тюрьмы около двух суток тому назад. Он ехал на автомобиле самого начальника отдела НКВД, был гладко выбрит, одет в шевиотовый костюм, щегольские коричневые туфли и с модным галстуком на шее. Лишь по бледно-желтому, с синеватым оттенком, цвету лица, да по мутной дымке в глазах, внимательный наблюдатель мог бы определить, что этот франт совсем недавно сидел в тюрьме.

Холмин был счастлив, предвкушая свидание с любимой девушкой и, в то же время, огорчался, что для этого его внешность не особенно подходит. Он трогал свой нос «картофельного образца», проводил рукой по щетке стриженых волос и, вспоминая о когда-то бывшем на ее месте пышном чубе, сокрушенно вздыхал.

Тюремный надзиратель, которого Холмин вывел из состояния перманентной дремоты, был страшно недоволен этим и долго, с ворчанием искал ключ в связке. Наконец, найдя нужный ключ, он открыл им дверь и Холмин вошел в камеру Ольги, держа в правой руке, как знамя, ордер на ее освобождение.

– Можно к вам? – спросил он, уже войдя и, из-за торопливости, вспомнив с опозданием о правилах вежливости.

– Конечно, можно, – отозвалась девушка и добавила иронически: – Ко мне тюремщики входят без предупреждения и я к этому, кажется, уже начинаю привыкать.

– Я не тюремщик! – воскликнул он, – а в некотором роде ваш освободитель. Ведь я пришел освободить вас!

Щеки Ольги вспыхнули румянцем возмущения. Она отвернулась и сказала:

– Какая глупая шутка!

Холмин бросился к ней.

– Это не шутка. Вы свободны. Вот ордер на освобождение!

Взглянув на бумагу и всё ещё не веря, она спросила:

– Значит, это правда?

– Да, да! Вы освобождены! – настойчиво повторил он. – Собирайте ваши вещи и – поскорее отсюда.

– Но у меня ничего нет, кроме носового платка. При аресте мне не разрешили взять никаких вещей.

– Тогда пойдемте.

В устремленных на него глазах девушки он прочел радость и благодарность. Свой взгляд она подтвердила словами:

– Я вам очень благодарна. Только не понимаю почему вы обо мне так заботитесь. Вот даже бумажку об освобождении мне принесли.

– Ах, если бы вы знали почему? – невольно вырвалось у него.

– Я и хочу знать.

Холмин вовремя спохватился, учтя то, что тюремная камера совсем не место для признаний, да и признаваться такой девушке в чем-либо, после двух встреч с нею, было, все-таки рановато. Поэтому он ответил уклончиво:

– Сейчас я… не могу. Как-нибудь… потом.

– Вы думаете это потом… будет? – многозначительно спросила девушка.

– Я… надеюсь, – запнувшись ответил Холмин.

– А я нет… Нет! – воскликнула она с подчеркнутой решительностью. Затем очень внимательно посмотрела на него и произнесла в раздумьи:

– По-видимому, не все энкаведисты одинаковы…

Из тюрьмы они вышли, волнуемые различными чувствами: Ольга – радостью освобождения. Холмин тем, что идет рядом с любимой девушкой, любуясь и восхищаясь его. Выйдя из темного коридора на залитый солнцем тюремный двор, она закрыла глаза и пошатнулась. Холмин подхватил ее под локоть, весь – задрожав от прикосновения к ней, но она отстранилась со словами:

– Нет – нет. Я сама…

У тюремных ворот шофер скучал в ожидании Холмина. Последний указал Ольге на автомобиль:

– Это для вас.

– Что? – не поняла, она.

– Автомобиль.

Взглянув на него с удивлением, девушка спросила:

– Ваш?

Он рассмеялся.

– Нет. Я еще не дошел до такой роскоши и, пожалуй, никогда не дойду. Это – майора Бадмаева.

– Тогда, зачем же вы распоряжаетесь чужой вещью?

– Мне разрешено отвезти вас в нем домой.

– Нет, уж лучше я пешком дойду.

– Но почему?

– Энкаведисты дважды возили меня к своих автомобилях: после ареста в комендатуру и оттуда в тюрьму. Поездки неприятные и мне не хочется испытать в третий раз что либо подобное. Не знаю, поймете ли вы это.

– Я понимаю…

Холмин отпустил шофера, сказав, что пойдет пешком и спросил Ольгу тоном полупросьбы:

– Может быть, вы разрешите мне проводить вас домой?

– Как я могу не разрешить? Ведь вы, по-видимому, сопровождающий от НКВД – ответила она.

Холмин не стал опровергать ее предположения, боясь что в таком случае, она откажется от провожатого. Почти всю дорогу они шли молча. На его немногие вопросы Ольга отвечала коротко и односложно: да, нет. При солнечном свете он хорошо рассмотрел ее глаза: они были чудесного темно-синего цвета, но смотрели на него холодно, строго и неприязненно. Холмин видел, что девушка тяготится его присутствием, и с каждой минутой все более огорчался этим. Прогулка с любимой девушкой оказалась не совсем приятной, не такой, какую он ожидал.

В один из моментов этой «прогулки» он рискнул спросить Ольгу:

– Можно мне будет называть вас Олей?

– Нет, – решительно отрезала девушка, – Так называют друзей.

– А разве мы не смогли бы быть друзьями?

– Никогда.

– Видимо, внешность моя вам не нравится. – обиделся он.

– Ваша внешность здесь не причем. Мне не нравится ваша профессия, – возразила она.

Холмин вполне понимал Ольгу. Относиться иначе к людям, расстрелявшим ее отца, она не могла, но ему было обидно, что девушка и его причисляет к категории этих людей. В то же время, он никак не мог войти в навязанную ему роль энкаведиста и постоянно сбивался с нее, разговаривая с девушкой. Не мог он быть с нею и вполне откровенным: от этого его удерживала беспокойная и назойливая мысль, которую он безуспешно пытался отогнать:

«А вдруг Ольга, все таки что-то знает о «руке майора Громова».

При этом, Холмин вспоминал смущение в глазах девушки, во время их первой встречи в тюремной камере, когда он задал ей вопрос о «руке». Его подозрения пока ничем не подтверждались, но и для отрицания их он оснований не имел никаких…

Дом, в котором жила Ольга, находился на, окраине города, в двадцати минутах ходьбы от отдела НКВД. Этим домом заканчивалась улица, ведшая к неглубокой, мутной речке. Был он приземистый, одноэтажный, но из красного кирпича и под железной крышей. За домом Холмин увидел небольшой чистенький дворик с кустами сирени и развесистой липой, обнесенный плетнем, а дальше, по ту сторону плетня раскинулись огороды и бахчи.

Поднявшись по трем каменным ступенькам на крыльцо дома, Ольга пошарила рукой и расщелине между кирпичами справа от двери и, вынув оттуда ключ, сказала:

– Слава Богу, что в мою квартиру еще не успели никого вселить. Осталась бы я тогда совсем без пристанища.

– Разве это не ваш дом? – спросил Холмин.

– Был наш, но пять лет тому назад у нас его отобрали в жилищную кооперацию – ответила девушка.

Она стояла, на крыльце, ожидая, что Холмин распрощается с нею и уйдет, а он, в это время, придумывал предлог, чтобы побыть с нею хотя бы еще несколько минут. Вдруг он вспомнил о своих служебных обязанностях и предлог сразу был найден.

– У меня есть к вам одна просьба, – сказал Холмин.

– Какая? – спросила Ольга.

– Позвольте мне осмотреть ваш дом внутри.

– То есть, обыскать? Но ведь его уже обыскивали.

– Я не с обыском, а просто так.

Открыв дверь ключом, она сказала холодно и неприязненно:

– К сожалению, я не могу противиться требованиям работников НКВД. Пожалуйте!

И пропустила его вперед.

Входя, он подумал с досадой:

«Что она меня все время попрекает энкаведистамп? Будто я, в самом деле, отца ее расстрелял. А какой я энкаведист? Случайно-временный…»

В доме были две комнаты и кухня. Окна обеих комнат выходили на улицу, а кухонное – во двор. Обстановка комнат была скромная: старенькие мягкие кресла и такой же диван, обитые порыжевшим и потертым плюшем, пузатый комод с остановившимся будильником, статуэтками и вазочками на нем, дешевые письменный и обеденный столы работы какой то кустарно-промысловой артели, несколько венских стульев и две узких кровати – одна девичья, другая походная. На подоконниках стояли цветы в горшках, а по стенам висели несколько пейзажей, написанных масляными красками и старинные литографии в рамках под стеклом. Холмин удивился, что среди них нет ни одной фотографии и спросил об этом Ольгу.

– Так вы же при обыске забрали все наши фотографии. И из альбомов и со стен, – ответила девушка.

– Позвольте! Я впервые здесь, – возразил он.

– То-есть, не вы, а ваши… коллеги по работе, – поправилась она.

– И фотографии отца у вас не сохранилось?

Ольга печально вздохнула.

– Нет, не сохранилось…

В ее комнате, у изголовья кровати стояла этажерка с книгами. Холмин окинул беглым взглядом их корешки. В большинстве это были классики русские и иностранные. На нижней полке стояли учебники для средней школы и с десяток произведений советских писателей. Ни одного «классика марксизма» среди книг не замечалось. Портретов их на стенах тоже не было.

В углу каждой из комнат, над кроватями висели небольшие литографированные иконки. Войдя в дом, Ольга перекрестилась на икону. Холмин хотел перекреститься тоже но не решился, подумав, – что это покажется слишком фальшивым и неуместным девушке считавшей его настоящим энкаведистом, а, следовательно, и безбожником.

Сопровождаемый ею, он обошел комнаты и кухню, внимательно осматривая все, что там было, выглянул и в окно во двор, во никаких следов ни майора Громова, ни его «руки» не обнаружил. Осматривать было больше нечего. Ольга ходила рядом с ним и он видел, что ее досада, неприязнь к нему и нетерпеливое желание остаться одной растут с каждой минутой. Надо было уходить.

Холмин пошел к двери, но на пороге остановился и спросил о том, что интересовало и мучило его уже вторые сутки:

– Скажите, все таки, что вам известно о «руке майора Громова»?

Девушка вскинула на него глаза и опять он прочел в них удивление, смешанное со смущением.

– Вы уже во второй раз спрашиваете меня об этом. Что это значит? Объясните, пожалуйста, – потребовала она.

– Знаете или нет о ней? – настойчиво повторил он.

– Ничего не знаю.

– И можете дать слово?

– Да. Но объясните мне, в чем дело.

– Сейчас не могу. В другой раз. Потом, – пообещал он…

Прощаясь с ним, Ольга, все таки, подала ему руку. Ее пальцы были холодны и слегка вздрагивали.

«Отчего это? Боится она меня или так уж я ей противен»? – подумал он.

Задержав ее руку на секунду в своей, Холмин попросил, не надеясь впрочем, что его просьба будет удовлетворена:

– Может быть, когда-нибудь, разрешите навестить вас еще?

– Зачем? Опять для обыска? – спросила она.

– Нет… Так просто, – запнувшись ответил он.

– Что-ж, приходите. Я – бывшая заключенная и дочь «врага народа». Я не имею права закрывать дверь своей квартиры перед энкаведистами.

Холмин огорченно вздохнул. Приглашение было слишком нелюбезным.