Текст книги "Рука майора Громова"
Автор книги: Михаил Бойков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
– Гражданин, – поправил его Холмин.
– Не придирайтесь, – отмахнулся от него Бадмаев. – Садитесь лучше в мое кресло и давайте потолкуем, что нам делать дальше. Теперь я вам вполне верю и уважаю вас. Вы были правы, утверждая, что «рука» – не призрак.
Приглашение сесть в кресло начальника отдела Холмин получил впервые. По-видимому, это было наивысшим показателем бадмаевского уважения и доверия, но подневольный детектив не успел им воспользоваться. В кабинет без стука вошел Гундосов.
– Ох и порядочки у тебя в отделе, майор… – заговорил он, обращаясь к Бадмаеву. – Еле пуговку нашел. Теперь держится крепко, как линкор на якорях. Сам пришивал.
– Не до порядков тут, – зло мотнул на него подбородком начальник отдела. – Мне тоже придется пришивать пуговку.
– Как?! – воскликнул Гундосов.
– Срезана, неизвестно кем. И еще у троих…
Не дослушав до конца объяснения Бадмаева, Гундосов, вдруг, пришел в дикую ярость. Он бегал по кабинету, кричал, ругался, топал ногами, стучал кулаком по столу. Наконец, остановившись перед Холминым, закричал ему прямо в лицо, брызгая слюной.
– Чтоб через три дня «рука» была найдена! Сегодня у меня пуговку срезают, а завтра что? Голову?… Не допущу! Даю три дня сроку. Не найдешь, так тебя обратно в тюрьму посажу и сам буду искать. Понимаешь, браток? Сам! Я найду ее!..
На истерические вопли энкаведиста Холмин хотел ответить тоже криком, но Гундосов вдруг побледнел, как-то обмяк, и, шатаясь, пошел к креслу. Повалившись в него, он схватился руками за грудь и выдохнул громким страдальческим топотом:
– Сердце… припадок опять… Мне бы в санаторию… к докторам… А тут такие дела. Посадит меня Николай Иваныч… Как камень на дно свалюсь…
Глава 10
Дуся ревнует
Занятый поисками «руки майора Громова», Холмин часто пропускал завтраки, обеды и ужины в буфете отдела НКВД. Когда ему хотелось есть, он забегал в первую попавшуюся по дороге столовую или шел на базар к лотошникам. Узнав об этом, Дуся-буфетчица была очень недовольна, и осыпала, его целым градом упреков.
После драматической сцены в кабинете Бадмаева и сердечного припадка у Гундосова, закончившегося для энкаведиста благополучно, Холмин пришел в буфет часа за полтора до обычного времени ужина. В буфетной комнате, кроме Дуси, больше никого не было. Увидев его, девушка обрадовалась.
– Здравствуйте, Шура! Вот хорошо, что вы пришли так рано. Теперь я вас скоро не отпущу. Поболтаем, винца выпьем, закусим. Сейчас я все приготовлю.
Она накрыла один из столиков чистой скатертью, принесла вина, закусок и тарелку жирного, наваристого борща с мясом. Проголодавшийся Холмин с волчьим аппетитом набросился на еду. Подсев к нему и прихлебывая вино из стакана, Дуся несколько минут молча смотрела, как он расправлялся, с закусками и борщом, потом спросила:
– Ну, как? Вкусно?
– Очень, – ответил он, с трудом ворочая языком во рту, наполненном пищей.
– А вы так редко приходите. И не стыдно вам? Я вас всегда самым лучшим стараюсь угостить, а вы без внимания, – упрекнула она его.
– Спасибо за, заботу, Дуся. Но у меня на еду иногда не хватает времени.
– На другое, небось, хватает.
– На что, Дусенька?
– Про это мы после ужина поговорим. Серьезно… Чай пить будете? Или кофий?
– Стаканчик чаю, если можно.
– Вот за чаем и поговорим.
– Опять меня ругать будете за то, что я не прихожу в буфет три раза в день?
– Буду. Вон вы худеете как. И за другое.
– За что же?
– Потом… Кушайте…
Когда девушка принесла чай, Холмин, придвигая к себе стакан, спросил:
– О чем же вы, Дуся, хотели говорить со мной серьезно?..
Щеки девушки вдруг вспыхнули румянцем смущения и, опустив глаза, она прошептала:
– Шура! Я вам, наверно, нисколько… не нравлюсь?… Ни капельки?
От неожиданности Холмин поперхнулся чаем, Ему потребовалось не меньше минуты, чтобы оправиться от изумления и найти нужные для ответа слова. Вытирая губы салфеткой он заговорил:
– Не то, что не нравитесь, а, к сожалению, я только…
– Знаю я это только, – перебила его девушка.
Подняв глаза, она смотрела на него в упор. В них Холмин увидел еще незнакомые ему неприятные и злые огоньки.
«Неужели она меня ревнует? С чего бы это – влюбилась что-ли? Но ведь я никаких поводов для этого ей не давал. Вот глупое положение. Нужно из него выпутываться», – подумал он и начал говорить, стараясь подыскивать осторожные и подходящие к обстоятельствам слова.
– Видите-ли, Дуся… Вы мне, конечно, нравитесь. Но дело в том, что мы, по-моему, не совсем подходим друг к другу. Я бы не сказал, что люблю вас…
Девушка порывисто вскочила со стула. Огоньки в её глазах сгустились в сплошное гневное пламя. Задыхаясь и судорожно, без слез, всхлипывая, она закричала ему в лицо:
– Так, значит! Не любите! Не подхожу вам, поскольку бывшая беспризорница…
– Не в том дело, Дуся, – попытался он остановить ее.
Но она, не слушая его, продолжала кричать:
– Вижу! Знаю! Для Ольги у вас и время есть. А только ничего не выйдет. Она с полковником Гундосовым путается. Вот!
Холмин еще стремительнее, чем Дуся, вскочил со стула и схватил ее за руку.
– Дуська! Ты врешь!
Она с силой вырвала свою руку из его пальцев.
– Не хватайся! Собаки да папины дочки врут, а мне нечего. Гундосов к ней почти каждый вечер шляется. Как десять часов, так и пошел. Закуски из нашего буфета ей таскает. И сегодня пойдет. Приказал приготовить ему целый пакет; вон он на стойке лежит… А ты думаешь, что полковничек Ольгу подкармливает задарма? Как бы не так.
– Не может быть, – прошептал Холмин.
– Проследи сам и увидишь, что я не вру, – сказала Дуся.
– Пойду… проверю… спрошу ее, – растерянно произнес он, направляясь к двери.
Дуся насмешливо крикнула ему вслед:
– Пойди, пойди! Громовская дочка тебе сзади чайник привесит. Эмалированный. С цветочками.
Холмин весь дернулся, хотел обернуться, но вдруг, очень реально ощутив сзади, где-то ниже пояса, прикосновение рокового чайника, выбежал из буфета.
Глава 11
Окно на улицу
Первые два квартала от отдела НКВД Холмин пробежал, потом пошел шагом, стараясь успокоиться. Но, несмотря на, его усилия, успокоение не приходило. Наоборот, с каждым шагом, на него все сильнее наваливались тревога, тоска, злость и странное, еще незнакомое ему чувство, которое он впоследствии назвал ревностью.
– Не может быть! Не может быть! – еле слышно шепотом твердил он в такт шагам. Но в мыслях, помимо его воли, эти слова звучали иначе:
– Все может быть! Все может быть!
Затем слова сменились настойчивой и требовательной мыслью:
«Надо проверить. Во что бы то ни стало. Сейчас же».
Проверить было не трудно. Пойти к дому, где живет Ольга и, – если Дуся не соврала, – выследить Гундосова и убедиться. Только и всего.
Холмин свернул с главной улицы в одну из боковых и пошел туда, куда его влекла настойчивая мысль, но, спохватившись, остановился и подумал:
«Дуся сказала, что Гундосов уходит в девять часов вечера, а сейчас еще не стемнело. Сколько же может быть сейчас?»
Часов у Холмина не было: он еще не успел обзавестись ими, хотя и имел достаточно денег для этого; по распоряжению Бадмаева он три раза получил у отдельского кассира по 500 рублей.
Первый прохожий, к которому Холмин обратился с вопросом о времени, – худой и угрюмый старик, – ответил ему желчно:
– Подобных мелкобуржуазных пережитков прошлого у меня, гражданин, не имеется с самого начала нашей великой октябрьской революции. Я так счастлив при советской власти, что часов не наблюдаю.
У второго и третьего прохожих тоже часов не оказалось. Только четвертый, приподняв рукав пиджака, буркнул Холмину:
– Без четверти восемь.
До предполагавшегося Дусей визита полковника Гундосова к Ольге оставалось, по меньшей мере, два часа. Надо было, как-то убить это время. Бродить по пыльным улицам города, увертываясь от порывов холодного северного ветра, Холмину не хотелось, возвращаться в достаточно надоевший отдел НКВД – тем более. Кроме ближайшей пивной, деваться было некуда и Холмин отправился туда. Заказав «пару пива», стал пить и ждать, нетерпеливо поглядывая на стенные часы-ходики, с подвешенной к ним бутылкой вместо гирьки.
Время тянулось медленно, как арба с ленивыми быками в упряжке. Пивная, принадлежавшая промысловой артели Разнопромсоюза, была переполнена обычными вечерними посетителями и обычным в эту пору пьяным шумом. За грязными и липкими столиками, покрытыми пивной пеной и уставленными батареями бутылок и кружек, сидели вперемежку сезонные рабочие и мелкие городские служащие, парикмахеры, железнодорожники и ломовые извозчики, воры и проститутки. Пьяные разговоры смешивались с не более трезвыми песнями, ругань с женским визгом. В одном углу играл гармонист, из другого волокли к двери пропившегося до гроша и не уплатившего за последнюю бутылку «клиента».
Эта пивная, как впрочем и другие в городе, отличалась тем, что все в ней было смешанным, даже напитки. Одно пиво здесь пили редко, предпочитая ему «медведя» или «ерша», т. е. смесь водки с пивом или лимонадом.
В этой «смешанной» атмосфере щуками плавали сексоты НКВД. Присматривались и прислушивались. Один из них заинтересовался. Холминым и подошел к нему.
– Гражданин! Паспорт имеете? Разрешите взглянуть.
– Иди ты к… Бадмаеву! – зло оборвал его Холмин.
– Извиняюсь! – отскочил сексот…
За полтора часа Холмин кой-как справился с двумя бутылками пива. Оно было теплое и невкусное. Отставив в сторону пустые бутылки, он подпер подбородок ладонями и устремил взгляд на медленно движущиеся стрелки часов. Люди, сидевшие за соседними столиками, о чем то спрашивали его. Погруженный в тоскливые, безрадостные мысли об Ольге и своих развеянных мечтах, он отвечал машинально и невпопад. Наконец, часовая стрелка перевалила, за десять. Холмин расплатился за пиво и вышел. Улица встретила его холодным ветром, пылью и темнотой. Фонари, – один на три квартала, – светили по-провинциальному тускло. Подняв воротник пиджака и втянув голову в плечи, он быстро зашагал по улице…
Еще издалека, квартала за четыре от квартиры Ольги, Холмин увидел свет. Сердце его забилось быстро и тревожно и он ускорил шаги. Когда до дома оставалось не больше десятка шагов, свет в одной из комнат вдруг погас. Окно другой, выходившее на улицу, открылось и из него выглянула мужская фигура. Холмин метнулся в сторону и прижался к стене. С полминуты человек всматривался в темную, безлюдную улицу. Затем знакомый, слишком знакомый Холмину резкий голос произнес успокаивающе:
– Никого нет, милая Оленька. Напрасно ты беспокоишься.
Сердце у Холмина на секунду замерло, а потом заныло от нестерпимой тоски и горького разочарования. Он узнал голос полковника Гундосова.
Окно закрылось и занавеска за ним задвинулась. Однако, ее половинки сошлись неплотно; между ними, расширяясь книзу, протянулась полоска света. Холмин подошел к окну и одним глазом глянул в эту полоску. Через нее была хорошо видна почти вся комната.
Дуся не соврала. Посередине комнаты стояли Ольга и полковник Гундосов, одетый в штатский костюм. Он держал ее за руки и улыбался. Она улыбалась тоже.
Смотреть, что будет дальше для Холмина не имело смысла. Все его мечтания превратились в чайник, предсказанный Дусей.
«Даже без цветочков», – подумал неудачливый влюбленный, с тяжелым и горьким вздохом отходя от окна…
Глава 12
Ссора
Тосковал и грустил Холмин недолго. Что-ж поделаешь? Опять ему не повезло; в который уж раз судьба сыграла с ним злую шутку. И беззлобно выругав свою злосчастную судьбу, он, по привычке, покорился ей.
…Если с Ольгой у него ничего не вышло, то ее следует забыть и поскорее. Это, конечно, нелегко… Девушка слишком глубоко и прочно вошла в сердце, а изгнать ее оттуда придется. Нельзя не изгнать. Но, – здесь мысли Холмина приняли деловое направление – кое-что в отношениях Ольги и полковника НКВД Гундосова необходимо выяснить.
То что Ольга могла так сразу влюбиться в человека значительно старше ее но возрасту и, к тому же, в одного из тех, которые убили ее отца, не совсем естественно. Однако, в мире иногда бывают и еще более странные вещи. Но, может быть, со стороны Гундосова здесь шантаж? Может быть, он хочет использовать ее для поисков «руки майора Громова»? Это вполне возможно. Ведь грозился же он сам искать и найти «руку майора». Неужели энкаведисту удалось «завербовать» девушку в сексотки и насильно заставить работать для него? Хотя по виду Ольги никак нельзя сказать, что она недовольна или тяготится взаимоотношениями с Гундосовым. II что она знает о «руке»? Или не знает ничего? Все это надо узнать завтра же. Попытаться узнать, во всяком случае…
После продолжительных раздумий, Холмин решил пойти к Ольге в последний раз и поговорить с нею завтра, же утром…
* * *
На стук Холмина в дверь квартиры Ольги, никто не отозвался. Он постучал сильнее еще раз и толкнул дверь, но она оказалась запертой.
Холмин отошел от двери и стал прогуливаться по тротуару, намереваясь дождаться возвращения хозяйки квартиры. В это время, из ворот соседнего дома вышла пожилая женщина, уже раз видевшая Холмина, навещавшего Ольгу и, обращаясь к нему, сказала:
– Здравствуйте! Вы до Ольги Викторовны? Так ее нету. На кладбище ушла. Там какой-то ее родня похороненный. Кажный день она туда ходит. Цветы носит на могилку.
Поблагодарив словоохотливую женщину, Холмин отправился на кладбище, до которого было не меньше полкилометра расстояния…
Самые печальные кладбища в мире находятся в Советском Союзе, а самые печальные из них в советской провинции. Таким было и кладбище в том городе, где Холмин занимался расследованием дела «руки майора Громова». Полнейшее запустение царило там. Среди высоких зарослей бурьяна кое-где виднелись покосившиеся кресты, ржавые поломанные ограды, почерневшие и разбитые надгробные плиты с полустершимися надписями, потерявшие форму и цвет обломки траурных металлических венков. Многие могилы почти сравнялись с окружающей их землей и на них лежали упавшие кресты, ветхие и подгнившие снизу.
Не более двух десятков могил на всем кладбище имели следы заботливого ухода за ними: цветы, прополотую и подстриженную траву, свежую краску на крестах и оградах, мягкий речной песок на дорожках. Все остальное утопало в бурьяне, мусоре и прошлогодних листьях, по которым бегали крупные зеленые ящерицы.
Большинство жителей города воздерживалось от посещений кладбища, опасаясь, – и не без оснований, – последствий этого. Сегодня пойдешь навестить своих покойников, а завтра тебя могут обвинить в «религиозной контрреволюции» и «пришить дело». Поэтому и запустело кладбище.
Коммунистов, комсомольцев и «беспартийных большевиков» не хоронили на нем. Для них существовало другое место упокоения – так называемый «краснозвездный» похоронный комбинат» – площадка в центре города, обнесенная каменной стеной, за которой торчали десятки гипсовых и деревянных усеченных пирамидок с пятиконечными красными звездами. Всякие же «вожди» и «герои социалистического труда» торжественно зарывались в городском парке…
* * *
Холмин нашел Ольгу не сразу. Ему пришлось обойти почти все кладбище, прежде чем он увидел ее. Она стояла на коленях у одной могилы и молилась. В руках у нее был небольшой букетик полевых цветов.
Подойдя к могиле, Холмин остановился возле ограды и стал ждать, когда девушка кончит молиться. Увидев его, она положила цветы на могилу и, торопливо поднимаясь с колен, спросила испуганно:
– Это вы?
– Как видите, – сухо и холодно ответил он.
– Что вам здесь нужно?
– Вас.
– Зачем?
Холмин медлил с ответом, разглядывав могилу. Она была свежей; видимо, в ней кого-то похоронили совсем недавно. И вдруг внезапная догадка мелькнула у него в голове.
– Здесь похоронен ваш отец? – спросил он, упершись в ее глаза тяжелым, настойчивым взглядом.
Захваченная врасплох этим вопросом, девушка невольно прошептала:
– Да.
И сейчас же поправилась:
– То-есть, нет.
– Для меня достаточно и такого ответа, – сказал Холмин. – Будем считать установленным, что в этой могиле покоится майор Громов. Кто перенес или перевез его сюда?
Секунду поколебавшись, она ответила:
– Я сама.
– Не рассказывайте мне сказки для детей младшего возраста! – грубо крикнул он.
Испуганно вздрогнув, Ольга произнесла с упреком:
– Разве можно так кричать здесь?
Он извинился и заговорил пониженным тоном:
– Одна вы не могли перенести… тело вашего покойного отца. У вас на это сил не хватит. Кто помогал вам?
Опустив голову, она ответила дрожащим и срывающимся шепотом:
– Я не могу… этого сказать.
Холмин вспылил:
– Мне не можете! А другим? А полковнику НКВД Гундосову? С ним вы даже любезничаете, пожимаете ему руки и… так далее.
Щеки девушки залил гневный румянец.
– Вы подсматривали? Как это гадко! Низко! – с возмущением воскликнула она.
– А помогать убийцам родного отца не низко? Быть в такой дружбе с Гундосовым не гадко? – с беспощадной насмешливостью и злобой спросил он.
Лицо Ольги покраснело еще больше. На вопрос, она ответила вопросами:
– Кто дал вам право вмешиваться в мою личную жизнь? Как вам не стыдно? Где же ваша совесть?
– К сожалению, ваша личная жизнь связана с жизнями других. Некоторые из них этой жизни лишились, – возразил Холмин.
Еле слышно, как в забытьи, девушка произнесла:
– Я не хотела этого. Просила его. Но было слишком поздно.
Это был след и Холмин ухватился за него.
– О чем вы просили? – быстро и требовательно задал он вопрос.
– Не… убивать, – запнувшись, ответила она.
– Кого просили?
Медленно выходя из своего странного короткого забытья, девушка подняла глаза на Холмина и он увидел в них скорбь и сожаление, затаенную муку, страх и тоску.
– Ага! – воскликнул он. – Вы, все-таки, знаете! Кто «рука майора Громова»?
Сложный комплекс чувств в глазах Ольги сменился ярко выраженным страхом.
Бессильно опустив руки она прошептала:
– Не могу сказать… Не могу.
– Вы должны сказать. Должны. От этого зависит очень многое и мои жизнь в том числе. Говорите! – настойчиво потребовал Холмин.
Девушка заговорила умоляюще:
– Не настаивайте. Шура. Прошу вас. Я вам скажу сама. Только не сейчас. Через несколько дней. Напишу все в письме. Подождите немного. Пожалуйста, Шура.
Ольга впервые назвала Холмина по имени и его сердце дрогнуло. Он готов был сдаться на ее просьбы, но, вспомнив о сроке, назначенном ему Гундосовым, отрицательно покачал головой.
– Не позже, чем послезавтра, я должен найти «руку». Иначе меня посадят в тюрьму и я уж никогда не выйду оттуда.
Ольга рванулась к нему и… остановилась, В ее голосе прозвучало тоскливое отчаяние бессилия:
– Нет… не могу…
Холодная ярость охватила Холмина. След, нащупанный с таким трудом, ускользал от него. Изо всех сил стараясь держаться спокойно, он выдавил из себя:
– Значит, не хотите мне помочь? Ну и не надо. Прощайте. В тюрьме я постараюсь не вспоминать о вас.
Он пошел прочь, дрожа от ярости. Сзади до него донесся умоляющий голос Ольги:
– Шура! Постойте!
Холмин не обернулся и ускорил шаги.
Глава 13
Наедине с собой
Для Холмина эта ночь была беспокойной и необычайно томительной. Больше часа он пытался заснуть и не смог. Сон отгоняли мысли. Ему казалось, что они струятся в его голове бесконечным потоком, сталкиваясь между собой и обгоняя одна другую. Мысли не давали покоя и главное место в них было занято Ольгой и «рукой майора Громова».
Поссорившись с девушкой, Холмин не пошел в отдел НКВД. До вечера он бродил по городу, стараясь отвлечься от того непоправимого и мучительного, что случилось утром и от неудачных поисков «руки», которая упорно и умело пресекала все попытки поймать ее.
За день он побывал в двух пивных и городской столовой, в парке, историческом музее и на базаре. И всюду его мысли возвращались к прежнему, ставшему почти привычным. Он смотрел на картины художников и густые каштановые деревья, на старинное оружие и колхозные возы с арбузами, а видел перед собой Ольгу и воображаемую таинственную «руку майора Громова».
Вечером Холмин пошел в кино. Показывали фильм «Веселые ребята» с Утесовым и Орловой в главных ролях. Глядя из темного зала на экран, неудачливый влюбленный и подневольный детектив завидовал изображаемому там выдуманному счастью и веселью советских граждан, а мысли его, по-прежнему, возвращались к. Ольге и «руке».
Лег спать он раньше, чем обычно и, проворочавшись в постели больше часа, встал с кровати. Из кармана пиджака, висевшего на спинке стула, вынул пачку двухрублевого «Аэроклуба», закурил и босиком прошелся по комнате. В номере было довольно прохладно, но мысли так одолевали Холмина, что несколько минут он не ощущал холода. Заложив, по тюремной привычке, руки за спину, он дошел до окна, затем – вдоль стены – к двери и снова вернулся к окну.
Сначала он думал про себя, потом стал думать вслух и, наконец, разговаривать сам с собой, не замечая этого:
– Любовь, конечно, мешает делу. В этом Бадмаев прав. Только он говорил, что мешает часто. Слишком мягко сказано. Всегда мешает. От нее глупеют. Вот и я, наверно, поглупел. Не занимался бы любовными похождениями, так, может быть, уже и нашел бы «руку». Сколько времени потрачено зря. И откуда ты, Ольга, взялась? Но с нею покончено и теперь у меня все возможности заниматься делом без всяких помех.
Папироса во рту Холмина погасла. Взяв с ночного столика спички, он раскурил ее и, глубоко затянувшись, продолжал рассуждать вслух:
– По-настоящему «делом руки майора Громова» я, собственно, еще не загорелся. Не взялся за него, как следует. Нет, брался! Хотя, конечно, недостаточно. Без необходимой энергии. И не думал серьезно и трезво. Нет, думал! Хотя думать надо было трезвее и серьезней… Хорошо, подойдем к делу с максимальной серьезностью, здравым смыслом, трезво и хладнокровно.
Папироса опять потухла. Он поискал в номере пепельницу, но, при слабом свете фонаря, струившемся с улицы в окно, не нашел ее. Щелкнул выключателем электричества и осмотрел комнату. Пепельницы не было. Тогда, кинув окурок в угол у двери, он снова заходил по номеру.
– Значит, будем рассуждать трезво и хладнокровно. «Рука майора Громова», конечно, не призрак. В этом не может быть никакого сомнения. Ею умело маскируется смелый и дерзкий преступник, проникший в отдел НКВД. Может быть, я с ним и разговаривал не раз. Кто? Кому так удается маскироваться и убивать? По моей, громко выражаясь, теории, он должен быть энкаведистом. Якубович, перед смертью, – ах, как жаль, что он умер, – успел сделать намек на четверых. Это Гундосов, Бадмаев, Шелудяк и Кислицкий. Но, когда произошли первые два убийства, полковник еще в Москве с Ежовым пьянствовал. Следовательно, он отпадает. Бадмаев отпадает тоже. Во-первых, он панически боится «руки», во-вторых, без всяких фокусов с привидениями, может отправить на тот свет почти любого человека в районе. Шелудяка запытали на допросе, а убийства не прекратились. Остается Кислицкий. Личность мною невыясненная, но глуп, как недоразвитый партийный активист. Такие для «ручных» злодеяний мало подходят. Кто же тогда?
Холмин остановился посреди комнаты и, переминаясь с ноги на ногу, протяжно воздохнул.
– Ох и трудно же быть наедине с собой. Ведь я в расследовании этого дела абсолютно одинок. Ни на чью помощь рассчитывать нельзя, посоветоваться не с кем. Ковалев мог бы помочь, но испугался. Все, кто видели раньше, скрывающегося теперь под маской «руки», убиты. Ольга знает. По-чекистски проще всего было бы ее арестовать вторично и отправить на конвейер…
Мысленно представив себе Ольгу на «конвейере», Холмин сразу почувствовал, что ему очень холодно. Задрожав от озноба во всем теле, он схватил со стула и одел верхнюю рубашку, натянул брюки и набросил на плечи пиджак. Затем, сев на кровать, начал одевать башмаки, бормоча с возмущением:
– Этого еще не хватало. И как только подумать мог? Совсем в энкаведиста превращаюсь. Зверствовать начинаю. Вот до чего «рука» довела.
Зашнуровывая левый башмак, он принялся успокаивать себя:
– Спокойно, Шурка, спокойно. Ничего страшного не случилось. Ольга не попадет на конвейер. Уж я постараюсь. Но «рука» ей, все таки, известна. Во время моей первой встречи с Ольгой, она грозилась мстить убийцам отца, но свое знакомство с «рукой» отрицала категорически. При этом выражение ее глаз было какое-то странное. Во вторую встречу она дала слово, что «руку» не знает, а сегодня утром… наоборот. Значит, узнала в промежуток, времени между второй и последней встречами. Или раньше?
– А если «рука» действует по инициативе Ольги? Если дочь нашла мстителя за убитого отца? Убитого? А кто его видел мертвым? Может быть, он жив. Нет, это абсурд. Я же видел его могилу. А кто в могиле? В первой ведь ничего не было. Что или кто во второй?
Холмин зашнуровал левый башмак, закурил папиросу и взялся за правый.
– Попробуем задать себе несколько вопросов. Во-первых, что делать дальше? Ждать, когда Ольга напишет мне письмо? Напишет ли после ссоры? А срок, установленный Гундосовым? Он истекает послезавтра. Попытаться оттянуть срок? Упросить полковника? Нет, это не выход из положения. А вообще, почему Гундосов так спешит? И почему так спешно запытали Шелудяка? И почему он так мешал мне при моем расследовании? Почему Бадмаев упорно не желает говорить о содержании следственных «дел» Шелудяка и Беларского? Откуда взялись на последней записке «руки» отпечатки пальцев Дондеже? Почему «призрак» на мой вопрос ответил, что он «только правая рука майора Громова»? Кто и для чего срезал пуговицы у энкаведистов? И почему «рука» медлит с убийством Бадмаева?
Холмин с досадой ударил себя кулаком по колену и воскликнул:
– Сто тысяч «почему»! Как в книжке Перельмана. И почему в этой захудалой гостинице нет пепельниц, чорт возьми?
Он вертел в руке окурок, не зная куда его бросить. Наконец, яростно бросил на пол и придавил башмаком.
– Вот еще одно «почему… – произнес он злым шепотом, вытаскивая из кармана третью папиросу. – Загадочный Беларский. Его задушили и бросили лицом в костер. Кто-то от кого-то хотел скрыть его лицо. А если…
Неожиданная мысль подбросила Холмина, как пружиной:
«А если Беларский не убит? Если он сам хотел скрыть свое лицо? Если он убил?»
Возбужденный Холмин вскочил с кровати, уронив на пол башмак и папиросу, и забегал но комнате, прихрамывая и приговаривая:
– Боже мой! Тогда почти все становится понятно. Нужно искать Беларского. Настоящего. Где могут быть его следы? Прежде всего в полку, где он служил. Как же это я, до сих нор, не догадался там побывать?
Он бросился к телефону.
– Который час?
– Без четверти двенадцать, – ответили ему с телефонной станции.
Ехать в полк было слишком поздно. В это время его могли туда и не впустить без специального разрешения городского отдела НКВД и полкового особого отдела. Нужно было дождаться, по крайней мере, шести часов утра…
До рассвета Холмин провел время в терзаниях, Бегал по комнате, бросался на кровать, курил папиросу за папиросой. Несколько раз звонил на телефонную станцию, спрашивал: «который час»? и ругался с телефонистками. Об Ольге и «руке» не вспомнил ни разу; теперь его мыслями всецело овладел Беларский.
В половине шестого Холмин позвонил в комендатуру отдела:
– Говорит агент Холмин. Немедленно пришлите автомобиль в гостиницу № 1.
Засланный голос дежурного ответил:
– Нужно разрешение начальника отдела.
– Мне не хочется будить Бадмаева. А дело спешное.
– Без разрешения нельзя.
– Если через десять минут автомобиля не будет, я постараюсь, чтобы вас посадили, – раздраженно крикнул Холмин в трубку.
В таком случае, не беспокойтесь, товарищ агент. Машина будет, – пообещал дежурный…
Ровно через десять минут автомобиль отдела НКВД стоял у подъезда гостиницы…
