Текст книги "Рука майора Громова"
Автор книги: Михаил Бойков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)
Глава 16
Маска снята
Ничего не ответив Холмину, полковник Гундосов встал с кресла и в его руке тускло блеснула вороненая сталь нагана. Это произошло так быстро, что Холмин не успел уловить движения руки полковника, а лишь услышал, как под ее нажатием скрипнула револьверная кобура.
Спокойным, твердым и повелительным, не допускающим неповиновения голосом Гундосов сказал:
– Советую всем сидеть на своих местах и не двигаться. Ладони – на колени. Каждого, кто попробует сопротивляться, немедленно пристрелю. В полку меня считали хорошим стрелком. Запомните это… Я – «рука майора Громова».
Ни один из энкаведистов не посмел воспротивиться его приказанию. В их глазах застыл страх, смешанный с изумлением. Ладони послушно легли на колени. Лишь Кислицкий беспокойно задвигался, да Бадмаев в ужасе откинулся на спинку стула, схватившись правой рукой за кобуру нагана.
– Правильно, Бадмаев. Так и нужно, – одобрил его первое движение Гундосов. – Отодвиньтесь, вместе со стулом, на три шага назад. А руку с кобуры уберите. Я выстрелю раньше, чем вы успеете вынуть наган.
Начальник отдела, не вставая со стула поспешно отодвинулся в самый угол кабинета. Гундосов перевел взгляд на секретаря партийного бюро.
– Спокойнее, Кислицкий! Не дергайтесь так. У вас пока нет особенных оснований волноваться.
Длинная и нескладная фигура партийного секретаря, вытянувшись, замерла, на стуле. Гундосов обратился к Холмину:
– От вас я ничего подобного не требую. Можете сидеть свободно. Знаю, что вы безоружны. Но я уверен, что даже имея револьвер, вы не стали бы стрелять в меня.
– Нет! Конечно, нет, – горячо, но искренно подтвердил Холмин.
Гундосов улыбнулся и спросил его: – Ваше отношение ко мне с сегодняшнего утра несколько изменилось, не правда ли?
– О, да! – воскликнул Холмин.
Некоторые из энкаведистов, тем временем, зашевелились на стульях и начали тихо и осторожно перешептываться. Это не ускользнуло от внимания человека с оружием. Он провел в воздухе дулом нагана полукруг слева направо, от одного угла кабинета к другому и резко, повелительно крикнул:
– Молчать и не двигаться! Больше я повторить не буду. Вместо меня заговорит наган.
Движение и шепот мгновенно прекратились. Гундосов, удовлетворенно усмехнувшись, произнес:
– Итак, граждане работники городского отдела НКВД, давайте познакомимся поближе. Здесь больше нет никакого полковника Гундосова. Маска, снята. Разрешите представиться: капитан Андрей Беларский. И, должен вам заметить, что понижение в чине меня нисколько не огорчает. А особоуполномоченный Ежова, полковник Гундосов, – труп с обгоревшим лицом и такими же пальцами, – похоронен вчера, по моему приказу…
Энкаведисты ответили на, эти слова всеобщим вздохом, каким-то надрывным, протяжным и злобным. Бадмаев сидел в своем углу, машинально поматывая подбородком; лицо у него было совсем серое и застывшее в гримасе страха, узкие глаза расширились и бессмысленно блуждали.
Холмин смотрел на бывшего «полковника НКВД», превратившегося в армейского капитана, чувствуя все растущее уважение в нему и восхищаясь его необычайной смелостью. «Рука майора Громова» умела не только мстить и убивать убийц, но и держать энкаведистов под прицелом одного нагана. А они, – злобные и жаждущие крови этого смельчака, но трусливые и бессильные, – сидели перед ним смирно, как провинившиеся школьники. Водя по кабинету дулом револьвера. Беларский продолжал говорить им:
– Может быть, вам не нравится подобнее сидячее положение? Попробуйте изменить его. Кто первый? Решайтесь скорее! Ну, кто первый? Его я сейчас же убью. И второго, и, шестого. Но вас останется достаточно, чтобы справиться со мной. Начинайте! Ведь у всех вас есть оружие.
От холодно-насмешливого взгляда и такого же голоса Беларского, энкаведисты ежились, краснели и бледнели, еле слышно шипели ругательства, кусая губы от злости, но никто из них не решался начать смертельную схватку девяти против одного. Беларский сделал паузу, а потом заговорил презрительным тоном:
– Нет, вы на это неспособны. В армии – другое дело. Там, при аналогичной ситуации, я бы с таким количеством людей не справился. Но вы не армия. Вы жалкие трусы, умеющие воевать только против безоружных, беззащитных, слабых. И делать искусственных «врагов народа» из честных, ни в чем неповинных людей. Вы сильны количеством, а не качеством. У вас дивизии НКВД и множество всяких оперативных работников, агентов, сексотов, шпионов, осведомителей, доносчиков, но настоящих специалистов нет. Поэтому вы не умеете ловить преступников и становитесь в тупик, перед каждым сложным, запутанным преступлением… Хотя, зачем я вам все это говорю? Вряд-ли мои слова дойдут до вас…
Наблюдая за Беларским, Холмин удивлялся резкой перемене, происшедшей в его внешности. Теперь ото был не забубённый и расхлябанный «матросик с Балтики», а стройный и подтянутый армейский командир с хорошей выправкой. Его холодные глаза стали острыми и пронзительными. И говорил он теперь обыкновенным и правильным русским языком без словечек воровского и флотского жаргонов.
Не опуская дула нагана, Беларский сел в кресло и обратился к Холмину:
– Итак, «рука майора Громова» вами найдена, но что вы намерены предпринять дальше?
Подневольный детектив пожал плечами.
– Пока не знаю.
Беларский левой рукой выдвинул один из ящиков стола и, достав оттуда, лист бумаги, подал Холмину.
– Читайте! Начало и конец! Середина не существенна.
Холмин взял бумагу. Она начиналась словами: «Проект постановления по делу Холмина Александра»…
А заканчивалась: «… к расстрелу».
– Там не хватает только подписи Бадмаева, – произнес Беларский, когда осужденный растерянно опустил руку со своим смертным приговором. – Вас должны казнить, как только вы закончите расследование порученного вам дела. Такова благодарность энкаведистов. Но, – его глаза странно потеплели и на лице появилась ободряющая улыбка, – не бойтесь. Вы будете жить, а умрет… другой. Убийцы майора Громова убиты рукой майора Громова. И последнего из них можно уже считать трупом… Хотя, нет. Он не последний. Останутся другие, но, к сожалению, до них не доберешься. Они в Кремле и на Лубянке…
Он вдруг вскочил с кресла, толчком ноги отодвинул его в сторону и коротко и резко приказал начальнику отдела:
– Гражданин Бадмаев! Встать! Лицом к стене!
Трясущийся энкаведист послушно исполнил его приказание. Приподняв дуло револьвера, Беларский быстро выстрелил. На затылке Бадмаева закраснелось глубокое кровавое пятно. Он, как мешок, привалился к стенке и сполз на пол. Энкаведисты зашумели, хватаясь за наганы на поясах, но резкий, повелительный голос Беларского покрыл этот шум:
– Молчать! Руки вверх! Освободить проход! Или я еще стреляю…
Энкаведисты, поднимая руки над головой шарахнулись в обе стороны к стенам. Указав Холмину на образовавшийся проход, Беларский вполголоса бросил ему:
– Уходите! На улицу. Там автомобиль у подъезда. Ждите меня. Я их задержу. Не на долго.
– Слушаюсь! – невольно по-военному ответил Холмин и выбежал из кабинета.
Глава 17
Больное сердце
Лестницу, соединяющую второй этаж с первым, Холмин одолел в несколько прыжков И, сунув под нос удивленному его стремительностью часовому свой пропуск, выскочил на улицу.
У подъезда, как и говорил Беларский, стоял легковой автомобиль, тускло поблескивая в сгущавшихся сумерках свежевыкрашенными черными боками. Шофера у руля не было. Холмин влез в его кабинку и стал ждать.
Ожидать ему пришлось недолго. Не прошло и двух-трех минут, как массивные стальные двери отдела НКВД открылись и в них показался Беларский; за его спиной виднелась фигура часового, державшего руку под козырек, В противоположность Холмину, Беларский, совсем не спеша, а медленно и как-то осторожно, почему-то слегка пошатываясь, сошел по ступенькам. Влезая в кабинку, он коротко и надрывно простонал.
– Что с вами? Вы ранены? – спросил встревоженный Холмин.
– Сердце у меня некстати шалить начало, – ответил Беларский, берясь за руль. – Но ничего. Как нибудь поедем.
Автомобиль рванулся с места…
Они проехали метров полтораста по главной улице, и Беларский начал сворачивать в переулок, но вдруг громко застонал и, бросив руль, обеими руками схватился за грудь. Автомобиль вильнул в сторону и полез на тротуар, производя панику среди прохожих. Особенно испугались две девушки, очутившиеся как раз перед радиатором машины. Они в ужасе замерли на месте, – прижавшись спинами к стене дома. Не отрывая левую руку от груди, Беларский правой все же сумел остановить машину и, повернув к Холмину красное от напряжения лицо и прерывисто выдавил из себя:
– Умеете… управлять… автомобилем…
– Н-нет, – запнувшись, ответил Холмин.
– Как же… это вы… не научились? – укоризненно, вперемежку со стонами, произнес Беларский.
– Негде было, – растерянно ответил Холмин.
– Эх, сердце мое. Вот не повезло как, Господи Боже мой, – шептал Беларский.
С минуту он сидел неподвижно, потом снова взялся за руль.
– Кажется отлегло. Пожалуй, поедем.
Он дал задний ход и стал поворачивать машину, в это время сзади загремели выстрелы и собравшуюся к автомобилю толпу зевак, как ветром сдуло. Люди разбегались, прячась к подворотнях и подъездах домов. Холмин оглянулся. От здания НКВД к ним спешили человек двадцать в слишком знакомых ему мундирах, на бегу стреляя из наганов; у некоторых в руках были винтовки. Среди них Холмин заметал одну женскую фигуру и, всмотревшись в нее, узнал Дусю.
«И она туда же. Ей-то, что здесь нужно? Из любопытства, что-ли?» – с удивлением и досадой подумал Холмин.
– Надо их отогнать подальше, а то, пока я со своим сердцем, да с машиной справлюсь, они нас настигнут – процедил сквозь зубы Беларский, вынимая из кобуры наган.
Он выстрелил три раза, и три фигуры в мундирах свалились в дорожную пыль. Остальные отхлынули назад и только Дуся продолжала бежать к автомобилю.
– Дуська, назад! Вернись, глупая девчонка! Убьют! – крикнул Беларский, увидев ее. Но его крик не остановил, а как бы подхлестнул девушку. Она побежала еще быстрее.
Укрывшись в подворотнях по обе стороны улицы, энкаведисты опять начали стрелять. Пули с противным визгом беспрерывно летали над головами беглецов и Дуси. Между ними и ею оставалось не более чем полсотни шагов, когда шальная пуля какого-то энкаведиста настигла девушку. Короткий рукав ее платья у правого плеча, окрасился кровью. Она остановилась, зашаталась и, протягивая руки к Холмину, вскрикнула жалобно и призывно:
– Шура! Шура!
Потом повернулась назад и закричала энкаведистам:
– Не стреляйте! Не надо!..
Ее крик потонул в залпе выстрелов. Энкаведисты стреляли теперь не только из подворотен, но и из окон ближайших домов. Дуся, подогнув колени, упала на дорогу. Углы холодных глаз Беларского у переносицы на секунду заволоклись чем-то, напоминающим влагу.
– Бедная девушка, – с жалостью произнес он. – Теперь я понимаю, почему она…
Понял это и Холмин. С внезапно забившимся сердцем, он взялся за дверцу автомобиля, собираясь вылезать из кабинки. Беларский сжал его руку выше локтя.
– Куда вы?
– Помочь ей. – ответил Холмин.
– Поздно, – сказал Беларский. – Вторая пуля попала ей в грудь. Разве не видели? Дусе вы уже ничем не поможете, а сами нарветесь на пулю. Я надеялся, что Дуся успеет добежать, ждал ее. Жаль девушку!.. Ну-с, пугнем их еще раз и… поехали.
Он выстрелил дважды, почти не целясь, но оба его выстрела попали в цель. Один энкаведист распластался у подворотни, другой, выронив винтовку и свесив руки вниз, повис на подоконнике. И, как бы в ответ на эти выстрелы, коротким эхо раздались сзади два резких хлопка. Автомобиль осел на задние колеса.
– Ах, негодяи! – воскликнул Беларский. – Автомобильные шины вместе с камерами пробили. Не вырвемся. Без шин далеко не уедем. Догонят. Придется вам уходить одному.
– Как одному? – не понял Холмин.
Беларский обнял его одной рукой за плечи и на мгновение притянул к себе.
– Нет смысла, Шура, погибать троим. А мне все равно осталось недолго жить. Этим переулком и дальше улицами вы проберетесь к реке. Это единственный выход из положения. Я, на некоторое время, задержу энкаведистов. Берите наган и вот четыре запасных патрона. Зарядите по пути.
– А вы как же?
– У меня есть другой револьвер. Отобрал его у Кислицкого, – сказал Беларский, вытаскивая из бокового кармана мундира массивный парабеллум. – И это возьмите тоже. Здесь письмо для вас.
Он вынул из другого кармана небольшой конверт.
– Я не брошу вас, – решительно воспротивился Холмин.
Глядя в упор на него холодными, пронизывающими главами, Беларский сказал властным, не допускающим никаких возражений тоном:
– Вы подвели под пулю одну хорошую девушку, так спасайте другую. Справа от ее дома, за огородами в кустах у реки ждут мои друзья. Они вам помогут. Скажите, что я просил. А мне поклянитесь, что спасете ее.
В его глазах и голосе было столько властности, что Холмин не посмел больше противиться. Да и желание этого вдруг исчезло, сменившись страстным стремлением, во что бы то ни стало спасти Ольгу.
– Клянусь, – сказал Холмин и, сунув конверт и револьвер в карман, открыл дверцу кабинки.
– Погодите, – остановил его Беларский. – Я выйду первым. Прощайте. Храни вас Бог. И… ее.
– Прощайте, – ответил Холмин, чувствуя, что его глаза вдруг стали мокрыми от слез.
Беларский вылез из кабинки и пошел по улице, стреляя в окна и подворотни. Огонь энкаведистов усилился и несколько их пуль попали в медленно движущуюся им навстречу живую цель. На мундире Беларского выступили пятна крови. Он пошатнулся и, опустившись на одно колено, продолжал стрелять.
Застонав от жалости к нему и сознания собственного бессилия, Холмин прыгнул с подножки автомобиля в переулок.
Глава 18
Выход из положения
– Скорей! Скорей! – мысленно подгонял себя Холмин, задыхаясь от быстрого бега.
Не останавливаясь ни на секунду, он улицами и переулками бежал к реке. Спешил изо всех сил, боясь опоздать и все таки… опоздал. Отдел НКВД оказался быстрее его. Это ему стало ясно, когда он был уже почти у цели, всего лишь на расстоянии одного квартала от дома, в котором жила Ольга.
Сумерки сгустились в темную, безлунную ночь, но у дома Ольги было светло. Вход в него ярко освещали фары большого черного автомобиля с цельнометаллическим кузовом. Автомобиль был старым знакомым Холмина; не один раз приходилось ему ездить на допросы в этом «черном воронке».
Холмин в отчаянии остановился. Что делать? Попытаться освободить Ольгу? Стрелять? Он вспомнил о нагане Беларского и, вытащив его из кармана, зарядил четырьмя запасными патронами. Теперь в барабане револьвера было всего пять пуль.
Мысли Холмина работали лихорадочно и безнадежно:
«Что же делать? Погибнуть, как Беларский, спасая Ольгу? Четыре пули в других, последнюю – в себя, – он пересчитал фигуры в мундирах, стоявшие у стен дома в лучах автомобильных фар, – их как раз четверо. А в доме сколько? И попаду ли я в цель? Стрелок из меня неважный. Не то что Беларский. А клятва ему? Ее надо выполнить. Стрелять и погибнуть? Но это не выполнение клятвы. Ольга тоже погибнет. Ее замучают на конвейере. Бежать к друзьям Беларского? Но что они смогут сделать против целого отдела НКВД? Может быть… что-нибудь. Ведь никакого другого выхода из положения нет. Поэтому к ним. Скорее!»
Холмин пустился бежать к тому месту, которое указал ему Беларский. От дома Ольги до росшего по берегу реки высокого и густого кустарника было около полукилометра. У самых кустов Холмина окликнул негромкий гортанный голос:
– Куда бежишь, знаком?
По этому обращению и акценту в голосе, Холмин определил, что, с ним разговаривает не русский, а горец, может быть, кабардинец или черкес. Если для горцев русский не друг, но и не враг, его они, обычно, называют знакомым выкидывая из этого русского слова последние буквы:
– Куда, знаком? – повторил голос.
– К вам… к вам, – задыхаясь выдохнул Холмин.
– Зачем бежишь?
Из кустов вышел бородатый человек в черкеске и лохматой папахе, ведя за повод лошадь. Он был вооружен: шашка, маузер и кинжал – на поясе, – винтовка – в чехле за плечами.
Холмин попятился назад и, вместо ответа на его вопрос, спросил:
– Кто вы?
– Мы? Абреки, – ответил горец.
В сердце: Холмина затеплился огонек надежды. Только абреки, – смелые и хорошо вооруженные северо-кавказские повстанцы против советской власти, – могли теперь спасти Ольгу. Это был единственный выход из положения.
– Я от Беларского… К вам за помощью… Нужно спасти девушку. Энкаведисты хотят ее арестовать, – торопливо и бессвязно начал объяснять Холмин.
– Где Андрей Беларский? – спросил абрек.
– Убит, в перестрелке с энкаведистами.
– Ты его кунак?[11]11
Друг.
[Закрыть]
– Да… да…
– Почему ты не умер вместе с ним?
– Беларский послал меня спасти дочь майора Громова. Но я один. Что я могу? Помогите мне. Прошу вас, – стал умолять Холмин, боясь, что абреки откажут ему в помощи.
– Хорошо. Мы спасем дочь майора Громова, – оборвал его объяснения и просьбы бородач и сердце Холмина радостно забилось.
– А много ли вас? – спросил он.
– Десять и еще десять.
– Так мало? А в городе целый отдел НКВД.
– Десять джигитов хватит, – спокойно возразил; абрек. – У других есть другие дела в городе.
– Но только скорее, пожалуйста. Мы можем опоздать…
– Зачем торопиться? Аллах не велит спешить, когда не нужно…
Бородач негромко свистнул и из кустов вышло еще несколько вооруженных людей с лошадьми. К Холмину подвели коня.
– Садись, знаком!
Холмин влез на коня, бородатый горец еще раз свистнул и всадника рысью поскакали к дому, где жила Ольга.
Приехали они туда, как раз вовремя. При свете автомобильных фар Холмил увидел, что дверь открыта и двое энкаведистов сводят девушку по ступенькам к «черному воронку».
Услышавшие приближающийся топот копыт энкаведисты засуетились на улице, вытаскивая из кобур наганы и снимая с плеч винтовки.
– Стой! Кто едет? Куда? Остановись! – раздалось несколько возгласов навстречу скачущим.
Абреческий отряд остановился шагах в двадцати от дома. Бородатый предводитель всадников коротко и спокойно ответил на вопросы энкаведистов:
– Абреки!
Какой-то энкаведист щелкнул винтовочным затвором. Бородач угрожающе крикнул ему:
– Не стреляй, собака! Голову потеряешь!
Но, не обратив внимания на это предупреждение, энкаведист выстрелил. Однако он в спешке плохо целился и пуля тонко пропела в воздухе, улетая за реку. Бородач шевельнул поводьями и его конь прыжком рванулся вперед. Над стрелявшим энкаведистом поднялась и опустилась шашка. Холмин с содроганием увидел что по земле, брызгая кровью, катится человеческая голова, а обезглавленное тело, постояв несколько мгновений неподвижно и выронив из рук винтовку, падает на пыльную дорогу.
Потом все смешалось и завертелось перед глазами Холмина: кони, и люди, голубые фуражки и лохматые папахи, шашки и винтовки. Гортанные крики горцев, сливаясь с руганью энкаведистов, заглушались выстрелами. Всадники, кружась по улице на лошадях, рубили направо и налево. – Энкаведисты разбегались, отстреливаясь.
Охваченный горячкой боя, Холмин тоже ругался и стрелял, а когда патроны кончились, не заметив этого, продолжал щелкать курком револьвера. В один из моментов схватки он мельком, как во сне, увидел, что какой-то абрек втаскивает на седло отчаянно отбивающуюся от него девушку. Холмин крикнул ей:
– Ольга! Не сопротивляйтесь! Это друзья. И я здесь, Холмин!
В следующую секунду фигура всадника в черкеске заслонила от его взгляда Ольгу, а когда всадник проскакал, мимо, то ни ее, ни абрека на том месте уже не было…
Бой продолжался не более двух-трех минут. Всех сопротивлявшихся энкаведистов горцы изрубили, а бежавших не стали преследовать. Бородатый предводитель свистнул три раза, собирая свой отряд. Всадники подъехали к нему и Холмин облегченно вздохнул, увидев, что один из них держит в седле перед собой испуганную, но невредимую Ольгу.
Бородач отдал какое-то приказание абрекам на непонятном Холмину языке и отряд поскакал в сторону реки. Скакал вслед за ними и Холмин, обеими руками вцепившись в гриву лошади, и думая лишь о том, как бы с неё не свалиться. Он был неважным наездником.
За рекой отряд остановился и разделился. Шестеро всадников, вместе с их предводителем, поехали в город, где у них в эту ночь было тоже какое-то «дело». Остальные трое абреков, легко раненные пулями, и Холмин, пересадив Ольгу на свободную, запасную лошадь, направились на юг в горы.
Они ехали, то рысью, то галопом всю ночь, а к утру уже были вне пределов досягаемости советской власти. «Выход из положения» осуществился, как нельзя лучше.
