Текст книги "Первозимок"

Автор книги: Михаил Касаткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Димка выпустил из рук автомат после того, как фашист уже умолк. Он стоял застыв, не мигая, широко открытыми глазами уставившись на труп перед собой.

Трещали кусты по направлению к Нижней Пикше, и слышался призывный крик убегающего немца.

Сергей и Петька усаживали возле дерева Колю, на боку у которого сквозь прижатую к ватнику ладонь проступила кровь.

Со стороны села размеренно, хлестко работал пулемет.

Ванюшка распихивал по карманам гранаты, нож, запасные рожки для автоматов.

– Уходим! – прокричал Сема, поднимая из-под ног у Димки разряженный автомат и пытаясь вывести того из оцепенения.

А Димка все смотрел и смотрел на труп. Лишь когда громко простонал Колька, которого с трудом поставили на ноги, причем Петька сразу подхватил его своими длинными руками под мышки, Димка встрепенулся.

– Уходим! – повторил для него Сема. – Немцы!

И Димка кивнул.

Стрельба, чужие голоса и короткие всполохи как будто лавиной надвигались на них со стороны леса.

– В школу! – приказал Сема, пытаясь на ходу заменить рожок автомата и уже понимая, что это у него не получится.

Они побежали вдоль берега в обратном направлении: через старицу, через лес. Петька Кругликов при этом тащил на себе Кольку. Ванюшка помогал ему на подъемах.

Они были уже на середине моста, когда со стороны Пикши в небо взлетели одна за другой две ракеты. И тотчас же над лесом, оттуда, где была школа, взмыли точно такие же: ярко-зеленого цвета...

Мальчишки сбились в кучку, тяжело дыша, и лица их в свете ракет казались бледными.

Откуда-то вместе с сумерками пришел ветер. И мела по мосту поземка.

«Эх, дед Охремчик, дед Охремчик... Многое ты знал, многое умел в жизни, а вот как обращаться с немецким автоматом, не научил внука! Видно, в ту, давнюю твою войну не было автоматов...»

– Ничего... Научимся! – неожиданно громко сказал Сема и распорядился: – Уходим на ту сторону – и в лес! По всему видно, немцев еще нет на Дальнем хуторе! А стрелять в них мы научимся!

Партизаны

Виталька проснулся окончательно, когда мать, не в силах больше держать его на руках, опустила на землю и росная трава заледенила босые Виталькины ноги. Половодье огня с той стороны, где осталась деревня, показалось ему тоже холодным. И треск, что доносился оттуда, и всполохи на полнеба, когда рушилась чья-нибудь кровля, словно бы дополняли и подчеркивали неправдоподобность всего, что окружало его в момент пробуждения, а потому казалось неожиданным, неприятным продолжением сна. И Витальке хотелось уйти от этого наваждения, сбросить его с себя, как сбрасывают утром одеяло, ощутить привычный уют избы, солнечные блики сквозь ветви акации на стекле, аппетитный запах оладий из кухни...

Однако мать напрасно трясла его за плечи:

– Да проснись ты наконец! Проснись!

Виталька давно не спал. И все, что он видел теперь, было в действительности.

Что-то рвануло впереди, и Виталька едва устоял на ногах от сильного толчка в лицо, в грудь. Ощутил на зубах песок и тягостный, все нарастающий звон в голове. А частые разрывы слились теперь в сплошной, ошеломляющий грохот.

– Быстрее, Виталька! – Мать схватила его за руку.

Обгоняя их, бежали, падали и, вскакивая, бежали опять люди.

Только теперь Виталька полностью осознал, что это люди из его села, а жуткое огнище за спиной – это его родная деревня.

Они бежали к оврагу. И роса, и загулявший с рассветом ветер остужали тело. А во рту, в горле, в груди все пересохло и горело от бега.

В овраге Витальку зазнобило. Как в тумане, перед глазами его выплывали из-за облаков незнакомые, непривычных очертаний самолеты, перевалив через крыло, с пронзительным воем неслись к земле, прямо на него, на Витальку, после чего на противоположном склоне оврага рядками взлетали фонтанчики земли.

– Беги за Димкой! – прокричала мать. – Они у затона рыбачат! Слышь?! – Она и сама, видимо, плохо сознавала, что говорит, что делает.

Но Виталька, будто заведенный этими словами, уже вскочил, бросился вниз по склону. Потом через бурьян и заросли терновника, опять задохнувшийся, бежал по дну оврага, и белокурая головенка его мелькала в цветах белоголовника, то ненадолго вырастая, то исчезая в них.

Потом Виталька выбрался наверх. Гром за спиной унялся. Он видел только знакомую тропинку перед собой. Знал, что нужно бежать. И рубашка его прилипла к спине.

Река была далеко. Очень далеко. И может быть, ему казалось только, что он бежит, может быть, он едва шел, уже не чувствуя собственных ног. Однако двигался и двигался, пока не вступил под укрытие леса, где сразу, будто споткнувшись, остановился и, широко разбросав руки и по-рыбьи глотая воздух, упал на мох, лицом вниз.

Беспросветное, жуткое чувство одиночества охватило Витальку.

Слезы душили его, комком подступая к горлу. И он готов был разреветься. Удержала настойчивая мысль, что он должен во что бы то ни стало найти ребят.

Брат Димка еще с вечера был где-то там, у реки, а мать... Мать осталась в неразберихе огня и грохота. Он оказался один-одинешенек в лесу, не ведающий ни того, что могло быть впереди, у реки, ни того, что могло за это время случиться с матерью. А потому опять вскочил на ноги и опять бежал по давно знакомой тропинке к речке, где был затон. И, сам того не замечая, тихонько скулил на ходу, как потерянный, заблудший кутенок.

Накануне среди бела дня в деревню заходили вооруженные кто автоматом, кто винтовкой, а кто и охотничьим ружьем партизаны.

И хотя немцев в деревне не было, о партизанах до этого только слышали, как о легендарных личностях вроде Чапаева, Олеко Дундича или Робин Гуда, – они вроде бы существовали где-то, за тридевять земель, а здесь у них вся деревня с замиранием сердца ждала, что вот-вот нагрянут до поры до времени обошедшие деревню оккупанты.

И вдруг – партизаны! Живые, не сказочные.

Женщины тащили им припрятанные на всякий случай припасы, отдавая последнее, только чтоб не голодали эти богатыри в лесу. И было радостно, весело, как будто кончилась война и опять вернулась в деревню Советская власть.

Потом партизаны ушли. И ушли вместе с ними все парни и девчата, которые были постарше. В деревне остались одни женщины да дети.

Партизаны ушли, а чувство радости осталось. И вечером, как в хорошие довоенные времена, отправилась на рыбалку из деревни вся мелкота: пацаны шести-семи лет. Постарше в ребячьей ватажке были только тринадцатилетние одногодки: Димка, Виталькин брат, да балагур Витька с околицы. А возглавлял всю эту шумную компанию признанный в деревне верховод малолеток-дошколят и первоклашек – длинноногий и сутулый, отчего казался немножко горбатым, пятнадцатилетний Федька, по прозвищу Нос.

Мальчишки, да и взрослые, за глаза посмеивались над ним. Иногда снисходительно, а частенько – с презрением. Называли Федьку Носа и чокнутым, и блаженненьким, от чего мать его тихонько плакала иногда. Да, по совести, и было от чего.

Сверстники Федьки Носа отыграли в свои годы в песочек, в чижика, потом отбегали в лапту, в кошки-мышки, отгоняли в тряпочный футбол, отпрыгали в чехарду – повзрослели, «посолиднели», уже с девчатами в клубе, как настоящие парни, о том о сем перебрасываются... А Федьку Носа канатом на танцы не затянешь. Как был умом малолетний, так и остался, будто годы мимо него идут. Сверстники Федькины о хозяйстве, о жизни толкуют, а Федька по кустам ползает, в чапаевцев играет... Сверстники за вентеря, за спиннинги – и на совхозный пруд, а Федька со своей компанией селявок с мизинец кошке на обед ловит...

Но хоть и посмеивались чужие матери над пристрастием Федьки Носа к малышам, он и радовал матерей. «Не видали моего? Уж с ног сбилась!» – «Да с Федькой Носом, никак!» – «А-а...» Это значило: все в порядке – Федька не обидит. «Мамань, я на рыбалку пойду...» – «Это куда ж тебе в ночь, сопляку! С кем?.. Ах, с Федькой Носом... Ну, другой коленкор». Все глаз чей-то: не то что сын сам по себе...

Когда появился на дороге Виталька, почти все рыбаки уже смотали свои удочки, уложили распотрошенные с вечера котомки, теперь поджидали самых медлительных, встревоженные канонадой и заревом, что вместе с рассветом поднялось над лысыми песчаными сопками, над лесом. Обрадованные, бросились навстречу Витальке.

А он, увидев их, не выдержал, разревелся.

– Мама послала... Дома сгорели... Убивают всех... С самолетов стреляют... – только и мог сказать.

Мальчишки окружили его и больше не задавали вопросов, притихшие, озабоченные, ожидая, когда он успокоится.

Димка взял брата за руку:

– Пойдем. Я умою тебя...

Виталька, всхлипывая, поднялся с травы и послушно двинулся к речке.

Федька Нос молча удержал остальных, когда те направились было следом.

– Пусть они...

Большеглазый и большеротый Витька, признанный в деревне шалопут, и теперь не удержался от ухмылки:

– В таких делах надо брать ноги в руки, а уши за плечи – и стрелой...

Федька не ответил, глядя куда-то мимо него, задумчиво и сосредоточенно.

Руки у Федьки были тяжелые, как у взрослого, и, может, оттого, что он все время сутулился, казалось, доставали до колен.

– Идемте домой! – испуганно заканючил семилетний Митроша, взглядывая на Федьку.

Федька вытянул перед собой свои длинные руки, требуя внимания:

– Есть он у нас теперь дом, нет ли... – пробормотал Федька, – а идти, конечно, надо... Куда нам еще, как не домой, Митроша? Ведь надо ж узнать, что там, как.. Своих сыскать! Лишь бы нас фрицы не сцапали! Труби, Алешка, поход!

Черноглазый и смуглый Алешка был назван горнистом за то, что внешне очень походил на горниста из Первой Конной, каким тот был нарисован в книжке про гражданскую войну.

Алешка приложил ко рту кулаки – один к другому – и затрубил. Получилось очень похоже на звук горна. Но сегодня это не произвело впечатления.

Взяли на плечи котомки, удочки.

– Виталька не дойдет, умаялся, – виновато сказал Димка, Виталькин брат, такой же белокурый, с такими же вьющимися, как у Витальки, волосами. – Вы идите, а мы чуток посидим тут. Подождете нас... А лучше мы догоним...

Федька подумал.

– Нет. Так не годится. Разъединяться нам сейчас нельзя... Не знаю, что там... А нам вообще теперь нужно быть вместе! Всегда! – Он оглядел своих подопечных. – Поняли?

Поняли его, может, не очень... Но раз сказал, значит, так надо. Главное сейчас – идти. И рыбаки нетерпеливо зашмыгали носами.

– Держи-ка!.. – Федька передал свою рыбацкую снасть Димке. – Что мы, фашисты какие-нибудь? Иди сюда, Виталька! – Присел на корточки. – Забирайся на шею!

– Так лучше я... – запротестовал Димка.

– Тебе тоже достанется, – ответил Федька Нос. – Тебе тоже! – добавил он специально для Витьки, когда тот по привычке хотел сказать что-нибудь шутейное.

Цепочкой, впервые без лишних разговоров, Федька Нос впереди, Алешка-горнист замыкающим, двинулись через лес.

Половину пути Виталька ехал на плечах взрослых мальчишек, а когда отдохнул – пошел рядом с братом.

Возле скошенного хлебного поля остановились. Дорога, шедшая здесь на подъем, вела прямиком в деревню. Но появиться на ее улицах, не зная, что там произошло, было боязно.

Вокруг лежала непривычно безлюдная, тихая, будто выгоревшая под солнцем земля, и все вокруг казалось чужим, не таким, как вчера, когда они уходили на рыбалку...

– В овраг, говоришь, все прятались?.. – спросил Федька Нос у Витальки. Тот кивнул.

– Все! А другие падали!..

– Ну, тогда идемте сначала в овраг...

И, поломав цепочку, двинулись тесной группой через поле.

Непривычная тишина давила. Будто и кузнечики вымерли, и перепелки, и жаворонки – пусто... Лишь временами оттуда, где была деревня, доносился запах гари. В ельнике, не доходя с полкилометра до оврага, Федька Нос велел остановиться.

– Все будете здесь. Ты, Димка, гляди, за главного. А мы с Витькой пойдем разведаем сначала. Так надо, чтобы нам всем не влипнуть, – объяснил он для мелкоты. – На войне так положено: сначала разведка.

На спуске, в зарослях белоголовника, через который бежал утром Виталька, остановились, прислушались.

– Ты будь здесь, – велел Федька Нос. – А я дальше. Если что-нибудь – смотри сам: либо беги ко мне на помощь, либо – к ребятам.

Витька широко улыбнулся какой-то своей, как всегда, шутейной мысли, кивнул в ответ, видимо, не совсем принимая совет своего товарища. Однако остался и – по грудь в белоголовнике – наблюдал, как Федька Нос почему-то слишком уж медленно и осторожно спускался на дно оврага, потом несколько раз поднимался по склону и спускался опять, останавливался там, где ничего вроде бы не было... Что-то разглядывал, сидя на корточках.

А Федька Нос задерживался возле воронок, у смятых лопухов и в нескольких местах видел на земле ржавые почерневшие под горячими солнечными лучами пятна крови.

В дальнем конце оврага, что близко подходил к деревне, когда уже не видно стало Витьку за поворотом, Федька Нос осторожно выбрался на склон и долго вглядывался в то, что вчера еще называлось деревней.

Хоть бы одна изба... Только голубые дымы над пепелищами то там, то здесь... Черные остовы печей... И – ни души. Ни звука.

Он пересек гречишное поле и от околицы прошел через всю деревню, до самого кладбища...

Витька едва дождался возвращения Носа. Стоять, топтаться на одном месте и ждать, не зная, сколько еще, – наверное, самое трудное занятие.

– Ну?

– Что – ну? – отозвался Федька. – Деревню спалили. Матери, значит, ушли. А может, перевели куда их... В деревню идти нельзя: немцы увидят – крышка. А там как на ладони – ни одного дома, ни одного забора – все видно: хоть сверху, хоть со стороны...

– Что будем делать?.. – войдя к ребятам в ельник, спросил Федька Нос, слово в слово повторив для остальных то, что говорил Витьке.

– Я есть хочу, – неожиданно заявил Виталька.

– Да?.. – рассеянно переспросил Федька Нос.

– Мы ж поели, а он – ничего с утра... – оправдал брата Димка.

– Да я не про то... – Федька, обхватив руками колени, поглядел в землю. – Что дальше будем делать?

Мальчишки молча, выжидающе глядели на старших, зная, что решать в конце концов будут они.

– Давайте в деревню сходим. Может, кто-нибудь все-таки есть... – предложил третьеклассник Алешка.

– В деревню не пойдем. В деревню никто не пойдет, – категорически возразил Федька Нос. – Я говорю: ушли все. А нам нельзя немцам попадаться... Может, деревню под наблюдением фрицы держат. – И он вздохнул. – Ладно... Давайте сначала Витальку покормим. Это ж он ради нас бежал...

– У меня еще кусочек курочки есть... – с готовностью предложил круглолицый, тихий и застенчивый, как девочка, Митроша.

– Вот и хорошо! У меня хлеб есть, огурцы, соль... – перечислял, выкладывая свое богатство, Федька Нос.

А Митроша, передав Витальке недоеденную куриную ножку, робко спросил:

– А где теперь маму искать?..

И в глазах у каждого застыл тот же вопрос.

– Я сказал: мамы ушли. Потом их найдем! – решительно заявил Федька Нос. – На край света они ж не уйдут?! А если выслали их или в плен взяли – найдем и отобьем! Понятно?!

– Партизанами будем?! – оживился Митроша.

– Вот именно! – сказал Федька Нос. – Будем партизанить! Но только сначала нам надо хоть ненадолго устроиться где-то. Хоть на сегодня, на ночь... Обдумать все наперед. Потом двинем к лесу!

– Федя... – негромко вмешался Димка. – Айда на пасеку?

Его предложение прозвучало так буднично, так привычно, что все невольно заулыбались в ответ, как будто не было у них тревожного рассвета позади, не было канонады, не было зарева над лесом и этого терпкого запаха гари, что доносился к ним от деревни.

Ведь так и бывало раньше: когда оказывалось, что ни на речку, ни в лес, ни на луг уже не хочется, кто-нибудь вспоминал: «Айдате на пасеку!» – и всей толпой двигали к старому-старому деду Филиппу.

– Значит, на пасеку! – обрадовался вместе со всем Федька Нос.

Когда вместе с Виталькой перекусили, чем пришлось, и остальные, тронулись в путь.

– Деревню будем обходить стороной, возле опушки! – распорядился Федька Нос. – Чтобы нас не было видно, а нам – все, и как можно дальше. Так всегда делают разведчики.

Возражений против этого не было.

Опять вошли в лес и далеко стороной от деревни, в обход поля, двинулись по направлению к пасеке.

Заметно оживились все. А колготной Витька прямо-таки не мог идти спокойно и то забирался в бурьян, то обследовал случайный боярышник, все время забегая вперед. Его крик и остановил всех:

– Рожь, ребята! Смотрите, рожь!

За деревьями, в двухстах метрах от опушки, виднелся давно-предавно знакомый всем ток. В уборочную здесь побывал и поработал почти каждый.

Удивило то, что посреди тока возвышался огромный, невывезенный и неприбранный бурт ржи.

– Ты смотри-ка... Совсем нетронута... – пробормотал Димка, когда ребята переступили утрамбованную кромку колхозного тока, и показал Федьке Носу в правый конец бурта: – Вон там я ссыпал!

– А я там лопатил... – невесело отозвался Федька Нос.

– И я тогда был тут! – вмешался горнист Алешка. – Когда дождь ливанул, помнишь, бурт брезентом накрывали?!

– Еще бы не помнить! – соврал Федька Нос.

А малыши, во главе с Митрошей и Виталькой, уже пересыпали в горстях литое, звонкое даже на вид зерно.

– Как это немцы не заметили? – удивился Димка. – Тут дважды два сжечь! Может, для себя приберегли?

– Нет, вряд ли... – возразил Федька Нос. – Просто не заметили... – Раздумывая, он уловил какую-то важную для него мысль и обрадовался: – Насчет зерна – это мы еще решим! Э-эй! Оставить пока зерно! Двигаем дальше. Надо сначала определиться.

На подходе к пасеке все, как по уговору, умолкли и шли, стараясь не ломать ветвей, не шелестеть без толку. Потом надолго затаились в кустах. Присматривались, прислушивались.

Никого. Лишь еле улавливаемое гудение пчел свидетельствовало, что они у цели.

Подошли к тыльной стороне куреня. Это было их самое заветное местечко... Опять с минуту вслушивались. А когда выглянули из кустов – обомлели.

По всей территории пасеки зияли воронки. Два-три десятка опрокинутых и разбитых ульев. Черные пятна обожженной земли...

Пчелы, взбудораженные погромом и резкими, непривычными запахами, гудели возле куреня надсадно, будто ропща или негодуя, жалуясь...

Но самое страшное ждало мальчишек впереди. Предчувствуя недоброе, они заглянули в курень. Деда Филиппа не было, хотя все лежало и висело на своих местах, как они привыкли видеть: посуда, одежда, инструменту Громко, несколько раз окликнули старика.

Тихо.

Вдруг со стороны дальних ульев послышался испуганный возглас Митроши. И тут же, белый как полотно, выскочил на поляну перед куренем он сам.

– Там... – показал дрожащей рукой на край пасеки, – дедушка...

– А ну, чтобы больше никому не отходить! – неожиданно зло прикрикнул Федька Нос. Никогда он так грубо не кричал на пацанов. Совсем не кричал. – Еще кто отойдет без спроса – уматывай, двигай как хочешь без нас!

– Показал на курень. – Ждать всем здесь. Димка, Витек, со мной!

Тело деда Филиппа, приваленное двумя колодами, лежало под липами, на краю пасечной поляны.

Никого не было у деда, кроме пчел. И погиб он, когда хотел спасти их.

– Давайте... – показал головой Федька Нос, – освободим...

Старшие втроем отвалили колоды и перенесли тело чуть в сторону от ульев, под единственный в окрестностях дуб, посаженный и выхоженный дедом Филиппом.

– Тут и похороним... – сказал Федька Нос. А когда возвратились в курень, распорядился:

– Димка, ты со своей гвардией... – Спохватился: – Надо хоть посчитать нас! – И ткнул пальцем поочередно в. каждую голову. – Пятнадцать у тебя! Оденьте сетки. Покусают – злые пчелы. И сколько там осталось неразбитых ульев – перенесите на полянку. – Показал: – Вон там, знаете, маленькая поляна, где рябина. Их не так заметно будет. А мы с Витькой... Надо хоть одеяло какое... Возьмем лопаты и займемся там, у дуба...

Димка – понял его, кивнул.

А Виталька неожиданно опять всхлипнул.

– И что им, – он поглядел в небо, – пчелы помешали? Дедушка Филя помешал?

– Не пчелы! – возразил Алешка-горнист. – Это он подумал сверху, что домики! Деревня, думал!

Спорить с Алешкой не стали. Приняли его предположение, чтобы хоть как-то объяснить бессмысленный – по всем человеческим законам бессмысленный – разбой гитлеровцев.

– Воронки, где можно, присыпьте, – продолжал командовать Федька Нос. – Тут мы и обоснуемся пока. Курень исправный, крыша крепкая, кровать одна есть, стол, табуретки, даже берданка. Чем не оружие?

– Мух пугать? – не удержался Витька. Все давно и хорошо знали, что у деда Филиппа нет ни одного патрона к берданке.

– Все! – заключил Федька Нос. – Давайте за дело.

Димкина гвардия кинулась разбирать сетки, у деда их было пять штук, а Федька Нос и Витька подыскали в закутке куреня лопаты, кирку, старенькое одеяло и, опустив головы, пошли к иссеченному осколками дубу. Удержал Митроша.

– А вы дедушку Филиппа закапывать?.. – дрожащим голосом спросил он. И добавил: – Его надо на кладбище...

Федька Нос вернулся и строго объяснил для всех:

– На кладбище нельзя. Увидят немцы – могила новая. Значит, кто-то в деревне есть. Искать будут. А надо, чтобы думали – никого. Понятно? Еще и могилу разроют. Кто да как? А дед Филипп всю жизнь – здесь. Ему тут хорошо будет, возле пчел...

* * *

Димка и четырнадцать теперь подчиненных ему ребят перетащили на новое место и замаскировали под укрытием деревьев оставшиеся целыми ульи, натаскали в курень соломы для сна, принялись прикапывать воронки, забрасывали их ветками и травой, чтоб не зияла так страшно своей чернотой вывороченная земля. Появились наконец Витька и Федька Нос.

– Идемте, попрощаться надо...

Близ дуба, где в полдень ложилась от него короткая; тень и где в это время любил посиживать пасечник дед Филипп, была вырыта неглубокая могила. А рядом, завернутое в одеяло и обвязанное веревками, лежало тела деда Филиппа. Седая, с желтизной борода его и полузакрытые глаза были обращены в небо, словно он смотрел на него.

Выйдя вперед, Федька Нос остановился над ним, сказал:

– Прощай, дед Филипп!.. Мы тут ульи, которые целы, перенесли... Вот... – Он хотел сказать еще что-то, но либо позабыл, либо решил, что достаточно, – велел остальным: – Прощайтесь!

И семнадцать человек нетвердыми голосами, держа в опущенных руках кто сетки, кто лопаты, кто просто палки или ветки, повторили вразнобой:

– Прощай, дед Филипп...

Потом тело опустили в могилу, со всех сторон которой, изгибаясь, торчали корни. И прикрыли землей, чтобы уж назавтра обложить весь холмик дерном.

Возвратились в курень подавленные, притихшие.

В курене пасечника отыскалось почти полное ведро картошки, лук, соль, бутылка подсолнечного масла, пшено и даже готовая печеная тыква. Но есть никто не стал. Сказалась бессонная ночь у реки и все последующие переживания.

Похороны деда Филиппа как бы воскресили все пронесшиеся над ребятами беды, ненадолго потускневшие в памяти за колготой дня. И в глазах у малолеток застыла тревога.

– Ну, вот что, – распорядился Федька Нос, пока мальчишки еще не совсем раскисли, – если ужинать никто не хочет – всем спать! И чтобы никаких разговоров! Потому что ночью будем работать. Возьмем тележку деда Филиппа и будем возить зерно с тока. Надо его хоть сколько-нибудь в омшаник припрятать. Вернее, вы будете возить, командовать назначаю Димку, а мы с Витькой разведаем кое-что!

Глядя исподлобья, говорил он решительно, коротко, тоном приказа, чтобы не было возражений. Но семилетний Митроша все-таки упрекнул его.

– Зерно-о!.. – едва сдерживая слезы, разочарованно протянул он. – А говорил: пойдем наших искать! Говорил: партизанить будем!

– А ты думаешь: партизаны ничего не едят? Голодными воюют?.. Где мы потом будем хлеб доставать?! Или пусть немцы едят нашу рожь, а мы палец кусать будем. Да?! Вот так мы и начнем действовать; сначала приберем хлеб. Это наша первая операция! Понятно?

Митроша, сглотнув комок в горле, кивнул. И остальные мальчишки сразу подобрались, посерьезнели.

– Нам бы еще пару тележек!.. – вздохнул Димка.

– Да и лошадь с таратайкой или полуторку, – съязвил в ответ ему Витька.

– Все! – прервал их Федька Нос. – Чтобы спать обязательно! И будем дежурить. Без охраны нельзя. Первым дежурю я, потом ты, Витька, потом Димка. Как только солнце к земле – подъем! Давайте наводить дисциплину. Командиром меня признаете?

Малышня закивала в ответ. А Димка сказал:

– Ну, чего там...

Улеглись и успокоились быстро.

И хоть ворочались, что-то бормотали во сне, когда закатное солнце ткнулось в горизонт, поднялись дружно, заметно посвежевшие, собранные. К тому же Димка и Федька Нос к этому времени уже сварили картошку – крепкий домашний запах ее возбудил голод. А мысль о том, что предстоящая работа имеет самое прямое отношение к их партизанскому будущему, придала мальчишкам энергии.

Налили в миски подсолнечного масла, круто посолили, нарезали луку и ели с аппетитом, не задумываясь над тем, что это по новому распорядку: ужин или завтрак? Вместе с зарей в небе начали проглядывать первые звезды. Ночь обещала быть доброй.

– Одного все время будешь оставлять здесь, – давал Димке последние указания Федька Нос. – Один чтобы все время дежурил на току, и одного – где-нибудь на дороге, кто постарше. И чтобы смотрели во все глаза! Случай чего... Это для всех! – предупредил он. – Встречаемся у шалаша, на горелой поляне. Все!

Нос и Витька с заходом солнца двинулись через лес по направлению к селу Карповка, что было километрах в десяти – двенадцати от их деревни.

Но шли вместе только до проселка. Здесь Федька Нос остановился.

– Все. Ты теперь давай до Карповки. Смотри, только в село не входи. Совсем не входи. И понаблюдай из леска,– что там: есть кто, нет... Решать будем потом. А я двинусь на Подклетную. Может, там еще наши... – приврал он для большей убедительности, потому что догадывался: немцы, стерев с лица земли их село, наверняка побывали и в других населенных пунктах, хотя фронт уже недели две как ушел на восток...

* * *

С рассветом Димка велел остановить работу, замести всякие следы ее и отвел своих тружеников на пасеку.

К этому моменту вернулся Витька. Сообщил: в Карповке – немцы. С машинами, с мотоциклами. Витька видел даже два танка. Уж что-что, а пробраться, где надо, Витька умел.

Долго ждали Федьку Носа. Даже начали беспокоиться.

Он появился, когда уже солнце поднялось над горизонтом. Появился, толкая перед собой вместительную двуколку, в которой все сразу узнали тележку Тырчановых, Витькиных соседей. Тележка была удобная, с высокими бортами, так что со стороны даже не видно было лежащего в ней убитого осколком теленка.

– Вот... – сказал Федька Нос. – Разделаем – и мясо у нас на первый случай...

И без того сутулый, вернулся он будто окончательно сгорбленный. Опустился на солому рядом с Виталькой и рассеянно выслушал Витькино сообщение. Кивнул.

– В Подклетной тоже немцы... – Заметил кипящее в ведре пшено. – Это вы правильно! Подзаправимся и спать. Ночью будем опять работать. Тебе, – он показал головой на Витьку, – разделывать телка: у отца небось перенял, как это делать, – он по этому делу понимал. Сваришь, закоптишь и присолишь, чтобы подольше... Я ночью в Лепное, а может, еще и в Боровское наведаюсь... А вам, Димка, я присмотрел тут погреб на хуторе, еще вполне годный. Застлать чем-нибудь, хоть соломой, – и будете туда возить. Потом замаскируем. А в омшанике рожь у нас быстро попортится...

На хуторе, примерно в полукилометре от деревни, жила когда-то одинокая бабка Лиза: кто говорил – колдунья, кто – монашка. Но с тех пор как она лет пять назад умерла, не нашлось желающих воспользоваться ее жильем – избу снесли, а вместительный погреб на бывшем дворе, или выход, как называли его мальчишки, обложенный внутри кирпичом и заросший поверху лебедой, крапивой, остался. Димка и сам ночью подумывал о нем – расстояние от тока примерно такое же, как до пасеки.

– Чего это, руки у тебя? – удивился Виталька, заметив лопнувшие на ладонях Федьки Носа мозоли.

– А-а... Да вот, таратайку тащил. – Он повернул руки ладонями вниз. – Неходко шла вначале...

– Поржавела, наверно?

– Наверно, – согласился Федька Нос. – Как там у вас каша? Молодцом работали? – спросил у Димки.

– Все до одного! – подтвердил тот.

– Ну, значит, и партизанами могут быть. Рожь припрячем, разведаемся как следует, будем думать, что дальше!

* * *

Ещё две ночи до зари мальчишки возили рожь. Витька за это время перекоптил и просолил мясо. У деда пасечника нашлись запасы соли. А Федька Нос уходил с закатом в разведку и всякий раз возвращался позже других с одинаковыми вестями, осунувшийся, похудевший, так что теперь уже малышня начала потихоньку заботиться о нем и старалась подсунуть в завтрак или ужин кусочек повкуснее. Но Федька почти не ел.

– Собак перед охотой не кормят, – говорил Федька Нос. – А мне надо бегать, как собаке!

Наконец погреб бабки Лизы был заполнен. Долго не могли решить, как поступить с пчелами.

– Может, в омшаник их тоже? – предложил Алешка. – Ведь на зиму их туда прячут.

– То на зиму, а то сейчас, – возразил Димка. – Подохнут.

– Давайте выпустим, пускай летят! – обрадовался Митроша.

– Тоже погибнут, – сказал Федька Нос. – Они с человеком привыкли. Оставим так! Ведь не навсегда красноармейцы ушли? Вернутся – и мед нужен будет!

На том и порешили. Заново как следует замаскировали ульи, собрали котомки: уложили мясо, остаток пшена, сколько вместилось – ржи, на всякий случай, остаток соли, подсолнечного масла, взяли оставшиеся от деда Филиппа котелки, миски...

А вот по поводу того, куда идти, возникли сомнения.

– А что, нам здесь плохо?.. – неожиданно удивился Митроша. – Будем здесь жить и партизанить!

– Здесь нельзя! – отрезал Федька Нос. – Раз они бомбили пасеку – найдут! И перестреляют нас! На это они мастаки – когда против них без оружия... Надо уходить!

– Куда?

– На восток, где наши, – твердо сказал Федька Нос.

Но мальчишки неожиданно забунтовали.

– А маманя как?! – почти зло спросил Виталька.

Митроша будто ждал этого:

– Обещал наших искать! Говорил: если в плену – отвоевывать будем!

Даже Димка угрюмо наклонил голову.

И Федька разозлился:

– Вот что! Слушаться, так слушаться меня! Нет, так нет! Разве я отказался от своего слова?! Но как мы будем воевать без оружия?! С одной этой берданкой без патронов?! Нам нужно найти партизан! А где они могут быть? Только в лесу! Где лес? Вот он тянется на восток! Разве я говорил вам, что мы убегаем? Мы просто действуем, как надо! Первая операция с зерном закончена, выполняем вторую! Всем ясно?!

Мальчишки притихли, сразу успокоенные.

– Алеша! – скомандовал Федька Нос. – Труби поход!

Алешка приложил руки к губам и облегченно, радостно протрубил «к походу».

– Строимся! – продолжал взволнованный Федька Нос. – Димка, ты – впереди, Витька – последним, оглядывайся! Я буду везде!