Текст книги "Первозимок"

Автор книги: Михаил Касаткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Михаил Касаткин
Первозимок
Рассказы и повесть

Первозимок

Всего месяц назад, то есть в конце октября, фронт был еще далеко. И большинство жителей Нижней Пикши считали, что у Гитлера кишка тонка добраться до их столь отдаленного от западной границы села.

– Россия, ведь она какая?! Огромадная! Ежели хоть по одному немцу поставить, например, от Пикши нашей до Владивостоку, то и Германии со всеми ее потрохами не хватит. А воевать-то надо ведь не по одному! – рассуждал в сельсовете дед Охремчик, солдат первой мировой войны, кавалер двух «Георгиев», один из немногих оставшихся в округе мужчин и потому главный советчик во всех трудных вопросах, которые поставила перед односельчанами война. – Куда ему до наших мест! – повторял дед. – Не дотянется. Дадут ему укорот еще там! – И махал рукой в сторону запада.

От его обнадеживающих, речей становилось легче на душе у женщин – не опускались руки в работе, и потому жизнь села, несмотря на отсутствие большинства мужчин, продолжалась в давно налаженном ритме.

Дети по утрам, как в добрые довоенные времена, отправлялись в школу в соседнее село, где располагалась десятилетка.

Через луг, до ручья, шли каждый сам по себе, по одному, по двое. Собирались вместе, поджидая друг друга возле жердяного перехода через ручей, как стая птиц накануне перелета. И только собравшись уже всей шумной ватажкой, обмениваясь на ходу последними новостями, двигались дальше.

Вскоре за ручьем дорога поворачивала в лес. И матери, вышедшие на огороды, чтобы хоть взглядом проводить «своих», возвращались по домам.

Минут через сорок дорога выводила школьников к реке. По-осеннему холодная, мутная, она казалась в эту пору года чужой, неприветливой, как будто не на ее берегах еще недавно просиживали с удочками от зари до зари и загорали до черноты на хрусткой, прокаленной солнцем и промытой дождями гальке, как будто не в ее тенистые омуты прыгали вниз головой с прибрежных ветел.

Теперь через деревянный мост на крепких дубовых сваях с ледоломами перебегали, не задерживаясь, чтобы скорее укрыться от ветра в густостволье осинника. Ветер гулял поверху, раскачивал гибкие макушки деревьев и лишь время от времени, всегда с неожиданной стороны, прорывался к земле. Но едва почти незаметным подъемом дорога из осинника вползала на пригорок и ее обеих сторон поджимали сосна, ель, пихта, колючий вереск, становилось и вовсе тихо, тепло, уютно... Но здесь надо было прибавить шаг, так как времени до школьного звонка всегда оказывалось в обрез.

Все взрослое население Нижней Пикши было в поле. Вот-вот могли грянуть морозы, а осенние работы были еще не завершены. Не хватало людей. Не хватало мужчин. И, возвратись из школы, ребята подключались к работе. Зима не за горами. А фронту нужен хлеб. Заводам нужен хлеб. Себе тоже нужен хлеб. Да и не только он один. «Одежка, обужка», как говорят. И дрова, и картофель. Да и без кадок с помидорами, капустой, огурцами в погребах – не обойтись в зиму.

Дни шли за днями. Неутешительные сводки Совинформбюро дополнялись на местах всевозможными домыслами, в основе которых были все те же извечные – надежда, вера.

– Ведь он какой, германец? – не падал духом дед Охремчик. – Ему – в штиблетах по паркету! Теплый клозет и все что ни на есть удобствия. Тогда он вроде бы и того, пошабуршит малость. А чуть что – грязь там, к слову, болотина или холод без сугреву, – носа из избы не высунет. Знаю я его: молодец против овец, а против молодца – сам овца! Это он пока с разгону берет. А вот, помяните мое слово, расползется он по Рассее – весь повязнет в грязи, померзнет на холодах. Непривычный к тягостям народ, слабый!

В эти первые месяцы войны дед стал видной фигурой в глазах сельчан.

Получит женщина письмо с фронта: от сына или мужа – идет к Охремчику.

– Растолкуй, Михей Кузьмич, что тут к чему...

Охремчик степенно пристраивает на нос очки, неторопливо, с тем же достоинством заправляет за уши пеньковые шпагатики, заменявшие ему невесть когда потерянные дужки очков, берет в руки солдатский треугольник, тщательно осматривает его, поворачивая то так то эдак, пытается разглядеть на свет и делает наконец первое заключение:

– Далековато хозяин твой, длинную дорожку конверт прошел. Ну-ка, Сем! – обращается он затем к внуку-восьмикласснику. – Глаза у тебя вострые, прочитай-ка, что там.

Сема знал, что дед мог читать лишь по-печатному, да и то с трудом, по слогам, и ссылался на зрение, чтобы не утратить авторитета, но никогда никому, даже своим неразлучным друзьям – Ваньке Перелешину, Петьке Кругликову, братьям Димке и Сергею Петреловым, не выдавал деда. К тому же ему нравилось читать эти письма, потому что письма приходят только от живых. От павших приходят казенные конверты. И под ревнивым взглядом жены или матери солдата он, бережно развернув треугольник с пометкой «Проверено цензурой», начинал бегло читать.

– Постой, постой! Не части, – останавливал его дед, когда находил, что требуется дать разъяснение по тому или иному поводу. – Ишь наменивает! – обращался дел к хозяйке письма: – «Проработали вчерась до чертушек» – от, значит, лупят они германца! До чертушек! Поняла?!

И все в мире получалось вроде бы так, как говорил дед. Благодаря этому даже на Семку ребята перенесли частицу уважения к его деду.

Но однажды авторитет деда Охремчика поколебался.

К тому времени уже вплотную подступила зима. До декабря оставалось еще несколько дней, и снега по сути не было. Но уже подслеповато всматривались на улицу разрисованные морозом окна, и речку, и ручей затянуло первым ледком. Ранние холода, по всему, не собирались отступать.

Днем дед Охремчик очень убедительно доказывал в сельсовете, что именно сейчас и наступила беспросветная хана германцу, что теперь небось уже гонят его, и погонят через все «европы»...

А вечером со станции, что была всего в девяти километрах от Нижней Пикши, донеслись глухие, то усиливающиеся, то ненадолго ослабевающие, взрывы. И не утихали долго. А с темнотой над горизонтом, в той стороне, где была станция, разлилось по небу тревожное зарево. И всю ночь ветер доносил до села запах гари... Война теперь была уже не где-то вдалеке, а понадвинулась вплотную.

– Я ж что и говорил, – оправдывался дед. – Бомбить они мастаки. На самолетах германец – первое дело: поклевал – и улетел. А чтобы пешком – ни в жисть! Версту пройдет – ноги отвалятся. Ему подавай это – как его? – асхальт! А без асхальту он у нас и шагу не сделает!

Но слушали его уже вполуха.

Утром землю припорошило крупчатым снежком. И бело, чисто, по-праздничному светло выглядели дома, улица, луга до самой лесной опушки... Но праздничного настроения ни у кого не было. Впервые, наверное, с тех пор, как образовалась в округе десятилетка, школьники из Нижней Пикши не собрались возле ручья всей ватажкой. Одни вовсе не пошли на занятия, другие не знали, ждать кого или не ждать, и уходили через ручей по двое, по трое, обеспокоенные, возбужденные.

В положенное время собралась у ручья только дружная компания семиклассников. Но и среди них каждый отлично понимал, что всегдашняя жизнь с ее правилами и распорядком рушится. Первым на мосту через речку остановился Димка Рыжиков.

Невысокий, крепкий, второй после Ивана Перелешина силач в компании, собственной фамилии наперекор, был он совсем не рыжий, а до того светловолосый, что хоть бери и сам себя дегтем смазывай, потому что льняные волосы его, густые, мягкие, неизменно привлекали к себе внимание девчонок. Из-за этого Димка стригся «под бокс» и носил вместо чуба косую, гладкую челку. Она и теперь выглядывала из-под сдвинутой на затылок фуражки.

– Пацаны!.. Вот тут, я знаю, картошку не успели убрать... Давайте накопаем, костер разожжем! Чего в школу тащиться? Только время тратить. Все равно война! Все равно воевать! Лучше на меткость потренируемся. В ворон постреляем. Я свою рогатку взял. – Он достал ее из кармана и покрутил, разматывая резину.

– И я взял! – с готовностью поддержал его худой, длинный Петька Кругликов. Отцовская дошка сидела на нем, как детская распашонка: мосластые, будто скрюченные морозом руки торчали далеко из рукавов.

Колька Петрелов молча вытащил свою рогатку из-за голенища сапога. Колька с детства чуть-чуть картавил, а нынешним летом, играя в чижика, выбил передний зуб и стал вдобавок присвистывать во время разговора, поэтому старался обходиться без слов. Его даже учителя спрашивали реже других – со скидкой на несчастный случай. Был он на год моложе Сергея. Но в свое время увивался в школу за братом и с тех пор уже седьмой год «не отвязывался».

Оказалось, что рогатки были у всех. А посидеть у костра, испечь картошку – в любое время соблазнительное занятие. Но вмешался по-дедовски рассудительный Сема Охремчик:

– Ну, поедим, а дальше что?

– Тренироваться будем, – огрызнулся Ванюшка Перелепит. И, показав крепкий кулак, стукнул себя в обтянутую ватником грудь, демонстрируя этим то ли силу свою, то ли твердость своих намерений.

– А дальше? – настырно повторил Сема.

– Что дальше? Чего тебе дальше?! – не выдержал Димка Рыжиков. – Занятия кончатся – вместе со всеми домой пойдем!

– А толку что? – хладнокровно продолжал Сома. – Ты же сам говорил: война!

Вот бы кому фамилия Рыжиков подошла больше, чем Охремчик. Волосы у Семы были с красноватым отливом, а на девичьем нежном лице рассыпались рыжие конопушки.

– А ты что, не видел, как станция горела?! Бомбежку не слышал?! – начиная злиться, вопросом на вопрос ответил Димка.

– Так если настоящая война – зачем в нее камешками стрелять?

– Затем, чтобы в партизаны пойти, когда понадобится! А не сидеть на печке!

– А что ждать, «когда понадобится»?.. – неожиданно вмешался Петька Кругликов и развел руками, отчего они еще больше высунулись из рукавов и стали как бы длиннее. – Надо собраться и прямо идти на фронт! А то досидимся, что и самих разбомбят!

– Все это чепуха, – коротко подытожил Сема Охремчик.

– Как это чепуха? – глядя на Сему сверху вниз, обиделся Петька.

– А так, – ответил Сема, обращаясь уже ко всем сразу. – Что, мы с рогатками пойдем против немца? У него самолеты, танки, броневики. Немец нас техникой давит – вот в чем дело! – Сема явно повторял слова деда, но они впечатляли. – Летчики нужны на фронте! Танкисты! Рогатчики там не нужны. Понял?

– А что, ребята... – мечтательно проговорил Сергей. – Что, если в район податься? Пусть нас... ну, на курсы там или еще куда... Пусть на танкистов учат или на летчиков!

И все невольно поглядели на Сему.

– А летчикам-то ведь грамота нужна! Танкистам тоже! – назидательно сказал Сема. И неторопливо зашагал по направлению к школе.

Друзья поняли, что костер не состоится.

Чудак, чудак Сема, и на неженку похожий, и прозвищ за свою чудаковатость имел больше других, а последнее слово все-таки чаще всего оставалось за ним.

Уроки воспринимались плохо. Мысли семиклассников закономерно витали вокруг того страшного, что нависло сейчас над их землей, над их селом, над их жизнями. Да и учителя, прервав на полуслове рассказ о кубических корнях или о семействе парнокопытных, вдруг обращались к вчерашним событиям на станции или вместе с учениками тревожно вслушивались в неясный гул, наплывающий как бы сразу со всех сторон; от горизонта до горизонта...

После занятий ученикам велели задержаться. В широком коридоре, где обычно проводились торжественные митинги и праздничные вечера, собралась вся школа. Стояли тихо. И знали, о чем будет разговор, и все-таки волновались, растревоженные.

Директор взошел на несколько ступенек лестницы, ведущей на второй этаж, и стал говорить, конечно, о войне, о том, что враг продвигается в глубь страны, о том, что весь народ поднялся на защиту своей Родины и что он, директор, уверен; в нужный момент его ученики не останутся в стороне от этой священной борьбы...

Потом начали один за другим выходить десятиклассники. Клялись за себя, за своих товарищей, требовали взять их добровольцами, ссылались на Гайдара, который в их годы не просто воевал, а командовал...

Друзьям из седьмого очень хотелось подняться на лестницу и сказать о том же, только горячей... Но нельзя было лезть через головы старшеклассников. Домой шли после митинга торжественные, собранные. Молчали.

Это общее приподнятое настроение чуть не испортил большущий дворовый нес Дружок. Он выскочил от углового дома на околице, где жили родственники Петреловых, и, ощетинясь, бросился на пикшинскую компанию. Хорошо, братья выскочили вперед, успели перехватить его...

– Ты что, с ума спятил, Дружок?! – удивился Колька.

И тот как будто даже смутился. Грязно-белый, в рыжих подпалинах пес опустил вздыбленную на холке шерсть, виновато вильнул хвостом и тут же прыгнул, норовя лизнуть Кольку в губы. Уже не обращая внимания на остальную компанию, стал требовать ласки то от одного из братьев, то от другого.

– Сорвался, наверно, – объяснил друзьям Сергей, показывая веревку, что заменяла собаке ошейник. – А тети Наташи, видать, нету... Ну, айда с нами, раз одному скучно, – обратился он к Дружку. – Только, чур, до моста. Назад пойдешь один. Соображаешь? Чтобы на ту сторону – ни шагу!

Пес внимательно слушал его, нетерпеливо повизгивая, и в знак согласия вилял хвостом.

Они тогда еще не могли сказать, к добру или не к добру увязался за ними Дружок.

Дорога домой всегда короче, нежели в школу. Скоро уже были возле моста.

– Серега, поворачивай Дружка, а то с ним сладу не будет, – напомнил Колька, безбожно картавя и присвистывая.

Это было справедливо. В селе Дружок начал бы кидаться на каждого встречного и уж не пропустил бы ни одного кобеля без драки.

Ребята живой стенкой перегородили мост в то время, как Сергей, удерживая пса, внушал ему:

– Ну, старина, спасибо за компанию, уговор дороже денег. Давай теперь – до дому, до хаты. – И, развернув Дружка, подтолкнул его в обратном направлении. – Ауфвадерзейн!

Однако Дружок то ли не понимал по-немецки, то ли считал, что уговор – уговором, а свобода – свободой, расставаться с ней не хотел.

Колька замахнулся на него портфелем:

– Пшел!

Дружок отбежал на несколько метров. И едва компания тронулась – опять припустил следом.

Теперь уж все разом закричали на него, затопали, замахали руками, сумками, портфелями.

Дружок вернулся на берег, недоуменно посмотрел на них и, юркнув под мост, прыгнул с подмытого в разлив берега прямо на лед, чтобы одолеть речку иным путем, раз уж по мосту ему запрещено.

Метра два, растопырив лапы и взбивая снежную порошу, катился по инерции. Но быстро освоился на льду и, радостно взвизгнув, минуя крутизну, вдоль пикшинского берега побежал к старице, лед которой узенькой полоской смыкался с речным.

Друзья бросились ему наперерез.

– Назад! Дружок! Назад!

Пес нырнул в кусты.

Колька швырнул в него свой портфель. Тот ударился о березу, вылетел рикошетом на лед старицы и, вращаясь и оставляя за собой чистый след, остановился на самой середине.

– Вот это бросок! – одобрил Ванюшка Перелешин, в то время как остальные, позабыв обо всех бедах земных, хохотали над озадаченным Колькой.

– Сейчас я его – к тому берегу! – утешил брата Сергей и, тщательно прицелившись, метнул свой портфель.

Портфели сшиблись углами и разъехались по сторонам, ни на метр не приблизившись к противоположному берегу.

– Чур, моя очередь! – предупредил остальных Димка.

И не прошло минуты, как все шесть портфелей и сумок оказались на льду. Ванюшкин портфель к тому же раскрылся при ударе о лед, и на белом поле, в довершение общей картины, розовели тетрадные обложки, ершились страницами распахнутые книги, валялись карандаши.

– А ведь лед-то не ломается! – сделал открытие Сема Охремчик, шагнув от берега. И сделал еще шаг.

– Да тут же воробью по колено! – вспомнил долговязый Петька. И с разбегу, не рассчитав, пролетел мимо своего портфеля. Хотел подхватить Димкин. Тот заорал:

– Не трогай, Петух! Я сам!

Сергей подкатился и сбил с ног Сему Охремчика. Ванюшка и Димка схватились бороться, позабыв о портфелях. Колька Петрелов, заложив руки за спину, вычерчивал сапогами вензеля на припорошенном льду то вправо, то влево, как конькобежец.

Лед гнулся, трещал, но не проваливался, так как старица была мелкой и летом даже высыхала.

Сема неожиданно прервал веселье, ухватив за плечи Ванюшку и Димку:

– Стоп! Стойте! Слышите?.. На кого это он?..

Мальчишки остановились, притихли. Со стороны реки, где, поворачивая, она расширялась, доносился надсадный, захлебывающийся лай Дружка.

Словно бы он сидел на цепи, а кто-то дразнил его. И Дружок задыхался от бессильной ярости.

– На кого?.. – переспросил Сема у братьев. Те одновременно пожали плечами.

Не сговариваясь, похватали свои портфели и между деревьев припустили к излучине.

Дружок вылетел из-за прибрежного кустарника навстречу ребятам, потом бросился назад, как бы приглашая следовать за ним.

– Дружок, что там?! – беспокойно позвал Сергей. Дружок, невидимый за густым вереском, буквально исходил от ярости.

Мальчишки возле кустарника инстинктивно пригнулись и сбавили шаг.

Ванюшка передал свой портфель Семе Охремчику и жестами показал остальным, чтобы не шевелились, ждали. Сам нырнул в кусты. Сначала согнувшись в три погибели, а ближе к реке – ползком стал медленно продвигаться вперед.

Ребята затаили дыхание, когда он замер на краю глинистого обрыва.

Сергей поймал наконец Дружка и, успокаивая, прижал к себе.

– Тихо, Дружок, тихо!.. – шепотом увещевал он. – Что там?

Ванюшка, приподняв руку, поманил их к себе. На излучине, где круговоротное течение было самым сильным и. лишь недавно затянулась льдом последняя на реке полынья, примерно метрах в ста – ста пятидесяти от мальчишек, черным пятном проступила вода, и у кромки этого пятна, с трудом удерживаясь на поверхности, пытались выкарабкаться на лед два человека...

Зеленоватая, мышиного цвета, форма и две отброшенные в сторону каски не оставляли сомнения, что в полынье были немцы.

– Откуда они?! – тревожно, с некоторым даже испугом спросил Сергей.

– А гудели самолеты?! – полувопросительно, полуутверждающе отозвался Димка. – Парашютисты, наверно!..

Немцы тужились выбраться из полыньи. Они не видели ребят – их лица были обращены в противоположную от мальчишек сторону. Повернуться немцам просто было нельзя: одно неосторожное, непродуманное движение – и река затянула бы их под лед.

Не вызывало сомнения, что фашисты очутились в воде не пять и не десять минут назад: полынья шириной в два-три метра вытянулась по течению метров на двадцать, и вокруг немцев теснились куски льда – еще не окрепший на быстрине, он обламывался у них под руками.

– А где же парашюты? – с любопытством поинтересовался Колька в ответ на Димкино замечание.

– Где?.. Может, под воду ушли! – буркнул Димка. – Вот их и тянет.

– Парашюты они где-нибудь отстегнули давно! – сердито растолковал Сема. – Лямки было бы видно! Чего они с парашютами... А может, и вовсе не парашютисты, а разведчики, – дополнил он свое предположение.

Ребята разглядели один автомат на льду, неподалеку от касок, почти у самого берега. Второго автомата почему-то не было.

– Упустили, наверно... – заключил Сема.

В это время Дружок, голову которого Сергей все время крепко стискивал под рукой, чтобы не шумел, потихоньку высвободился, прыгнул к самому берегу и, загребая лапами пожухлую траву, песок, опять зашелся в неудержимом лае.

Схватить его не успели, отвлеченные действиями немцев, один из которых, не оборачиваясь, поднял руку и сделал ею движение, как бы приглашая или умоляя подойти к ним, приблизиться.

– Ишь ты! Руку поднял... – зло хмыкнул Ванюшка. – Сдается, что ли?!

– Когда сдаются – обе поднимают, – заметил всезнающий Сема.

– Подними там обе руки – больше ни руки, ни ноги не поднимешь...

– Смотрите, смотрите! – прервал их спор Димка. – Один-то уж совсем закупался, тонет... Айдате, спасать будем?! – опять то ли спрашивая, то ли утверждая, заключил он.

– Фашистов спасать?! – удивился Сема Охремчик.

Разговаривали вполголоса, хотя услышать их на таком расстоянии было невозможно. Вдобавок всех заглушал Дружок,

– Так ведь потонут они сейчас... – машинально отметил Димка.

– Ну, и черт с ними! Мы их автомат возьмем! Давай, Серега, спустим Дружка на лед, пусть он их попугает!

– А вдруг они к нам шли? Вдруг перебежчики?! – засомневался Димка. – Может, рабочие, а?.. Пролетариат?!

– Перебежчиков на парашютах не сбрасывают, – резонно возразил Сема. – Как они здесь оказались? Ванюшка решительно поднялся с земли. – Держи своего Дружка, Серега! Мы не спасать их будем, а в плен возьмем! Они же сейчас как кутята. Доставим в сельсовет – и будьте здоровы!

Было странно, что эта простая идея никому не пришла в голову сразу. Несколько часов назад собирались партизанить, а увидев перед собой врага, растерялись. Может, потому, что враг был совсем беспомощным? Сергей поймал и теперь уже крепко держал Дружка. Вдоль берега побежали вниз по течению, туда, где почти против немцев спуск к реке был пологим.

Дружок теперь и в самом деле задыхался, пытаясь освободиться от веревочного ошейника. Сергеи с трудом успокаивал его.

Теперь, когда появился точный план действий, энергии у всех прибавилось. О том, что поблизости могут оказаться еще враги, ни у кого не появилось даже мысли.

– Сначала надо автомат схватить! – в который раз напоминал Димка.

– Эй, вы, немцы! – прокричал длинноногий Петька Кругликов. – Не тоните! Сейчас мы вас...

И едва он первым ступил на лед, как от ноги его множественными лучами во все стороны разбежались трещины.

– Назад! – крикнул Сема, хотя все и так уже, будто ударившись о невидимую преграду, застопорились у кромки льда. Петька тоже успел отпрыгнуть.

– Надо валежник! Иначе к ним не подберешься. Давайте валежник! – распорядился Ванюшка.

– Я доски возле моста видел! – просвистел запыхавшийся Колька и метнулся назад, к мосту. Петька последовал за ним.

Ванюшка, Сема и Димка разыскали под соснами две сухие раскидистые лапы и, бросив на лед, устлали их небольшими еловыми ветками, так что получилось что-то наподобие двух матов.

От моста тем временем приволокли четыре доски.

Сема Охремчик лег для пробы на один из матов. Лед даже не хрустнул.

– Колюнь! – позвал Сема. – Снимай ремень, привязывай лапник к доске! Я свой тоже сниму, не бойся! Штаны подержать можно.

Немцы, наблюдая за их приготовлением, уже не пытались выбраться самостоятельно.

Когда сосновый лапник был надежно привязан к двум самым длинным доскам, Сема опять лег животом на хвойную подстилку и, упираясь в лед носками сапог, попробовал сдвинуть свой малонадежный плотик вместе с досками на буксире.

Из этого ничего не получилось.

– Сергей! – обрадовался вдруг Сема. – Давай Дружка и ремень свой! – Крикнул в сторону полыньи: – Фашисты, сдавайтесь!

Сергей, стаскивая ремень, воспротивился:

– Дружок тебя не послушается. Давай я!

Семе пришлось уступить ему свое место. Но он тут же, пока Ванюшка прилаживался, перескочил на другую охапку хвои.

– Можно и без досок: меня выдержит лед! Ты тяжелый, под тобою провалится, – заявил он Ванюшке. И в этом был резон.

И Сергей, приладив ремень к веревочному ошейнику, устроился поудобнее на еловых лапах и отпустил Дружка.

– Вперед!

Пес рванулся к полынье и чуть не сдернул Сергея на лед. Взвизгнув от неожиданности, Дружок осел на задние лапы. Но тут же напрягся весь и, впиваясь когтями в скользкий лед, медленно, тяжело стронул охапку хвои, за которой тут же скользнули доски.

– Есть! Пошла! – заключил Петька Кругликов, возбужденно взмахивая длинными руками. – Держитесь, фрицы!

– Ты автомат... автомат не забудь сначала! – предупреждал Сергея Димка.

Сема тем временем тоже медленно продвигался на середину реки.

А Дружок с каждым шагом все набирал скорость и, чем ближе к полынье, тем яростней рвался вперед, так что Сергей даже забеспокоился: «Как бы не нырнуть в одной компании с немцами...» – и стал притормаживать сапогами. А близ полыньи, широко раскинув ноги, изо всей силы нажал подкованными каблуками на лед и принялся торопливо подтягивать к себе Дружка.

– Ну, не лай ты на них, Дружок, успокойся! Сейчас мы их как миленьких доставим, куда надо! Ну, ну! Дружок! – Наконец подмял его под себя и облегченно передохнул, когда плотик остановился.

Автомат и каски валялись чуть правее от него. Сергей попробовал дотянуться до оружия, отчего немцы сразу забеспокоились, решив, должно быть, что оно – единственная цель, ради которой старались мальчишки.

– Сейчас я подтолкну тебя! – предупредил сзади Сема, уже отвязывая доски.

Удерживая левой рукой Дружка, Сергей ухватился правой за ствол автомата, размахнулся, насколько это возможно было в лежачем положении, и швырнул непривычно короткое оружие в сторону берега.

Едва автомат ткнулся в береговую кромку, Димка подхватил его, обмахнул рукавом снег и, не давая никому перенять оружие, рванул затвор на себя. К удивлению ребят, затвор, мягко щелкнув, открылся под его рукой и закрылся как положено.

Обрадованный Димка направил автомат в сторону полыньи.

– Эй-эй! – разволновался Сема. – Ты куда целишь?!

– Я не в вас, я в них! – отозвался Димка. – Хенде хох, фашисты! – О том, что в полынье могут быть «пролетарии», он уже не думал. Смерть подо льдом теперь, можно сказать, не грозила немцам, и глупой жалости к ним больше не было.

Сергей тоже покосился на автомат:

– Ты дай нам хоть вытащить их!..

Димка приподнял ствол автомата.

Петька смотрел на него как зачарованный, и длинные Петькины руки сами невольно тянулись к оружию.

Ванюшка и Колька, взяв по доске, изо всей силы пустили их в сторону полыньи: может, пригодятся.

Подползать вплотную к воде Сема не решился. Выдвинул перед собой одну доску, упер в торец ее другую, так что ближнему немцу удалось дотянуться до первой из них. Он подтащил ее к себе и уложил поперек полыньи, помог другому уцепиться за нее. Затем пристроил рядом вторую доску, отправленную к полынье Семой.

– Давай, давай, немчура! – подбадривали при этом ребята с берега.

После того как мальчишкам удалось подтащить две другие доски, возле полыньи образовался довольно прочный настил, и первый немец медленно, сантиметр за сантиметром, вполз на него грудью. Потом так же медленно, осторожно перебрался на лед и метра на полтора-два отполз от воды. Что-то пролопотал, показывая руками Сергею.

Тот догадался, бросил ему ремень, чтобы помог своему товарищу, если, конечно, фашисты понимают, что значит друг, товарищ...

Со вторым гитлеровцем пришлось повозиться дольше, так что Сема не выдержал в конце концов и подобрался вплотную к полынье, чтобы удерживать на месте доски.

– Довоевались, паразиты... – приговаривал Сема. – Это вам не в штиблетах по паркету... Тут у нас Россия...

Второй немец, когда наконец удалось вытащить его на лед, с минуту лежал на животе не двигаясь. Потом осторожно перевернулся на спину и задрал сначала одну ногу, потом другую, чтобы вылить воду из ботинок. Только теперь мальчишки разглядели своих врагов. Первый, чьим автоматом владел теперь Димка, был совсем еще молодой. И, кажется, избавился в воде не только от автомата, но и от гранат, ножа, подсумков, а потому не так вымотался в борьбе за жизнь.

Второй был раза в два старше его, угрюмый и, по всему, злобный фашист. Даже захлебываясь в полынье, он сохранил все боевое снаряжение, вплоть до автомата, который был невидим, пока над кромкой льда торчала лишь голова немца.

Автомат и гранаты предстояло еще отнять у него... Впрочем, куда немцам драться сейчас, на морозе, после такой ванны...

Молодой немец поглядел в сторону берега, потом на хвойные плотики под мальчишками, на собаку, явно прикидывая, как им добраться до берега.

– Данке шён, киндер...[1]1
  Большое спасибо, дети...


[Закрыть] – заискивающе улыбнулся.

– «Шён, шён!» – передразнил Сергей, поскольку молодой немец глядел в это время на него. – Будет вам «шён» сейчас. Двигаем к берегу. Сема! Колюха, зови Дружка!

Одежду на немцах уже схватывало морозом.

Сема на этот раз первым добрался до берега, поскольку Дружок не хотел уходить от полыньи и без конца поворачивал назад.

Немцы ждали, не решаясь двинуться с места.

Пожилой отстегнул от пояса фляжку и, несколько раз глотнув из горлышка, подкинул ее напарнику.

– В воде были, а не напились! – сострил Ванюшка.

– Будут они воду пить... – отозвался Петька. – Спирт небось глотают.

Димка стоял на берегу, не выпуская из рук направленного в сторону полыньи автомата.

Замысел, который недавно еще мог показаться фантастическим, теперь уже был наполовину осуществленным: они брали двух пленных. Мысль об этом невольно взбудораживала всех.

– Ну, давайте вытаскивать их как-нибудь! – поторопил ребят Сергей.

В сутолоке они и не заметили, как прошел короткий ноябрьский день и загустели сумерки.

– У кого ремни, шарфы, какие-нибудь шпагаты есть – давайте, – скомандовал Сема. – Иван, вяжи веревку.

Пришлось, однако, снова сбегать к мосту, за мотком проволоки, чтобы наконец добросить «веревку» из шарфов и ремней до немцев.

Тяжелая Димкина пряжка с якорем упала возле пожилого немца. Но тот почему-то передал ее молодому. И первым вытащили его.

– Хэнде хох![2]2
  Руки вверх! – (нем.)


[Закрыть] – сказал Димка, показывая стволом автомата вверх.

Немец послушно поднял руки.

Димка встал в нескольких шагах от него – охранять. Ванюшка и Колька на всякий случай тоже пристроились неподалеку,

Все началось, когда подтащили к берегу второго.

Едва он поднялся на ноги, Петька решительно подступил к нему, чтобы взять автомат, нож и гранаты. Ванюшка тоже сделал было несколько шагов по направлению к ним.

Однако немец вдруг зло что-то бормотнул и резко отшагнул в сторону.

– Вы – в плену! – объявил Сема, легонько ткнув немца кулаком в спину. – Хэнде хох и сдайте оружие!

– Мы нет плен! – неожиданно громко заговорил по-русски молодой. – Вы есть плен! Я... – Он поправился: – Мы, – и показал на небо, – много, много прыгал! Нижняя Пикша есть теперь наш дом – ваш плен!

И в это время словно бы в подтверждение его слов откуда-то из-за леса донеслись выстрелы.

Может быть, всего на долю секунды растерялись мальчишки. Но старый немец успел рвануть через голову автомат и клацнул затвором.

Сразу прыгнул вперед выпущенный Сергеем Дружок.

Немец перевернулся через голову, откатываясь вниз по склону и каким-то образом на мгновение отбросив Дружка, вскочил на ноги.

Коротко рванула автоматная очередь. Одна, другая. Сначала по собаке, потом в противоположную сторону.

Колька Петрелов бросился на молодого фрица, когда тот сделал движение по направлению к Димке, и фриц отлетел под ударом Колькиного кулака. Потом изогнулся вдруг и закричал. Или застонал так громко?

А Димка что было сил давно жал на спуск. И автомат трясло в его руках. И пули секли землю вокруг гитлеровца постарше. Секли, когда он уже выронил свое оружие. Секли, когда он упал ничком, ткнувшись головой в труп собаки...