Текст книги "Первозимок"

Автор книги: Михаил Касаткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Когда телега скрылась за поворотом, Петька вернулся на поляну, сам прошел по стволу поваленной ветром осины и, придерживаясь одной рукой за ветви, через каждые несколько шагов мазнул по ее коре салом. Затем вернулся назад, к наполовину вывороченному корню дерева, и позвал к себе Расхвата.

Тот засиделся и от нетерпения прыгнул почти с места, так что едва удержался, на мгновение потеряв равновесие. Петька легонько поддержал его и соскочил вниз, на траву.

– Хорошо, Расхват, хорошо... – повторил он и, показывая на ладони шматок сала, несколько раз прошелся вдоль осины – туда и обратно: сначала медленно, потом быстрей, быстрей...

Лавируя между ветвями и принюхиваясь к стволу, Расхват стал проделывать этот свой путь на высоте, уже далеко опережая Петьку...

Так что и этот новый урок можно было считать успешным.

Возвратившись домой, Петька с удовлетворением обвел кружочками длинный список «Навыков общей дрессировки собак», как называлось это в заветной, основательно потертой на сгибах тетради.

Петька, можно сказать, уже дал Расхвату «полное начальное образование», все «предметы» в котором были у него аккуратно пронумерованы по порядку их освоения Расхватом. Что он уже сделал?

1. Приучил Расхвата к его кличке.

2. Приучил к ошейнику, поводку и наморднику. (Намордник Петька связал пока из веревочных кусков, потому что ремешок достать было трудно.)

3. Научил собаку ходить рядом с собой на поводке и без поводка.

4. Заставил Расхвата, когда тот получал свободу, не забывать о хозяине, то есть о нем, о Петьке.

5. Приучил Расхвата мгновенно подбегать к нему, отзываясь не только на команду, но и на один жест – без слов.

6. Выработал у него нужную реакцию на интонации своего голоса: поощряющие или угрожающие...

7. Заставил без колебаний выполнять запрещающую команду: «Фу!»

8. Оттренировал кобеля садиться и ложиться по его команде или одному только жесту.

9. Приучил Расхвата к длительной выдержке.

10. Научил подносить необходимые предметы, ползать, преодолевать препятствия... (Этот номер Петька сначала обвел, а затем подумал – и маленькими штришками ликвидировал кружок: здесь работа была проделана еще не до конца).

11. Выработал у Расхвата недоверие к незнакомым, случайным людям. Приучил собаку не трогать случайную пищу, скажем, найденную где-то или протянутую незнакомым человеком...

12. Развил у него злость, всякий раз поощряя ее, когда это надо.

Пройденных и усвоенных уроков было много... Но пока еще очень мало даже для «неполного среднего образования» Расхвату.

Предстояли: и «работа по следу», и «обыск местности», и «обнаружение убежищ, захоронок или каких-нибудь других сооружений в земле», и «охрана местности в движении», и «защита хозяина, дрессировщика», и «охрана стоящего человека, чтобы тот не двигался», и еще многое, многое другое...

Однако начало было хорошее, и Петька верил, что ему хватит сил и терпения быстро обучить Расхвата всему необходимому, чтобы тогда уж смело двигаться с ним на фронт...

4

Осень подступала сначала медленно, как полагается, а потом стало быстро холодать с каждым днем.

Иногда случалось даже, что дорога в школу была теплее, чем после окончания уроков... И серебристый налет изморози на траве, на крышах домов, на деревьях теперь уже почти не стаивал.

Судьба Расхвата, а значит, и Петькина судьба изменилась вмиг – ошарашивающе непредвиденно.

В один из дней Расхвата впервые не оказалось вдруг около пня, где он должен был поджидать до окончания занятий в школе своего хозяина.

Мальчишки, Сергей и Петька, недоумевающе остановились, а потом даже походили вокруг – туда-сюда, словно бы Расхват, как иголка, мог затеряться или спрятаться от них где-то здесь, в искорках изморози...

Расхвата не было.

Петька несколько раз окликнул его. Но окликнул негромко, зная, что это бессмысленно, глупо... Но хоть что-то надо было предпринимать.

– Расхват!.. Расхват... – звал Петька.

– Может, он за кустами спрятался или убежал от нас в лощину... – тоже заведомо бестолково, лишь от растерянности предположил Серега.

И все-таки они обошли все кусты по обеим сторонам дороги, опять внимательно заглядывая под каждую ветку, хотя безлистый кустарник не мог бы скрыть от них даже обыкновенной сумки с учебниками и тетрадями – на такой белизне...

Добежали рядышком аж до железной дороги и посмотрели с откоса вниз, на рельсы...

И не расстались на этот раз, а вместе двинулись по направлению к Петькиному дому, машинально заглядывая за каждый угол, в каждую калитку...

Скоро они пожалеют об этих напрасно утраченных мгновениях...

Ведь все подсказывало им, что произошла какая-то беда, и потому надо было со всех ног бежать домой сразу – как наконец-то побежали они, когда за спиной осталось уже полдороги от школы.

Сердца их екнули, едва завиднелась впереди будто приникшая к земле Петькина избенка. Еще издали они увидели напротив нее повозку, Расхвата, бабушку и показавшегося незнакомым мужчину, который будто ждал, чтобы его заметили наконец: дернул за вожжи, лошадь тронулась, и в том же едином движении дернулся Расхват, потому что был привязан к повозке за ошейник предусмотрительно недлинной и, уж конечно, прочной веревкой.

Когда они добежали до избы, против которой стояла теперь одна бабушка Самопряха, повозка была уже далеко, хотя и Петька, и Сережка, не переставая, кричали на бегу:

– Стой!.. Расхват!.. Стойте!..

– Бабушка!.. – задыхаясь и обессилев от бега, хотел прокричать, но вместо того забормотал Петька. – Расхвата же уволакивают...

Но бабушка ответила, словно бы мальчишки действительно кричали, хотя Серега – тот и вовсе молчал:

– Не орите... Я не глухая... Расхвата увозят с моего согласия.

– Да как же ты... Как же ты могла! Ведь это наш Расхват! – наконец-то вправду заорал Петька. – На-аш!.. – И завопил: – Рас-хва-ат!

Собака чутким ухом уловила горестный зов хозяина.

Расхват рванулся на веревке в одну сторону, в другую...

Но повозка неумолимо тащила его за собой.

Тогда Расхват вцепился зубами в толстый пеньковый жгут и уперся лапами в землю...

Но как ни был он крепок – пересилить лошадь не мог и поволокся за ней, оставляя черные борозды от лап на белой изморозной земле.

– Расхват! – еще раз, уже безнадежно, позвал Петька, хотя не мог понять, откуда явилась к нему эта безнадежность, на каком таком основании собака вдруг стала принадлежать теперь кому-то.

Расхват резко повернул голову, и телега, рванув за ошейник, повалила его.

И – непривычно беспомощного, такого большого, красивого – Расхвата уволокла за поворот хромая, одноглазая лошадь...

Петька этого почти не видел уже, потому что все мутилось перед его глазами, а горло сдавил, как обручем, душный, горестный спазм, так что кричать или даже говорить он в эти мгновения просто не мог...

Бабушка тронула его за плечо.

– Пойдем в избу... – сказала строго. – А ты, – обернулась к ничего не понимающему Сереге, который узнал на повозке своего отчима, – беги домой. Небось мать заждалась. Неча ей-то нервишки дергать...

И Сережка послушно, молча повернул назад по дороге, которой они только что бежали с Петькой...

А Петька, ничего не понимая, сознавая только свое бессилие и беспомощность, – и чутьем догадываясь, что все как есть бесполезно и безнадежно, – приволакивая ногами, поволокся, как привязанный на веревке, наподобие Расхвата, за бабушкой...

Она вошла в избу и, прикрыв за ним дверь, остановилась у самого порога.

– Вот, гляди... – ткнула пальцем в два мешка у стены, перевязанных мочалом и наполненных почти доверху мукой, так что бабушка могла бы и не уточнять этого: – Вишь, сколько мучицы дали нам за твоего Расхвата?.. Я и с долгами расплатилась кой с кем, расплачусь вовсе, и мы, почитай, всю зиму теперь – с хлебом... А что кобелю голодать вместе с нами? Ему там, при новом-та месте, не хуже, а лучше, чем у нас, будет, так что убиваться незачем... Расхват нашу отару стеречь будет...

Она сказала «нашу» сразу в двух смыслах: то есть: колхозную, общую, но и собственные их, самопряховские две овечки да валуха.

Отару эту образовали сразу, как только прибыла помощь из тыла: сначала роздали по спискам часть овечьего стада, а потом – для пастьбы – опять собрали их вместе, и наблюдать за отарой взялся дядька Савелий... А кроме него, поставить было и некого. Если бы Петька внимательно прислушался к словам бабушки, он легко понял бы, что в ее рассуждениях проскальзывают не только слова, но и целые фразы, явно услышанные от Елизара.

Но не стало Расхвата, пропал впустую весь Петькин труд от зорьки до зорьки, а вместе с Расхватом – и все его планы на будущее...

Поэтому слова бабушки долетали до него, как сквозь вату, а он, уставившись на рогожные мешки, мысленно повторял одно слово: «Продала...»

Потом выкрикнул сквозь слезы:

– Продала! – Хотя прежде никогда еще не кричал на бабушку.

А та, вроде бы и не заметив этого, продолжала свое:

– Расхват – собака и должен делать свое дело, чтобы людям оно было на пользу. Собака ведь – не для игры, не для забавы, наподобие кукленка... Но кукленок, ить, хлеба не просит и лежит себе, где приткнешь. А пес – он должен зарабатывать свою кормежку... При деле должен быть, а не мотаться иждивенцем... Савелий вот уж и отвоевал свое, и отработал за жизнь, сколь другие – хоть две им жизни дай – не отработают, а взял свой дрючок – и, как положено мужику, за работу. Пока живой, должон каждый работать...

Именно в этом месте, когда бабушка упомянула имя дядьки Савелия, Петька сообразил, как удалось бригадиру сговорить бабушку, – ведь раньше Елизар никакого толку в собаках не понимал, у Петьки была возможность удостовериться в этом, когда они столкнулись на поляне...

– В доме у нас – уж сколько тебе говорено! – стеречь нечего, – продолжала бабушка, пользуясь унылым, глухим молчанием Петьки. – А Расхват – собака теперь ученая. Она и стеречь может, и поднести что надо... Зачем же пропадать у нее этой учености?.. За то нам и мука дана, слава богу, не как побирушкам каким. А ить – прям в избу доставили... Это – за работу твою...

Петька молчал. И потому бабушка продолжала:

– Ты вот школу окончишь для чего? – И ответила вместо него: – Чтобы работать умеючи! Вот и Расхвату к работе приступать надо!

Потом, решив, должно быть, что убедила Петьку по всем правилам, как надо, бабушка приказала:

– Садись поешь вот, что на столе. А мне в правление надо... – И даже сделала движение к выходу.

Но Петька вдруг сел прямо на земляной пол, не отводя глаз от мешков с мукой, будто они были главной бедой и причиной всему, и сам не заметил, как из глаз его – одна за другой – скатились по щекам слезы. Повторил:

– Продала... За муку продала!.. – И ударил кулаком в тугую, ни в чем не виноватую рогожу.

– Не продала, – твердо возразила бабка. – Отдала. А мука – это за твою учебу. Елизар ведь взял его тому же Савелию на помощь, у которого ты Расхвата брал. Так что вроде бы от хозяина опять к хозяину Расхват переходит... Савелий просил, чтоб и ты к стаду пошел, да я не согласилась. Семья у нас ведь – не семеро по лавкам... Проживем пока без лишнего заработка. А твой уже вот он – заработок. – Она вновь погладила сухонькой рукой мешки. – Самому учиться надо. А Савелию трудно одному управляться: от всех соседних колхозов к нему овец посогнали, вот он и будет их стеречь.

– Не стеречь, а пасти... – машинально, не своим голосом поправил Петька.

– Стеречь, – опять возразила бабушка. – Про Аверкия-то слыхал? А их тут ишо не один Аверкий. Разные страсти творят, а кажин раз про то не забывают – что пропитание нужно. Без пропитания в болоте долго не просидишь. Да еще в зиму глядя. Вот они уж, бывает, и ничего не подеют людям, а живность какую, хлебушек подчистую заметут всегда... Потому и не поскупились колхозники – ото всех колхозов эта мука, чьи овцы у Савелия в стаде, – стеречь их надо, а не только пасти... Два мешка, – повторяла бабка. – А ты за двадцать яиц всего Расхвата взял. Это за науку твою. Собак, какие нашлись, давно посгоняли к Савелию... Да рази они с Расхватом сравняются?!

Петька продолжал отупело глядеть на мешки перед собой, и чувство необратимости происшедшего мало-помалу охватывало, наполняло его – до безразличия, похожего на успокоение. Так что он, наверное, уже почти не страдал, когда бабушка взялась опять за дверную ручку и сказала:

– Поешь... Побудь тут пока... А я – в правление, да еще кой-куда... – И она вышла.

А Петька долго еще сидел, мало-помалу приходя в себя и сам удивляясь этому неожиданному спокойствию своему. Подумал даже, что все правильно: был Расхват – и нет Расхвата, были у него, у Петьки, свои планы – теперь надо жить, как выходило, по-прежнему – без глупостей, без выдумок: раз так порешила судьба – ничего не поделаешь...

Но едва уловив какое-то движение за дверью – мигом вскочил на ноги.

«Расхват!» – Петька в одном броске распахнул дверь настежь...

Но у порога, прислонившись к стене, стоял Сережка и, боязливо оглядываясь, заговорщицки спросил:

– Бабушки нет?!

Петька разом обессилел снова. «Чудес на свете не бывает... Зачем обманывать себя?» И подтвердил:

– Нету... Один я. Заходи...

– Ты не волнуйся! – быстро и радостно заговорил Сережка, едва переступив порог. – Мы Расхвата в два счета вернем назад! – загорелся он своей идеей. – Я знаю, для чего Елизар взял его, – на кошару, овец стеречь. В гуртах всегда собак держут. А нам только позвать – и Расхват опять прибежит к нам. Спрячем его теперь уж как следует от Елизара. А?! – воодушевленно заключил Сережка.

– Его и маленького было не спрятать... В карман ведь не сунешь? А ты уже раз прятал его от отчима, когда Расхват еще подростком был... – ответил Петька печально и рассудительно. – Теперь его вовсе не скроешь. Да и нельзя нам брать его теперь... Вон сколько муки за него со всех колхозов насбирали. А бабка... – Он впервые вслух назвал свою добрую, справедливую бабушку таким грубым, чужим словом: «бабка». – Она уже столько за долги отдала из нее, где мы с тобой муку найдем, чтобы вернуть хозяевам?.. – И, вздохнув, чтобы проглотить горечь, Петька заключил, едва не повторяя слова бабушки Самопряхи: – Расхват теперь будет зарабатывать себе на пропитание... Нести службу, как полагается собаке...

Хорошо хоть Петька в свое время не посвятил друга, для какой службы, для каких целей обучал Расхвата...

Пусть уж хоть это навсегда останется его, Петькиной тайной.

– Собака ведь не для потехи нужна, – сказал он, – а для пользы людям... Аверкий-то со своей шайкой вон что делает!.. – И Петька снова незаметно проглотил комок, что в который уж раз подступил к горлу.

Сережка не знал, какого труда стоило Петьке его «предельное» спокойствие, поэтому, немножко удивленный вначале, обрадовался в конце концов за друга:

– Правильно! Пусть он овец сторожит, несет свою службу. А он все равно и там, на кошаре, наш будет! Станем бегать к нему! И получится вроде как не расставались!.. Верно?!

Петька кивнул в ответ.

И Сережка, сразу успокоенный, потому что переживал за Петьку больше, чем за себя, торопливо распрощался:

– Побегу! А то и так мне всыпят дома: весь день пропадаю!..

Мысль о том, что можно часто навещать Расхвата, действительно приободрила и Петьку. Но, как он уже убедился, легко планируется, а выходит частенько все наоборот...

Кошару перевели поближе к дальним лугам и выпасу, пока еще снег не накрыл траву, землю, до которых пешком не вдруг дойдешь, даже на лошади трудно обернуться в однодневье: только машиной можно...

А на все колхозы окрест была единственная старая полуторка, мотор которой назывался газогенераторным, то есть работал на деревянных чурках, которые жгли в специальном котле при машине. И полуторка эта больше ремонтировалась, чем ходила, а нужда в ней была у каждого колхоза, так что рассчитывать на машину не приходилось.

Однако судьба, оказывается, не всегда бывает коварной. И она готовила Петьке сюрприз...

5

Уже почти месяц спустя, перед самыми, казалось бы зимними снегопадами когда у Сереги даже волосы потемнели чуток, а у Петьки заметно поубавилось веснушек на лице, зима вроде бы вовсе передумала наступать Изморози как не бывало. Даже по утрам. А днями начало пригревать такое солнышко – хоть сбрасывай телогрейку, рубаху, штаны – и купайся.

В такую вот не по времени яркую субботу бабушка с просветленным, как небо над головой, лицом, пряча в глазах затаенную радость, неожиданно спросила Петьку:

– Знаешь, куда мы завтра поедем с тобой?..

А Петька никуда ехать не хотел и не собирался, потому что они с Серегой уже договорились пробовать заготовленные вентеря да и попытать счастья на удочку, раз уж после осени собралось опять вернуться лето, и ни речка, ни старица не думали замерзать.

Об этом Петька и сообщил в ответ своей бабушке.

– Дурачок ты, – коротко заключила та, выслушав его доводы. – Отложи свою рыбалку. Другой раз сходите, если вправду лето наступит... А поедешь со мной за валушком. Надо бы ему еще поддобреть... Но уж раз так вышло... Завтра машина туда идет, и нас прихватят с тобой: туда, обратно...

Выделенный им валух, как известили бабушку еще неделю назад, поломал себе правую переднюю ногу и стал едва поспевать за гуртом, и не то что кормиться, жиреть, а терять стал в весе, худеть, потому его надо было вовремя забрать, чтобы если и подкормить еще, так уж дома: сенцом, ополосками – чем найдется...

А главное, отчего светилось бабушкино лицо – не за себя радовалась, за внука, – что предоставлялась ему возможность повидаться с Расхватом.

Петьке незачем было уточнять причину бабушкиной радости. Труднее – не выказать своих чувств. Поэтому, стараясь скрыть обуревавшие его радость и тревожное волнение, Петька невнятно пробурчал в сторону:

– Расхват уж и позабыл небось меня...

– Позабыл не позабыл, – ответила бабушка, – а повидать его все ж тебе надо... Да и поможешь мне, если нужда будет...

Это она уж для порядка добавила. Что – не нашлось бы кому ей помочь? Хоть тот же шофер с полуторки... Да раз уж машина туда шла, значит, не ради них только: людей достаточно будет...

Об этом Петька говорить бабушке не стал. А едва только выслушав ее предупреждение: «Ложись пораньше, до зорьки встанем...» – схватился и побежал через всю деревню к Сережке: ни с кем другим эту новость как следует не обговоришь. Да и не поймет его никто, кроме Сережки.

О наказе ложиться пораньше он тут же почти забыл. А когда Сережкина мать совершенно неожиданно разрешила и тому съездить вместе с Петькой, даже заночевать у него ради такого случая, они и вовсе позабыли о сне.

Всю дорогу болтали о разной разности, хохотали без особых причин, и вообще настроение у обоих было таким, какое случается только перед праздниками да накануне школьных каникул, так что до Петькиной избы они добрались уже затемно.

Бабушка, однако, не стала читать им нотации, молча пропустила в дом, захлопнула на крюк дверь, и вроде бы только они умостились вдвоем на кутнике – разбудила:

– Пора! Все сны проспите.

Машина уже стояла на улице, неподалеку от дома, но ни полюбоваться ею, ни посмотреть, как заводят мотор, Петька с Сережкой не удосужились.

Оба сонно забрались в кузов, пристроились между бабушкой и запасом чурок в углу, и как только машина тронулась – опять уснули.

Бабушка прикрыла их фуфайкой, подставив вместо подушки для их голов свои колени.

Зато уже на месте, когда полуторка остановилась, они оба вскочили бодрыми, отдохнувшими.

Стадо расположилось в лощине. Большинство овец полеживало. Редко перемекивались, жевали жвачку. Видно, у них это было вроде большой перемены или часа отдыха от пастьбы. Все они казались одинаковыми.

Люди, приехавшие вместе с бабушкой, Серегой и Петькой запастись бараниной к Ноябрьским праздникам да и к Новому году, который был тоже не за горами, – как-то легко, сразу находили в отаре собственных животных и, вцепившись руками в густую шерсть, валили их наземь, чтобы связать ноги.

Но Сережка и Петька, озираясь вокруг, искали глазами другое...

А бабушка хлопотала о своем:

– Мне без Савелия нашего валуха враз не найти, – беспокоилась бабушка. – Лежачие не хромают...

Но и дяденьки Савелия не было видно. Подошел его четырнадцатилетний помощник в картузе, с кнутом через плечо, которого звали Егором – это Петька знал, хотя Егор был из другой деревни.

– Три метинки на наших вдоль уха... – объяснила Егору бабушка.

Егор ушел куда-то в глубь отары. Встревоженные овцы начали подниматься, заблеяли, забеспокоились...

Сережка молча поглядел на друга и тоже исчез вслед за Егором.

Среди овец редко-редко то там, то здесь вдруг мелькали собаки. Но все это были самые обычные дворняжки: пятнистые, с хвостами – то в кольцо, то свалявшимися от грязи и шерсти, малорослые...

Егор вскоре вернулся, по-мужски легко неся на плечах основательно раздобревшего на затянувшейся пастьбе валуха, положил его, придерживая, на траву, и бабушка торопливо перевязала тряпицами ноги слабо сопротивляющегося животного. Потом распрямилась, удовлетворенная, глянула через плечо на овец в лощине, на Петьку.

– Покарауль тут... – немножко виновато сказала она. – Посиди, походи. А я на овечек гляну. И Петька остался один.

Куда-то ушло, как испарилось, вчерашнее веселье, стало даже непонятно, чему так радовались с Сережкой... И утренняя бодрость тоже поубавилась.

Валух время от времени пытался вскочить на ноги. И хотя они были связаны у него, Петька все-таки на всякий случай вынужден был придерживать его за шерсть, легонько прижимая к земле.

Люди, приехавшие по разным причинам с полуторкой, разбрелись по всей лощине.

А Сережки не было – как сквозь землю провалился... Может, рыскал где в другом конце отары.

Вдалеке появилась уже возвращавшаяся бабушка. Петька, сидя на корточках, смотрел в ее сторону, когда что-то тяжелое с маху навалилось на его плечи и шумное, горячее дыхание опалило Петькин затылок, а когтистые лапы легли сквозь ватник будто прямо на его голые плечи.

– Расхват! – заорал Петька и, легко пересилив не оказывающего сопротивления пса, откинулся на спину.

Расхватик...

Пес будто вымахал еще на несколько сантиметров за время разлуки, и могло показаться даже, что это не Петька его растил-выхаживал, а он – Петьку!

Опершись мощными, растопыренными лапами по бокам Петькиной груди, Расхват торопливо, жадно облизывал его лоб, щеки и норовил обязательно лизнуть в губы.

– Хватит, Расхват! Хватит! – кричал, сопротивляясь и радостно хохоча, Петька. И обхватил Расхвата за шею, чтобы подняться. – Ты меня уже всего обслюнявил!

Люди, прервав свои дела, невольно все обратили внимание на огромную собаку и мальчишку, будто ошалевших от радости встречи.

Бабушка подошла и, почему-то грустно улыбаясь, тоже остановилась над ними.

– Ваш, что ли?.. – спросила ее одна из женщин, кивнув на Расхвата.

– Был наш... – ответила бабушка. Потом добавила с гордостью: – А может, наш и есть!

А Петька и Расхват кувыркались, вскакивали, вновь падали и боролись: то одолевал и сверху оказывался Петька, то одолевал Расхват... Когда он вставал на задние лапы, то оказывался гораздо выше Петьки.

– Ишь какой ты вымахал! – нарочно возмущался Петька. – А все маленьким прикидывался!.. Вкусненького просил!.. – И, вытащив из кармана взятый на завтрак хорошо промасленный блин, Петька сунул его в пасть Расхвату.

Расхват, одним махом заглотнув его, сладко облизнулся.

– Ишь жадина! – попрекнул его Петька. – И блин съел один, в фуфайку мне чуть не изорвал... Это тебе-то я в бутылочке молока носил? Тебе небось теперь целую бочку сразу надо! Вило-здоровило... – обозвал его Петька никогда не слыханной присказкой. – У тебя уж не носки теперь, а валенки белые на лапах...

Катаясь в шутливой борьбе, они переместились на край поляны, вплотную к давно безлистым кустам. Здесь Петька, изрядно уморившийся в борьбе, присел. И начал вспоминать всю Расхватову жизнь: и как он не слушался иногда, и как учиться частенько не хотел, будто не понимал хитрый пес, что ученье – свет, а неученье – тьма...

Расхват сначала тоже сел, внимательно слушая своего наставника. А потом, когда понял, что Петька будет говорить долго, лег на живот, вытянув перед собой огромные лапищи и время от времени кивая, словно бы в знак согласия, потому что вокруг носа его крутилась невесть откуда взявшаяся в эту пору муха или какое-то другое навязчивое насекомое.

– Не соврал дяденька Савелий, – наконец заключил Петька, – здоровенный вышел из тебя пес – что бугай... Безрогий только.

Расхват словно бы понял, что воспоминания кончились, придвинулся на животе ближе к Петьке и умастил свою лобастую, клыкастую морду с белым треугольником на Петькины колени.

Положив руки на лоб и мощную шею Расхвата, Петька нежно гладил его.

А тот, как всегда, норовил в знак благодарности лизнуть, когда ему удавалось, ладонь или Петькин локоть, мягко захватывая зубами его руку под телогрейкой...

Потом Расхват вдруг забеспокоился, встрепенулся. Он первым услышал, что бабушка зовет их к себе.

Она оставалась по-прежнему на том же месте, где подошла к ним в начале их шутейной борьбы. А чуть в стороне от нее нетерпеливо поджидал их Сережка...

Все-таки он – самый добрый и лучший на свете друг, каких ни у кого нет, кроме Петьки... Сережка все всегда понимал, все, как надо.

И Петьке стало немножко стыдно за то, что он скрывал от Сережки тайные свои планы, когда учил Расхвата. Но говорить об этих неосуществимых теперь планах, решил, все же не станет... Потому что сразу становилось вдвойне обидно и даже совестно Петьке. Совестно перед самим собой, перед Сережкой... А почему – он этого не знал.

Уже сидел за рулем полуторки шофер, помощник дядьки Савелия прилаживал спереди заводную ручку, а люди втаскивали наверх связанных овец и сами забирались в кузов.

Надо было и Петьке с бабушкой и Сережкой тоже садиться. А Петька все медлил.

Тогда бабушка, поманив за собой Сережку, ловко, будто и не старая, ухватившись руками за борт и ступив правой ногой на шину, перемахнула через борт кузова и поспешила занять уголок впереди, где трясло и подбрасывало меньше.

Шаг за шагом приблизились к машине и Петька со своим четвероногим другом. Расхват, нервничая перед расставанием и словно бы чувствуя, что он уже никогда не увидит своего главного хозяина и учителя, повизгивал, как маленький, не отпуская Петьку, и все тыкался носом, языком то в одну, то в другую бессильно опущенные Петькины руки.

– Ну, братишки, хватит вам! – не выдержал шофер. – Расстаетесь, расстаетесь... как родственники! А то уеду без тебя, – последние слова адресовались уже одному Петьке, – вот и будешь тут вместе с отарой да кобелем своим куковать всю зиму!

Петька рывком обнял Расхвата, всего на мгновение прижался щекой к его лбу, и Расхват успел-таки лизнуть его в губы, после чего, сразу отстранившись, Петька одним движением перемахнул через борт кузова, потому что и сам боялся, что, если задержится еще, может махнуть на все рукой и остаться: зимовать, так зимовать...

Машина тронулась, быстро набирая скорость. Но Расхват долго еще – километров пять не отставал от полуторки, задыхаясь и не спуская глаз с Петьки...

Потом остановился, присел у обочины дороги и сидел так, пока машина не скрылась за дальним поворотом...

А Петька глядел на убегающую дорогу, лес и не слышал, о чем говорили ему бабушка, Серега... Успокаивал себя: ничего, пусть Расхват служит здесь. Пускай сторожит кошару... Ведь это тоже для фронта, для победы: и овечьи шкуры нужны солдатам на полушубки, и мясо надо... А из каракуля, говорят, аж генералы да маршалы папахи носят!..

Недели через две Сережка с Петькой, едва придя в класс, заметили проехавшую по улице мимо школы незнакомую полуторку.

Правда, теперь машины стали чаще мелькать на деревенской улице, хотя дороги на фронт, по которым двигались туда войска и техника, проходили где-то стороной, мимо их деревни. Да и своя полуторка наконец-то вроде совсем отремонтировалась и сновала по району туда-сюда почти круглые сутки.

Друзья обратили внимание на эту – проехавшую по направлению к Петькиному дому – машину только потому, что она была не газогенераторная, без котла для сжигания чурок, а значит, работала, как полагается, – не на деревяшках, а на бензине...

Проводив ее взглядом через окно, Сережка и Петька, может быть, тут же и позабыли бы о ней. Но через несколько минут тетка Марья – школьный сторож, уборщица, истопник и одновременно хозяйка звонков, потому что единственные ходики висели в боковушке, где она жила, и потому ей был доверен похожий на коровье ботало медный звонок, заглянув в класс и кивнув на Петьку и Сережку, сказала:

– Обоих вас требуют!.. Бабушка твоя кликнула, Самопряха, – уточнила она для Петьки.

Немножко удивленные, друзья не заставили уговаривать себя долго и помчались на улицу.

Машина, которую они видели, стояла, оказывается, у Петькиной избы.

Однако, вместо радости от такого чрезвычайного события, что-то беспокойное шевельнулось в груди у Петьки – и он невольно замедлил шаг, предчувствуя недоброе.

И Сережка почему-то с бега перешел на шаг одновременно с Петькой.

У радиатора бензиновой полуторки нетерпеливо переминалась и вышагивала взад-вперед какая-то незнакомая женщина с чемоданчиком, на котором был нарисован красный крест.

А бабушка стояла у изгороди, напротив машины, и, только увидев мальчишек, взмахнула обеими руками снизу вверх, как вспугивают кур.

– Быстрее! Забирайтесь в кузов. На кошару, к Савелию поедете!

Что-нибудь уточнять или расспрашивать – времени не было, потому что шофер сразу же влез в кабину – он даже не выключал мотора в ожидании, – а рядом с ним тут же устроилась, взобравшись через другую дверцу кабины, женщина с чемоданчиком.

Сережка и Петька, ничего не понимая, разом, однако, взлетели через заднюю стенку в кузов.

– У борта не стоять! Садитесь и сидите смирно! – предупредил их, выглянув из кабины, шофер.

В кузове лежал скомканный брезент. Мальчишки сразу подтащили его ближе к кабине и устроились на колени, чтобы видно было дорогу впереди, через верх кабины.

В другое время ехать лесом, лугами, особенно летом, весной, осенью, было бы одно удовольствие. А на этот раз и Сережка, и Петька оглядывались вокруг, будто видя перед собой чужие, совсем незнакомые места: однообразные, голые... И не заметили, как прибыли к цели своего неожиданного путешествия...

Кто его знает: может, предчувствия – не совсем выдумка, и хоть немножко, хоть что-то человек угадывает наперед.

Бандитов и фашистских приспешников, прятавшихся от возмездия по лесам и болотам, вылавливали специальные воинские формирования. Бандитов разоблачали и судили по всей строгости военного времени.

Так что случаев грабежа, насилия в районе становилось все меньше день ото дня, а вместе с тем и умирали частенько в сто крат преувеличенные слухи...