Текст книги "Первозимок"

Автор книги: Михаил Касаткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Петька обо всем этом пока не знал. Точнее, не знал о главном – о двадцати яйцах в дырявом решете, что лежали симметрично, как в сотах...

Об остальном Петька знал и радовался не меньше, чем Савелий: что фронт, временно приостановившийся на западе и напоминающий о себе то ли действительными, то ли кажущимися зарницами, назад, сюда, уже никогда не вернется.

Хотя сводки Совинформбюро сообщали о непрерывных, тяжелых боях, о новых и новых попытках немцев изменить положение – прорваться то там, то здесь, а деревня полнилась не выдуманными – правдоподобными слухами о немецких десантниках и бандах из предателей – бывших полицейских, старост, карателей, – действующих здесь, в местности, недалекой от линии фронта: то убили в Староверовке уполномоченного из райкома, то и Песковатке вырезали семью фронтовика – троих детей и их мать, то появлялись в деревнях листовки с фашистскими угрозами... и рассказывали еще разное о лютой банде бывшего немецкого прихвостня, одного из главных полицаев области – Аверкия... но в то, что фронт повернет снова, уже никто не верил – верили в число убитых, взятых в плен фашистов, в искореженные их танки, орудия, машины, в сбитые нашими летчиками самолеты, в ночные бомбежки главного фашистского города Берлина, и настраивались люди жить прочно, теперь уже навсегда, как до этой страшной войны...

Колхоз опять восстановили, и где лопату, где вилы, грабли, молоток или плужный лемех собирали в избу, определенную до лучших времен под правление и одновременно пока служившую складом, потому что инвентаря было небогато: кроме той мелочи, о которой уже сказано, только одна с поломанными зубьями борона да невесть где сохранившаяся, наверное, еще от царских времен соха...

Но тыл обещал помочь. И помогал. Колхозным бригадиром, как и предсказывала бабушка, заделался-таки Елизар, Сережкин отчим. Он властвовал, как хотел, – трудно ли командовать изморенными голодом и эвакуацией женщинами да детьми.

И насчет райпотребсоюза бабушка сказала верно – чего только ни принимали там: знай собирай, не ленись... Цветы и травы разные, ягоды, а как только пошли первые – то и грибы: в неограниченном количестве.

И Петька день за днем, от зари до зари, несмотря на зверствующую банду Аверкия, несмотря на фашистские листовки с угрозами и бабушкины увещевания, рыскал по лесу, промышляя душицу, мяту, смородиновые листья, срезая ножичком гриб за грибом, которые бабушка сушила потом, готовя их Петьке для сдачи в райпотребсоюз, – туда надо было сдавать сушеными...

Вот и сегодня его корзинка быстро наполнялась сморчками, сыроежками, подосиновиками и – когда попадались – боровичками. За все дни он, пожалуй, впервые напал на такое грибное место. Наверное, потому, что забрел дальше прежнего. А близ деревни и сады, и лес были вообще выжжены, изничтожены за два года. Корзинка наполнилась уже доверху, а грибов вокруг, казалось, еще целая уйма. Оставлять их, чтобы потом не найти, было бы не только жалко, но и глупо.

Можно, конечно, хорошенько приметить дорогу и прийти сюда завтра... Но если бы Петька просто собирал грибы – для себя: на две кастрюли супа да еще на сковородку уже хватило бы... Но этого могло далеко не хватить на двадцать яиц, чтобы выкупить Расхвата, и Петька, не долго думая, снял с себя рубашку, оставшись в одной облинялой, штопаной-перештопанной и все-таки дырявой майке.

Завязал рубашку с помощью рукавов так, что получился мешок, и, пристроив свою корзину у приметной ольхи, Петька начал заполнять новую емкость.

Когда стали полными и рубаха, и корзина, Петька присел немного отдохнуть перед обратной дорогой. Потом нашел гибкую лозину, перевязал ею рубаху с корзиной и, перекинув их через плечо, двинулся по направлению к деревне.

Тащить было не очень тяжело да и удобно, если перекладывать ношу с одного плеча на другое, и все-таки Петьке сделалось вдруг как-то нехорошо: вначале незаметно исчезло радостное настроение, а потом все ощутимее стала кружиться голова.

Наверное, это все потому, что он забрел слишком уж далеко, и потому, что с рассвета ничего не ел...

Уже близко от дома его так замутило, что хоть бросай грибы и вались на землю – она его прямо-таки притягивала к себе... Но Петька все же пересилил желание упасть, добрел до избы. Не помня как, перешагнул через порог, тут же сбросил на земляной пол свою ношу и только успел подшагнуть к лохани, как его начало рвать. Ноги вдруг затряслись, и он, упав на колени, ухватился обеими руками за край лохани.

– Господи, боже ж ты мой! – воскликнула испуганная бабушка, бросаясь к внуку и подхватывая его. – Да что ж это такое?! Напился чего? Али съел чего-нибудь непотребное?! – торопливо допытывалась она, одной рукой поддерживая его, другой зачерпывая ковшом воды из чистой бадейки. – На вот, испей водички!

Петька послушался и большими, долгими глотками вытянул целый ковшик воды. И когда ему вроде бы действительно полегчало – вдруг опять подхлынула тошнота.

– Уморился, – коротко подытожила бабушка. – Пойдем на кутник. Придерживайся за меня... Теперь уж твой живот весь ополоснулся водичкой, утихомирился... И ты полежи, поспи малость...

Петька послушался опять и сначала лег навзничь, на спину, однако потолок стал валиться на него... Это кружилась голова. И, закрыв глаза, он повернулся на бок.

– Это ты вниз головой долго был, и прилив крови вышел... – не переставала рассуждать знающая все на свете бабушка. – А притом голову твою напекло солнцем. Вот как он тебе дорого этот кобелек достанется... И правда, что охота – пуще неволи! Если б я понуждала тебя – так не ходил бы ты каждый день за грибами... А тут уж, почитай, месяц – без отдыху... И столько всякого понатаскал, что и девать некуда, и сушить – не найду где... Солить разве?.. А насчет яиц я покамес не выведала... Но за такую уймищу грибов выдадут! – Повторила: – Выдадут – никуда не денутся... Только, мож, и кобелька того уже нету? Все мотаешься да мотаешься по лесу. Сходил бы проведал, что ли?

– Я ему и молока еще много раз приносил от наших из Староверовки... Молозиво пока было... – чуть слышным голосом признался Петька.

– А Сережка, стало быть, охолонул от этой затеи? Чегой-то не видно его, перестал к нам ходить...

– Нету его... – подтвердил Петька. И напомнил: – Отчим, должно быть, куда взял его с собой или не выпускает...

Серега жил в противоположном конце единственной, зато широкой и длинной-предлинной деревенской улицы, так что от Петькиной избы, как говорил склонный к сильным преувеличениям Петька, до Сереги было почти все равно как от Северного полюса до Южного...

Он хотел напомнить и об этом. Но бабушка упредила его:

– Ты молчи, ты лучше поспи. Поспи чуток – передохнуть надо!

И она вышла на улицу. А Петька снова закрыл глаза и через некоторое время действительно забылся в коротком, но оздоравливающем сне.

К утру Петька почти совсем оправился. Но решил все-таки передохнуть и впервые за последние дни не пошел в лес на промысел.

Однако дома тоже не сиделось... А может, потому он и остался, чтобы наведаться к Сережке: мало ли что... Лес – ведь лес и есть. А фронт не утихал боями. И про банду Аверкия деревни все полнились устрашающими слухами. Даже военные наведывались в село уж сколько раз и про него, будто между делом, расспрашивали...

Но выскользнуть из дому Петька не успел. А мечталось ведь и на Расхвата взглянуть заодно – по пути было... В избу вошла бабушка.

– Легок на помин твой дружок! Идет, вижу. Да только чтой-то не по-всегдашнему: видать, не с радостью... Радость – она голову вверх поднимает. А он – как в воду опущенный...

Однако Петька, уже не слушая ее, выскочил навстречу другу. Поздоровались за руки, по-мужски.

– Ты чего это – пропал совсем? – без укора спросил Петька.

Сережка поглядел виновато.

– Я думал, знаешь... думал, вдруг кто-нибудь зацапает нашего Расхвата?.. Ну... и решил, чтоб не сплоховать... – И, быстро взглядывая на Петьку, Серега заключил: – В общем, забрал я его у дядьки Савелия!

Петька оторопел от неожиданности. Даже рот приоткрыл, вдруг пересохший сразу.

– Как... забрал?

– Как уговаривались. За двадцать яиц...

Последнее уточнение как-то проскочило мимо Петькиного сознания. Им завладело сразу гораздо более важное:

– Значит, он сейчас у тебя, Расхват наш?!

– У меня и не у меня... – пробормотал Сережка, виновато отводя в сторону свои глаза от восторженного, возбужденного лица товарища. – В колхозе ведь теперь уже есть куры... Отчим как-то раздобыл яиц – он, что хочешь, раздобудет... – без удовольствия разъяснил Сережка. – Куры хорошо нестись стали – как знают, что для своих, а не для немцев... Так вот я гляжу, в чулане, на ватнике, их куча целая... Думаю, чего им лежать без толку?.. И отсчитал дядьке Савелию двадцать штук. Себе – ни одного! – зачем-то быстро заверил своего друга Сережка. – Думаю, куры так разнеслись, что яиц этих уже через день, через два – не куча, а гора станет, и Елизар ничего заметить не успеет. – Своего отчима Сережка за глаза чаще всего называл по имени. И уж не месяц, не два, не три они жили вместе, но мать свою он втайне никак не мог простить или одобрить за ее измену погибшему отцу-солдату. – Да заметил он... – И Сережка опять сник. – Не то заметил, что двадцать яиц я взял, а что новый жилец у нас в избе появился... Я его в сенях, в самом углу, устроил, позагородил, как мог... А ему понравилось, глупому, что я с ним. Пока Елизар где-то в отъезде опять таскался – на шаг отойти не дает, даже чтобы к тебе сбегать... А Елизар вдруг заявляется... Я прикрыть-то успел Расхвата: специально тряпок для такого случая наготовил. Но ему не понравилось одному, в темноте, под этими тряпками, и он давай скулить – это звать меня, значит... Ну, Елизар и открыл его местонахождение под дерюгами... Ну, а кто туда привести его мог – думать много не требовалось... – Сережка помолчал некоторое время, глядя через Петькино плечо вдоль улицы, потом в небо, по сторонам: туда-сюда... – Елизар сразу – к матери!.. Ещё, мол, не хватало поганить дом псиной! Да еще эту псину кормить! Она, мол, больше человека жрать требует и нужды никакой не понимает. Не время – долдычит матери – забавами заниматься... А потом ведь догадался-таки яйца пересчитать. Уж тут и дым коромыслом... Вытурил он меня вместе с кобелем из дому! – неожиданно сообщил Сережка, взглядывая на Петьку. Потом уточнил: – Меня-то, конечно, не насовсем... А Расхвата велел на глаза ему не показывать. Я его в овраге устроил, постель туда перетащил. Там, помнишь, выемку – где глину брали?.. Перегородил я ее. Так все равно это не дело. Скулит он, лает, как ухожу... А я что? – спросил сам у себя Сережка. – Елизар настрого приказал кобеля отдать, а яйца ему все как одно вернуть – они, дескать, колхозные... А где их возьмешь теперь – яйца эти? Дядька Савелий небось давно поел все... Да и не по правилам тогда выходит: сначала отдавать, потом забирать... Уговаривались ведь, сами его просили – не силком он их у меня взял... Все по-честному было... Вот какие дела. – И Сережка горестно замолчал, глядя на друга. Добавить ему что-нибудь к тому, что он уже сказал, было, как ни крути мозгами, нечего. И Сережка опять посмотрел в небо, на улицу за Петькиной спиной, потом туда-сюда – по сторонам.

– Что же ты наделал? – упрекнул Петька. – Чудак-человек... Ведь мы ж с тобой и с бабушкой договорились насчет кобелька! И грибов, и ягод уже столько набралось, а бабушка насушила, что выменяли б мы эти двадцать яиц несчастных! А ты...

Сережка невесело опустил голову: оправдываться теперь, отрицать свою вину было бы глупо.

Петьке стало даже чуточку жаль друга: ведь не зла тот хотел, а как лучше...

– Послушай, – сказал Петька. – У нас теперь сушеных грибов столько... А я вчера еще свежих целый мешок набрал! Ты предложи своему отчиму все их – за яйца! На еду вам в десять раз больше хватит всем троим, с Елизаром вместе, чем яиц этих...

– Предложи... – уныло повторил Сережка. – Так он и послушает меня, Елизар, когда упрется...

– Это правда... – согласился Петька. – Тут надо дядьку Савелия привлекать... А лучше – бабушку!

– Ее! – сразу веселея, подхватил Сережка. – Она уломает! Она у тебя все может! И значит... – неожиданно засуетился Сережка. – Я тогда побегу! За Расхватом! К тебе его приведу!

– Это ты подожди, – остудил его Петька. – Еще и с бабушкой, и с отчимом твоим договариваться надо. А то он и спохватиться может: яйца, скажет, мои – значит, и кобель тоже мой!

– Так ведь прогнал он собаку! – воскликнул Серега. – Сказал: чтоб с глаз долой! Как теперь слово свое назад крутить будет? А Расхвата жалко.

И Петька, подумав, наверное, всего секунду, отчаянно махнул рукой.

– Давай! Волоки его! – И со знанием дела наказал Сережке: – А так, шибко не жалей, не балуй пса. Настоящую собаку нельзя очень баловать. А Расхват наш будет настоящей!

Через несколько минут, после того как Сережка и Петька уже разошлись, бабушка Самопряха степенно отправилась через всю деревню к Елизару.

И пробыла она там долго.

Доподлинно их разговора Петька знать не мог, да и выведать не пытался. Но из короткого бабушкиного сообщения понял, что сначала Елизар долго упирался, твердил, что яйца те общественные... Сказал, что райпотребсоюз их сам выменивает, за яйца даже ситец предлагают... И кур дали колхозам: только чтобы кормить да ухаживать. А яйца: под несушек самую малость – под тех, какие заквохчут, остальные – в казну, государству то есть... Но когда выяснил наконец, что за столько грибов, трав лекарственных и ягод, сколько насушила Петькина бабушка, можно все-таки не два, а четыре десятка яиц, даже пять с гаком выменять, взял корзину, мешок и самолично отправился с бабушкой за ее товаром.

3

Жизнь у Расхвата резко изменилась в лучшую сторону. Свобода – она хоть для человека, хоть для маленькой букашки – свобода: ее ничем не заменишь.

За месяц он подрос и стал уже большой собакой. А если думал расти так быстро и в дальнейшем, то мог на самом деле с быком сравняться.

Широкий в кости, со зримо взбугрившимися мускулами, Расхват не мог подолгу оставаться в покое. Да Петька и не собирался держать его в покое, как ляльку. С первого дня занялся регулярными тренировками пса, не жалея собственных ног и делая для этого вместе с Расхватом, чтобы уединиться, не торчать на глазах у людей, походы, пробежки, вылазки на дальние расстояния...

Проснувшись под кутником у порога, Расхват потягивался, напрягая все тело, потом устраивался на животе и затихал, положив свою лобастую морду на широкие лапы, будто задумывался, припоминая, что предстоит ему и Петьке сделать за сегодняшний день... Потом, как бы все обдумав, поднимался и, подойдя к кутнику и став на него передними лапами, схватывал зубами край лоскутного одеяла (вернее, того, что осталось от него) и начинал стаскивать его с Петьки.

Тот спал крепче Расхвата и, чувствуя во сне, что с него тащат нагретое за ночь тряпье, хватался руками за другой край одеяла... Тогда Расхват негромко подавал голос и нетерпеливо скулил.

Петька от этого сразу просыпался.

– Ах, это ты, Расхват! – каждое утро теперь как будто заново радовался Петька и, сбросив одеяло, туг же, бодрый, садился на кутнике, ища глазами ботинки...

А затем они вместе выбегали на огород.

Петька для этого защелкивал отысканный Сережкой где-то у отчима Елизара «карабин» на ошейнике Расхвата и, отпустив поводок, распахивал дверь...

Расхват стремительно рвался вперед, и потому сдерживать его было не так-то просто...

Оказавшись во дворе, Петька требовал:

– Рядом, Расхват! Рядом!.. – И решительно подбирал поводок.

Но молодому Расхвату не терпелось помчаться во всю прыть через раздолье огородов за околицу, и при любой возможности он вырывался вперед.

Петька при этом резко дергал за ошейник, как советовала ему инструкция неведомого старшины, и, почти как взаправду, замахивался концом поводка...

А когда Расхват, подчиняясь команде, сдерживал шаг, Петька поглаживал его по густой шерсти на загривке и ласково повторял:

– Хорошо, Расхват... Хорошо...

Затем уже сам пускался бегом и освобождал на всю длину поводок.

Но, пробежав так метров двести – триста, он вновь дергал за ошейник и требовал:

– Расхват, рядом!.. Рядом! – При этом опускал свою левую руку к ноге.

Если Расхват приостанавливался неохотно – Петька все же, как полагается, легонько стегал его кончиком поводка.

Кобель поджимал хвост и оказывался у левой Петькиной ноги. Тогда опять ласково, даже радостно немножко, со светлым выражением на лице Петька повторял:

– Хорошо, Расхват... Хорошо...

Так и на этот раз, проделав большой круг и убедившись, что собака идет рядом, слушаясь команды, Петька наконец отстегнул поводок от ошейника и, сделав рукой движение, как будто отбросил что-то, разрешил:

– Гуляй!

Эту команду Расхват выполнял всегда чисто и, можно сказать, почти с первого дня – без принуждения.

Оглянувшись на Петьку, он пустился через поле вниз, к ручью, легко, без напряжения перемахнул через него и помчался по лугу, делая круг за кругом...

Петька не только тренировал собаку, но и тренировался сам...

Родилась у него и день ото дня укреплялась в голове мысль, которую он пока не решался поведать даже своему лучшему другу Сережке...

Фронт не совсем остановился: где-то справа и слева от Петькиной деревни Подлесовки с тяжелыми боями наши войска все-таки отвоевывали у фашистов населенный пункт за населенным пунктом... Однако то, что стремительное наступление временно затормозилось, подстегивало Петьку. Скрывая свои тайные думы ото всех, он решил, обучив как следует Расхвата, бежать с ним на фронт – в разведку. Тогда, думал Петька, начнется последнее, безостановочное – до самого Берлина – наступление! Фронтовики, безусловно, примут их в свои ряды, только взглянув на Расхвата и проверив самого Петьку.

Потому-то Петька и себе на тренировках не давал спуску: прыжки, бег, выжимание тяжестей (камней, коряг), ползание по-пластунски, метание «гранат» – всего, что годилось на это и попадалось под руку... А верный Расхват, играя мускулами, носился при этом вокруг него как очумелый...

Только закончив собственные тренировки, Петька опять властно подзывал:

– Расхват, ко мне! – И стоял, оглядывая луг.

Разыгравшийся Расхват первое время не очень-то реагировал на его приказ и даже старался делать вид, будто ничего не слышит.

И тогда уж с нотками угрозы в голосе Петька повторял еще раз:

– Ко мне, Расхват! – И резко опускал руку с высоты своего плеча к ноге.

Будто ударившись о невидимую преграду, Расхват сначала затормаживал бег, затем, поколебавшись мгновение, круто поворачивал и бежал к Петьке...

Собачьи раздумья и колебания от тренировки к тренировке становились все короче, а смена своего неукротимого бега в самых неожиданных направлениях на единственное, требуемое – все четче и стремительней.

Но, подбежав к Петьке, Расхват еще не один день со всего маху кидался ему на грудь, едва не сбивая с ног, и надо было терпеливо повторять ему:

– Сидеть, Расхват! Сидеть...

Только уж после того как Расхват усаживался на задние лапы рядом с левой Петькиной ногой, юный дрессировщик разжимал правую ладонь и подносил к его пасти далеко не свежий, крохотный, заветренный, но все-таки сбереженный для такого дела кусочек мяса...

Это была еще одна, непредусмотренная в тетради, трудность: расстараться достать где-то хоть крошку мяса. Розысками этого лакомства для собаки добровольно занимался Сережка.

– Хорошо, Расхват... Хорошо... – повторял Петька в то время, как Расхват, не жуя, проглатывал свою скромную премию. – А теперь пойдем домой, утренняя гимнастика окончена...

«До военной дисциплины, конечно, еще далеко, – раздумывал на обратной дороге Петька, – но все идет к этому...» – И ласково шевелил густую шерсть на загривке собаки.

Расхват в ответ норовил благодарно лизнуть ему руку. Это ему по молодости прощалось.

А дома бабушка кормила обоих завтраком: и тому, и другому – картошка. Только Петьке иногда чищеная, а Расхвату – в мундире: в его собственной посуде, у порога.

А на дальнейшие тренировки не только Сережка, но и бабушка тоже не забывала расстараться добыть где-нибудь малость мясных отходов или косточек, собственноручно проваренных ею как надо...

Война продолжалась, но жизнь на отвоеванной земле, хоть и с трудом, потихоньку налаживалась: в колхозе как-никак, а засеяли силами женщин, стариков, старух, почти без тягла, озимые – семенами, что подослал тыл. Хоть с немноголюдными, будто выкошенными классами, а все ж, как полагается, первого сентября начали работать школы.

И Петька понимал – хочешь не хочешь, а, пока ты еще не солдат, надо идти в школу.

Заматеревшего, ростом почти с новорожденного телка Расхвата уже не требовалось запирать в избе, чтобы как маленький, не увязался за Петькой.

Пометавшись по избе, когда Петька уходил, Расхват, уже зная, где школа, от нечего делать пристраивался мешать бабушке на огороде или во дворе, в поле...

Часам к двенадцати Расхват сбегал со двора и присаживался у пня метрах в ста от школы, где определял ему постоянное на такой случай место хозяин – Петька.

Сев на задние лапы, Расхват терпеливо дожидался, когда донесутся до его чуткого уха голоса ребятни, по которым он безошибочно мог определить окончание занятий, вскакивал от нетерпения, чтобы пробежаться туда-сюда, успокаивал таким образом свои нервы и опять усаживался возле пенька, уже высматривая в стайке ребят своего хозяина... А Петька тоже еще от школьного порога видел своего Расхвата, окликал Сережку, и частенько они уже втроем поворачивали в осенний лес, чтобы разойтись по домам к вечеру. Хотя за это Петька отделывался лишь почти неслышной воркотней бабушки, а Сережке, судя по всему, хоть он и не жаловался никогда, доставалось крепко...

Деревенская жизнь упрямо входила в свое завсегдашнее русло, однако вхождение это было трудным и медленным – рабочих рук в колхозе остро недоставало. Бригадир Елизар прямо-таки свирепствовал, выгоняя всех, кроме ребятни, на работу. Даже Петькина бабушка, которой по всем законам греться бы сутками на печи, иногда от зари до зари ковырялась в поле: где заравнивали, где закапывали воронки, траншеи, готовя землю под весенний сев... А когда пахали под озимые, она и лемех тянула вместе с другими, впрягшись, как кобыла или как бурлак на известной картинке, в веревочную лямку...

Мрачные слухи будоражили округу: нет-нет да и находил кто-нибудь фашистские бумажки, отпечатанные на русском языке, в которых немцы не столько угрожали, сколько издевались над колхозницами: мол, пашите, пашите, русское быдло, сейте как следует – хлеб немецкой армии нужен, нужны озимые, нужна пшеница, нужен овес, картошка...

Но угрозы – угрозами, слухи – слухами, а в один из дней всю округу облетела жуткая весть.

Опять в далекой Староверовке побывала ночью банда Аверкия: женщину – председательницу староверовского колхоза и шестнадцатилетнюю учительницу тамошней школы бандиты, растерзав, повесили. Двоим малым детишкам председательши вдребезги разбили головы о камень, подожгли правление, колхозный амбар и дома, в которых жили родственники фронтовиков...

А через неделю – почти такая же новость из другой отдаленной деревни, что относилась уже к соседнему району...

Аверкий совершал свое черное дело и уходил – как растворялся в ночи: где-то среди болот, не иначе...

Неразговорчивые, хмурые военные, что метались по районам в линялых гимнастерках, потому и были хмурыми, наверное, что банда уходила от них...

Эти слухи только подстегивали Петьку еще активнее и напряженнее проводить свои тренировки с Расхватом... Раз он даже самого Сережкиного отчима дядьку Елизара удивил. Он занимался с Расхватом на небольшой поляне, уже прихваченной изморозью, довольно далеко от дома, но близ дороги, которая вела в райцентр.

На сегодня у Петьки намечено было, как всегда, закрепить прежние навыки и отработать еще мало освоенные Расхватом команды, действия.

Пока не совсем удавались Расхвату высота и преодоление сложных барьеров. Хотя прыгал тот и взбирался на кручи, если ему хотелось, как пантера. Но это была его самодеятельность, а надо, чтобы он умел все, как требовала того тетрадь, с которой Петька не расставался ни на минуту даже ночью, кладя ее под голову, как не расставался и со своими собственными записями о ходе и планах тренировки.

На опушке поляны лежало упавшее дерево, наклонно возвышающееся почти на два метра от земли, благодаря высохшим, без листвы, но еще прочным ветвям, которые уткнулись в землю и не давали дереву завалиться вовсе.

Этот осиновый «бум» сама природа подготовила для Расхвата.

Ни мяса, ни какого другого лакомства на этот раз у Петьки не было, чтобы начать отработку навыков Расхвата проверенным и надежным методом, поэтому Петька решил для первого раза провести Расхвата по осиновому стволу за поводок.

Взобрался на комель первым и потянул кобеля за собой...

Но, видимо, тот уже прочно усвоил самый первый и самый приятный для него навык: манящие съестные запахи в начале тренировки... Таковых не чувствовал, а ствол был корявый, суковатый, и Расхват явно не торопился взобраться на него вслед за Петькой.

Поводок натянулся.

– Что? Не слушается?! – неожиданно, если не злорадно, то насмешливо, прозвучало со стороны дороги.

И прежде чем Петька успел сообразить, кто это издевается над ним, Расхват со вздыбившейся на холке шерстью рванул к дороге, чуть не сдернув Петьку на землю.

Ветер дул через поляну как раз в сторону дороги, потому кобель и не учуял приближения чужака.

– Фу, Расхват! Фу! – успел остановить собаку Петька, соскакивая на землю. – Сидеть! – приказал он и уже машинальным, привычным движением руки указал место возле своей левой ноги.

Расхват, чуть слышно пощелкивая зубами и не отводя злых глаз от дороги, послушно уселся рядом.

На дороге, возле телеги, в которую была впряжена единственная на весь колхоз кобыла, стоял Сережкин отчим. Ухмылялся.

Хромую по причине ранения кобылу оставили в деревне наши наступающие войска. К тому же она была подслеповата на левый глаз.

– Слушается, – не без вызова, спокойно ответил Петька на издевательскую подковырку Елизара. – Если б не слушался – он бы сейчас уже рвал вас на кусочки, а ваша кобылка убегала бы, куда ее один глаз глядит, с телегой без колес...

– Да ну?! – стараясь не изменять насмешливого тона, переспросил Елизар. И, выходя из-за кустов на поляну, добавил, видно, чтобы позлить или просто унизить Петьку: – Собака – для того и собака, чтобы нападать, – это любая может! Нападать – любая дворняга кидается по дороге! – в прежнем тоне продолжал Елизар, останавливаясь уже на открытом месте перед Расхватом и Петькой. – А вот что-нибудь умственное она у тебя может?

Петька сразу простил Елизару его издевательский тон, радуясь возможности показать, на что способен Расхват, которого Сережкин отчим выгнал когда-то.

Заранее торжествуя, Петька ответил:

– Может, дядя Елизар. А как же? И умственное может! Расхват – не дворняга. Например, если кто украдет вашу рукавицу или что-нибудь еще – по моему приказу он эту вещь найдет вам!.. – И, коротко подумав, Петька предложил: – Кидайте вашу рукавицу или кубанку, куда хотите! Я даже отвернусь, если надо...

– Неуж найдет?.. – засомневался, уже без насмешки, Елизар.

– Я же сказал.

– Мою?.. – зачем-то переспросил бригадир.

– Именно вашу, дядя Елизар, а не чужую чью-нибудь.

Петька внутренне сжался, как перед экзаменом или перед схваткой – пусть не взаправдашней, но все же...

Сережкин отчим поискал глазами вокруг себя, потом выковырнул носком сапога из травы у ног невесть откуда оказавшийся на поляне довольно увесистый булыжник.

Петька, сообразив, что к чему, немножко упредил его: отломил от комля осины достаточно тяжелый кусок слегка подледеневшей коры и, засунув его в свою дырявую варежку, зашвырнул ее далеко в кусты.

Елизар молча пронаблюдал за ним, сунул булыжник в свою рукавицу и с размаху пульнул ее в лес, в противоположную от Петькиной варежки сторону, далеко за поляну.

– Теперь давайте мне другую вашу рукавицу! – потребовал Петька.

Елизар, не приближаясь, швырнул ему правую рукавицу, так как левую он забросил вместе с булыжником.

Расхват при этом сразу рванулся, взъерошив шерсть, но Петька удержал его, успокоил:

– Фу, Расхват, фу...

– Что ты ему говоришь? – спросил Елизар.

– Я говорю, что не надо сердиться на дядю, который подружил нас, когда выгнал его из дома, – съязвил Петька, чувствуя себя хозяином положения.

Елизар промолчал.

Петька закрепил конец поводка на вывороченном корне осины, подошел и подобрал с травы брошенную в его сторону Елизарову рукавицу и вернулся к Расхвату.

– Нюхай! – протянул Расхвату рукавицу, потом отстегнул карабин от ошейника. – Аппорт!

Расхват пружиной метнулся с места в направлении кустов, ткнулся мордой туда, где упала Петькина варежка, и, коротко взвизгнув, бросился через поляну в противоположную сторону...

А через десяток секунд он уже появился из лесу с Елизаровой рукавицей в зубах.

– Ко мне, – скомандовал Петька, сам уже опять автоматически делая рукой движение сверху вниз.

Расхват, подняв морду, подбежал, подал ему рукавицу бригадира и сел, где было указано.

– Чудеса... – негромко сказал Елизар. – А твою он принесет?

– Если попрошу – принесет, конечно.

– А ну...

Петька дал понюхать Расхвату свою варежку и опять повторил:

– Аппорт!

Расхват, косясь на Елизара, метнулся мимо него в кусты и тут же вернулся, подал Петьке его варежку.

– Ты смотри-ка... – вновь удивился Елизар. – И вправду стоящая собака... А если вот ее около воза или еще где сторожить поставить – будет?

– Будет сторожить хоть где, если ей поручат, – стараясь говорить спокойно, без хвастовства, ответил Петька и спросил:

– А у вас кусочка мяса нет с собой? Хотя бы маленького...

– Мяса нет, а сала есть немного. Зачем оно тебе?

– Ствол мазать. Чтоб запах был. Так надо, когда учишь, – пояснил Петька.

– Взаймы дам... – подумав, ответил Елизар. – Только чтоб ты при мне делал. Погляжу малость...

В Петькины планы это не входило, но, когда надо, он умел думать так же быстро, как Расхват бегать. И скомандовал кобелю:

– Сидеть! – После чего вместе с бригадиром подошел телеге, взял у него шматок сала, а уж потом разъяснил: – При вас, дядя Елизар, он сильно нервничает. И может сорваться. Давайте потом как-нибудь, в другой раз? А сейчас вы поезжайте лучше... видите, как он смотрит на вас? А я ведь разрешу ему бегать – так надо... Может кинуться еще, разорвать...

– Да, кобелина здоровый, – согласился Елизар. – Шею запросто перервет! Ну, ладно... – Бригадир махнул рукой и, чмокнув губами, дернул вожжи. – Н-но!..