Текст книги "Горюч-камень (Повесть и рассказы)"

Автор книги: Михаил Глазков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Первым уснул Витек Дышка. Уткнув лицо в подогнутые колени, он сладко засопел, и ребятам не захотелось его будить.

– Ушнул друг любежный! – сострил Венька.

А вскоре и его потяжелевшая голова приникла к траве и больше не поднималась. Через какое-то время ребята, умаянные дневной работой, спали, привалившись друг к дружке.

Разбудило их выкатившееся из-за косогора солнце. Уставившись друг на друга, не удержались от смеха: на помятых лицах от длительного лежания на жестких былинках пырея остались диковинные узоры.

– Как в ширковых машках, хоть на выштавку! – залился хохотом Дышка.

– Нечего сказать, выполнили боевое задание… – ухмыльнулся недовольный Мишка. – Ну, вояки, по домам!

Глава девятая

НОЧНАЯ СХВАТКА

– И охота вам дурью маяться! Кому-то что-то почудилось, а они уж сразу – шпионы!.. Тебя командиры зачем отпустили? Отдыхать. А ты что?..

Мишкина мать варит завтрак, готовясь идти на работу. Бригада возила в поле навоз от коровника. Бригадирка попросила и ребят отложить на время рытье землянки и помочь женщинам.

Распределились по два человека на подводу. Запрягли коров, женщины вилами нагрузили телеги слежавшимся перегноем, и ребята выехали со двора. Мишка с Ленькой ехали на первой подводе. Венька с Семкой, которым досталась медлительная Домнухина корова, начали сразу же отставать, и друзьям пришлось их дожидаться.

– А ты ей, Вень, шештую шкорошть вклюши! – не преминул поддразнить Дышка, ехавший на третьей подводе.

– Ладно там, развякался! Посмотрим, кто обратно с возом быстрее поедет!

– Да уж ты швой паровож ражкочегаришь – не угонимши! – не унимался Витек.

Так с шутками и доехали до Прогона. Здесь их уже ждали колхозницы. Взяв вилы, они мигом разгрузили возы. На сей раз впереди ехали Венька с Семкой. Дорога вела под изволок, и Домнухина корова шла споро, чуя, что идет домой. И Мишка с Ленькой вскоре заметно отстали.

– Ну что, кролики! На буксир что ль взять? – потешался Венька.

– На буксир? Ни за что! Поглядим еще, кто кого! – крикнул Мишка и дернул за вожжи. Коровенка обиженно помотала рогатой головой, но ход прибавила. Венька с Семкой, как ни понукали свою корову, снова оказались позади…

Над селом опустился вечер. Ребята, несмотря на дневную усталость, опять собрались все в Валькином саду. Но только на пырей уже пиджачков не стлали и не ложились. Венька принес с собой отцовскую двустволку, сохраненную матерью на чердаке, он еще днем зарядил ее – патроны тоже оказались в целости и сохранности.

– Сегодня не спать никому! – строго приказал Мишка. – И не разговаривать.

Сидели молча, глядя то на амбар, то на небо, на вчерашнюю звезду.

Каждый думал о своем. Мишка вспомнил отца, довоенное лето, когда они косили в лесу. Это было, пожалуй, самое яркое воспоминание, и к нему он часто возвращался. Отец тогда впервые сказал ему, что человек рождается на земле для того, чтобы работать весь свой век, и судят о нем люди по тому, как он относится к работе. Человек может быть и молчаливым и несимпатичным с виду, но если он трудолюбив, то все это не замечается. Того же, кто и красив с лица и красноречив, но сторонится работы, бежит от нее, как черт от ладана, в народе не то чтобы не любят – презирают, не считают за человека. «У нас в роду не было белоручек!» – с гордостью говаривал отец. У него самого с рук не сходили мозоли. Руки у отца были жестче коры дуба, но когда он брал за плечи Мишку и, прижимая к груди, ласково гладил по голове, не было ничего мягче его рук.

– Гляди, гляди! Швет! – зашептал, толкнув Мишку в бок, Витек Дышка.

Мишка глянул на амбар: щели в двери изнутри осветились таинственным, жутким светом…

Ребята сидели, не шелохнувшись, словно завороженные загадочным видением в ночи. Что бы это значило? Кто там?..

– Ну что будем делать? – вполголоса спросил Мишка у настороженных ребят.

– Шами не жнаем, – ответил Витек.

– Давайте подкрадемся к амбару и крикнем: «Сдавайся!» – предложил Венька.

– Так тебе он и сдался, держи карман шире! – возразил Ленька.

Валек молчал, словно бы предчувствуя что-то недоброе для себя.

– Вот что! – решительно сказал Венька. – Я слежу за дверью, а вы осторожно заходите с обеих сторон амбара и бейте по стенам камнями.

Ребята живо шмыгнули во тьму. Через минуту раздались частые глухие стуки: камни замолотили по бревенчатым стенам. И вдруг тишину ночи вспорола приглушенная стенами длинная очередь автомата. Венька, не заботясь об осторожности, бросился вперед. Мгновенно распахнулась амбарная дверь и из нее рванулась человеческая фигура. Венька нажал на спусковые крючки и полохнул из обоих стволов по метнувшейся тени. Кто-то тяжело рухнул на землю и захрипел.

Валек мигом выдернул из стрехи амбара пучок соломы и зажег его. Темнота раздвинулась, и огонь осветил навзничь лежащего у стены человека, с немецким автоматом, зажатым в скрюченных пальцах. Он уже был мертв.

– Пашка! – вскрикнул Валек: он узнал в убитом старшего брата.

И тут же из-за амбара раздался отчаянный ребячий крик:

– Скорей сюда: Ленька убит!..

Валек метнулся туда и зажег еще один пучок соломы. На траве, разбросав руки, лежал окровавленный Ленька. Пуля настигла его бегущим, он так и распластался, словно птица в неожиданно прерванном полете.

Ребята оцепенели от горя, а Венька в ярости и бессилии сжал цевье ненужной уже двустволки…

На другой день Леньку хоронили на сельской площади, рядом с братской могилой воинов-освободителей.

Когда все молча разошлись по домам, Мишка один остался у свежего холмика. Он положил на могилу пучок чабреца, недавно собранный вместе с Ленькой в поле…

Глава десятая

СНОВА НА ФРОНТЕ

– Товарищ командир! Рядовой Богданов прибыл из отпуска! – доложил Мишка, явившись в полковой штаб. Комполка встал из-за дощатого стола, бросив на расстеленную карту карандаш.

– Прибыл, говоришь? Это хорошо, что прибыл. Значит, будем дальше воевать. Да, а ты почему один? Где же твой товарищ?

Мишка потупил взгляд и сказал тихо:

– Убили его, товарищ командир, в нашем Казачьем… Нету больше Леньки…

И он поведал все, как было. Командир полка ходил взад-вперед по землянке, колюче сдвинув у переносил брови. Потом сказал своему адъютанту:

– Распорядитесь, чтобы погибшего представили к награде. Он пал в бою, как подобает солдату и его боевые заслуги перед Родиной должны быть отмечены по достоинству… Ну, а ты, Миша, отправляйся в свой взвод, небось, там уже соскучились по тебе.

– Да и я по ним тоже, – отозвался тот. – Есть идти в свой взвод, товарищ командир!

…Разведчики встретили своего юного друга с распростертыми объятьями.

– Повернись-ка, сынку! Дай побачиты, яким ты став, як отъився на домашних харчах! – гудел больше всех обрадованный появлением товарища Гнат Байдебура, похлопывая ручищами по мальчишечьим плечам. Но, видя, что тот какой-то хмурый и молчаливый, забеспокоился – Да ты як будто не рад, шо зустрились?!

– Ну что вы, дядя Гнат! Скажете тоже!

– Так чого ж журытысь?

– Леньку я похоронил, дядя Гнат. Убили его…

– Як убили?

– Из автомата. Полицай один бывший, которого мы хотели живьем взять в нашем селе, убил его.

– Ну и як, взялы, паразита?

– Нет, его Венька, дружок мой, из двустволки срезал.

– Ну-ну, рассказывай все подробно…

А потом Мишка, устав с дороги, спал.

На переднем крае было тихо. Противник цепко вкогтился в оборонительный рубеж, укрепляя его новыми огневыми точками и в то же время пытаясь атаковать наши позиции.

На следующий день случилось одно занятное событие. Вернувшиеся из боевого охранения бойцы рассказали разведчикам, что утром на ничейной полосе опустился раненый журавль.

– Ну и что ж вы смотрели! Надо было спасти его! – возмутился старшина Клычев, выслушав спокойный рассказ бойцов.

– А что мы могли сделать. Не лезть же на рожон из-за какой-то птицы, – тем же невозмутимым тоном оправдывались пехотинцы.

– Из-за какой-то птицы! Эх вы! А еще пилотки с красной звездочкой носите!..

Шакен взял с бруствера ППШ и, не глядя на обидевшихся бойцов, зашагал к передовой. Вслед за ним бросился Мишка, поддергивая на плече сползающий ремень автомата.

– Дядя Шакен! Товарищ старшина! И я с вами! Можно?..

Тот молча кивнул головой, продолжая шагать по березовому перелеску. Вот и передний край. До немецких окопов, если прикинуть на глаз, – полкилометра, не больше. Вся ничейная полоса была как на ладони, лишь кое-где стояли низкорослые, посеченные осколками, березы. Птицу Шакен заметил в бинокль без труда: в ложбинке серело временами шевелящееся пятно.

– Пошли? – то ли предлагая, то ли приказывая Мишке, бросил старшина и, не оборачиваясь на мальчика, пополз вперед. Пополз за ним и Мишка.

– Товарищ старшина! Дайте я один пойду? А? Я маленький – меня не заметят…

Старшина остановился, взглянул на Мишку, с минуту подумал, потом спросил:

– А не боязно?

– Ну что вы, дядя Шакен!

– Ну, хорошо. Ползи, а я тебя, в случае чего, огнем прикрою…

И Мишка, стянув автомат со спины, взяв его, как учили, в руку, ужом заскользил по траве.

– Держись ложбинок! – напутствовал его старшина.

Мишка полз и полз, не поднимая головы. Раза два он даже паханул носом по муравьиным кочкам. «Только бы не заметили! Тогда птицу распугают», – думал он, на ходу вытирая лицо рукавом гимнастерки.

Вот наконец и журавль. Он лежал на боку, нелепо растопырив одно крыло – в него, наверное, и угодила шальная пуля. Мишка сообразил, что надо подбираться сзади, не то чего доброго, птица поднимет панику. И он пополз, обходя ее с тыла. И вот осталось только руку протянуть, чтобы коснуться серых перьев.

Мишка осторожно закинул автомат за спину, встал на колени и обеими руками ухватил сильное тело журавля. Тот истошно закричал, захлопал крылами, забился, норовя вырваться из рук. Но Мишка ловко перехватил руками и подмял здоровое крыло под себя, – раненое же крыло било вяло и бессильно. Осталось связать ему ноги. С трудом сняв брючный ремень, он скрутил длинные и жесткие ноги журавля.

И тут птица, почуяв на здоровом крыле слабинку, снова попыталась освободиться от неожиданного плена. Она напружинилась, встала во весь рост на связанных ногах и замолотила крыльями по воздуху.

С немецкой стороны ударил пулемет. Пули срезали верхушки ближних березок. Мишка растерялся было и выпустил из рук птицу. Но в тот же миг с новой силой навалился на нее, подмяв своим телом к спасительной земле.

– Ку-ик! Ку-ик! Ку-ик! – испуганно кричал журавль, присмирев немного в цепких Мишкиных объятьях.

– Подожди, дурак! Не ори! Ну не ори же! – упрашивал Мишка. И пополз в сторону нашего переднего края, с трудом волоча за собой птицу.

Вражеский пулемет снова заговорил: пули секли деревца совсем рядом. И тут Мишка услышал яростное татаканье с нашей стороны: пулеметчики прикрывали их огнем.

На полпути к окопам на помощь Мишке приполз Шакен. Он забрал в свои сильные руки птицу и быстро заработал локтями, уползая из зоны обстрела. Мишка, поминутно отирая пот с лица, еле поспевал за старшиной.

В первую попавшуюся траншею свалились оба, вконец обессиленные и тяжело дышащие.

– Ну, благодари вот этого парня! Не видать бы тебе больше неба! – обращаясь к присмиревшей птице, сказал улыбающийся старшина: – А ты, Миша, – батыр! Смелый батыр!..

Журавля притащили в разведвзвод, и Арнаутов, не ожидая приказания, пулей слетал в санбат и вскоре привел с собой медсестру. Та промыла птице крыло, смазала рану йодом и забинтовала.

– А теперь тебя на довольствие примем, – сказал старшина Клычев и поставил перед птицей полный котелок пшенной каши, принесенный тем же Арнаутовым. – Ешь, поправляйся и лети в свою часть!

Глава одиннадцатая

БАТАЛЬОН ВЫХОДИТ ИЗ ОКРУЖЕНИЯ

Первый батальон, а вместе с ним и разведвзвод полка, настолько вклинились во вражескую оборону, что образовался опасный выступ: над флангами нависла угроза окружения. Видели ли эту опасность в штабе? Не только видели, но и тревожились. Вначале хотели отвести батальон на линию обороны полка, но было жалко оставлять удобную, такой ценой отвоеванную у врага, позицию. И решили готовить новое наступление с целью выравнивания линии обороны.

Но гитлеровцы опередили. Сколотив ударный кулак, они при поддержке танков навалились на левый фланг батальона и прорвали нашу оборону. Кольцо за спиной бойцов сомкнулось. Несколько раз роты поднимались в атаку, стремясь пробиться к своим, но тщетно: враг подтянул пушки и бил в упор по атакующим. Не принесли успеха и атаки наших извне кольца.

Комбат приказал окопаться и с приближением ночи выставить круговое боевое охранение.

Ночью противник не посмел подступиться к окопам батальона и лишь пускал в небо осветительные ракеты, боясь, как бы окруженные не ускользнули из ловушки.

…Разведвзвод окопался близ окраины небольшой деревеньки. Лейтенант Макаревич собрал разведчиков.

– От нас во многом зависит спасение батальона, – сказал он. – Приказываю трем поисковым группам совершить вылазку: надо найти слабое место в немецкой обороне. Неплохо бы взять языка.

Лейтенант помолчал немного, потом продолжил: – И еще я вот что должен сказать: не исключена возможность скорого прорыва с боем. Я тут подумал и решил: Миша Богданов останется в деревне. В любой избе, я уверен, примут и дадут во что переодеться – мальчишка да мальчишка…

Мишка не сразу осознал, что сказанное командиром относится к нему. Он глядел на лейтенанта и непонимающе моргал глазами. Потом до сознания дошел смысл его слов и Мишка весь вспыхнул: вот те на! – воевал, воевал и выходит, в глазах разведчиков он все еще мальчишка, которого нельзя брать с собой в прорыв. Здорово!

– Ступайте сами в деревню и переодевайтесь, а я не пойду! Я не мальчишка!..

Теперь наступила очередь лейтенанту опешить:

– Ого! А еще, называется, разведчик! Если бы все так выполняли приказания командиров, то что бы это была за армия!

– А я все равно никуда отсюда не пойду, – стоял на своем Мишка.

– Товарищ лейтенант! – вступился за юного друга Гнат Байдебура. – Я бы тоже так поступыв, як Миша. Вин вже солдат обстрелянный, за него боятысь не треба…

Макаревич ничего не ответил, а немного помолчав, приказал:

– Поисковым группам пора идти. Все. Разойтись…

Мишка лежал на бруствере отрытой им ячейки.

«Вот так всю жизнь – мальчишка да мальчишка!» – с горечью подумал он.

Припомнилось, как ему однажды пришлось доказывать более старшим подросткам с их улицы, что он не трус. «Докажешь, что не дрейфишь, будешь всюду ходить с нами, как Петька». Тому уже довелось доказывать свою смелость, сходив ночью в одиночку на сельское кладбище, по-казачьему, погост. «Сходишь один на погост?» «Схожу», – не задумываясь ответил тогда Мишка.

Дело, помнится, было осенью. Ночи стояли темные-претемные, в двух шагах ничего не видно. Условились, что Мишка пойдет из дому прямо на погост один без провожатых. С наступлением темноты Мишка, прихватив на всякий случай в карман тяжелую, налитую свинцом биту-лодышку от коровьей ноги, пошел к погосту. Пока шел, в голову некстати полезли слышанные им когда-то жуткие истории. Одного будто бы тоже так послали на кладбище вбить гвоздь в деревянный крест на крайней могиле в доказательство того, что он там был. Добрался тот до креста, вколотил гвоздь и бросился бежать обратно, ан не тут-то было: кто-то держит его за полу пиджака. Он так и обмер, так и сел на могилу. Заикаться вроде после этого стал. А оказалось, что он сам себе нечаянно полу к кресту приколотил… А еще будто в жаркое летнее время над могилами в воздухе видят силуэты покойников… Уф! А однажды какой-то дядька, выпив изрядно на свадьбе самогона, забрел ночью на погост. Не обошлось, наверное, и тут без нечистой силы! Брел он брел мимо могил и бух! – свалился в какую-то яму. Сразу протрезвел сердешный, когда понял, что загремел-то в свежевырытую могилу. Стал он шарить руками по стенкам, норовя выкарабкаться, и вдруг одна рука наткнулась на что-то волосатое, длинное – борода! – а другая ощутила рога. Черт! Мигом выскочил дядька наверх и дёру! А наутро вроде бы вытащили из той могилы нивесть как угодившего туда обыкновенного козла… А еще… Нет, хватит! Что это он на самом деле!..

Вот и кладбищенский вал. Сердце Мишки колотилось так, что он явственно слышал его стук. Вот и первая могила. Рука наткнулась на деревянный крест, поросший мохом. Он покачнулся под рукой, и Мишка аж похолодел от страха. Но тут же преодолел его и уверенно двинулся дальше. Надо теперь наломать веток сирени в знак подтверждения, что он был на погосте.

Только начал Мишка ломать сирень, как вдруг темные кусты задвигались, листва зашумела и чьи-то страшные тени в мгновение ока обступили его со всех сторон, затеребили рубаху. Инстинктивно ухватился Мишка за крайнюю тень и вмиг ощутил знакомую пряжку матросского ремня. Петька! Ах вы бестии! Напугать кого хотели!.. С той поры и приняли подростки в свою ватагу Мишку…

К рассвету возвратились из поиска разведчики. Без потерь, но и без успеха: ни одна группа не привела «языка». Эта неудача вконец вывела из себя Макаревича:

– Ну с какими глазами я приду теперь к комбату. У тебя, скажет, не разведчики, а тюхи-матюхи! Даже языка взять и то не способны…

– Та куда ни сунемось, всюду усиленная охрана. От, чертяки! Ни з якой стороны к ним не подобратысь… – оправдывался сержант Байдебура.

«Вот и не мальчишки, а пришли с пустыми руками!»– все еще спорил мысленно с лейтенантом Мишка. А в голове у него между тем зрел свой план.

– Товарищ лейтенант! Я согласен пойти в деревню, – обратился он к командиру взвода.

Тот недоверчиво уставился на него и только буркнул – Ну вот и добре!

А Гнат Байдебура, как показалось Мишке, взглянул на него с презрением. «И поделом!» – Мишка поддернул на плече ремень автомата и пошел к хатам.

Первая оказалась с зияющими провалами выбитых окон – явно не жилая. Во второй, по всему видать, жили, и Мишка несмело взялся за щеколду. На стук не сразу вышла женщина в какой-то нелепой кацавейке и в платке, повязанном по-старушечьи.

– Что тебе, касатик?

– Я, тетенька, ненадолго, только спросить хочу.

– Ну, проходи…

Половицы в хате жалобно застонали, словно жалуясь новому человеку на лихое время.

– Угостить-то тебя нечем: всех окаянные оголодили.

– Я сыт, тетенька.

– А я знаю, где у них склад остался! – неожиданно для Мишки раздалось вдруг с печки. – Может, там что из еды есть!

Мишка поднял голову и увидел вихрастую голову паренька лет восьми.

– Молчи уж, сиди! Язык-то распустил! – прикрикнула на него мать. – Еще не известно, надолго ли нас освободили. Как бы не вернулись опять эти ироды! Пожгут хаты…

– Мам, мы только сходим туда поглядим. Ладно?

– Ох, Санька, Санька! Ремня на тебя нету!

Тому только того и надо было – шмыг! – с печки и в сенцы. На ходу уже бросил Мишке: «Пошли что ль, чего стоишь!»

На другом конце деревни стояло большое каменное строение, под черепицу крытое. Туда-то и подбежали ребята.

– До войны туточко у нас кооперация была, – пояснил Санька и, видимо, боясь, что Мишка не поймет это слово, добавил – Магазин, понял?

– Понял, понял, и у нас такой же был, – отозвался Мишка.

Дверь строения была приперта пудовой гирей, и ребятам не составило большого труда открыть ее. Внутри стоял затхлый полумрак, но вошедшие сразу же разглядели, что это был никак не продовольственный склад, а скорее вещевой. У стен лежали в большом количестве огромные, аккуратно сбитые тюки немецкого обмундирования. Отдельно, целыми снизками, лежали сапоги.

– Эх ты, зараза! Не повезло! Ничем тут не поживишься! – с огорчением проговорил Санька, ожидавший увидеть кучи буханок и еще что-нибудь съедобное.

– Погоди, погоди! – призадумался между тем Мишка. – Тут надо покумекать… Пойдем-ка, Саня! А то мать еще ругаться будет…

И они покинули вражеский склад каждый со своим чувством: Санька, явно разочарованный, что не удалось чего-нибудь поесть, а Мишка – с тайным замыслом использовать неожиданную находку в сложившейся ситуации.

Лейтенант Макаревич удивленно вскинул брови, когда Мишка снова появился в расположении разведвзвода:

– Ты чего? Никто что ль не принял?

– Товарищ лейтенант! Там, в сарае, немецкое обмундирование!..

– Какое еще обмундирование? В каком складе?

– Ну, там, в деревне. Сапоги, мундиры разные…

– Ну и что?

– На целый батальон хватит!..

Лейтенант примолк, что-то, видимо, прикидывая. Потом сказал:

– Батальон, может, и не надо – не такие дураки немцы, чтобы обмануть их. А вот для нас, разведчиков, твои сапоги и мундиры наверняка сгодятся.

…В тот же вечер трое разведчиков, во главе с Макаревичем, переодетые в немецкое обмундирование, ушли на поиск.

В полночь возвратились, ведя с собой «языка». Последний оказался разговорчивый и всезнающий. Было выявлено слабое место в обороне противника – топкое пойменное мелколесье на левом фланге.

Батальон пошел на прорыв… Мишка Богданов в этом бою получил легкое ранение в плечо.

Глава двенадцатая

ПРОЩАЙ, РОДНОЙ ВЗВОД!

Стрелковый полк, понесший в последних наступательных операциях большие потери, отвели с передовой на отдых и переформирование в Ливны. Городок над Быстрой Сосной, недавно освобожденный от фашистов и несколько раз переходивший из рук в руки, был очень разбит. В сплошных развалинах трудно угадывались бывшие улицы. Булыжные мостовые, искореженные танками, превратились в месиво, повсюду виднелись еще неубранные обгоревшие остовы вражеских машин…

Полк проследовал через разрушенный город, спустился по крутому берегу к реке, перешел ее и остановился в большой слободе Беломестной. Отсюда, с пологого левого берега, город являл собой иной, более мужественный, вид: на высоком обрыве стояли, как непокоренные воины, разбитые снарядами каменные дома и чудом уцелевшая в огненной круговерти белокаменная церковь. Много лишений выпало на долю этого города-воина!..

В Беломестной рядовому Богданову вручили еще одну медаль «За отвагу». Отметили его боевой наградой за смелую вылазку в тыл противника и добычу ценных разведданных. Ленька, его погибший друг, был награжден такой же медалью посмертно.

Бойцы отдыхали после продолжительных боев, ждали пополнения.

У Мишки за неделю окончательно зажила рана. Вскоре его вызвал к себе командир полка.

– Ну как, герой, дела? – заулыбался он при виде Мишки.

– Хорошо, товарищ полковник!

– Хорошо, говоришь? Это похвально. А у меня к тебе, Миша, серьезный разговор.

Мишка с интересом уставился на командира.

– Немца мы, как видишь, потихонечку погнали и, думаю, что бесповоротно. И рисковать тобой мы больше не можем, не имеем права… Так что тебе надо, очень надо ехать домой, помогать колхозникам – им сейчас тяжело. Сам понимаешь, фронту нужно много хлеба. Считай это боевым заданием!..

У Мишки на глаза навернулись слезы. Все ожидал он услышать от командира, только не это. Выходит, он больше не нужен, лишний?..

– Рядовой Богданов, не раскисать! – строго сказал командир и тут же привлек к себе Мишку: – Я, брат, тебя хорошо понимаю. И нам жалко с тобой расставаться, Миша. Но пойми и ты: дети на войне – это противоестественно, как противоестественна сама война… Ну, а теперь вытри слезы, они не к лицу мужчинам.

Мишка, с трудом подавив желание разрыдаться, встал по стойке «смирно»:

– Разрешите идти?

– Иди… А за службу в разведке объявляю тебе солдатскую благодарность!..

Мишка от волнения не смог ничего ответить, повернулся и выбежал из штаба. Он шел в разведвзвод, а из головы не выходили слова командира:

«Считай это боевым заданием!..» А может, и прав командир? В селе и в самом деле сейчас трудно, одни женщины и в поле и на ферме. Он на минуту представил родное село, дружков своих, мать, наверное, на части разрывающуюся – одна ведь: и огород на ней и в колхозе дел невпроворот. Да еще землянка недостроена… Ну что ж, ладно, придется ехать, повоевал и хватит.

В разведвзводе по-разному отнеслись к неожиданной новости: одни поддерживали командира полка – «нечего мальца под пули посылать», – другие расценили командирское решение явной несправедливостью. Но приказы, известное дело, не обсуждаются и вскоре все поутихли, стали собирать Мишку к отъезду. Набили вещмешок хлебом, консервами и сахаром. А Гнат Байдебура отстегнул от ремня «финку» с наборной рукояткой и протянул ее своему другу:

– Держи, Миша, вспоминай Гната, що любыв тебе як свою дытыну…

…Через час Мишка уже стоял на большаке и «голосовал» идущим в сторону Ельца машинам. Ему повезло: вскоре «студебеккер», едущий с каким-то грузом, остановился. Водитель, пожилой, плотный солдат, открыл дверцу кабины и, высунувшись из нее, кивнул головой, приглашая садиться рядом. Мишка вспрыгнул на подножку и юркнул в кабину.

– Отвоевался что ль? – поинтересовался шофер.

– Да, домой еду. Казачье тут недалеко, под Ельцом.

– Это хорошо, домой… А мне вот в свой дом ни за что не попасть. Под немцем он, в Белоруссии. Не знаю, живы ли кто дома-то…

– Небось, живы… – сказал Мишка, жалея солдата.

– Тебя-то зачем понесло в такое пекло? – спросил, помолчав с минуту, солдат.

– Как зачем! Воевать. Все ж воюют…

– Это ты верно говоришь: нынче все воюют – и старики, и дети… Я ведь сам был по чистой, мне уж за шестьдесят, а вот не усидел – воюю тоже. Не сразу, правда, пошел. Когда к нам на Могилевщину немцы привалили, я еще дома был. На другой же день собрали они нас, стариков, и сказали, что будем все до одного расстреляны, если завтра же не поедем оборону им строить. Погнали они нас к передовой. Она проходила в аккурат за соседним селом. Там дали нам в руки лопаты и заставили рыть ходы сообщения. Троих с автоматами стеречь нас приставили. Улучили мы момент, напали на тех приставленных и угрохали их лопатами. Лес-то мы окрестный хорошо знаем, ну и подались прямехонько в сторону наших. Все как один пришли, без жертв. «Давайте, – говорим, – оружие, хотим воевать». Я до войны-то в колхозе шоферил на полуторке. И тут на машину сразу же посадили, видишь вот, на американскую…

Так, за разговорами да воспоминаниями незаметно доехали до Казачьего. Как и в прошлый раз, Мишка сошел с машины у моста через Воргол. Не заметил, как добрался до своего огорода. Перелез через плетень и пошел по стежке к пепелищу, где была теперь недостроенная землянка. Матери не застал и пошел по проулку.

Увидел стоящую на пороге своей хаты Коновалиху. Она совсем постарела: похоронка на сына вконец подкосила старую женщину.

– О! Да это никак ты, Мишутка! Вот Настёнка-то обрадуется! – вглядевшись слезящимися глазами в подошедшего, запричитала Коновалиха.

– Я, бабушка, я, – топтался возле порога Мишка, не зная, что сказать старушке. – А где мама?

– На конном дворе она, дитятко, где же ей быть. Да ты зайди в хату, подожди малость, она придет.

…Вечером в доме тетки Феклы, где все еще жила Мишкина мать, было празднично. Настенка, надев по случаю приезда сына новую, василькового цвета, кофту, суетилась у стола, устанавливала немудреную снедь.

Мишка сидел на конике рядом с незрячим Семкой, и душа у него сладко млела от такого, давно не испытываемого домашнего уюта. Если на минуту забыть, что ты не в чужом доме и представить, что отец не на войне, а вот-вот появится на пороге, высокий и улыбчивый, с русым, нависшим на лоб, чубом, то словно бы и не было ни разлук, ни горя, и войны нет, а сидят они, как в доброе мирное время, за будничным застольем…

– Миш, а эти медали у тебя насовсем? – спросил Семка друга, нащупав и теребя на его гимнастерке награды.

– Насовсем, Сема. Сам Калинин указ об этих медалях подписывал. Понял?

– Прямо про тебя указ?

– Про меня! А что?

– Это тебя сам Калинин знает?

– Выходит, знает.

– Вот это да-а!..

– Миш! – помолчав с минуту, обратился он снова к другу. – А интересно, если бы нас, ну помнишь, тогда взяли на фронт, и у меня была бы сейчас медаль?

– Была бы непременно. Ты ведь, я знаю, не трус.

Семка умолк и надолго.

Мишкина мать и тетка Фекла закончили, наконец, приготовления и тоже сели за стол.

– За приезд-то не грешно бы и чарочку поднять! – улыбнулась тетка Фекла. – Ну, мы уж потом, когда все вернутся, наверстаем.

– Ох, вернутся ли только все-то! – подала голос Мишкина мать. – Ну, ешьте, ребятки! Ешь, Мишенька, наверное, соскучился по домашнему: все из котелка да наскорях. Не наедался, небось?

– Когда как, мама. Всякое там бывало…

Минут пять ели молча, каждый думал о чем-то своем.

– Мам! Я хочу завтра в лес с Венькой сходить, бревна напилить для землянки.

– Гляди сам, сынок… может, погодил бы денек-другой, отдохнул немного.

– Нет, мам, пойдем.

…Мишка давно уже не был в Хомутовском лесу и сейчас с Венькой приближался к опушке, волнуясь перед встречей со старым другом детства.

Здравствуй, лес! Ты тоже участвовал в войне с захватчиками – вон как поредели твои ряды! Ты носишь снарядные осколки и вражеские пули в своем теле. Не скоро залечишь раны, не скоро восполнишь понесенные жертвы – много потребуется времени. Но ты полон мужества и жажды к жизни и осилишь беду. Когда-нибудь люди, придя сюда, и не узнают о твоих былых ранах, время зарубцует шрамы, сровняет с землей траншеи на твоих полянах и просеках. Но мы-то знаем, каких сил и мук стоила тебе свобода. И никогда не забудем!..

А дорога от опушки уводила ребят в глубь весеннего леса, наполненного звонкой птичьей перекличкой.