Текст книги "Горюч-камень (Повесть и рассказы)"

Автор книги: Михаил Глазков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Пламя костра между тем угасло, лишь ярко и паляще светились в подступившей мгле головешки.

– Пора класть картошку, – сказал Григорий.

Мишка и Венька раскопали палками головешки и побросали на них картофелины, укрыв их горячей золой.

– Пока она печется, хотите, я расскажу вам про свой последний бой? – предложил Григорий.

– Хотим, дядя Гриш!

– Эсминец наш в первые же дни войны был потоплен, – начал тот. – Воевали мы на земле, слыхали, небось, про морскую пехоту! На Севере это было, в Заполярье. Батальон наш получил приказ выбить противника с берегового мыса: там он поставил орудия и бил по нашим кораблям, ходу им не давал. С моря к нему подступиться и думать было нечего, решили – с суши. Думали-думали и придумали. Решили взять шашки дымовые и ночью подползти как можно ближе к их позициям и затаиться до утра. А утром мы должны были те шашки зажечь и тогда батальон под дымовой завесой пойдет в атаку. Пошел наш взвод, вернее, пополз – часа два ползли, а потом до рассвета лежали у немцев под носом. По условному сигналу зажгли шашки, а фрицы как влупят из минометов, – не знали мы, что у них еще и минометы есть. От дыма ничего не видно, мины рвутся, спасения нет! Видим, дело труба! Мы – полундра! – и вперед, не дожидаясь батальона. Погибать, так с музыкой! Навалились на огневые позиции и – врукопашную! Бьем прикладами, колем, руками голыми давим, проклятых, но нас-то горстка – почти весь взвод полег на том мысу, пока батальон подоспел. Сбросили мы все-таки немчуру в море. А я вот… ногу там потерял… Жалко, рано отвоевался…

Поспела картошка. Григорий палкой повыкатывал ее из золы, и все стали есть, соскребая горелую кожуру Севкиным ножичком. Вкусно-то как!

Григорий положил на тлеющие уголья хворост и принялся раздувать пламя. Вскоре оно вспыхнуло, озарив выпачканные печеной картошкой лица ребят.

– А теперь ложитесь спать, – приказал Григорий. – Часочек-другой вздремнете – погоним лошадей на двор.

Ребята прижались друг к дружке и вскоре заснули. Григорий снял с себя пиджак и заботливо укрыл их. Сам сел к огню и задумался. Жестока, безжалостна, война! Даже детей не щадит, бьет без разбора. А все потому, что жесток и беспощаден тот, кто ее начинает. Забывает, что и у самого есть дети, что и они могут испытать такие же муки и лишения. И какой же непосильный груз лег на плечи нашего народа.

Григорий не заметил, как задремал, сидя у догоревшего костра. Очнулся он от тревожного ржания лошадей, донесшегося от реки. Что бы это значило? Лошади не переставали ржать и бить копытами…

– Ребята! Ребята! – позвал Григорий, и те мигом вскочили, непонимающе протирая глаза, – Кто-то коней напугал!

И все разом бросились к Ворголу. В дымке предрассветного тумана они увидели сгрудившихся у берега коней и пытающегося подобраться к ним зверя. Волк! Григорий зычно крикнул:

– У-лю-лю-лю! Ату! Ату! Пошел, дьявол! У-лю-лю-лю!..

– Ату! Ату! – подхватили ребята.

Волк оглянулся и трусцой побежал к ближайшему оврагу.

– Вот, черт! Конинки захотел отведать! Видно, плохи его дела, если на целый табун в одиночку напасть надумал…

– Эх, ружье бы сейчас! Мы бы его срезали! – сожалел Венька.

– Зачем людей лишний раз булгачить, они уж и без того пуганы. А волк вон и так убежал… Ну, ребятки, погоним табун!

Взяв у костра уздечки, стали ловить коней.

Вскоре по предрассветному лугу разнесся дробный стук конских копыт – табун мчал из ночного.

…В этот день бригадирка велела Григорию делать с ребятами накат на Мишкину землянку. А у молотильного барабана решила денек постоять сама. И те, не мешкая, принялись за дело: топоры весело застучали по бревнам.

– Не горюй, не навек строим: придет батька с войны, кирпичную хату сложит, – сказал Григорий Мишке, видя, как тот невесело оглядывает земляное жилище.

Мишка ничего не ответил и с ожесточением заработал штыковой лопатой, набрасывая землю на уложенные бревна. Григорий оторвался от работы и, сложив ладонь козырьком, вгляделся в идущего по проулку человека:

– Вроде как солдат топает! Кто бы это мог быть? Постой, да это ведь, кажись, Алексей Коновалов! Он и есть! Алеха! Да ты уж не с того ли света заявился?!..

Подошедший солдат поприветствовал работающих. Вгляделся в лицо Григория:

– Никак, Григорий Ведехин?

– Он самый.

– Давненько с тобой не виделись! Ты ведь как ушел на действительную, так больше и не приезжал? А меня в июле сорок первого призвали. Тогда почти все Казачье оголили.

– Могли б и вовсе не увидеться. Ты хоть знаешь, что на тебя похоронная пришла?

– Какая похоронная?!

– Обыкновенная, по всей форме: такой-то и такой-то пал смертью храбрых…

– Ну, брат, задача! И когда ж ее принесли?

– Да порядочно уже.

– И как же мать?

– Известно, как: убивалась порядком по первости, а потом малость попритихла. Как бы ты ее не доконал своим приходом.

– Задача так задача!.. – закручинился солдат. – Не думал я о такой встрече… А похоронке не мудрено появиться: я ведь, Гришуха, и в самом деле одной ногой на том свету побывал. Проход мы на ничейной полосе разминировали, и попалась мне мина с секретом, – рванула почти рядом – руки напрочь и голову осколками всю исклевало. Не знаю, как и остался жив, крови с ведро потерял, пока с ничейной выволокли. Все в госпитале думали, что не жилец уж я… А я вот… дома…

И тут только Григорий разглядел, что у Алексея нет обеих рук по локти и все лицо испещрено мелкой фиолетовой рябью.

– Да, брат, рано нас фриц пометил, быстро отвоевались… А мать надобно подготовить к встрече, не ровен час не выдержит старая. Посиди-ка тут, я схожу.

И кузнец направился к Коновалихиному дому.

Ребята видели, как у солдата ходили на скулах бугристые желваки – волновался.

– Дядя Лень! – обратился к нему Мишка. – Не переживай очень, все уладится, главное, вернулся.

– А твой отец, Мишутка, воюет? Жив-здоров?

– Ага. Только давно что-то не пишет – мать беспокоится.

– И у тебя батька все летает? – спросил солдат Веньку.

Вместо ответа тот молча опустил голову.

– Понятно… – заключил солдат.

– Убит он, дядя Лень. Похоронку прислали…

Солдат хотел было сказать, что, может, тоже ошибочная, но промолчал, зная, что с похоронками редко ошибаются.

В это время в проулке появился Григорий и рядом – Коновалиха. Она беспорядочно семенила ногами, держась за кузнеца слабыми руками, а сама все тревожно и нетерпеливо всматривалась в тех, кто стоял у строящейся землянки.

Алексей не выдержал; кое-как поддернув на плече вещмешок, он быстро зашагал навстречу, а дошагав, бросился к матери, неуклюже обхватил ее дрожащее от безмолвных рыданий тело культяпками и уткнулся лицом в седые волосы.

– Мамушка! Родная моя! Вот я и опять с тобой. Ну, не плачь, не плачь!..

А сам весь содрогался от еле сдерживаемого плача, жгучие слезы орошали пряди материнских волос. У Мишки запершило в горле.

А у Веньки появилась надежда на возвращение отца.

Глава десятая

В ДРЕВНЕМ ГОРОДЕ

Мишка, не раздумывая, откликнулся на просьбу бабки Коновалихи сходить с ее сыном Алексеем в Елец заказать протезы.

– Уж ты, Мишунька, сходи. Куды ему, такому-то калеке, одному, по нужде и то без помочи не управиться…

– Ладно, бабушка, ладно – схожу!

Вышли рано – до города пятнадцать верст и все их надо отмерить ногами. Хотя, конечно, для солдат это– не расстояние.

– А здорово село изуродовали! – сокрушенно сказал Алексей, когда вышли на окраину села. С горы было видно все Казачье, с церковью посередине, с обугленными остовами обеих школ, сельсовета и многих хат. У обочины большака все еще валялись бесформенные останки вражеских машин – след панического бегства гитлеровцев от Ельца, на поле зияли глубокие снарядные воронки.

– Большой бой был, когда освобождали Казачье? – поинтересовался Алексей.

– О, еще какой! – ответил Мишка. – Я на колокольне в то время был…

– Это зачем же тебя туда занесло? – удивился Алексей.

– Не занесло, а мы с одним солдатом огонь наших батарей корректировали. А потом я тоже на фронте был…

– О-о! Да ты герой, оказывается!

Мишка хотел было рассказать, как он навел орудийный огонь даже на свою хату, близ которой стояли немецкие пушки, как ходил в разведку, но раздумал: обидело недоверие собеседника, видевшего в нем обычного мальчишку. Резкую перемену в настроении юного спутника почувствовал и тот:

– Ну, чего насупился! Я ведь ничего такого тебе не сказал… А знаешь, и в нашей части был один паренек: подобрали его в белорусской деревне, еле живого. Немцы сожгли там все до одной избы и людей поубивали, говорят, за связь с партизанами. А парнишка уцелел, спрятался в подвале. Сырой картошкой питался, нечем больше. Там мы его и нашли. Взяли сперва в обоз, а потом, когда выправился, стал посыльным при штабе. Ты-то был не посыльным?

– В разведке.

– Ну ты, братец, даешь! Опять меня срезал.

Это откровенное признание примирило Мишку с Алексеем.

Так с разговорами они и дошли до города. Прямо на самой окраине его, по обе стороны дороги, увидели широченный противотанковый ров и «ежи» из сваренных рельсов.

Елец тоже был изрядно разбит: взгляд часто натыкался на развалины каменных, с подтеками копоти, зданий. На одной из улиц высилась громадная куча кирпичей, щебня и бетона. Им сказали, что здесь фашистские стервятники разбомбили наш госпиталь: ни один раненый не спасся. Прямым попаданием в ночное время ударили: кто-то ракетами навел самолеты.

Прежде всего надо было побывать в военкомате. Однако там не оказалось нужного начальника, и Алексей остался ждать его, а Мишку отпустил поглядеть город.

Елец! Мужественный и многострадальный город – южная окраина русского подстепья. Не раз налетали на него с Дикого поля тучи степных кочевников и осыпали стрелами крепостные стены. Тамерлан, дорогой ценой выиграв кровавую битву, предал огню и опустошению этот маленький несгибаемый городок, смело вставший со своей немногочисленной дружиной на пути его несметных полчищ. Вот и для гитлеровских орд древний город стал последней роковой чертой.

Мишка шел по улицам города и всюду видел разрушения. И подумалось ему, что хоть и в малой мере, но и он причастен к освобождению родных мест.

Пришел Мишка к высокому речному обрыву за величественным собором, откуда открывался широкий вид на заречную часть города. От железнодорожного узла долетали частые гудки паровозов, а по мосту то и дело гулко громыхали товарняки: на платформах – накрытые брезентом орудия, танки. Шли поезда на запад, по направлению к Орлу.

Еще раз окинув взором привольно раскинувшееся заречье, он повернулся и пошел в военкомат.

Алексей уже ждал его, пора было возвращаться домой. В военкомате выдали нужный документ на срочное изготовление протезов рук.

Перекусили в чайной на Торговой улице и пошли по сквозной улице, носящей имя славных коммунаров, вступивших в неравный бой с белогвардейцами. Перейдя на окраине города Ефремовскую дорогу, они увидели стоящий у обочины большака «виллис». Около него был только шофер в замасленной гимнастерке – накачивал колесо.

– Не подкинешь нас, браток, до Казачьего? – обратился к нему Алексей.

Тот оторвался от дела и посмотрел на подошедших:

– Чего же не подвезти! Подождите немного, накачаю– поедем.

Шофер, видать, устал: чернявые волосы мокрыми прядями прилипли ко лбу.

– Я бы тебе помог, да видишь… – извиняюще пожал плечами Алексей.

– Как не видать, – отозвался тот.

– Давайте я, дяденька, покачаю? – вмешался Мишка.

– Ну, потренируйся, – уступил ему насос шофер.

Мишка заработал быстро-быстро, но вскоре сбавил темп.

– Ты не спеши, малец. Тише едешь – дальше будешь! – подсказал шофер, закуривая. – Сальник что-то пропускает, оттого и долго качаем.

Покурив, шофер подошел к колесу, пнул его сапогом и бросил Мишке: – Шабаш! Поехали.

«Виллис» помчался по разбитому большаку, подбрасывая седоков на ухабах.

– На фронт? – поинтересовался Алексей.

– Куда ж еще… А ты, гляжу, насовсем отвоевался!

– Не дали больше повоевать, гады.

– Не знаешь, где ждет тебя погибель, – продолжал шофер, – недавно под Верховьем ихний истребитель так прищучил меня, что насилу ноги унес. Поле чистое, ни кустика, а он, паразит, на бреющем за мной да как вжарит из пулемета! Я командира своего вез, ну, думаю, убьют, как пить дать! Замедляю ход и кричу ему, чтоб прыгал из машины. Тот так и сделал. А сам я дальше помчал, чтоб от командира пулеметный огонь отвести. Отъехал метров сто и сам из кабины да в кювет. Лежу ни жив ни мертв, а пули полынь секут. И ведь запалил, окаянный, машину-то. Удостоверился, что горит и улетел восвояси… А это у меня уже новый «виллис».

Машина ехала по Казачьему.

– Ну, где вам остановить?

– Вон, сразу же за мостом, – ответил Алексей, а выйдя из машины, поблагодарил шофера: – Ну, спасибо, брат, за то, что подбросил. А то бы мы все еще топали. Счастливо тебе отвоеваться!

Шофер молча кивнул головой, и «виллис» поехал дальше.

А дома ждала нехорошая весть: Лукерье Стребковой затянуло под молотильный барабан руку и оторвало пальцы.

– Слышим, как закричит Луша-то не своим голосом, ну мы давай скорей лошадей окорачивать, – рассказывала возбужденная Домнуха Горохова. – Глянули, а у нее вся рука в крови и без пальцев. Уложили мы ее на солому, а на ней лица нет. Догадались платком перетянуть руку, а я кофту с плеч и давай обматывать рану.

– Ну и где ж она? – спросил Алексей нетерпеливо.

– Дома сейчас. Позвонили в город – машину оттуда ждем, в больницу надобно везти…

Алексей с Мишкой побежали к бригадиркиному дому. У порога встретили Настенку Богданову, Мишкину мать.

– Ох, сыночек, горе-то какое!..

– Как там она? – спросил Алексей.

– Плачет. Говорит, не ко времени такое приключилось, хоть бы хлеб убрали…

Лукерья лежала на кровати, с мокрым от слез лицом.

– Ну, как же это ты не убереглась! – начал Алексей.

Лукерья не отозвалась, только чаще заморгала глазами.

– А Григорий-то где ж был?

– Кончал вон у них землянку ладить, – и Лукерья указала глазами на Мишку.

– Понятно. Ну, ничего, до свадьбы заживет.

– До свадьбы-то, может, и заживет, а хлеба только начали убирать: пойдут дожди – сгноим… Судьба, видно, тебе, Алексей, побригадирствовать. Тебя как сам бог сюда послал.

– Ну что ты, Луша! У меня ведь почище твоего – обеих рук нет…

– Ничего, ты – мужик!..

Мишка за все время не проронил ни слова. Смотрел на мучающуюся не столько от физических, сколько от душевных страданий бригадирку и сочувствовал ей. Он мысленно поддержал ее, когда та предложила Алексею бригадирство. Кому ж, как не ему, руководить бригадой! Григорий? Он специалист, его нельзя занимать другим делом: иначе и кузница и техника вся без хозяина останутся.

– Дядь Лень! Тетя Луша права – тебе надо брать бригаду, – подал голос Мишка.

С улицы донесся гул мотора: приехала из города машина.

В хату вошел мужчина, видимо, санитар, и помог Лукерье выйти и сесть в кабину. Машина уехала.

– Ну и дела! Как говорится, с корабля на бал, – сказал Алексей. – Видимо, придется и в самом деле запрягаться, – и, не заходя домой, отправился с Мишкой на ток…

Беда в одиночку не ходит. В этот же день бык Чемберлен закатал в поле до смерти бабку Секлетею, был ее черед пасти колхозное стадо.

Григорий, узнав о гибели матери, пришел в ярость. Схватив дома кувалду, он покостылял на Киндинов двор, куда женщины пригнали стадо.

– Ты куда? – встретил его Алексей.

– Пусти, убью гада!..

– А ну стой! Ты чего нервы распустил, как баба! Ну, убьешь ты быка и кого удивишь! Остынь, брат. Злость– плохой советчик. Сами и виноваты: зачем такую старую послали на пастбище!

– Кто ж ее посылал! Сама и настояла: все, говорит, на молотьбе, кому-то надо и скотину пасти…

Похоронили бабку Секлетею рядом с дедом Веденеем…

Глава одиннадцатая

ОПЕРАЦИЯ «ПЫШКА»

Ночью прошел дождь с грозой. Молотьба приостановилась. Мишка с Венькой, пришлепавшие было по грязи на ток, встретили там только сторожиху бабку Устю.

– Какая уж теперь молотьба! За весь день, пожалуй, не просохнет, – посетовала она, а когда ребята стали уходить, добавила: – Кубышка-то опять за свое принялась! Бабы вчера стадо с поля гнали – видели, как она по верху кралась с мешком колосьев. Пшеничку стригла. Мало, видно, ее тогда проучили…

– Это точно, бабка Устя? – переспросил Венька.

– За что купила, за то и продаю…

Дорогой прикидывали, как наказать неунимающуюся в своей жадности Кубышку. В голову не приходило ничего путного.

– Надо сперва рекогносцировку произвести на местности, – сказал Мишка.

– Что, что? Какую концировку? – непонимающе уставился Венька.

– Ну, по-военному, разведку.

– А-а!..

Решили: в хату к Кубышке зайдет Мишка. Надо только придумать, зачем. Венька остался на улице, а Мишка пошел.

Кубышка сидела на лавке и крутила ручную мельницу. Пот тек с нее градом. Увидев на пороге Мишку, она попыталась загородить мельницу дебелым телом, но тот смиренно глядел себе под ноги, словно его ничего здесь не интересовало.

– Теть Ариш! У вас не будет немного серников?

– С чего это ты взял, что у меня есть серники! Сама огнивом высекаю. Нету, нету – зря пришел…

– Что ж, ладно… – и Мишка вышел из хаты.

– Ну, что делает? – встретил вопросом Венька.

– Пшеничку сидит мелет.

– Значит, вечером будет ставить тесто, а спозаранку– печь пышки на продажу.

– Надо сорвать ей это дело! Итак, назовем операцию – «Пышка»…

Вечером, подкравшись к чуланному окну, ребята еще раз провели рекогносцировку на местности. Их догадка подтвердилась: Кубышка, поставив деревянную дежку на табуретку, увлеченно месила в ней мясистыми руками тесто. Потом она поставит дежку поближе к печному теплу, тесто к рассвету подоспеет, и останется лишь растрепать в муке пышки и поставить их на горячий под. Все это ребята знали: до войны их матери часто пекли такие вкусные пышки. Ну, что ж, вороватая Кубышка, мы тебе устроим растрепки!

Когда совсем стемнело и в низеньких Кубышкиных окнах погас свет керосиновой лампы, заговорщики стали осторожно подтаскивать сюда заранее наготовленные снопы обмолоченной соломы. Стараясь не шуметь, плотно заложили ими окна, не забыв даже чуланное.

– А теперь пошли спать. Будет потеха!.. – потирая руки, засмеялся Венька, довольный успешным ходом операции «Пышка»…

Ни свет ни заря Мишка забежал за другом:

– Ну, пойдем посмотрим, не сорвалось ли у нас.

Люди уже дотапливали печи, дымки из труб курились еле-еле. И лишь над крышей Кубышки – ни дымка.

– Все в порядке: дрыхнет! – заключил Венька. – Идем на ток, через часик еще раз глянем.

Снопы на току малость обветрило, но еще ненастолько, чтобы они годились к обмолоту. Потому для ребят еще не было дела, и они снова покинули ток. Обежали всех друзей – Семку, Сашка Гулю, Витька Дышку:

– Пойдемте концерт глядеть!

Увязалась и Варька: – Концерт! Это здорово!

Всей ватагой подкрались к Кубышкиной хате и легли за плетнем.

– Ну, где же концерт? – скривила губы Варька. – Обманщики!

– Потерпи, сейчас увидишь, – заговорщицки моргнул Венька.

Лежали долго, хотели уж уходить, как вдруг Венька тихо цыкнул:

– Тс-с! Глядите!..

Из шумно распахнувшейся избяной двери выскочила, как ошпаренная, в белой ночной сорочке Кубышка. Ругаясь на чем свет стоит, она бросилась к снопам, закрывающим окна, и стала с остервенением раскидывать их:

– Ах, ироды! Чтоб вас громом расшибло! Чтоб вас всех лихоманка взяла! У-у-у!..

– Во коштерит! Во штрочит, как шорока! – воскликнул Дышка.

– Это и есть концерт! – разочарованно сказала Варька.

– Это только начало, сейчас увидишь продолжение, – уверил Мишка.

Расшвыряв снопы, Кубышка опрометью кинулась обратно в хату. Ребята тоже выскочили из укрытия и прилипли к стеклам, уже не осторожничая. То, что они увидели, было почище самого смешного концерта. Кубышка, с растрепанными волосами, ползала по полу и пригоршнями сгребала расползающееся из дежки тесто. Она со злом шваркала его обратно в дежку, но тщетно– тесто непослушно вылезало оттуда и белыми наплывами текло на грязный пол.

– Тетка Ариша! Аль проспала! Ай-я-яй! А ты возьми лопату! – крикнул Венька.

И ватага прыснула во все стороны от Кубышкиной хаты.

– Операция «Пышка» удалась на славу! – восторгался Мишка.

– А ты говорила, концерта не будет, – сказал Венька сестренке.

– Ой, как бы жа этот коншерт не вшыпали! – забоялся Дышка. – А жа што вы ее?

– Жа дело, – передразнил Венька. – Ничего не знаешь, так не вякай.

– Пусть не ворует колхозное зерно! – заключил Мишка.

…Молотить в тот день так и не пришлось. Налетела еще тучка, покрапал «слепой» дождик, и снопы снова стали сырыми. Ребята отправились в Хомутовский лес за орехами. Забежали только домой – взяли мешочки и клеенки на случай грозы.

Дорога к лесу раскисла, идти было трудно, ноги разъезжались. Шли и дурачились. В одной низинке, за прогоном, стали, засучив штаны, месить грязь: «Кисель, кисель, дай водицы, а я тебе – хомутицы!..» А под конец, когда месиво превратилось в черную жижу, Венька ка-ак чвакнет ногой: обдал все Дышкино лицо. Все захохотали.

– Ну, жаража! Шешаш полушишь! – разозлился тот и бросился на обидчика с кулаками. И быть бы драке, если бы не раздался вдруг сзади нарастающий гул. Оглянулись: от села в их сторону шла танковая колонна. Ого!

Вскоре танки поравнялись с ними и передний остановился. Башенный люк был открыт, и командир крикнул:

– Эй, хлопцы! Как на Измалково ехать?

– Давайте покажем, – предложил Мишка.

– Полезайте!

Ребята ловко вскочили на броню переднего танка и прижались к его разгоряченным бокам. Колонна продолжила путь. Дорога в лесу все время шла прямо, но за Праворотью разветвлялась на три стороны. Мишка попросил командира остановиться, когда все спрыгнули на землю, пояснил:

– Езжайте средней, она выведет к Пироговке, а там все время держитесь железной дороги. Верст двадцать до Измалкова.

– Спасибо, хлопцы!..

Взревели моторы и колонна двинулась дальше. А ребята свернули с обочины в лес и пошли прямехонько на Остров – там было много орешника.

Остров – просторная пустошь в середине Хомутовского леса, окаймленная с одной стороны громадными дубами, с другой – зарослями орешника.

Орехи еще не совсем поспели, не выщелкивались, но ядра уже были в «рубашках» – в желтых волокнистых пленках. Тяжелые грани висели, оттягивая ветки: в каждой– по пять-шесть блестящих орехов. «Как патроны в обоймах», – невольно сравнил Мишка.

Ребята разбрелись по орешнику, аукаясь и перекликаясь.

Мишка наклонял кусты и, срывая грани, складывал их в мешочек. С этим холщовым мешочком связана интересная довоенная история. Помнится, школьники только что ушли на летние каникулы, и Петька, учившийся классом старше, предложил Мишке с Севкой:

– Давайте на лето устроимся в сапожную мастерскую. Заработаем денег и купим на троих велосипед. Ну?

На Зацерковке была сапожная, где работали мастер и несколько учеников. Ребята любили изредка приходить сюда, посмотреть, как сапожники натирают черным куском смолы дратву, прошивают подметки ботинок в две иглы, послушать ладный перестук молотков, ловко вгоняющих деревянные гвоздочки в подошву ялового сапога. Мастер и им давал несложную работу: то наколоть из готовой березовой плашки гвозди, то посмолить дратву. А за это им потом дозволялось по очереди брать наушники и слушать радио. Настоящее радио! Чего только не слышали они в наушниках: и про то, как в нашей стране строят какие-то домны и мартены, и про далекую Америку и другие заморские страны. В тех наушниках Мишка впервые услышал не совсем понятное слово «фашизм», зато он хорошо уразумел, что этот фашизм несет людям одно лишь горе.

И вот ребята, выпросив у родителей мешочки, взяли молотки, клещи и направились в мастерскую с твердым намерением стать сапожниками. Мастер удивился, когда они разложили перед ним свой инструмент, и Петька за всех сказал: «Дяденька, возьмите нас в ученики!» Погладил мастер каждого по вихрам и ответил: «Молодцы, что работать желаете! Но вот вам еще рановато, – он указал на Мишку с Севкой. – А тебя, Петька, могу взять…» Мишка с Севкой аж всхлипнули от огорчения и стали складывать инструмент в мешочки. Петька тоже, ничего не говоря, забрал инструмент и пошел к двери. Друзья за ним. Он, Петька, всегда был верным товариществу и придерживался одного правила: один за всех, все за одного.

А вскоре началась война, мастер ушел на фронт, и сапожную закрыли. Остался, как память о том грустном событии, вот этот из льняного холста мешочек.

Мишка не заметил, как и орехов нагрызся и полный мешочек насобирал.

– Ребята, – услышал он невдалеке Варькин голос. – Посмотрите, что я нашла-а!..

«Наверно, гнездо какое-нибудь», – подумал Мишка и двинулся на голос. То, что он увидел в двух шагах от Варьки, заставило его холодно вздрогнуть: в траве виднелась немецкая противопехотная мина.

– Стой, не подходи! – крикнул он девочке.

В это время на поляну выбежал Венька:

– Ты чего кричала?

– Какая-то тарелка…

– Это мина! – перебил ее Мишка. – Стой, говорю, на месте!

Та и без того стояла в недоумении на месте, не сознавая опасности.

Мишка опустился на колени и стал осторожно шарить пальцами в траве – искал проволочку. Ага, вот она!..

– А теперь отходи да ноги поднимай выше! – приказал Мишка.

Варька послушалась.

Так! Теперь надо найти бечевку. У тебя, Венька, есть? Сюда ее! Сейчас мы тихонечко привяжем ее к проволочке. Вот так! Хорошо…

– Разбегайтесь подальше! – приказал всем Мишка. Ребят как ветром сдуло.

Мишка тоже стал отходить, разматывая бечевку. Спрыгнул в заросший травою окоп. Дернул за бечевку, и тут же ухнуло, земля вздрогнула и мелко-мелко затрепетали кусты орешника.

Когда все собрались, Мишка сказал:

– Ну, Варюшка-зарюшка, тебе повезло! Еще бы чуть и твоя тарелочка рванула бы и – поминай, как звали!..

– Это такая-то маленькая! – недоверчиво отозвалась девочка.

– Ребята, – сказал Венька. – А ведь тут недалеко могила дяди Сигнея.

Мишка сразу же представил себе то место, где были партизанские землянки. Ему вдруг очень захотелось побывать там, на могиле своего бывшего командира.

– Пойдемте!..

И молча зашагал по орешниковым зарослям, по направлению к Кошкину колодцу. Ребята – за ним.

Вон и землянки – партизанская база! А где-то неподалеку могила убитого врагами Евстигнея Косорукого. Немного не дойдя до землянок, услышали глухое, угрожающее ворчанье. Что за наваждение! Осторожно подошли ближе и увидели собаку – шерсть дыбом, зубы оскалены…

– Да это же Динка! – воскликнул Мишка и крикнул громко: – Динка! Динка!..

Собака перестала рычать, но все еще недобро глядела на пришельцев.

– Динка! Диночка! – опять позвал Мишка. – Ну что ты, аль не узнаешь! Да Мишка я, Мишка, помнишь.

Собака, видимо, вспомнила голос мальчика и дружелюбно вильнула раз-другой хвостом, но с места не сходила. Тогда Мишка направился сам к собаке и, подойдя, погладил ее по грязной, неухоженной шерсти: «Динка! Милая! Жива!..»

Собака заскулила жалобно и потерлась о Мишкины ноги, узнала-таки.

– Как же это мы совсем забыли о ней! – засокрушался Венька. – Дядю Сигнея схоронили, а собаку-то из головы вон. Нехорошо-то как вышло! А она, оказывается, никуда от хозяина и не ушла. Но чем же кормилась?

– Значит, чем-то питалась, если жива, – сказала Варька, тоже поглаживая собаку.

– Ну, веди нас, Динушка, к своему хозяину! – приказал Мишка. – Где твой хозяин?

Собака понимающе завиляла хвостом и бросилась в молодой березняк. Пошли за ней.

Вот и могила партизанского командира: зеленый холмик, дощатый обелиск с фанерной красной звездой. Где всю жизнь работал, а потом воевал, там и нашел он свой последний вечный приют.

Ребята молча постояли у могильного холмика и, не заходя в землянки, пошли к дороге. Позвали собаку, чтобы шла с ними, но та, пробежав немного следом, остановилась, задумчиво поглядела на них. Мишка попытался вернуться к ней.

– Динка! Ну пойдем же с нами! У меня будешь жить.

Однако собака, дав себя еще раз погладить, повернулась и решительно побежала назад к землянкам. У Мишки больно сжалось сердце.

– Не стóит, ребята, все равно не пойдет.

Глава двенадцатая

ГРОЗА НАД ХЛЕБНЫМ ПОЛЕМ

Распогодилось. Поля быстро просохли, и Алексей Коновалов вывел бригаду на косовицу ячменя. Клин его протянулся до самой опушки Хомутовского леса. Косцы сложили в тень молодых дубков харчи, встали в ряд, и первые валки легли на колкое жнивье. Ячмень уродился высокий, а прошедшим дождем и ветром немного прибило и спутало стебли – косить было трудно, Стебли застревали в зубьях крюков, сорились на прокосах. Но косить надо, иначе пройдет день-другой, и зерно потечет на землю. И люди, кончив длинный гон, не отдыхая, начинали другой.

Мишка с Венькой шли рядом, ревниво взглядывая временами, у кого лучше получается валок. Над полем– ни ветерка. Жарко, душно. Бригадир тревожно посматривал на небо: вдали, за Таборами, собиралась туча.

– Парит перед дождем, – не вытерпел, поделился он с косцами своим опасением. Алексей не знал, куда себя деть. До войны он также вот шел в ногу с косцами– любил эту мужскую нелегкую работу. «Чудно! А сейчас вон бабы косят, а я, мужик, хожу, неприкаянный, как журавль по болоту. Может быть, когда протезы приделают, и я смогу работать!..»

Не прошло и часу, как с запада потянул свежий ветерок. Туча, еще недавно бывшая просто большим облаком, фиолетово густела, медленно и неотвратимо надвигаясь в их сторону. Вот на разгоряченные спины косцов упали первые прохладные капли. А вскоре на поле опустился косой проливень. Люди, оставив крюки на прокосах – в грозу стальные косы опасны вблизи, могут притянуть молнию – со всех ног бросились под деревья.

Мишка с Венькой прижались к шершавому боку дубка, и стало вроде спокойнее и уютнее.

Дождь хлестал, завихряясь крепчающим ветром, молнии грозно высвечивали клонящийся до земли ячмень, сшибаясь и перекрещиваясь в небе яростными кавалерийскими клинками. С треском раскалывалась над головами черная хмарь. Люди промокли до нитки, все продрогли от холода. Домнуха Горохова крестилась и шептала молитву.

Вдруг на глазах у косцов ослепительный клинок молнии вонзился в стоящий посреди некошенного ячменя могучий дуб и раскроил его надвое. Дерево вспыхнуло гигантским костром, и огонь, поддуваемый ветром, перекинулся на клонящийся до земли ячмень.

– Хлеб горит! – крикнул кто-то. И все, не сговариваясь, ринулись туда, где трещало пожираемое огнем дерево. Сбросили с себя пиджачки, кофты и стали ожесточенно сбивать пламя с колосьев.

– Держитесь подальше от дерева! – остерег Алексей, затаптывая ползающие по земле языки пламени…

Не заметили, как утих дождь. Гром рокотал уже где-то за Домовинами. Дуб догорал, обугленные сучья вздымались вверх, словно обрубки искалеченных человеческих рук. Аспидко-черным прогалом зияла вокруг него выгоревшая в хлебах проплешина.

– Ну, братцы, быть бы беде, не случись мы тут! – сказал измученный борьбой с огнем бригадир. Возбужденные и утомленные косцы брели к опушке леса, стряхивали с веток обильные дождевые капли себе на лицо, смывали пепел.