Текст книги "Горюч-камень (Повесть и рассказы)"

Автор книги: Михаил Глазков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Дед Веденей с минуту молчит, посапывая, раскуривает от костра погасшую цигарку. Потом пытливо взглядывает на обращенные к нему мальчишечьи лица, отзывается:

– Есть, стало быть, причина. Слыхивал я от своего отца, а тот – от своего деда, одну легенду про Горюч-камень.

– Расскажи, дедушка! – почти хором встрепенулись ребята.

Дед Веденей снова затих, усердно посасывая цигарку и, видимо, собираясь с мыслями.

– Давно это было, не одну сотню лет тому, когда еще князья на нашей земле народом правили. Было и тутотко княжество, Воргольским называлось. И был, стало быть, князь, главный надо всеми…

– Верно, мы в школе проходили, – встрял Мишка. Но Петька толкнул его локтем: – Не мешай!

– И была тогда война с Батыем, Поналетело ворогов на Русь-матушку несть числа. Да только не согнулся русский народ, не стал на колени. Тогда все мечами да копьями воевали, орудиев, как сейчас, не было. Брали мужики мечи да копья и гуртом шли с ворогом силой меряться. Ну а поскольку ордынцев была тьма-тьмущая, то тяжелехонько приходилось русским, бывало, что до единого погибали. Вот и на том поле, что за Горюч-камнем, в битве полегла вся дружина, один князь и остался. Бился, бился он в одиночку-то, да рука устала мечом взмахивать. И в ту пору видит князь – взлетел черный ворон и камнем бросился в пропасть. И вспомнил тут князь то место, где берег круто к реке обрывается. Дал он шпоры своему коню и к самой круче на всем скаку правит. А ордынцы на своих лошадях – за ним, не хотят его живым из рук выпустить. Не подвел конь князя, не дрогнул – рухнул с обрыва на верную погибель, и князь вместе с ним. А вослед – вороги в пропасть загремели– видимо-невидимо их поразбивалось. Те, что в живых остались, глянули вниз, и страшно им стало. Поняли они, что не победить им русских, если один сам себя на смерть обрек, лишь бы в руки не даться, и стольких с собой в могилу свел. Повернули они коней и умчали восвояси.

– Ух, здорово! – воскликнул Мишка. – С такой высоты, и не побоялся! Вот какие смелые были!

– Родину любили очень, – уточнил Петька.

– А Горюч-камнем назвали, как стали потом люди приходить сюда и оплакивать князя и его дружину, – закончил свой рассказ дед Веденей.

Ребята долго сидели молча, не шелохнувшись. Каким-то другим, героическим, стал видеться им темнеющий под звездным небом Горюч-камень. Из-за его громады выглянула, озарив все вокруг желтым светом, полная луна.

Глава шестая

ВОЗЬМИТЕ НАС НА ВОЙНУ!

Через Казачье, в сторону глухо погромыхивающего фронта, проследовала воинская часть. Шли со скатками на плечах, с винтовками за спиной бойцы, ехали грузовики с пушками и дымящимися кухнями, фургоны с красными крестами на боках, обочь большака скакали всадники, в красноверхих кубанках.

Передние роты уже приближались а Хомутовскому лесу, а хвост колонны только еще втягивался в село – солдаты шли на запад, навстречу рвущемуся в глубь страны врагу.

– Вот это да! – восхищенно воскликнул Мишка. – Петь, как ты думаешь, сколько тут – тыща?

– Дивизия – не меньше, – авторитетно определил Петька и добавил: – В Чернаве будут ночевать, если у нас не остановились.

Ребята ехали на подводе в ту же, что и воинская часть, сторону – их послали в лес за орешником на обрешетку крыши коровника.

Вдруг ребята примолкли и уставились на едущего верхом на коне мальчишку в солдатской гимнастерке, в кирзовых сапогах и в кубанке. Завидев едущих на подводе, тот приосанился в седле и дал коню шпоры.

– Смотрите! Да он с нас, а то и меньше! Вот счастливчик! – не удержался Семка.

Петька отвернулся, пораженный, как и его друзья, невыносимой завистью к маленькому солдату в кубанке, и ударил лошадь кнутом – телега затарахтела по рытвинам. Ребята крепко уцепились за передок подводы…

К вечеру они все были в землянке. Мишка сидел за столом на командирском месте и выводил на тетрадном листке карандашом, повторяя вслух:

«Заявление командиру дивизии. Просим взять нас с собою на фронт, бить немца. Мы умеем стрелять и даже рвать гранаты…»

– Ну про гранаты вычеркни – не поверят еще, – перебил Петька.

– Ладно, «…умеем стрелять и будем ходить в разведку». Что еще?

– Да хватит, небось. Давай распишемся.

Через полчаса ребята резво шагали по Афанасьевскому большаку. До Чернавы – пятнадцать верст и надо было спешить.

К рассвету они уже подходили к Чернаве, большому селу, привольно раскинувшемуся по берегам Быстрой Сосны. Семка набил на пятке мозоль и прихрамывал.

– Подведешь ты нас, тюха, со своей ногой! – сердился Петька. – Нельзя тебе на глаза командиру показываться, понял?

– Это я здесь хромаю, а там не буду, – заверил Семка. – Я чунки сниму.

Наметанным глазом Петька безошибочно определил, где находится штаб. К школе то и дело подъезжали всадники, не расседлывая коней, привязывали их к палисаднику и взбегали по ступеням лестницы парадного подъезда.

Заняли удобную позицию под раскидистым вязом и решили ждать. Семка сорвал лист подорожника, привернул его к больной пятке и снова, морщась и сопя, натянул чунок.

– Говорю тебе, не суйся, сиди здесь и сопи в две дырки, – приказал недовольный Петька.

– Ладно, – виновато отозвался Семка.

У каждого на уме было одно и то же: вдруг повезет– и они станут, в таких же гимнастерках и кубанках, равными вон с теми бойцами, что деловито спешат с пакетами по проулкам села. А потом фронт, настоящий бой – вот там-то уж они не подкачают, покажут свою храбрость. Конечно, в бою оно пострашнее, чем красться вечером в чужой сад, но на то она и война, чтобы страшно…

Вдруг Петька навострил взгляд: из школы в окружении военных вышел командир с четырьмя шпалами на петлицах гимнастерки, высокий, подтянутый.

– Полковник! – вполголоса сообщил Петька. – Пойдем! А ты сиди здесь, – строго зыркнул он глазами в сторону Семки.

Заметив подходивших ребят, командир с четырьмя шпалами на петлицах с интересом остановился.

– Товарищ полковник! – смело обратился к нему Петька. – У нас вот заявление.

И протянул сложенный вдвое тетрадный листок.

– Заявление? Что ж, давай почитаем, – беря листок, улыбнулся командир.

– Возьмите нас, дяденька, на войну, – не утерпел Мишка.

Петька сильно поддел друга плечом, Мишка прикусил язык.

– Ну-ка, пойдемте, хлопцы, посидим, проясним обстановку, – сказал командир и опять осветил их располагающей и обнадеживающей улыбкой.

Ребята повеселели – значит, возьмет, если хочет поговорить с ними. Из-под дерева выбежал Семка.

Командир сел на скамейку и усадил подле себя ребят.

– Воевать, значит, хотите?

– Хотим, – готовно кивнул головой Петька.

– У, еще как! – подхватил Семка.

– Возьмите, дяденька! – скова не удержался Мишка.

– Ладно, – помолчав, отозвался командир. – Ну, положим, возьмем мы вас, а теперь давайте вместе прикинем, что из этого получится. Вот у тебя кто дома?

– Отец, – ответил Петька. – Он инвалид, в гражданскую ногу оторвало брезентным снарядом…

– Бризантным, – поправил командир и оборотил лицо к Мишке. – А ты, малец, с кем живешь?

– С бабушкой. Она отпустит меня! Обязательно отпустит!

– Отпустит, говоришь? А с кем же она останется, если тебя дома не будет? И ты старого ветерана гражданской войны думаешь бросить на произвол судьбы? В такое-то трудное время.

Ребята разом погрустнели: надежды их рушились.

– Вот что, хлопцы! От лица службы выношу вам благодарность за то, что готовы защищать Родину. А теперь ноги – в руки и живо по домам, помогайте своим родным, нам здесь в тылу помогайте. Это сейчас для вас садкое главное задание.

Командир ласково потрепал рукой ребячьи вихры и пошел к ожидавшим его военным.

– Так бы сразу и сказал, что не возьмет, – упавшим голосом проронил Петька. – Это все из-за тебя, – накинулся он на Мишку. – Дяденька, дяденька! Какой он дяденька, лопух ты придорожный! И ты тоже хорош – расхромался! Вояка!

А впереди ребят ждало наказание за то, что не ночевали дома. Да еще кто-то рассказал родным, что ушли в Чернаву, к военным, на фронт проситься.

Домой сразу идти побоялись. Только было расположились на ночевку в Петькином амбаре, как дверь скрипнула и в проеме показалась голова Захара, Петькиного отца. А из-за его плеча выглянула и Мишкина бабушка.

– Я вот тебе сейчас дам фронт! – снимая ремень, шагнул деревяшкой Захар.

В амбаре был потайной лаз, и ребята, с воробьиной живостью юркнув по одному в огород, бросились во все лопатки к речке…

Домой Мишка заявился лишь под утро. Хотел было шмыгнуть из сеней в чулан, хлебца взять, но на пути его неожиданно выросла бабушка. Она уловила его за брючину и, сняв со стены чулана льняное полотенце; начала хлестать по спине. Было совсем не больно, и Мишка даже не пытался вырваться.

Запыхавшись, бабушка прижала Мишку к груди и тихо затряслась, заплакала:

– Господи! Ну что мне с тобой, с неслухом окаянным, делать?

Глава седьмая

НЕПРИМИРИМОСТЬ

Немцы входили в село пасмурным декабрьским вечером. По скользкому, покрытому гололедицей, большаку вползали серо-зеленые солдатские колонны. Мчались мотоциклы, ехали бронетранспортеры, растекались по проулкам. Временами раздавались выстрелы, в темень хмурого неба взмывали ракеты – немцы подбадривали себя их зыбким светом. Слышалась непривычно громкая, лающая речь.

В Мишкину хату ввалилось до десятка гитлеровцев.

– Матка! Яйки, млеко, картошка! Давай, давай! – загалдели они, сбрасывая с себя нелепые ранцы и составляя в углу под иконами оружие.

Мишка сидел на печке и со страхом глядел на чужеземцев, распоряжавшихся как в своем доме.

Двое из них вышли и вскоре вернулись, таща огромные охапки ржаной соломы – из скирды. Стали стлать на полу, покрывая ее вытащенными из ранцев одеялами.

Видя, что «матка» не спешит подавать «яйки и млеко», рыжий немец поперся сам в чулан. Грубо оттер плечом бабушку и стал накладывать из деревянного ларя картошку в чугун, в котором летом и осенью готовилось месиво поросенку.

– Матка! Шнель, шнель! Картошка! – совал рыжий солдат чугун под нос бабушке.

Та растопила соломой печь и двинула чугун к огню. Когда картошка в мундире сварилась, немец нетерпеливо выхватил из бабушкиных рук рогач и сам выволок чугун из печи.

Ели солдаты картошку со шпиком и мелко нарезанным хлебом, пили шнапс, громко гогоча и похлопывая себя по животам:

– Гут картошка! Гут!

Бабушка, бормоча под нос то ли молитву, то ли проклятия, забралась на печку. Подложила под голову фуфайку, легла, обняв Мишку дрожащей рукой.

Долго не давали Мишке заснуть крики подвыпивших солдат. Он смотрел перед собой во тьму и думал, что не дают сейчас чужие, наглые и злые пришельцы покоя в каждом доме. И неужто это надолго?..

Утром Мишка проснулся от громких голосов постояльцев. Они натягивали шинели, ранцы, разбирали оружие и по одному торопливо выходили наружу. На полу, как в конюшне, осталась истоптанная грязными сапогами солома.

– Анчихристы – не люди! – ворчала бабушка, рогачом сгребая к порогу солому. – И кто их только породил! Нет на них, идолов, погибели!..

Мишка вышел на улицу. По дороге на восток, по направлению к городу, двигалась вражеская колонна. Черные дымки вылетали из глушителей бронетранспортеров, набитых солдатами, грузовики буксовали на льду, сползали на обочину, и немцы саранчой обступали их, вытаскивали на полотно дороги.

А со стороны Хомутовского леса в село вступала новая вражеская колонна, со множеством штабных машин и мотоциклов с колясками.

Четверо дюжих солдат втянули в хату какой-то железный станок и тяжелые пачки бумаги. Установив станок на месте стола, выпихнутого в сени, двое солдат начали по очереди крутить педали. Откуда-то сбоку полетели листки с оттиснутыми чужими буквами. «Печатная машина», – догадался Мишка.

Пока один немец вертел ногами педали, другой не терял времени даром: стащив с себя мундир, расторопно шарил по швам и орудовал ногтями. Мишку и бабушку солдаты не замечали, словно их и не было.

…А в Семкиной хате в это время чуть было не случилось несчастье. Сюда тоже набилось много немецких солдат. Они пили шнапс, ели хозяйскую картошку, забавлялись картами, играли на губной гармошке.

Семка полеживал на печке и с двухгодовалым братишкой Ваняткой листал книгу «Вечера на хуторе близ Диканьки».

Мать была в чулане, варила завтрак. Ванятка проголодался и, сев на край печки, канючил;

– Мам, дай катоски! Мам!..

– Подожди, сынок, сейчас дам, – ответила мать, подкладывая в огонь пуки соломы.

Один солдат подошел к краю печки и стал передразнивать мальчика:

– Мам, дай котоски! Мам, дай котоски!

Ванятке это явно не понравилось. Он перестал просить и недобро косил глазом в сторону немца. Тут-то и подала мать дымящуюся киселистую картофелину – прямо из кипящего чугунка.

– Мам, дай котоски! Мам, дай котоски! – не унимался немец.

И вдруг Ванятка размахнулся и залепил горячую картофелину прямо в лицо обидчику. Картофелина, прочертив липкий след на багровой щеке солдата, плюхнулась на пол. Немец взвыл от боли, схватился за щеку и, отшатнувшись от печки, заметался по хате под хохот игравших в карты солдат. Громко ругаясь, бросился к стоявшему под святым углом оружию.

Побледневшая от страха мать, почуяв недоброе, мигом схватила Ванятку на руки и выбежала из хаты. За ней, прыгнув с печки, устремился и Семка.

…По утрам глухо погромыхивало на востоке – фронт, как и месяцем раньше на западе, то отдалялся, то вновь приближался. И Мишка, просыпаясь, всякий раз думал, что где-то там бьется с врагами и его отец, и когда канонада приближалась, слышалась явственнее, радовался – гонят, значит, наши немцев.

Вражеские воинские части, проходя через село, так очистили крестьянские дворы и подворья, что из скотины остались только кошки да собаки. В Мишкином доме солдаты переловили всех кур: «Матка, кура – сюп, сюп!», забрали мед в кувшинах – с лета стоял в погребе на случай простуды. Бабушка попыталась было усовестить фрицев, но куда там.

– Грабители и есть, нехристи! – в сердцах заключила она, пряча в закутке дежку с ветчиной – авось не найдут, окаянные.

Однажды утром Мишка сидел на конике и чистил картошку в мундире. Картошка только что из печи, горячая, и он, дуя на пальцы, думал, что хорошо еще не всю картошку немцы взяли, а то есть было бы нечего.

Вдруг Мишка услышал чьи-то встревоженные голоса на улице. Выглянув в окошко, увидел бегущих по проулку людей – спешили зачем-то к Гаточке. Вошла бабушка, крестясь и бормоча молитву.

– Что там, бабушка? – спросил Мишка.

– Пленных ведут наших. По большаку. Немцы-то с собаками!

Мишка схватил фуфайку, на ходу одеваясь, бросился к двери. От порога вернулся и набрал из чугунка в карманы нечищенных картофелин.

– Гляди, не суйся близко! – бросила вдогон бабушка.

Ночью выпал снежок и подморозило, и первое, что услышал Мишка, выбежав за угол дома, это звонкий скрип снега. Казалось, он визжал, а не скрипел под множеством сапог, громким эхом отдаваясь в переулках.

Колонна пленных – человек тридцать – шла по шоссе через мост в сторону сельской церкви. Хмурые, израненные люди, кто в шинелях, кто в фуфайках, шли друг за другом в колонне по три. У кого рука на перевязи, у кого забинтована голова, некоторых, раненных в ногу, товарищи вели под руки.

По сторонам колонны, сдерживая на коротких поводках оскаленных овчарок, следовали немцы с автоматами на шее.

– Шнеллер! Шнеллер! – раздавалось в морозном воздухе.

Подбежавшие к обочине большака женщины страдальчески глядели на пленных и плакали, утирая глаза концами полушалков.

– Родные вы наши!

– Господи, порази их, немых иродов! Свалились на нашу голову, мучители!

Конвоиры резко и зло покрикивали на женщин, замахивались автоматами, теснили их в кювет.

Мишка стоял тут же и пристально всматривался в лица идущих. Что он ждал увидеть? Отца, который – все может быть – вдруг покажется сейчас в колонне, глянет в Мишкину сторону и заметит его, Мишку? Нет, только не это! Только не это!..

Мишка поискал в толпе сельчан Петьку – не нашел. Вдруг он увидел Веньку. По всему видать, тот только прибежал и что-то торопливо шарил за пазухой, в фуфайке, подпоясанной ремешком, взволнованный. Мишка увидел, как он вытащил из-за пазухи краюху хлеба и, протолкавшись вперед женщин, бросил в колонну. Ее на лету схватил кто-то из пленных – лицо его показалось до боли знакомым. На какое-то время в колонне возникла заминка. И тут один из конвоиров сорвал с груди автомат и двинул им Веньку. Тот, как стоял в снегу по колено, так и ткнулся в него лицом.

Вдруг Мишка увидел, что кто-то из колонны бросился к стрелявшему немцу и в мгновение ока вцепился ему в горло. Два тела в смертельной схватке покатились по снегу. Конвоиры спустили овчарок…

Женщины закричали, бросились, увязая в сугробах, к плетням. Веньку кто-то успел схватить и унести к домам.

Мишка тоже кинулся бежать. Сзади гремели автоматные очереди, раздавались крики немцев:

– Хальт! Хальт! Цурюк!..

Колонна продолжала путь, а на большаке остались недвижно лежать несколько пленных.

Глава восьмая

ПОДЗЕМЕЛЬЕ ВЕДЕТ В НЕИЗВЕСТНОСТЬ

Убежав с большака, Мишка не пошел домой, а отправился к Петьке. Но того дома не было.

– В лес уехал Петрак, за дровами, – сказал Захар. – Топить нечем. Скирд соломы на гумне стоял – в печи сполотнили да битюгам на подстилку немые порастащили.

Захар лежал на печи, слегка постанывая.

– Что с тобой, дядь Захар? – спросил Мишка.

– Ономедни костыли подвели, шел по гололедке и загремел, – болит бок и тепло не помогает. К фершалу бы, да где он теперь…

– Ну, я пойду, дядь Захар!

– Пленных, слышно, гнали нонче?

– О! Что там было! Веньку Багра чуть не убили – он им хлеба бросил.

– Вот каты! Ну иди, Минька, я скажу Петраку, что ты был.

Петька пришел к Мишке только под вечер, усталый, с красным от ветра и мороза лицом.

– Целые салазки привез, еле приволок. Ты чего приходил?

– Немцы наших пленных сегодня гнали. Веньку чуть не убили, как автоматом дали! Сейчас пленные в церкви, немцы охрану с пулеметом поставили.

Петьку словно придавило целым градом тяжелых новостей, он сидел, широко раскрыв глаза, и не мог ничего сказать.

– Как… как автоматом? Немцы в церковь загнали?

– В церковь, понимаешь! И Начинкин там, я больше чем уверен – это он был.

– Может, тебе показалось?

– Да он, он!

Помолчали оба.

– Венька-то смелее всех оказался – не струсил, – подал голос Мишка.

– Меня не было, я бы тоже не испугался, – отозвался немного задетый за живое Петька. – Миш! А что, если…

– Что? – уставился на друга Мишка.

– Попытаться спасти пленных?

– Из церкви?

– Из церкви. Ты помнишь потайной ход?

– Помню. И правда. Как это мне не пришло в голову. Идем к Семке!

– А может, мы без Семки, вдвоем?

– Ну, гляди сам, не обиделся бы.

– Ладно, пойдем к Семке.

…Церковь когда-то в старину была монастырской, вокруг нее и монашеских келий стояли высокие каменные стены. Стен теперь нет и в помине, как нет и монашеских келий. Но потайной ход, служивший некогда оборонительным целям, сохранился. Он выходил к скалистому берегу Воргола, близ Горюч-камня, и мальчишки не раз лазали по нему – добираясь аж до самой церкви. Вход в потайное подземелье был искусно устроен в нише придела и закрывался массивной чугунной дверью.

Ребята стали готовиться к задуманной операции. Петька сбегал на лыжах к скалистому берегу реки, разведал подходы к лазу в подземный ход – он был немного завален снегом. Пришлось с полчаса поорудовать лыжей. Семка нашел в амбаре керосиновый фонарь, заправил его, зажег – опробовал.

Вечером решено было выходить, по одному, чтобы не привлечь к себе внимание немецких патрулей.

Когда начало смеркаться, Мишка надел фуфайку, подпоясался отцовским ремнем.

– Ты куда это на ночь глядя? – насторожилась бабушка.

– К Петьке я, помочь дров напилить, – соврал Мишка. Получилось правдоподобно – бабушка знала, что Захар лежит больной.

– Дня вам мало, сидел бы уж от греха подальше, – не унималась бабушка.

– Да нет, баушк, пойду – обещал ведь.

И Мишка – пятом-пятом в дверь.

…Вечер был безветренный, но морозный. От реки на быстрине шел пар. Ребята собрались к назначенному месту и друг за дружкой засуляли по сугробам к подземному ходу. В валенки набивался снег, но вытряхивать было некогда, да и не обращали внимания на такие мелочи.

Войдя в каменистую пещеру, откуда им предстояло опасное путешествие, ребята зажгли фонарь, натянули поглубже шапки и молча двинулись в глубь хода. Каменные своды заиндевели, и холодные иглы, задеваемые ушанками, сыпались за воротник, холодили тело, прибавляли влаги и без того взмокшей от пота одежде.

Древняя кладка подземелья хорошо сохранилась, и ребята шли беспрепятственно, правда, часто спотыкаясь о вывалившиеся из стен камни. Свет фонаря выхватывал из темноты то чугунное ядро, то какие-то неопределенные замшелые предметы – то ли валуны, то ли обломки бревен. Подземный ход шел немного в гору, и ребята вскоре почувствовали усталость.

– Может, посидим немного? – проговорил Семка.

– Потом, – коротко отрезал, часто дыша, Петька.

И они продолжали путь…

Вдруг Семка, шедший с фонарем впереди, остановился.

– Что там? – почти разом встревожились Петька С Мишкой.

– Завал! – упавшим голосом ответил Семка и обессиленный опустился на пол.

Фонарь осветил черную груду земли. Боковая кладка стены когда-то рухнула и земля вперемешку с камнями завалила тоннель до самого сводчатого верха. Что делать?

У ребят опустились руки – не пройти.

Петька вытер ладонью пот со лба, нагнулся, взяв фонарь у Семки:

– Может, там просвет остался? – прошелестел Мишка.

– Сейчас посмотрим, – ухватился за мысль друга Петька и полез по завалу наверх.

Просвета не оказалось.

– Что будем делать? – вопрошающе оглядел товарищей Петька.

– За лопатой бы сбегать, – подал еще мысль Мишка.

– Пока бегаешь – светать начнет. Да и патруль – забыл? – не согласился Петька.

– Зря мы все это затеяли, – простонал Семка.

Петьку Семкин голос словно бы подтолкнул на действия.

– Ну вот что! – угрожающе сказал он. – Если ты будешь панику наводить – получишь! Понял?

Семка ничего не ответил, но робко встал с земли.

– Приказываю обоим: идите назад и несите сюда лыжи. Я здесь останусь, камни оттаскивать буду. Мы должны пройти. Должны, поняли? Берите фонарь и идите.

Решительный голос вожака встряхнул, приободрил ребят.

Семка взял из Петькиных рук фонарь и двинулся назад, к выходу. За ним – Мишка. Петька остался один в кромешной темноте…

Когда ребята вернулись с лыжами, Петька продолжал работу. Ворох земли и несколько камней из обвалившейся кладки были отодвинуты к стене. В темноте?! Голыми руками?!

Вооружившись лыжами, ребята начали упорно раскапывать ход.

Сколько они проработали – неизвестно, время для них словно бы остановилось. Появилась уверенность, но глаза точило от керосинового чада, першило в горле.

– Стойте! – насторожился Мишка.

– Что? – испуганно спросил Семка.

– Слышите?

– Нет.

– Вот-вот опять!

По ту сторону завала послышались приглушенные голоса, резкие стуки.

– Кто это? – встревожился Петька.

– Не знаю, – отозвался Мишка.

– Это, наверно, пленные. Ход в церкви нашли.

– А вдруг немцы?! – сказал Семка.

– Давайте постучим лыжами в стену.

Постучали.

Послышался ответный стук.

– Наши!

Ребята с удвоенной силой взялись откапывать ход. Робость прошла, они прониклись уверенностью, что это пленные. Глаза слезились больше прежнего, поташнивало, казалось, утомительной работе не будет конца…

И завал был побежден. В неверном, туманном свете фонаря открылся проход, по ту сторону завала показались неясные человеческие фигуры.

И вот уже толпа изможденных, израненных людей обступает своих спасителей. Руки недавних пленных судорожно обнимают ребячьи головы.

– Молодцы, хлопчики, – говорит кто-то из них, и Мишка узнает знакомый голос: Начинкин!

– Дядь Лень! Это мы! Не узнаёте? – воскликнул Мишка, и от волнения у него перехватило дыхание.

– Мишатка, хлопчики, молодцы! Какие же вы герои! – приговаривал, обнимая Мишку одной рукой, Начинкин. Другая рука, забинтованная тряпьем, висела на перевязи.

Обрадованные удачей, ребята суетились, смеялись, однако тревога не покидала их.

– Дядя Лень, мы вас выведем отсюда! На лесном кордоне спрячетесь. Пойдемте! – торопил Петька.

Он с фонарем впереди, ребята и спасенные следом двинулись к выходу. До рассвета надо было уйти подальше…

Глава девятая

ПОДВИГ ПЕТЬКИ

По Большому верху, глубокому оврагу, беглецы выбрались на наезженную полевую дорогу. На востоке занималась заря. Дорога была припорошена снежком, и Начинкин тревожился – как бы с рассветом по их следам не увязалась погоня. Кто-то догадался сломить большую березовую ветку – заметать следы.

Хозяином кордона в Хомутовском лесу был хорошо знакомый ребятам Евстигней Косорукий. Вообще-то Косорукий– это прозвище, лесник потерял руку на финской, а фамилия его – Савушкин. Сельские мужики уважали его за степенную рассудительность и справедливость. Летом при дележе покосов нередко возникали споры, а то и ссоры, и никто не мог искуснее примирить спорщиков, чем Евстигней Савушкин. Его почитали и побаивались.

С рыжей окладистой бородой, Евстигней походил на прожившего долгую жизнь старика, тогда как ему еще не перевалило за пятьдесят. Семьи у него не было, и жил он круглый год на кордоне один. Хотя не совсем один – был у него добрый меринок по кличке Храбрый и собака Динка. С ними леснику сам черт не страшен. Рассказывают, что он на своем Храбром и в сопровождении верной Динки однажды обратил в бегство целую стаю волков.

От Казачьего кордон был на порядочном расстоянии, и немцы еще не наткнулись на него.

Петька и его друзья раньше не раз бывали на кордоне. Хаживая за орехами, когда на полях поспевал овес, они на часок-другой заворачивали к леснику. Если он оказывался дома – ребята бывали вдвойне вознагражденными. Евстигней всегда угощал их свежим медом с липового или гречишного цвета. Пасека приютилась невдалеке, на укромной солнечной полянке, и ребята втихомолку диву давались, как только Евстигней управляется с ней с одной-то рукой.

А главное, хозяин кордона неизменно вел гостей к ульям и рассказывал им о повадках и странностях крылатых работников.

– Пчелка живет недолго, но, знаете, роднуши, сколько ока труда видит на своем веку! О-о, много! – восхищенно, с любовью к пчелам говаривал Евстигней Косорукий. – А как она ласку понимает, если бы вы знали! Придешь чем-то расстроенный, сердитый на что-то – обязательно учуют. Лучше сразу уходи – нажалят. А придешь к ним с добром – милые вы мои – ни за что не тронут, даже без сетки. Все живое на земле добро понимает. Добро-то око, роднуши, посильнее зла…

На кордон Петька и его спутники пришли, когда уже совсем рассвело. Двигались цепочкой по узенькой тропочке меж ореховых кустов. Иней сыпался с ветвей на головы, где-то тупо постукивал о сухостойное дерево дятел. благодать-то какая! Словно и войны нет.

От кордона, почуяв чужих, с угрожающим лаем бросилась навстречу идущим Динка.

– Динка, Динка! – позвал Петька.

Собака умолкла, остановилась, но вскоре снова забеспокоилась– хоть Петькин голос был ей знаком, но шли и чужие люди.

Вышел Евстигней Косорукий.

Вгляделся, узнал ребят, подозвал к себе собаку.

– Гости пожаловали? – сказал неопределенно – то ли довольный, то ли нет.

– Здравствуйте, дядя Сигней! – приветствовал первым Петька.

– Здорово были!

– Пленные от немцев убежали. Вот мы и решили к вам… – начал пояснять Петька.

– Вижу, что ко мне, проходите в избу – замерзли, небось, – прервал его Евстигней и, повернувшись, шагнул к двери.

…Ребята возвращались в Казачье к вечеру. Они отогрелись, отдохнули у лесника и шли теперь довольные, что операция удалась, как и не думали поначалу.

– Петька, а Петька! А сюда немцы не нагрянут? – спросил Мишка.

– Если даже и нагрянут, дядя Сигней что-нибудь придумает. Я знаю, у него зимник для пчел есть в лесу, там можно целый взвод спрятать – шиш найдешь.

– Петь, а что бы мы стали делать, если бы там оказались немцы, а не пленные? – не унимался Мишка.

– А вот – не видели? – Петька запустил руку за пазуху и достал пистолет. Настоящий немецкий парабеллум!

Мишка с Семкой рты пораскрывали.

– Откуда он у тебя?

– У наших постояльцев стянул, – с напускным равнодушием ответил Петька и добавил опешившим друзьям – Я еще хотел парочку гранат с деревянными ручками прихватить, да раздумал – запалы из них вывинчены, а где спрятаны, не знаю.

– Вот здорово! – воскликнул Семка. – И с патронами? Дай посмотреть.

Петька снисходительно протянул парабеллум.

Не думал и даже не предчувствовал Петька, что ждет его дома. Знал бы он, какую беду навлек на седую голову отца и на свою тоже…

Под покровом сумерек ребята прокрались к окраине села и разошлись поодиночке, в разные переулки. Темнота окутала Казачье, тишина зловеще пугала, настораживала – всюду чудились враги. Не слышно было даже собачьего лая. Только изредка с церковной площади раздавались резкие выкрики немецких часовых – там был расположен артиллерийский склад.

Петька потихоньку подкрался к огородному плетню, обогнул погреб и глянул на избяные окна – они были освещены. «Дома ли постояльцы, а может, там только отец?» – подумал он. Внутренний голос подсказал ему меру предосторожности: парабеллум теплый от долгого лежания за пазухой, мигом был засунут под стреху сараюшки. Можно теперь идти в дом.

Уличная дверь была не заперта на засов, по обыкновению, немцы, с наступлением вечера, закрывали ее, боясь партизан. Петькино сердце гулко колотилось под фуфайкой, когда он, не стукнув щеколдой, шагнул в сени. Ощупкой нашел ручку избяной двери, осторожно потянул на себя.

Свет от керосиновой лампы на миг ослепил его, но через секунду цепкий взгляд моментально охватил всю картину в избе. Трое немцев сидели за столом, ели консервы, четвертого постояльца не было. Не увидел Петька и отца.

Немцы на легкий скрип двери обернулись и молча уставились на мальчика. Отступать было поздно. Из-за печки донесся голос Захара:

– Петька, Петька! Что же ты наделал!

Петька шагнул к отцу.

– Ну что ты натворил, паршивец! Зачем ты у них наган взял?

Отец лежал на полу, на соломе. Петька с содроганием увидел его лицо, все в кровоподтеках, волосы были всклокочены и тоже в крови.

– Папа! – бросился к нему Петька.

В это время резко хлопнула уличная дверь, взвизгнула избяная, и в хату ступил немец, четвертый постоялец. В руке у него был парабеллум – тот самый, что Петька минуту назад спрятал под стрехой.

– Кляйнес руссишес швайн! – проскрипел он сквозь зубы и бросил парабеллум на стол.

Сидевшие за столом немцы загалдели, встали. Петька весь сжался. Старший чином, унтер-офицер подошел к мальчику.

– Партизанен?

И он жестом показал, что его вздернут на виселицу.

– Ти сказать, где руссише зольдат! Ти партизанен!

– Найн – партизанен! – выкрикнул в отчаянии Петька и повторил вспомнившееся ему немецкое слово.