Текст книги "Весеннее равноденствие"

Автор книги: Михаил Барышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 32 страниц)

Глава 4. Личные отношения

– Цвета терракот? Но это же прелесть, Надюша… Тем лучше, что московское… Ты прессу читай. Прессу, говорю… Она пишет, что московское – значит отличное… Ладно, не вводи в искушение. Все та же вульгарная причина. Временные финансовые затруднения… Что-что? Ну, знаешь… Строители говорят, что нет ничего долговременнее временных сооружений. Эта истина больше всего и подходит к обычному состоянию моих финансов… Отлично съездилось… Понимаю, о чем ты любопытствуешь. Помнишь, у Заболоцкого? «Закон имея естества, она желала сватовства…» Куда уж правильнее.

Телефонный разговор происходил в однокомнатной кооперативной квартире, находящейся на восемнадцатом этаже современного жилищного инкубатора, возведенного индустриальными методами на бывшей городской окраине. Женское гнездышко было ухоженным по всем требованиям современного интерьера. Почти четверть полезной площади занимала в нем низкая тахта, покрытая мохнатой, в леопардовых разводах, импортной синтетикой. Грела синтетика мало, но зазывно манила кинуть житейские вульгарные заботы, с облегчением освободиться от остроносой обуви, немилосердно сжимающей в угоду моде нежные женские пальчики, ослабить потайные крючки, формирующие элегантность женских фигур и завалиться на просторной леопардовой «понарошечной» спине. Рядом с тахтой отливал тусклой полировкой низкий журнальный столик и кожаными копешками высились два зеленовато-белых пуфа, приобретенных еще во время расцвета дружественных связей с неким государством.

Еще в квартире был аквариум, где за зеленоватыми стеклами плавали красивые и ненужные рыбы с большими грустными глазами.

Для такого продуманного и изящно выдержанного интерьера вместо аквариума больше подошел бы тонконогий шпиц или стриженный под игрушечного льва пудель. Но хозяйка квартиры руководствовалась мудрым принципом, что держать в наши дни собаку – ненужная роскошь, если отлаиваться человеку всегда приходится самому. Рыбки же были молчаливы, не портили мебель, не оставляли шерсть на леопардовой синтетике и не требовали вечерне-утренних выгулок.

С высоты восемнадцатого этажа жизнь видится такой, какой хочется ее представлять человеку. Все прочие люди кажутся по сравнению с тобой маленькими и невзрачными. Кроны деревьев, кусты и трава на скверах и газонах с такой высоты смотрятся нарядными, мягко мохнатенькими и аккуратными, как передничек первоклассницы, шествующей на первый в жизни урок. Даже машины разных моделей и цветов, приткнувшиеся к мостовым, выглядят с высоты не нахальными, стреляющими удушливыми выхлопами колесницами, норовящими сбить тебя с ног у каждого светофора, а безобидными игрушечными автомобильчиками.

В окно был виден и кусок втиснутой в гранит городской реки. И на реку с восемнадцати этажей высоты тоже было хорошо глядеть и думать, что вода, загнанная в тесное ложе из камня, все равно несет к тебе издалека первозданную силу и чистоту родивших ее лесов, полей, родников и мшистых ложбинок, несет дуновение живей природы, угнетенной в городе асфальтом, камнем, кирпичом и бетоном.

Вечерело. За окном неспешно вызревали сумерки и тихо, по-кошачьи, подступала медленная летняя ночь. Густела в подворотнях и под горбатыми мостами, наливала сутемью узкие проулки, скверы и парки. Пепельно-серебристый свет летнего вечера ложился тихо и мягко, а высокие плоские облака, розовеющие в закатных лучах, казались роскошными перьями, потерянными сказочными птицами.

– Да нет, ничего я, Надюша, не темню. Просто есть не телефонные вопросы, – ответила Нателла не в меру любопытствующей подруге.

Разговор уже длился добрый час, и конца ему пока не виделось. Телефон хозяйка квартиры всегда использовала на полную мощность. По складу характера ей требовался максимум человеческого общения. Одиночество она переносило плохо, сразу же начинала ощущать собственную неуверенность и какую-то непонятную беспомощность в самых простых и элементарных действиях.

Уже многое было сказано, но еще больше осталось за пределами дружественного телефонного общения. И не потому, что Нателла боялась доверить собственные тайны телефонным проводам. За свое существование терпеливые провода наслушались столько женских тайн, что будь они чувствующими, принимай эти тайны близко к своей электрической душе, у них то и дело вдрызг разлетались бы самые надежные предохранители и с надрывными стонами лопались бы прочнейшие стальные жилы кабелей. На этом фоне разговор Нателлы Липченко с близкой подружкой был просто лепетом пятиклассника, признающегося в уничтожении на страницах дневника двойки по русскому языку или арифметике.

Липченко была уверена в скромности автоматической телефонной связи. Если телефонная автоматика и услышит ненароком что-нибудь лишнее, то, славу богу, не растрезвонит сотне людей. А близкие подруги, случается, поступают наоборот: услышат мало, а наговорят столько, что диву даешься. Особенно если их доверительно предупредить, что говорится, мол, все это по строгому секрету.

Нет, красивым женщинам и близким подругам секреты доверять категорически нельзя. Если уж тебя секрет распирает и требует немедленного выхода, много проще и безопаснее открыть его попутчику в трамвае или соседу по очереди в молочном отделе гастронома.

– Уж не получила ли ты, Нателлочка, в Заборске предложение руки и сердца? – настойчиво пробивался в трубке голосок подруги, учуявшей, что рассказывается явно не все.

Нателла снова уклонилась от ответа и переменила тему задушевного телефонного общения.

– Я же туда в командировку ездила, Надюша… В служебную командировку. Ездила под надзором собственного шефа и в компании с таким типчиком, как Шевлягин, который умеет говорить женщинам только одни неприятные слова…

Заборская командировка, в отличие от других тусклых служебных вояжей, была нашпигована на сей раз новостями, как деликатесная колбаса натуральным мясом. Однако новости различались между собой по содержанию, значению и важности. То, что относилось к производственной деятельности славного ОКБ, к спорам с Шевлягиным и прочим повседневным аспектам человеческого общения, Нателла готова была выкладывать подруге хоть до утренней зари.

Но было в заборской командировке и такое, о чем Липченко умолчала бы и положив на плаху свою белокурую голову.

– Чем я вечерами занималась?.. И делом, и в ресторане ужинала. Да, в компании. А потом? Представь себе, что потом я поехала на завод. Честное пионерское, Надюшка… Ну почему обязательно дуреха? Может быть, как раз и наоборот.

Отделавшись в тот вечер от оскорбленного в лучших чувствах Золотухина, Нателла и Андрей Алексеевич вышли из ресторана и на первом же повороте уткнулись в щит с выцветшей надписью, крупными буквами возвещавшей, что по вечерам в местном парке проводятся танцы под инструментальный оркестр.

А почему бы, собственно говоря, окончив служебные дела, не махнуть на вечерние танцы тридцатидвухлетнему холостому начальнику ОКБ и привлекательной, полной молодых сил и задора незамужней руководительнице группы смазки и гидравлики.

Мысль была так неожиданна и подкатила так синхронно, что начальник и подчиненная остановились, словно наткнувшись на невидимый шлагбаум, и уставились друг на друга.

Но судьба не дозволила им свершить столь легкомысленный поступок и уронить непродуманными действиями высокий столичный авторитет. А такое могло случиться потому, что гости не были знакомы с тонкостями заборского этикета. Не знали, что по неписаным, но строгим правилам на деревянный, истоптанный юными ногами круг посреди городского парка вечерами могли появляться лишь лица обоего пола в возрасте от шестнадцати до двадцати двух лет с незаконченным средним или таким же высшим образованием.

Перст судьбы, сохранивший авторитет, явился со скрипом тормозов в виде директора завода Кичигина, предложившего подвезти до гостиницы.

– А мы на танцы хотим идти! – весело отказала Нателла Липченко.

Кичигин ужаснулся непростительной затее гостей в представил, какие завтра пойдут веселые разговоры по всему Заборску и как в омуте этих разговоров навсегда канет на дно фамилия начальника ОКБ Готовцева. Это могло случиться. Оглядев попутчицу Андрея, Кичигин подумал, что такие вот, стройные и белокурые, с пушистыми соболиными бровями, угробили многие мужские авторитеты, но сейчас он этого не позволит. По доброте души и по служебной надобности Кичигин не допустит такую дискриминацию представителей уважаемого столичного бюро.

– А мне так нужно с вами посоветоваться, Андрей Алексеевич, – сказал директор заборского завода, приглашающе распахивая дверцы машины. – Может, уделите часок. Я как раз на завод еду. Потолковали бы там на месте. Товарища Липченко по пути в гостиницу завезем… На танцы вы и в Москве можете прогуляться.

– В Москве нам, товарищ Кичигин, не то что на танцы, в Большой театр сходить труднее, чем добраться к Северному полюсу, – с неудовольствием возразила Нателла, не желавшая, чтобы посторонние влезали к ним в компанию. – Лучше уж в Заборске потвистуем… Как, Андрей Алексеевич?

– Хозяева просят… И так мы им пилюлю подкатили…

– Ладно. На завод так на завод. Только я тоже с вами поеду, – решительно заявила Нателла.

Кичигин неодобрительно зыркнул на Липченко, которой тащиться на завод не было никакой надобности, и толку в мужском разговоре от нее тоже ожидать не приходилось. Но выхода не было, и Кичигин довольно складно выразил удовлетворение, что такая интересная женщина согласилась составить им компанию.

В любезность директора Нателла не поверила ни на грош, и ехать на завод ей тоже не хотелось, но женское самолюбие не могло допустить, чтобы сначала Золотухин, а потом Кичигин лишили ее общества шефа в вечернее внеслужебное время. Глупо было упускать не столь уж частую возможность личного контакта с молодым начальником, который был симпатичен Нателле с первого же дня появления в ОКБ. Не только одной ей. Это уточнение Нателла тоже никогда не забывала. К намеченной цели она умела идти, и чем больше на пути вставляли палки в колеса, тем больше ей хотелось достигнуть желаемого.

Расклешив модную польскую юбку, Нателла столь грациозно впорхнула в директорскую «Волгу», что Кичигин с невольной грустью подумал о быстротекущем времени, которое с крокодильской жадностью поглощали заводские заботы, не оставляя и единого часа на то, что в обыденности зовется туманно и просто – личной жизнью.

Ночной завод удивил малолюдностью и размеренной машинной жизнью. В зеленовато-холодном свете ламп станки казались незнакомыми существами, монотонно выполняющими назначенную им работу. Едва различимые в тусклом свете решетчатые переплеты крыши, казалось, сливались с облачным, без единой звездочки небом, и цех представлялся странным механическим табором, расположившимся посреди земного пространства.

Кичигин задержал гостей на старом пролете, где стояли видавшие виды агрегатные станки.

Готовцев обошел ближний станок и прочитал металлическую товарную марку.

– На четвертый десяток прялочка потянула. Как говорят, в обед сто лет.

– Потому и наваливаемся на обновление оборудования… Крепко ты с «особым мнением» размахнулся, Андрей Алексеевич. Как же нам выбираться из тесного уголка на новом участке, раз мы акт подписали и повесили на свой баланс такой камешек?

– Попытайтесь модернизировать, оснастить автоматическим управлением. Теперь станкам нужны добрые электронные мозги. То, что всучили вам волжане, – это, извини, сейчас каменный век. Станки теряют почти половину мощности.

– Можем и над электронными мозгами подумать, – сказал Кичигин.

– А вы представляете, Виктор Валентинович, что такое электронные мозги?

– В общем и целом.

– Общего и целого тут будет мало, – откликнулась Нателла, не очень понимавшая, для какой надобности Кичигину потребовалось тащить их чуть не в полночь на завод и ради чего они бродят сейчас между станками, здороваются с незнакомыми людьми и ненужными разговорами отвлекают их от работы.

– Да, тут требуется большая конкретность, – поддержал реплику Готовцев и с откровенным намеком посмотрел на часы.

Кичигин то ли не заметил взгляда начальника ОКБ, то ли сознательно игнорировал намек, продолжая вести гостей по узким, между станками, проходам. Самое главное он сказал, когда добрались до расточного участка.

– Возьмитесь, Андрей Алексеевич, приспособить к ним электронные мозги. По гроб буду обязан. Самое узкое место этот участок… Деньги у нас есть, все остальное я из-под земли добуду. По-человечески прошу – помогите…

Готовцев удивился искренности и горячности просьбы и решительно отказал.

– Рад, но не имею никакой возможности. Наши, конструкторские мощности расписаны на пять лет вперед.

– А если за счет мобилизации внутренних резервов… Не обидели бы мы ваших товарищей. И условия бы создали, и насчет остального подумали.

– Не могу, Виктор Валентинович, не могу.

Андрей Алексеевич говорил правду: конструкторские мощности действительно были расписаны вперед, если не на пять лет, то на три года наверняка. Внутренние ресурсы у начальника ОКБ, как и у всякого предусмотрительного руководителя, естественно, имелись, но расходовать их на помощь заборчанам тоже было нельзя. Ресурсы Готовцев бережливо собирал для своего главного дела, которое он вынашивал с того самого дня, как расписался в приказе о назначении на должность начальника ОКБ и подумал, что новое положение обеспечит ему творческий простор. Два года он исподволь готовил свой главный шаг, дотошно анализировал пути подхода к решению, скрупулезно разрабатывал свою стратегию, тая ее от окружающих с той расчетливой хитростью, с какой птица оберегает сеголеток, пока они не «встанут на крыло». Андрея Алексеевича, наверное, можно было упрекнуть в излишней скрытности и таинственности, но, если разобраться, следовало признать, что поступал он в данном случае осмотрительно, с той житейской мудростью, которая всегда помогает добиться результатов.

Необдуманная поспешность вредна. Неписаная человеческая история знает факт, когда довелось пострадать простодушному и скромному человеку, возмечтавшему вырастить в городской квартире с совмещенным санузлом, редкий кактус цефалоцереус. Скромный и застенчивый вдовец, рядовой счетный работник снабженческой конторы, решил выпестовать экзотическое растение дальних стран, чтобы однажды полюбоваться дивным и скоротечным цветком, который, как некое солнце, осветит его жизнь и сделает ее красивее. Скромная затея обернулась для мечтателя многими неприятностями лишь потому, что он доверчиво и преждевременно рассказал о ней окружающим. Это посеяло зависть в души тех, кто не догадался выносить мечту о цветке кактуса цефалоцереуса. Они стали посматривать на скромного счетного работника, как на выскочку. Человек рассказал о своей мечте начальникам снабженческой конторы, и те начали сомневаться, может ли он, как требуют задачи текущего момента, отдавать все силы выполнению ответственной счетной работы? Вдруг этот кактус так ему заморочит голову, что в месячной отчетности о движении фондов обнаружатся ошибки или, хуже того, она будет представляться с опозданиями. Человек рассказал о своей мечте соседям, те кинулись к энциклопедии и там прочитали, что кактусы могут достигать громадных размеров и некоторые из них опыляются летучими мышами. А вдруг этот цефалоцереус относится именно к таким видам, что может проткнуть потолок верхнего соседа или для его опыления придется развести в общественном подъезде колонию летучих мышей.

Скромный мечтатель еще не раздобыл черенка, чтобы посадить кактус, а местком уже отказал ему в выдаче соцстраховской путевки. Кто же, в самом деле, будет давать путевку со скидкой человеку, который так обеспечен, что ему не хватает лишь какого-то кактуса? Уж лучше дать скидку делопроизводителю Телятниковой, финансы которой подорвала покупка новой шубы. Начальство лишило мечтателя квартальной премии, поскольку он явно отвлекался от прямых служебных обязанностей, а соседи по подъезду обратились к общественности с заявлением о невозможности проживания рядом с человеком, намеревающимся развести в подъезде колонию антисанитарных грызунов.

Остался неизвестным конец этой житейской истории, но, заключая, можно с большой достоверностью предположить, что в квартире мечтателя так и не расцвел дивный цветок цефалоцереуса.

Всему должно быть свое время, и глубоко мудра пословица, что поспешишь – людей насмешишь.

Поглядев на часы, Нателла Константиновна невежливо прервала разговор с любопытной и словоохотливой приятельницей и томно потянулась на леопардовой синтетике, пристроив телефонный аппарат возле крутого, полного бедра.

Минут через пять телефон зазвонил, и это был тот самый звонок, ради которого Нателла пасла переговорный аппарат рядом с собой, ради которого она сегодня, возвратившись с работы, переоделась не в обычный домашний халат, а добыла из стенного шкафа нарядное платье и полчаса колдовала перед зеркалом, умело совершенствуя собственный фасад. Ради этого звонка она категорически отказала в личном свидании приятельнице, которой хотелось выложить свои «нетелефонные» новости, а еще больше разузнать чужие.

– Да… Слушаю, – напевно откликнулась в трубку Нателла. – Ну конечно, жду… Через полчаса? Хорошо, Андрюша.

Давно известно, что о некоторых вещах матери узнают последними. Трудно представить, как выдержала бы Екатерина Ивановна вдобавок к работе, домашним хлопотам и общественной деятельности все подробности попыток поймать младшим сыном «синюю птицу». Сколько бы пришлось волноваться, сколько бы пришлось по-пустому растратить нервных клеток, если бы ей были известны все увлечения Николая и все разочарования в них, потому что при более подробном знакомстве они не выдерживали его требований по внешним данным, умственным способностям, характеру и прочему. Как дорого бы стоили Екатерине Ивановне общения с отвергнутыми «синими птицами», которые категорически не хотели улетать от охотника, и ему приходилось выдерживать настоящие психологические сражения, посильные лишь нерасшатанным нервам двадцатитрехлетнего мужчины, закалившего к тому же здоровье футболом, легкой атлетикой и бегом на дальние дистанции.

В полном неведении находилась мать и в отношении матримониальных настроений старшего сына, считала его чуть ли не женоненавистником и глубоко расстраивалась по поводу его мужской неустроенности.

Никто порой так глубоко не заблуждается, как матери. Андрей не был женоненавистником, и ему были присущи все естественные мужские устремления. Более того, последнее время он даже понимал, что ему нужно жениться, хотя и никак не мог объяснить себе, почему непременно ему это следует сделать.

Затянувшаяся отсрочка здесь объяснялась прозаически: у Андрея Готовцева просто никогда не хватало времени на устройство личных дел. Еще в старших классах он увлекся занятиями машиностроительного кружка в районном Доме пионеров и решил непременно поступать в станкостроительный институт. Но случилось так, что на конкурсных экзаменах он не добрал половину балла, и вместо института отец отвел его на станкозавод, где работал старшим мастером, и в институте Андрею пришлось заниматься по вечерам. Затем он увлекся идеей автоматических станочных линий, стал работать в научно-исследовательском институте и заочно «вытягивать» кандидатскую диссертацию по этим линиям. Так он пропускал одну за другой цветущие молодые весны, пропускал возможность найти свою «синюю птицу» и свить уютное семейное гнездышко. После защиты диссертации подкатило руководство ОКБ, депутатство, заседания в бесчисленных комиссиях, всепожирающая текучка, командировки. Все это оплело такой паутиной, в которой Андрей Готовцев едва барахтался, отодвинув на задворки все прочие вопросы.

Теперь же ему предоставилась полная возможность устроить личные дела без особых хлопот и ненужных трат времени. Влюбляться по уши, бегать с цветами на свидания и совершать прочие нелепые действия Андрей Готовцев не собирался. В век электронных машин, космических скоростей и могучего шествия научно-технической революции ему казалась ненужной, старомодной, а главное – нерациональной бытовавшая форма проявления чувств и слишком затяжной процесс подбора спутницы жизни. Андрей читал в книгах и не раз был очевидцем, что самый тщательный выбор и самое длительное знакомство тоже не гарантируют положительный результат и порой приводят к жесточайшим ошибкам.

По убеждениям Андрея, в тонких душевных делах властвовала лишь случайность, совершенно независимая от метода и длительности времени, затраченного на индивидуальный подбор. Раз так, то и не следовало попусту транжирить время и расходовать собственную энергию. Рационально мыслящие люди начинают уже передавать решение подобных вопросов электронным автоматам, бесстрастно анализирующим разносторонние вводные и на уровне высших достижений кибернетической науки, дополненной углубленной психологической и социальной информацией, выдающим неопровержимые данные, что к твоему росту в сто восемьдесят пять сантиметров, служебному положению, получаемой зарплате, квартирным условиям, интеллектуальному уровню, увлеченности видами искусства лучше всего подходит женщина ростом сто шестьдесят восемь сантиметров, с глазами орехового цвета, таким-то объемом талии, уровнем образования, такими-то интересами в области изобразительного искусства и монументальной скульптуры, такой-то склонностью к общественной жизни и опытом ведения домашнего хозяйства.

Безусловно, автоматика тоже может ошибаться. Но вероятность ошибок здесь ничуть не меньше, чем при индивидуальном отборе. Так что конечные результаты в целом уравниваются, а выигрыш во времени получается значительный. Остается только пожалеть, что электронный метод решения проблем личной жизни так и не может выйти из стадии теоретических разработок и полемических статей в популярных изданиях. Критикуя традиционные и устаревшие способы, оставляющие, как свидетельствуют статистические выкладки, в одиночестве очень много прекрасных женщин и почти такое же количество столь же прекрасных тоскующих о спутнице жизни мужчин, которым лень оторваться от телевизионного хоккея или футбола для устройства личных дел, мы так и не можем поставить на оживленных перекрестках электронных машинных свах. Не можем установить так нужных автоматов, которые при наборе соответствующего номера выдавали бы решения по личным проблемам без лишних хлопот, беготни, волнений и пустых трат быстро текущего времени.

Когда традиции отходят, а новое запаздывает, вакуум всегда начинает заполняться самодеятельностью и партизанщиной.

Так случилось и у Андрея Готовцева. Сам того не предполагая, он предрешил личные проблемы в те ночные часы, когда директор Кичигин, убедившись в бесполезности попыток уговорить москвичей, отвез их к гостинице, деревянной, с резными наличниками на окнах, уютно поскрипывающими половицами, потрясающей чистотой в местах общественного пользования, толстыми и добродушными дежурными, охотно рассказывающими заборские новости, с индивидуально испеченными пирожками с капустной начинкой в крохотном буфете.

Северная ночь была тревожна и прозрачна. По вечерам небо протяжно горело закатным светом, в котором сочнее видятся краски, отчетливее контуры и рельефнее предметы. Леса на спинах дальних горбатых сопок медленно и неохотно погружались в подступающую ночь. Лишь к полуночи, словно устав, съеживалась на небе брусничная полоса невидимого уже солнца и неприметно гасла, родив зыбкий, дымчатый свет. Тогда трудно было понять – то ли это ночь, смешавшаяся с отошедшим днем, то ли новый, нарождающийся день, еще затуманенный ночью. Светлая, не набирающая силы, она непривычно будоражила, мешала спать, навевала непонятные желания и томила странными предчувствиями.

Хуже того – толкала людей на необдуманные поступки.

Миновав полутемный холл, где на диване безмятежным сном спала очередная тугощекая дежурная, Андрей и Нателла поднялись по лестничке на второй этаж. Здесь были прямоугольники гостиничных дверей, за которыми отдыхали утомившиеся в дневных делах временные постояльцы. Скрип половиц в пустынном коридоре был так отчетлив, что Андрей и Нателла, не сговариваясь, замедлили шаги и пошли мягкой, словно крадущейся походкой. Когда Андрей хотел что-то сказать, Нателла предостерегающе приложила палец к полуоткрытому рту.

Так они добрались до комнаты со счастливым номером «двенадцать», в которой проживал начальник ОКБ. Расшатанный дверной замок был с причудами, и Андрею иной раз приходилось по нескольку минут возиться, чтобы истертый ключ нашел в металлическом нутре единственное место и отвел язык защелки.

На сей раз дверь открылась с полуоборота. Нателла хотела попрощаться, но Андрей приглашающе отступил на полшага. Нателла ощутила внезапный озноб, словно по коридору вдруг потянуло сквознячком, почувствовала, что сердце ее замерло, а потом забилось где-то под самым горлом и невидимо в полутьме запламенели уши. Вздохнув глубоко, как купальщик, ныряющий в глубину незнакомого омута, она шагнула в номер.

– Огорошил ты Кичигина отказом, – скрывая растерянность и нахлынувшее волнение, сказала она за дверью. – Он ведь надеялся нас уговорить… Таких, как Кичигин, надо остерегаться. Они сразу могут сделать тебя мучеником идеи.

– А ты не хочешь за идеи мучиться?

– Я хочу просто нормально жить.

Это были последние слова, сказанные на тему, относящуюся к производственной деятельности. Готовцев зло дернул вдруг заклинившийся в замке ключ, подошел к Нателле и положил на ее плечи сильные руки с тонкими запястьями.

Возвратившись в Москву, она три немыслимо долгих вечера неотлучно держала рядом с собой телефонный аппарат, дожидаясь звонка. Расстраивалась и злилась, что Готовцев опять с головой ушел в рабочие дела. Готова была плакать от сознания, что он, наверное, так и не найдет для нее нужных слов, не сообразит сказать, как она ему дорога, что от такого сухаря она никогда не услышит пустячных, но нужных и дорогих слов, какие обычно говорят женщинам. Иной раз искренне, иной раз, находясь под мимолетно нахлынувшими чувствами, иногда расчетливо и лживо. Но их слушают, им верят.

Нателла расстраивалась, огорчалась, но не казнила себя укорами за стремительность случившегося в заборской гостинице. Втайне ведь она хотела, чтобы такое произошло. Была убеждена, что ему требуется именно такая вот женщина, умеющая не задавать лишних вопросов, не копаться в душе, ни в своей собственной, ни тем более мужской. Знала, наверное, что если и не дорога Андрею, то нужна ему. И Андрей был ей нужен. Это был ее долгожданный шанс, и упустить его было непростительной глупостью.

– Мне хочется иной раз быть на месте твоего кульмана.

– Чудачка…

– Нет, Андрюша, я самая обыкновенная женщина. И замуж мне, дурехе, надо было выйти в двадцать лет… С возрастом такое делать труднее.

– Почему?

– Повышаются запросы.

– Какие же?

– Хочется, чтобы тебя хоть немножечко, хоть самую капельку любили, – тихим голосом призналась Нателла и подумала, почему-то наваливается вдруг на нее щемящая сентиментальность, наваливаются те благоглупости, без которых, она считала, может обойтись, а они полезли наружу, и не было сил их остановить.

– Спасибо, дорогой мой, за предложение руки и сердца… Ты порядочный мужик, Андрюша. Но мне надо подумать.

«Боже мой, что я несу?» – ужаснулась Нателла собственным словам.

– Над чем же теперь думать?

– Хотя бы над тем, не превратилась ли я из женщины просто в руководителя конструкторской группы. Последние пять лет я только и делаю, что сочиняю протоколы согласования и пишу акты проверки… Да и с тобой мы чаще разговариваем так, словно уточняем чертежи… А мне так хочется родить сына, Андрюша… Розового и слюнявого мальчишку.

Андрей обнял Нателлу и поцеловал ее в припухлые сочные губы, погладил обнаженное плечо.

– У нас будет не один сын, Ната… И рассуждений я твоих не понимаю. Ты ведь мне жена.

– Любовница, Андрюша… Любовница, и это много лучше. И точнее. А жена тебе – твоя работа. Вот кто моя самая главная соперница… Планы, сроки, графики, выдачи… Неужели никто не может сообразить, что из-за всего этого бабы у нас теперь меньше рожают детей. Это же страшнее, чем бомбы и рак… В детстве я видела много красивых снов, а в жизни почему-то ни один из них не сбывается… Поцелуй меня еще раз, дорогой… А все-таки вы, мужики, большие недоумки.

– Интересный вывод.

– Ничего в нем нет интересного. Просто нам иной раз хочется чертовинки… Чтобы костюм в ломбард заложили и притащили к Новому году букет роз. Чтобы на одну ночь прилетели из Якутска… А недоумки потому, что не можете сообразить, как вам заплатили бы за эти розы и за такую ночь… Извини, я хочу быть благоразумной и рациональной, но у меня почему-то сейчас никак это не получается.