Текст книги "Весеннее равноденствие"

Автор книги: Михаил Барышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

Глава 13. День отъезда

От резкого нажима хрустнул остроотточенный карандаш, оставив на ватмане неряшливый след. Залоснившийся ластик еще больше размазал огрех.

К черту! Работу надо кинуть, когда наваливается такое настроение. Толку не получится. Еще несколько дней назад казалось, что в эскиз начинает прорисовываться нужное решение. Потом все разлетелось вдребезги, будто нечаянно столкнутый на пол стакан. Впрочем, нечаянность имела имя. Именовали эту нечаянность Василием Шевлягиным, недаром прозванным в школьные годы Головастиком. Нечаянностью был его эскиз, который разгоряченный перспективщик притащил начальнику ОКБ, было принципиально новое конструкторское решение узла, изящное, умное и красивое, которому невольно позавидовал Андрей Готовцев. Колдуя над собственным ватманом, он с того дня незримо ощущал неожиданный шевлягинский эталон, уже понимая, что занудливый Головастик, сам того не ведая, осложнил жизнь начальника ОКБ. Мало, что отличную идею Шевлягина надо было трудными хлопотами непременно обратить в опытный образец, но и собственный эскиз Готовцева по новизне и глубине конструкторского решения теперь должен был непременно превзойти шевлягинский.

В конце концов, этого требовало самолюбие и чувство собственного достоинства.

Андрей почувствовал вдруг опустошенность, словно отдал проклятому ватману все, что было в душе. Зло швырнул неповинный карандаш и принялся бесцельно ходить по комнате. Шагал из угла в угол в тупике стен, круто, как солдат в строю, поворачивался и снова начинал вышагивать.

Затем вернулся к кульману, посмотрел на эскиз потухшими глазами и подумал, что не виноват в его настроении ни сломавшийся карандаш и исчерканный донельзя, сопротивлявшийся его наскокам ватман, пришпиленный к доске.

У Андрея Алексеевича было состояние неопределенности, самое тревожное и мучительное для него. Он пытался и не мог понять, что явилось первопричиной внутренней смятенности. Не Шевлягин же, в конце концов, со своим эскизом, не сломавшийся же ненароком карандаш выбили его из колеи.

Разговор с начальником главка? Так Андрей и не ждал иного результата от первого разговора. Балихин тоже человек, и у него есть на плечах собственная и весьма неплохая голова. Если он начнет соглашаться со всеми визитерами, удовлетворять с ходу все просьбы и принимать их предложения, цена его руководству будет ломаный грош. Да и не Балихину окончательно решать вопрос передачи станкозавода в ведение ОКБ. Здесь придется добираться до самого министра, подключать к решению людей и из других уважаемых инстанций. Здесь хлопот будет не на неделю и даже не на месяц, пока удастся пробить вопрос. Все это Андрей Алексеевич представлял отчетливо, и портиться настроению тут было не от чего.

График выдачи чертежей ОКБ выполняется. Опасения, что Веретенников, убоясь хлопот, воспротивится планам обзаведения собственной базой для опытных и экспериментальных работ, тоже оказались напрасными. Мало того, что Павел Станиславович стал верным союзником в таком деле, он еще вдобавок взялся умно перевоспитывать Агапова, используя свою старую дружбу с ним. Разговор с отцом по поводу выступления на торжественном собрании тоже кончился спокойно. Готовцев-старший заявил сыну, что сказал он все честно и теперь в механическом цехе никто не посмеет взять с опытного участка и завалящей гайки.

Даже у сестры настроение поправилось. Мальчик – муж умершей Антипиной, одолев потрясение и горе, пришел к Ольге на работу и попросил у нее прощения за обидные и несправедливые слова. Затем прилетел аж на две недели с Ямала командированный муж, и сестра торжественно известила по телефону, что на очередной воскресный обед они будут в полном составе.

За открытым окном на противоположной стороне тихой в воскресное утро улицы проплыла, как лодка под парусом, светловолосая девушка в расклешенной цветастой юбке, колыхающейся при каждом шаге. В руках ее была хозяйственная сумка, и она помахивала ею в такт упругим, пританцовывающим шагам.

Андрей вдруг ощутил, что ему хочется видеть Тамару. Вспомнилось, как она уехала, не разрешив проводить себя до дому, и он пожалел, что не взял у нее номер домашнего телефона. Звонить по заводскому коммутатору, где этот разговор могут услышать чужие уши, было не очень удобно. Тогда Андрей подосадовал на собственную оплошность, но утешился мыслью, что, может быть, это и к лучшему: и встреча, и непонятная поездка на Каширку были просто минутным наваждением.

Когда девушка с сумкой скрылась за окном, Андреи возвратился к ватману, аккуратно заточил карандаш и примерился рейсшиной к эскизу. Паршивое настроение нужно одолевать работой. Это проверенный рецепт. Работа изгоняет ненужные мысли, помогает сосредоточиться, войти в привычную колею.

Карандаш прочертил на бумаге тонкую, как волос, линию. Не задержался, не споткнулся, не вильнул в сторону.

Сбил, отвлек внимание телефонный звонок. Андрей Алексеевич поднял трубку и услышал голос Нателлы.

– Конечно, угадала… Водохранилище – это прекрасно. Солнце, воздух и вода лучше всякого труда… Спасибо. Хочется поколдовать над эскизом. Закручусь в Заборске, и вылетят из головы гениальные мысли… Да, такой уж характер… Может быть, и изменится, может, скажется влияние окружающей среды… Поезжай с приятельницей. Ты же ценишь женскую эмансипацию. Ладно, подумаю в Заборске над такой сложной проблемой… Вот видишь, ты даже знаешь номер рейса… Нет, провожать не надо… Просто не люблю провожаний… Думаю, что за неделю обернусь… Спасибо. И тебе счастливо оставаться.

Положил трубку и понял вдруг, что нужно сделать, чтобы заполнить внутреннюю пустоту.

Он вышел на кухню, где мать хозяйственно возилась с приготовлением воскресного обеда, очередной раз удивился неутомимости материнских рук и спросил:

– Мама, какой телефон у тети Маши?

– У тети Маши? – недоуменно переспросила мать, отставила в сторону недошинкованный кочан капусты и повернулась к сыну. – Зачем тебе потребовалась тетя Маша?

Догадалась о сути неожиданного вопроса, и в ее глазах возник откровенный испуг.

– Ты что задумал, Андрюша? Это же невероятно… Она моложе тебя на двенадцать лет. Недоучившаяся девчонка, у которой ветер в голове. Ты взрослый человек, у тебя положение, авторитет… А как же Нателла Константиновна? Извини, я спрашиваю, о чем, может быть, не следует спрашивать, но я твоя мать, Андрюша. Мне кажется, твои отношения с Нателлой Константиновной уже наложили на тебя, как на мужчину, определенные обязательства… Наверное, я старомодна в собственных принципах, но человеческая порядочность, сын, никогда не может быть старой модой. Нателла Константиновна только что звонила тебе… Как же так, Андрюша?

– Какой телефон тети Маши?

– Не злись, у тети Маши нет домашнего телефона. К счастью, у нее его нет.

– Тогда ты скажешь Тамаре, что я завтра улетаю… В семнадцать двадцать. Номер рейса ты знаешь.

– Я ничего не буду говорить.

– Прошу тебя, мама. Я тебя редко о чем-нибудь прошу.

В глазах матери, до того отливавших стальным несокрушимым блеском, что-то дрогнуло.

– Но у нас смена кончается в четыре… Боже мой, не хватало еще, чтобы ты задурил голову этой девчонке!

– Мама, почему ты не хочешь подумать, что может случиться и наоборот?

– Потому, что это немыслимо… Или у тебя здесь тоже возникли обязательства?

– Нет. Мне нужно ее увидеть. Просто увидеть, и больше ничего.

– Я тут не буду тебе помощницей, сын, – медленно, отделяя слова друг от друга, ответила мать, придвинула недошинкованный кочан капусты, хотела продолжить работу, но откинула нож и враз, словно обессилев, грузно опустилась на кухонную табуретку.

Мерно гудели вентиляторы, просеивая сквозь невидимые сита воздух, чтобы и малая пылинка не оказалась на участке, где собирали микролампы. Здесь, за прозрачной стеной из оргстекла, были тишина, стерильность, как в родильном отделении, постоянные температура и влажность, тщательно контролируемые приборами.

Бригадир Готовцева подняла голову и посмотрела на электрические часы. Остроконечная стрелка прыгала на циферблате, отсчитывая истекающие минуты. Приближался конец смены.

Екатерина Ивановна всегда любила эти минуты освобождающего оживления. Но сегодня она с нарастающей тревогой ждала этот сигнал. Даже ее умелые и многоопытные руки, способные механически выполнять ювелирную сборочную работу, два раза обрывали серебристую нить. Когда это случилось в третий раз, Екатерина Ивановна отставила в сторону заготовку, встала с рабочего места и, ощущая на себе любопытные женские взгляды, тяжело, будто пудовую, стянула накрахмаленную шапочку и пошла в дальний угол участка, где в синеватом неоновом свете работала новый член бригады Тамара Вяльцева.

Положила ей на плечо руку и, стараясь не встретиться с недоуменными девичьими глазами, тихо сказала:

– Андрей Алексеевич просил… Он сегодня улетает.

– Сегодня?

– Да, рейсом семнадцать двадцать. Из Домодедово… Он просил сказать это.

Потом она стояла у окна и смотрела, как по заводскому двору мчалась длинноногая девушка с распущенными волосами, как пролетела через проходную и бесстрашно кинулась под колеса первой же мчащейся по улице машины.

– Сумасшедшая… Задавят же тебя, дуру.

Тамару не задавили. Пометавшись в потоке машин, она нырнула в серую «Волгу» и скрылась за углом.

– Ну, вот и все, – сказала сама себе бригадир Готовцева и стала медленно снимать рабочий халат.

Истину, что человеческая душа – потемки наверняка первым провозгласил мужчина, осознав на собственном опыте, что в схему его прямолинейной логики не укладываются сложные движения женских душ, что мужской ум не в состоянии проникнуть в таинственные цепи причин и следствий, определяющих поступки лиц противоположного пола. Мужская сила чаще может разрубить таинственный узел женской логики, чем распутать его.

Андрей Алексеевич, ожидающий в аэропорту Тамару, не мог предположить, что такси высадит еще одно, провожающее его в командировку лицо.

Расплатившись с водителем, Нателла Константиновна заторопилась.

– Простите, пожалуйста…

– Извините…

– Будьте добры…

Как игла в умелых руках прошивает стежками складки ткани, Нателла прошила вокзальную толчею и высмотрела Готовцева. Вскинула руку, хотела устремиться к нему, но неожиданно ее остановила поза Андрея. Чуть наклонившись вперед в ожидающем внимании, он стоял у стеклянной двери запасного выхода, внимательно наблюдая подъезжающие автобусы, машины и такси. Нервно оглянувшись на световое табло, информирующее о посадке на очередной рейс, Андрей вытащил сигарету, сломал, прикуривая несколько спичек, сделал пару торопливых затяжек и тут же ткнул сигарету в пепельницу ближайшего столика.

Нателла опустила вскинутую рук, догадавшись, что Андрей кого-то ждет.

Ждет не ее.

На минуту она окаменела от растерянности и нахлынувшей обиды, от страшного и неожиданного открытия. Смешалась, рванулась обратно, но через несколько шагов остановилась, не замеченная Готовцевым. Смятенность перебило любопытство, горькое и рассудочное, какое появляется у человека порой в минуты душевных потрясений. В потоке пассажиров Нателла Липченко поднялась на второй этаж и, устроившись в кресле у барьера, стала незаметно наблюдать за Готовцевым. Понимала, что низко и недостойно заниматься соглядатайством, и ничего не могла поделать с собой.

Хрипящий, как все репродукторы на свете, динамик объявил знакомый рейс и попросил пассажиров пройти к выходу на посадку.

Андрей с заметной неохотой покинул место у запасной двери и, поминутно оглядываясь, пошел к выходу на аэродромное поле.

Лишь тогда Нателла спустилась со второго этажа и пошла к барьеру, отделявшему провожающих от летного поля. Смотрела на Андрея, подошедшего уже к трапу самолета, и думала, как много человек делает глупого и унижающего.

Нателла медленно повернулась, чтобы уйти от барьера, но тут в разношерстной толпе провожающих она заметила светловолосую девушку в простеньком платье с короткими рукавами, которая энергично пробивалась вперед.

Сердце торкнулось где-то под самым горлом и остановилось в мгновенном оцепенении, ошарашенное догадкой.

Девушка в платье с короткими рукавами оказалась возле барьера и успела разглядеть Готовцева, делающего последние шаги по трапу.

– Андрей Алексеевич!..

Девичья рука взлетела над головами уже расходившихся от барьера провожающих, но тот, кто делал по трапу последние шаги, не увидел девушку, не услышал ее голоса.

Нателла Липченко в упор, с враждебной, все подмечающей пристальностью, разглядывала свою соперницу. С тайным удовлетворением отметила короткий, не классической формы нос и тяжеловатый для девичьего лица подбородок. Рассмотрела запудренные на переносице веснушки и слабые морщины на лбу. Втайне позавидовала припухлости молодых губ, легкой покатости плеч, не набравших еще зрелой женской силы.

Подумала, как нелепо иной раз выбирают мужчины себе женщин. Еще нелепее, чем они собственных обожателей.

– Раньше надо было приезжать, – с мстительным удовлетворением, ощущая, как слабнет внутреннее напряжение, сказала Нателла Константиновна. – Не увидел он вас.

– Кто не увидел?

– Готовцев… Андрей Алексеевич.

Повернулась и быстро пошла от барьера. Уходила стройная и сильная, элегантно причесанная, в летнем бархатном костюме цвета «усталой зелени».

Уходила и ощущала на себе взгляд девичьих глаз.

Сломалась за углом какого-то казенного здания, сложенного из равнодушно-серого силикатного кирпича.

– Девчонка!.. Дрянь такая!.. Ненавижу… Не отдам, все равно не отдам…

Вздрагивали от рыданий плечи под нарядным бархатом. Слезы портили лицо, накрашенные ресницы оставляли следы на пудреных щеках и скапливались в уголках умело подретушированных женских губ.

А в бездонной синеве истаивал самолет, увозящий в рядовую командировку начальника ОКБ Готовцева, не ведающего ни о встрече в аэропорту, ни о бессильных слезах Нателлы Липченко, всегда такой выдержанной и невозмутимой, умеющей с юмором оценивать собственные жизненные ситуации.

Глава 14. Заборский фантазер

Самолет успокаивал Готовцева. Могучие моторы с торжествующим ревом отрывали его от сутолочной земли, оставляя далеко внизу светофоры и надоедливые ряды машин, визгливо скрежещущих тормозами на перекрестках; освобождали от изнуряющей текучки, идей перспективщика Шевлягина и докладных записок заместителя по хозяйственной работе, требующих нудных разбирательств в причинах систематических опозданий молоденьких копировщиц, острого недостатка кадров в машинописном бюро и затянувшегося ремонта водонагревателя в буфете. Самолет освобождал от телефонных звонков и заседаний, забот о пропитании и огорчений по поводу стремительно пролетающего времени.

Внутри и снаружи летящего лайнера шла особая, невидимая пассажиру жизнь. В иллюминаторе сверху сияло в незамутненной синеве ослепительное солнце и неспешно плыли облака. Они напоминали заснеженную, чуть всхолмленную пустыню с лощинами, извилистыми прорывами небесных воздушных рек, с холмами розовеющих облачных башен, с неожиданными вершинами горных пиков, похожих на причудливые острова, вознесенные над облачным морем. Порой облака причудливо пластались друг над другом, словно неведомый небесный дизайнер расстелил их праздничным ковром, чтобы явить взорам летящих неподвластную им красоту небесных высей.

Удобно расположившись в откинутом кресле, Андрей Готовцев думал о двух разновеликих, но одинаково непонятных вопросах: почему Тамара не приехала в аэропорт, и за какой надобностью директор заборского завода вытащил его в командировку?

Проблему, имеющую конкретный результат, всегда анализировать проще. Видимо, мать не нашла сил сказать Тамаре Вяльцевой, что ее старший сын временно тронулся умом и надумал бестолковое провожание в аэропорту. Правильно поступила мудрая мамуля – не укладывались эти проводы в нормальные рамки.

«Нет худа без добра» – этой проверенной истиной должен утешаться Андрей Готовцев. Приехала бы Тамара в аэропорт, чтобы он ей сказал? Молол бы ненужную пустяковину или мычал неопределенные местоимения. Как бы объяснил, зачем потребовались ему вдруг такие проводы? Себе толком объяснить не может, а этой длинноногой пичуге и подавно не растолковать было бы. Ткнула бы она ему в нос что-нибудь еще похлеще, чем прошлый раз. Ткнула, и ответить было бы нечем.

И вторую проблему Андрей Алексеевич, несмотря на все попытки глубокого и детального анализа, тоже не мог разжевать. Даже при остроте мышления, всегда посещающей Готовцева на высоте десяти тысяч метров, выходило, что заборская командировка нужна лично Готовцеву и ОКБ так, как раку штаны.

Голос бортпроводницы, перебивая мысли, с отрепетированной вежливостью объявил, что температура за бортом самолета минус сорок два градуса.

При июльской-то жарище на земле!

– Ну за каким дьяволом ты меня-то вытащил? – сердито откликнулся Готовцев, когда Кичигин наконец членораздельно объяснил причину вызова в командировку. – У меня собственных дел сверх головы, а ты подваливаешь научную фантастику… Выдать проект модернизации и автоматизации расточного участка… Мы-то здесь причем? Пойми, Виктор Валентинович, что это не наш профиль. ОКБ занимается проектированием автоматизированных станочных линий, а тебе вынь да положь проект модернизации…

Кичигин спокойно слушал горячие тирады гостя. Сидел за директорским столом, чуть расставив локти, с той невозмутимостью, какая вырабатывается участием в многочисленных собраниях и совещаниях, где порой несут ахинею и толкут воду в ступе. Но ахинею все равно надо слушать и толчение воды надо терпеть, потому что дельные мысли чаще всего лежат как золотые самородки под грудой бесполезного песка. Виктор Валентинович молчал еще и потому, что для делового разговора, прежде всего, требовалось установить нормальное давление, при котором бы стрелка манометра эмоционального напряжения не упиралась с судорожным напряжением в красную черту, а спокойно и заданно раскачивалась на циферблате.

– Вытащил за две тысячи километров и суешь под нос невесть что… Проект модернизации расточного участка!.. Луну с неба тебе, случаем, снять не требуется?

Кичигин потрогал костистый подбородок и ответил, что луну с неба снимать пока ему не требуется.

– Пока! – насмешливо уточнил Готовцев, голос которого понемногу растрачивал сердитые нотки. – А потом может потребоваться? Ну и аппетиты у вас.

– Нормальные аппетиты, Андрей Алексеевич, сибирские. Ты не пугайся. Если нам луна потребуется, я по другому ведомству обращусь.

– И на том спасибо. Хорошо, когда люди понимают друг друга… Отметь мне, дорогой товарищ директор, командировку и подкинь в аэропорт. Как раз я к обратному рейсу успею.

Кичигин снова потрогал подбородок и ответил, что командировку он не будет отмечать и машину в аэропорт тоже наряжать не станет. Если уж Готовцев считает его безнадежным фантазером, а затею с модернизацией расточного участка несбыточным мечтанием, то по долгу гостеприимства полагается ему передохнуть с дороги, а вечером в компании с хозяином вкусить свежих хариусов. Завтра же, если гость пожелает, его честь честью отвезут в аэропорт, посадят в обратный самолет и вежливо помашут на прощанье…

– Одного я только не пойму, Андрей Алексеевич… За каким, извини, хреном, ты особое мнение в акте приемки записал? Пожелал, что ли, документально удостоверить собственные прогрессивные взгляды? Я твоей подписи поверил, а она, выходит, конструкторский треп?

– Как так треп?..

– Вот и я так думаю. Как? Ну, тогда, наверное, ты решил Габриеляну насолить?

– Причем тут Габриелян?.. Ну, знаешь ли…

– Знаю, – спокойно перебил Кичигин, наваливаясь на гостя, как опытный полководец на противника, израсходовавшего силы в бестолковых наскоках. – Знаю, потому и затащил тебя на завод. Поверил я в твое особое мнение, поверил, что умеешь ты не только в актах писать громкие слова, но и делом их доказывать.

– Не наш же профиль…

– Ты мне, Андрей Алексеевич, профилем голову не дури. Если, вам под силу проекты автоматических станочных линий, то наша модернизация для вас – жареные подсолнушки…

– Не скажи. Старое на новое переделывать…

– Давай не будем мелочиться. Я же тебе только про проект толкую. Вся переделка по такому проекту свалится ведь на мои плечи. Как подумаю – у меня уже сейчас дрожь в поджилках начинается. А ты тут еще керосинцу плескаешь… Дескать, все вы в Заборске фантазеры, а ты, Кичигин, у них самый главный.

– Самый главный, – подтвердил Готовцев, ощущая, как слабнет, растворяется в спокойных возражениях собеседника внутреннее сопротивление. – Добились бы фондов на станки с программным управлением, если вам так приспичило автоматизацию навести.

– Нам приспичило, – грустновато откликнулся Кичигин и убрал со стола расставленные локти. – Считаешь, что я уж такой сверхсознательный. Прочитал передовую в газете про модернизацию и автоматизацию и со всех ног кинулся решать вопросы. Нет, Андрей Алексеевич, особой сознательности я за собой не ощущаю. Такой же я директор, как и остальные. Может, только чаще других вперед смотрю… Наш Заборск не столица-матушка. Его в две руки ухватишь и со всех сторон оглядишь. Худо у нас с кадрами. Сейчас худо, а через несколько лет совсем будет зарез. На основных профессиях имеем недостаток двадцать семь процентов, и улучшения не предвидится. Знаешь, бабы стали теперь какие аккуратные насчет потомства? Раньше в наших краях у каждой пары подрастало шестеро, а то и целый восьмерик, а теперь – один-два и обчелся. Думали мы, гадали, ломали буйные головы и не придумали ничего, кроме немедленной и полной автоматизации. Или мы проведем ее по всему производственному циклу, или лет через пять сядем голым задом на горячую сковородку… Просили фонды на станки с программным управлением. И я просил, и наш обком нажимал. Наотрез отказали. Только и выпросил я у министра твою командировку… Тебя выпросил, а ты норовишь с ходу повернуть обратно оглобли. Ладно ли так получается, Андрей Алексеевич? По-человечески ли?

«Умеет за горло брать, – с невольным уважением подумал Готовцев, оглядывая коренастого, с буйной, без единого седого волоса, шевелюрой директора заборского станкозавода. – Наверняка в молодости один на медведей хаживал…»

Виктор Валентинович умел смотреть не только вперед, но и оглядываться назад. Умел извлекать из многовекового человеческого опыта те надежные зерна, которые, никогда не тускнея, оставаясь неподвластными социальным катаклизмам, незаметно и последовательно толкают дребезжащую колесницу цивилизации по ухабистой колее времени. Как многоопытная жена, знающая, что путь к сердцу мужа лежит в том числе и через его желудок, Виктор Валентинович угостил несговорчивого гостя роскошным ужином. Наисвежайшие хариусы были представлены в пяти переменах, начиная от ухи и кончая деликатесными копченостями, сотворенными на ольховом дымке, листвяном и пахучем.

Отяжелев от пиршества, Готовцев теперь без сна ворочался на гостиничной кровати, не находя удобной позы. Пил стакан за стаканом минеральную воду и уже понимал, что хитрый Кичигин сломил остатки его сопротивления и деться теперь начальнику ОКБ некуда, кроме как взяться исполнять фантазию, делать проект модернизации и автоматизации расточного участка, провалился бы он пропадом!

За окном в полуночной провинциальной тишине неспешно вызревала, как в некой оранжерее, студенистая луна. Выкатившись из-за щетинистой сопки жидким белесым шаром, светило набирало упругость и все отчетливее прописывало на полу гостиничного номера оконные переплеты.

Мысли Готовцева тоже обретали логичность и последовательность.

Кичигину позарез нужен проект модернизации, а Готовцеву также позарез нужно изготовить опытный образец новой конструкции узла, принесенный Шевлягиным, проверить в экспериментальном порядке, убедиться в его эксплуатационной надежности и, если результаты окажутся положительными, немедленно использовать его в проектируемой линии.

Заборский фантазер, откровенно высказавший жгучее желание обрести проект участка, открыл и свое уязвимое место. И в этой ситуации Готовцеву разумнее всего поступить по давней формуле натурального обмена, помогавшей людям во все века ощущать взаимную выгоду человеческого общения.

– Я – тебе, ты – мне. Или наоборот…

Тебе, товарищ Кичигин, проект модернизации участка, а нам взамен – изготовление опытного образца.

Тебе позарез нужно твое, а нам позарез нужно свое. И общему делу нужно, и Шевлягину, который клюет руководство ОКБ в больное темечко так, что уже спасу от него нет. Будто Готовцев и Веретенников недоумки, будто они – лесные пни, обросли мохом и не могут сообразить, что без опытных проверок нельзя выдавать в производство рабочие чертежи сложных машин, и не понимают, что работа перспективщиков идет на корм мышам. И не в фигуральном, а в буквальном смысле этого слова, потому что заместитель начальника ОКБ по хозяйственной работе уже всерьез поговаривает насчет обзаведения четырехлапым и усатым общественным стражем-караульщиком для сбережения растущих объемов продукции бюро перспективного проектирования.

Еще Андрей Алексеевич задумался, что не так уж наивен Павел Станиславович, влюбленный в литературного барона. Подшучивал начальник ОКБ над увлеченностью главного инженера, а ведь у его любимца как раз и возникали в принципе подобные ситуации… Разве Андрею Алексеевичу не пригодилось бы сейчас для решения некоторых проблем что-то вроде зайца с запасными ногами на спине, который бы на бегу переворачивался и опять мчался вперед, не зная устали.

Лунные тени на полу укорачивались. Небесная спутница взбиралась все выше и выше по фиолетовому поднебесью, смывала свет звезд и наконец желтым немигающим глазом уставилась на лежащего без сна начальника ОКБ, то ли подглядывая за ним, то ли напоминая, как много в мире вечных истин, как мудро определено течение небесных светил, а человеку природой дан разум, чтобы он находил выход из любых положений.

«Ладно, взглянем завтра на их расточный», – решил Андрей Алексеевич, уснащая подробностями план его будущих действий в Заборске.

Затем пришел благодетельный сон.

На расточном участке были: тесно расставлены станки, пол был до черноты заляпан металлической пылью, смешанной с мазутом и брызгами охлаждающей жидкости. Узкие проходы загромождали металлические ящики, доверху заполненные стальной стружкой.

Андрей Алексеевич и Кичигин остановились возле ближайшей колонны, подпиравшей тяжелые, явно не современных форм, перекрытия старенького цеха.

Пожилой расточник и его молодой, плакатно-круглолицый подручный выстанавливали на ближнем станке очередную заготовку.

– Ну и тяжеленная же бандура, – хрипло, изо всех сил наваливаясь на лом, пожаловался подручный. – Аж пупок развязывается, пока такую фиговину выставишь на меру.

– В войну не такие штуки ворочали вручную. Вот тогда действительно пупки развязывались… Вправо чуть скантуй… Так. И еще малость… Те времена с нонешними не сравнишь. Харч теперь другой.

– Разве дело в еде?

– И в еде тоже, когда ломиком ворочаешь. При такой работе, Женя, харч имеет первостатейное значение. Тебе такое не понять, да и слава богу.

– Автоматику нужно… Я недавно в журнале читал про станки с программным управлением. Мы здесь ломиками горбатимся, а там кнопку нажал – и будь здоров!

– Кнопки, Женя, разные бывают, – откликнулся расточник. – Иную нажмешь – и у тебя спина мокрая… На торец теперь будем перекатывать. Навались, чего стесняешься.

– Вот, любуйся, Андрей Алексеевич, на местный вариант малой механизации, – сказал Кичигин и вышел из-за колонны. – Верно твой подручный говорит, Леонтий Михайлович. На одних харчах не уедешь, автоматику к ним надо прибавить.

С расточником директор поздоровался уважительно, за руку, и представил своего попутчика.

– Начальству наше почтение, – откликнулся расточник и отложил в сторону ломик. – И об автоматизации у нас разговоры случаются. Вот с ним, с Женькой… С товарищем Махоткиным, точнее сказать. Слух прошел, что ты, Виктор Валентинович, хочешь навести на нашем участке полную автоматизацию.

– Есть такая задумка.

– Тогда вопрос имеется. Поставят здесь, к примеру, автоматизацию и останется тогда мне нажимать кнопки? Так кнопки ведь нажать сумеет и пэтэушник… Куда же ты тогда нас, старых работяг, денешь? Метлой на заслуженный отдых?

– Дела хватит.

– Дел, конечно, хватит. Была бы, говорят, шея, а хомут найдется… Ладно, не в том вопрос. Будет, допустим, мой Женька, сидеть у пульта и нажимать кнопки, а дело как пойдет?

– Так пойдет, Леонтий Михайлович, что обработка на станке будет производиться в заданных технологических режимах без участия человеческих рук. Это исключит ошибки и повысит точность. Умеет твой подручный сотки брать?

– Пока нет. Всего семь месяцев у него стажу. Пока еще над десятками исходит потом… Ты, Женя, молчи. Не встревай, когда старшие разговаривают… Я же сказал: пока…

– А станок с автоматическим управлением осилит сотки.

– Вишь как, – удивился расточник. – Так понимать, что он сразу Женьку поднимет до моей квалификации?

– Поднимет, Леонтий Михайлович.

– А гордость нашу, мастерскую, твоя автоматика, Виктор Валентинович, размажет киселем по тарелке. Что же мне останется, если при такой машине я буду стоять вровень с Женькой? И зачем тебе, Виктор Валентинович, тогда со мной здороваться за ручку, если в передовиках будут станки ходить, а не люди. На доску Почета тогда фотографии станков станете вешать? Победитель соревнования расточный номер такой-то?

Кичигин явно замешкался с ответом.

– Ладно, Виктор Валентинович, ты меня не успокаивай. Я со своего мастерства довольно поимел и славы, и почета. Чего мне, как индюку, надуваться, если автоматика даст Женьке высшую рабочую категорию. Ему ведь вперед жить.

Когда отошли от станка, Кичигин сказал, что разговаривали они с заводской знаменитостью.

– Наш ас по расточному делу… Не только сотки, а надо – и микроны изловит. Золотые руки у человека.

– А ты надумал его автоматикой заменять.

– Надумал, – твердо ответил Кичигин. – Таких, как Леонтий Михайлович у нас на расточном только двое. Не вытяну я техническую революцию на двух рекордсменах… Слышишь, какой гуд в цехе? Сила у станков есть, а ума им не хватает. Прибавить бы им электронные мозги.

Услышав привычное словосочетание, Готовцев невольно улыбнулся:

– Электронные мозги прибавить не просто… Как бы тебе это, Виктор Валентинович, понагляднее объяснить…

Глаза высмотрели на ближайшей инструментальной тумбочке латунную шайбу. Андрей Алексеевич взял ее, с силой сжал в кулаке и подержал минуты две в живом человеческом тепле. Затем выставил шайбу на ладони.

– Вот… Сейчас в ней возник ток, Виктор Валентинович. Тысячные доли вольта. Электронные мозги должны ловить эти доли и преобразовывать их в управляющие сигналы, отделяя все помехи. Если на управляющей панели окажется пылинка или крохотная капля масла, сигнал сдохнет или, в лучшем случае, даст сбой.