Текст книги "Весеннее равноденствие"

Автор книги: Михаил Барышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)

Глава 12. Старые друзья

– Ты, Паша, пойми, в моей работе закон простой: раз подставишь шею, второй раз тебя уже норовят ухватить за горло… Вам в ОКБ просто рассуждать насчет высоких идей, а с меня каждый месяц что требуют? Вынь да подай, такой-рассякой, столько-то станков, и никаких гвоздей…

– Хотел, чтобы штаны были просторнее, так твой же Готовцев свинью подложил… Нет, я этого дела не оставлю, до министра дойду, а своего добьюсь. Образумить надо дорогого Андрея Алексеевича, а то он столько дров наломает, что и гусеничным трактором не увезешь. Непременно надо окоротить, пока не поздно…

Максим Максимович вдруг так разволновался, что залпом выпил рюмку, чего с ним в последнее время уже давно не случалось, потому что стало пошаливать сердце.

– Готовцева, Максим, окоротить нельзя, – спокойно возразил Веретенников старому другу, в доме которого он так неожиданно появился, словно и не было низкого обмана со злополучным узлом и тайно заимствованными поковками, не было обиды на вероломство, совершенное старым другом.

– Готовцева сломать можно, а окоротить нельзя. Сломать человека – большого ума не требуется, Максим. Ну, дойдешь ты до министра, обвиноватишь Андрея Алексеевича во всех грехах. А у министра власть большая, разгорячится, нажмет покруче, и хрустнут косточки у Андрея Алексеевича… Не из таких этот мужик, чтобы гнуться или вертеться по ветру, как флюгер на крыше.

– Считаешь, что такой он?

– Не считаю, а знаю.

– Что мы все о делах да о делах. Будто и поговорить больше не о чем. Как твоя жизнь идет?

Хозяин явно хотел переменить тему разговора, уйти от опасных поворотов, которые подстерегали в дружеской беседе.

Агапов был уверен, что после истории со злополучными поковками, которую так скандально раструбил Готовцев, Павел Станиславович, по крайней мере, месяца три не переступит порог его квартиры, в телефонных разговорах будет сухо величать друга по имени-отчеству и непременно на «вы». Думал, что ему в таких разговорах придется каяться перед Пашкой и упирать на неодолимые обстоятельства. Такое уже случалось. Обидчивый друг тяжко страдал, искренне сердился, встретившись с вольным или невольным вероломством друга, но рушить давнее мужское товарищество не мог, и все в конце концов оканчивалось примирением, хотя процесс примирения был мучительным и тяжелым для них обоих.

Так должно было произойти и в этот раз. Но Веретенников, будто ничего и не случилось, в субботу позвонил Максиму Максимовичу, сказал, что соскучился по нему, лысому чертушке, что хочет он или не хочет, а в воскресенье он непременно завалится к ним в гости, и чтобы Надя пекла пироги с капустой. Звонок и обрадовал Агапова и насторожил его.

Ночью Максим Максимович часа два проворочался без сна, но так и не мог понять, чем объясняется странный звонок и что заставило Пашку пойти против собственной натуры. Важная должна быть причина, ради которой эта светлая и чистая душа решилась наступить на горло собственной совести, загнать в дальний угол нанесенную обиду и как ни в чем не бывало появиться в доме Агаповых.

Сейчас за воскресным столом они сидели как два игрока за невидимой шахматной партией. Осторожно двигали пешки, переставляли коней, сосредоточивали на нужных линиях тяжеловесные ладьи, тщательно скрывая собственные планы заматовать короля.

– Моя жизнь твоей не слаще, – сказал Павел Станиславович, мысленно передвигая пешку, чтобы помешать партнеру переменить тему разговора. – Вся наша жизнь теперь в делах. Ты о станках беспокоишься, а на моей шее другое висит. Недавно явился ко мне Шевлягин, наш руководитель группы перспективного проектирования. Принес ватман с принципиально новым решением узла в проектируемой линии. Бери сразу чертежи и пускай в дело. А как я его в дело пущу, если такой конструкции еще на свете не было, если она еще ни разу в работе не проверялась. Примешь, а она в эксплуатации застопорит, и остановилась линия… Завернул я Шевлягина, а он в крик. И перестраховщик я, и консерватор. Его тоже можно понять, зря, получается, у нас перспективщики зарплату получают. Новые разработки кладем на полки. Ты же саботируешь, Максим, наши опытные и экспериментальные работы.

– С вами, скандалистами, посаботируешь, – усмехнулся Максим Максимович, начиная уже догадываться, чем объясняется приход старого друга. – Успокойся, теперь все ваши заказы будут пускать «зеленой улицей». Сам лично буду контролировать.

– На этом спасибо, только речь моя о другом, Паша. Что ты сработаешь на перспективу, если опытный участок на твоем заводе можно одной ладошкой накрыть?

– Тут уж сами себя ремешком по мягкому месту стегайте. Не подставь Готовцев подножку, выстроили бы мы новые цехи и, глядишь, сделали бы побольше опытный участок.

– Вместо одной ладошки двумя бы стали накрывать… Отстаешь ты от жизни, Максимка. Как другу тебе скажу: безнадежно отстаешь.

– Как это понимать? – насторожился Максим Максимович, понимая в глубине души, что удар нанесен меткий. – В чем же я отстаю? Уж не в экспериментальной ли базе?.. Ты мне, Паша, голову не морочь. Не нужна опытная база. Ни мне, ни вам тоже. И про базу вы плачетесь больше для утешения. Потому, мол, наши великие идеи на полках лежат. А великие ли ваши идеи? Может и лучше, что лежат эти идеи на полках и людям жизнь не портят?

Веретенников осторожно, словно боясь расплескать, отставил рюмку с коньяком. Душа его была возмущена новой обидой. Ему полагалось встать и немедленно уйти из дома старого друга. Может быть, даже не попрощавшись. Но Павлу Станиславовичу вовремя пришла спасительная мысль: как стоек был в любых злоключениях его любимый литературный герой, как упорно он стремился к намеченной цели. Это помогло ему сохранить самообладание.

– Да, Максим, основательно ты мохом оброс. В автоматику не веришь, электроники не признаешь. До ручки ты можешь докатиться с такими убеждениями… До технического невежества и научной косности… У тебя случайно не сохранился философский словарь пятидесятых годов?

– Зачем тебе словарь?

– Прочитал бы я тебе, как писали такие вот, как ты, дубы стоеросовые про кибернетику… Буржуазная лженаука. Читать тебе, Паша, надо больше, я всегда об этом говорил… Специальную литературу надо штудировать и художественную тоже не пропускать.

– Крутился бы, как я, на заводе с утра до вечера да еще субботы и воскресенья прихватывал – тебе было бы не до литературы, – по инерции защищался Агапов, признавая в душе, что говорит старый друг справедливо. – Газеты только и успеваешь просмотреть… Ну, ладно, извини, что не так сказал.

– Не так, Паша, – подтвердил Веретенников, ощущая, что наступил момент, когда можно начинать тщательно продуманную психологическую атаку, ради которой он пришел в дом друга. – Ты можешь оставаться при собственном мнении, а нам экспериментальная база нужна позарез.

– Нет же у меня для нее места. Сам знаешь, в каких условиях мы работаем. И не уговаривай.

– Зачем мне тебя уговаривать, – откликнулся Веретенников, аппетитно отхлебнул глоток коньяку, посыпал лимон сахарной пудрой и вкусно пососал его. – Все-таки у молдавского – самый лучший букет… Не будем мы к тебе приставать с экспериментальной базой, Паша. Живи ты спокойно, плети свои лапти и вози их на базар.

– А как же ваши великие идеи на полках?

– На них нацелились умные люди. Прислал нам весточку Кичигин Виктор Валентинович. Знаешь такого?

– Директор заборского станкозавода?

– Он… Через месяц вводит еще один новый цех. Предлагает отдать его под экспериментальный и опытные работы… Сам будет пробивать такое решение, если мы согласимся.

– За тысячу верст киселя хлебать?

– Разве километры помеха? Не санными же обозами теперь ездят. Зато там ни одной нашей заготовочки не уведут, чтобы в программе заткнуть прореху. Брехать, между прочим, тоже, как некоторые, не будут, что узел взят в работу… Кичигин глядит вперед. Ему важно провести модернизацию завода на высшем техническом уровне. И не такие прялки, как твои дипы, желает он выпускать, а станки с программным управлением. Может, и за наши автоматизированные станочные линии возьмется.

– Экспериментальные и опытные работы ему зачем? – спросил Максим Максимович, сделав вид, что не приметил ядовитой подковырки. – Эта морока зачем ему требуется?

– Ты будто вчера на свет родился, Максимка, – снисходительно усмехнулся Веретенников и снова отхлебнул коньяк, как человек, у которого отличное настроение, у которого все дела катятся как салазки с ледяной горы. – Будет сработан удачный опытный образец, кому достанется? Будет проведен удачный эксперимент, кто первый воспользуется?

– Известно, Кичигин, – вынужден был подтвердить Агапов. – Все же у него будет под боком… Ясно, что себе заберет.

Максим Максимович вздохнул и задумчиво повертел налитую рюмку. Настроение у него вдруг стало портиться. Возникло ощущение, что в заводской суматохе, в спешке и сутолоке он проглядел какую-то главную и важную очередь. В нее записываются наперебой, а он не только не догадывается о ее существовании, но еще и обеими руками отпихивает добрых людей, которые хотят притащить его к этой очереди. Истина утверждает, что друзья познаются в трудные времена. Паша ради старой дружбы забыл обиду, поступился оскорбленным самолюбием и пришел в дом Агапова. Дает ему толковые советы, внушает дельные мысли, а Максим Максимович, вместо того чтобы прислушаться к словам друга, упирается как неразумная животина.

Вспомнилось и другое – как месяц назад, разбираясь с поступившей жалобой по поводу путаницы в фондовых нарядах на продукцию станкозавода, он обнаружил неожиданное для себя обстоятельство: станки его родного предприятия отправляются в основном по нарядам Сельхозтехники, межколхозстроев и местной промышленности. Тогда он как следует не вдумался в такое открытие, а сейчас оно предстало перед ним в беспощадном свете: не нужны их дипы уважающим себя предприятиям. Потихоньку оттесняет их жизнь в ремонтные мастерские и полукустарные заводики в дальней глубинке. Два года назад он порадовался, что освободили от экспортных поставок. Плакаться тогда ему надо было, сивому дурачине, бить тревогу во все колокола. Сообразить, почему вдруг станкозаводцев так облагодетельствовали, а он решил, что легче план будет выполнять, меньше придирок будет к винтикам и болтикам, окраске и товарному виду. Дело-то совершенно в другую сторону загибалось. Прозвенел ему первый звонок, а директор Агапов оказался туг на ухо.

Кичигина Максим Максимович знал по встречам в министерстве и на зональных совещаниях. Ухватистый мужик. Такому палец в рот не клади, он сразу инвалидом сделает. С обкомом, рассказывали, ведет крепкую дружбу. В прошлом квартале из пяти импортных шлифовальных станков, выделенных главку, три ухватил Кичигин. Агапов за те станки вообще воевать не стал, решил, что не нужна ему лишняя морока с освоением нового оборудования.

Воспоминания нанизывались одно на другое, как бусины на нитку, вытягиваясь в убеждающее слитностью и внутренней взаимосвязью ожерелье, которое будет, привлекая завистливые взоры, красоваться отнюдь не на агаповской шее.

Теперь Кичигин нацеливается на опытные и экспериментальные работы и ради них готов отдать новый цех. И не по доброте души. Такие хозяйственники, как Кичигин, без своей пользы и гайки не отдадут, а уж новенький цех и подавно.

Павел Станиславович, делая вид, что не замечает мучительного раздумья друга, с удовольствием подкреплялся вкусными блюдами, поставленными на стол хлебосольной хозяйкой, говорил что-то о погоде, о поездке за город и о каких-то пичугах, которые безбоязненно оклевывали корм с его руки. Слова проходили мимо Агапова, как проходит, не задевая зрителя, автомобиль по экрану кино.

Веретенников понял, что семена сомнений, умело кинутые им, упали на унавоженное поле, проклюнутся в свой срок крепенькими ростками, начнут зреть, наливаться, обретать силу. Про погоду и птичек, доверчиво склевывающих корм, Павел Станиславович говорил потому, что теперь в беседе было уже опасно касаться главного предмета. Максим Максимович не терпел нажима и диктата. Решения он принимал только сам, без всяких подсказок и наставлений. Такой уж был характер у человека, а характер – это вещь серьезная, и считаться с ним следует во всех случаях. Сегодня Максим Максимович тоже должен быть уверен, что поступает самостоятельно и все, что решит, сообразил он сам.

И еще Веретенников изменил течение разговора, чтобы больше не упоминать фамилию Кичигина. По той причине, что письма заборского завода существовали пока в воображении главного инженера ОКБ. В реальной же действительности была лишь телефонограмма за подписью заместителя министра, предписывающая Готовцеву вылететь на заборский завод для оказания технической помощи.

Павел Константинович ошибся в первоначальной прикидке собственного плана, подумав о полете барона на ядре во вражеский стан. Более детальный анализ обстановки заставил его избрать в качестве теоретической исходной базы тот случай, когда Мюнхгаузен, чтобы не портить дорогой шкуры, выстрелил из ружья иглой и пришпилил лису к дереву.

Именно так, расчетливо, метко и хладнокровно, нужно было ему пришпилить друга, чтобы у него не было возможности ускользнуть ни в одну сторону, чтобы иголочка крепко держала его на месте, заставляла бы до тех пор думать о сказанном ему Веретенниковым, пока в голове не начнется нужное просветление.

Как бы там ни было, время друзья провели хорошо и расстались с такой искренностью и сердечностью, какими всегда отличались их встречи. Уже на пороге квартиры Павел Станиславович, как художник к заканчиваемой картине, добавил завершающий штрих, известив Агапова, что через два дня его начальник по распоряжению министерства вылетает в Заборск.

«Так-то, дорогой Максимушка», – с тайным, несвойственным ему злорадством подумал Павел Станиславович, удаляясь от дома друга к знакомой троллейбусной остановке.

Он наверняка знал, что остаток воскресного вечера и первую половину следующей ночи Максим Максимович Агапов проведет в душевном смятении и нелегких размышлениях.

А в понедельник непременно помчится на прием к начальнику главка.

– Объясни, Максим Максимович, – сказал Балихин, прочитав принесенную записку. – Не может моя голова понять таких трансформаций. Два года ты атаковал меня насчет строительства новых производственных корпусов, а теперь считаешь, что их не нужно строить?

Агапов вздохнул, отвел в сторону глаза и ответил, что именно так он считает. И как может считать иначе, если не отвели участок под строительство.

– Мы же договорились, что будем просить министра лично вмешаться в решение вопроса. Не на Готовцеве же, в конце концов, свет клином сошелся. На депутатство его от министерства благословляли, характеристики писали. Можно ведь и подумать, не мешают ли товарищу Готовцеву депутатские обязанности заниматься основными делами.

– С этой стороны Готовцева не ухватишь, Владимир Александрович. Да и как можно народного избранника ковырять. Облечен, так сказать, доверием, избран тайным голосованием. Депутатскую комиссию не перепрыгнешь. У них постановление о запрещении промышленного строительства в городской черте, а у нас что? Постановление, между прочим, не Готовцев принимал…

Балихин слушал Агапова и не мог сообразить, чем объясняется резкое изменение позиции директора станкозавода. Честно признать, у Владимира Александровича тоже были внутренние колебания в отношении рациональности строительства новых производственных площадей. Только систематические атаки Агапова, умевшего осаждать начальство просьбами с такой последовательной занудливостью, что деться от них было некуда, сбили начальника главка, и он согласился поддержать предложение по новому строительству. Тем более что заявки на производимые заводом дипы росли с каждым годом и это, естественно, требовало планомерного расширения производственных площадей. Балихин представлял, что будут трудности с получением в черте города участка для строительства, но учитывал и экономическую эффективность развития мощностей существующего уже станкозавода и те транспортные, снабженческие и прочие выгоды, которые благоприятно скажутся на экономических показателях главка.

По опыту руководителя и складу характера Балихин осмотрительно и трудно принимал решения. Но когда решение им было принято, оно обретало над ним самим такую же власть, какую обретает над солдатом боевой приказ командира. На выполнении принятого решения Балихин концентрировал свою недюжинную волю, опыт и настойчивость, которые, как древний стенобитный таран, начинали прошибать препятствия.

Изменить решение Владимиру Александровичу было еще труднее, чем принять его. Только разумные доводы и неучтенные ранее обстоятельства могли заставить его это сделать. Отмену собственных решений он всегда переживал очень мучительно, терзаясь не тем, что подрывается его служебный авторитет, хотя это тоже было немаловажное обстоятельство, а тем, что он совершил ошибку, не учел всего, что обязан был учесть, не смог предвидеть того, что должен предвидеть руководитель, если он честно служит делу, которое ему назначено.

– Или тебя, Максим Максимович, хлопоты по строительству испугали? Мороки с этим в самом деле будет сверх головы.

– Знаю, сколько мороки будет, Владимир Александрович. Привык я к мороке и к хлопотам. Директорская должность ведь такая – сколько ни вертись, спина всегда позади будет…

Агапов знал характер своего начальника и понимал, что если сразу выложить то, с чем пришел в раздумьях после разговора со старым другом, то получит решительный отказ я погубит свою новую задумку. К изменению решения Балихина нужно было подводить осторожно. Впрочем, осторожность устраивала и самого Агапова, всегда действовавшего по мудрому правилу, что сначала нужно семь раз отмерить, а потом уже резать наверняка. Надо было еще разобраться, с чем Готовцев вернется из Заборска.

Цель сегодняшнего визита к начальнику главка была скромной. Осмотрительный Агапов, как старатель, выискивающий «фартовую» жилу, просто хотел застолбить участок, не будучи еще уверен, что именно здесь, в глубине, лежит нужная ему жила. В случае если ее не окажется, столбик можно выдернуть и начать поиски в другом месте.

Потому об экспериментальных и опытных работах Максим Максимович в разговоре с начальником главка не заикнулся. Он достал подготовленную отделом сбыта сводку фондовых нарядов и положил на стол Балихину.

– Вот где собака зарыта, Владимир Александрович. На самую околицу съезжает наша продукция. А что дальше будет? Жизнь, как говорится, катится и просит не отставать.

Балихин внимательно прочитал сводку и понял, что, поддерживая ходатайство о строительстве новых производственных площадей на станкозаводе, он не учел, что наряду с количественными показателями выпуска станков, непременной оценки требует и качественная сторона их. Когда в городе перестают покупать галоши, а на периферии они все еще пользуются спросом, все-таки надо задуматься, нужны ли они будут через несколько лет. Экономические законы неумолимы и в принципе одинаково значимы и для галош, и для продукции станкостроительных заводов.

– Надо нам переходить на выпуск нового типа, – сказал Максим Максимович. – Иначе так сядем в лужу, что брызги полетят во все стороны. Те деньги, какие нам выделили на капитальное строительство, нужно использовать на коренную модернизацию производства. У нас же половина станочного парка тридцатилетнего возраста…

Агапов говорил напористо, проворно вытаскивая из папки все новые и новые документы и подавая их в подтверждение собственных доводов.

Владимир Александрович слушал не перебивая, просматривал документы и досадливо понимал, что походя новые предложения директора Агапова в сторону не отмахнешь, что есть в них и резон, и деловой смысл. Возникало новое обстоятельство, не учтенное ранее им, начальником главка. Заместитель министра спросит Балихина, почему он не учел подобное обстоятельство, выступая с поддержкой ходатайства станкозавода о строительстве? Ответить на такой вопрос будет не просто. Но ради пользы дела Владимир Александрович готов чистосердечно признать собственную промашку.

Одно было непонятно, кто помог Агапову подойти к оценке ситуации с такой неожиданной стороны и изменить первоначальные планы? Уж не Готовцев ли ему просветил голову? Вроде непохоже. Андрей Алексеевич печется насчет опытных и экспериментальных работ, а здесь иное. Да и Агапов не станет слушать советы, а тем более принимать их от человека, который недавно опозорил его на торжественном собрании.

Балихин не знал, что мир человеческих симпатий сложен и к нему нельзя применять лишь схему служебных отношений.

Начальник главка попросил оставить принесенные документы.

Участок был застолблен. Что явят его недра, Максиму Максимовичу оставалось теперь определить копанием шурфов и многочисленными промывками породы.