Текст книги "Топот бронзового коня"
Автор книги: Михаил Казовский
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
– И совсем напрасно. Мы, Восточная Романия, тяготеем к Востоку, думаем на восточный манер и живём, словно азиаты. Запад нам не нужен, и союза с Западом никогда не получится.
– У царей свои представления об устройстве мира.
– Зачастую ложные.
– Это покажет время.
Гермоген, почувствовав, что Прокопий не хочет с ним откровенничать, оскорбился. И спросил, глядя исподлобья:
– Вы меня боитесь?
– Я? Боюсь? Да с чего вы взяли?
– Потому что юлите. А на самом деле думаете так же.
Не ответив впрямую, собеседник проговорил:
– Сита мне рассказывал, что владыка сильно изменился за последнее время. Прежнего Петра больше нет. Внешне – может быть, он сама учтивость и доброта; а внутри – как голодный волк. Стали пропадать люди…
– То есть почему? – не понял магистр.
– Кто-то что-то сказал нелестное о его величестве или, паче чаяния, о её величестве – и внезапно исчез. Где он, что с ним – выяснить нельзя.
– Вы, должно быть, шутите?
– Просто передаю слова Ситы.
– Но ведь это страшно!
– Вот на всякий случай и держу язык за зубами.
– Я же не предам!
– Лучше бы и сами поостереглись. «Запад», «Восток»! Нам какое дело? Мы простые смертные. И задача наша – не воспитывать василевсов, а стараться выжить при любых обстоятельствах и любых правителях.
– Вы приспособленец.
– Я историк.
В это время к персам шло солидное подкрепление. Старый шах Кавад собирался нанести удар по ромеям в двух местах: Лазике и Месопотамии. Знал, что там и там византийцы не выстоят. План его почти что удался.
6
Феодора с новым приливом сил начала мирить ортодоксов с монофиситами. Написала в Александрию своему духовному наставнику киру Севиру, пригласила приехать в Константинополь и попробовать убедить патриарха Епифания сблизить их позиции. Тот не возражал в принципе, но поездку отложил на неопределённое время, оправдавшись скверным самочувствием, а на самом деле опасаясь за свою жизнь.
Но зато из Эдессы и Амиды прибыли шесть епископов-монофиситов и по распоряжению василисы разместились в палатах Гормизды (одного из небольших императорских замков) и в монастыре в Сиках. Епифаний встретиться с ними отказался, но когда сам Юстиниан предложил организовать диспут на больные теологические темы, дал согласие скрепя сердце.
Собрались в начале июля 531 года в той же Гормизде, и монах Зоора выступил с большим теософским сообщением на тему Боговоплощения. Суть была такая: поначалу существовали две природы Христа – Бога и человека; но потом, при Боговоплощении, обе природы слились в новую природу, нераздельную и единую. Так и сформулировал: «Воплощённая природа Бога-Слова, Логоса, есть едина». Утверждал, что Божественное начало во Христе поглотило Его человеческую природу, с самого начала не схожую с нашей. Следовательно, формула, что Иисус за нас «плотью пострадал» богохульственна, так как надо произносить: «Он распят за нас».
Патриарх Епифаний в краткой ответной речи с ходу опроверг выдвинутые тезисы. Он считал, что Зоора извращает христианство. В том и чудо, говорил Епифаний, что Бог-Отец явлен миру в человеческом облике, снизойдя до телесности нашей, чем возвысил человечество до Божественного уровня. А когда на Бога-Сына снизошёл Дух Святой, человеческая природа не растворилась в Божественной, а наполнилась новым содержанием, Логосом.
Далее пошли ожесточённые споры, обе стороны не желали пойти на компромиссы. Даже скромная по пытка Юстиниана примирить ортодоксов с манихея– ми кончилась провалом. Император предложил следующую формулу: вместо «Он распят за нас» произносить «один из Троицы пострадавший», – но Зоора не согласился, подчеркнув, что подобная фраза отдаёт теопасхизмом, признающим во Христе плотское начало.
В общем, разошлись ко взаимному неудовольствию. Феодора утешала супруга:
– Не переживай, сразу ничего не бывает. То, что встретились и поговорили, шаг вперёд по сравнению с тем, что было до сих пор. Расхождения между нами не доктринальные, а лексические, и когда обе стороны перестанут смотреть друг на друга как на врагов, общие основы приведут нас к согласию в частностях.
Император вздыхал печально:
– Ой, не знаю, не знаю, Фео, ты, по-моему, слишком оптимистична. Твой Зоора – городской сумасшедший. У него глаз безумца, одержимого просто. Уж на что я не люблю Епифания, этого зануду и меднолобого, но общаться с ним ничего не стоит, он вполне вменяем и рассудителен. А с монахом этим даже страшно находиться в одном помещении – может искусать.
– Не преувеличивай, милый. Разреши одно: пусть мои монахи остаются пока в Гормизде и Сиках, проповедуют потихоньку и встречаются с ортодоксами в новых диспутах. Там, глядишь, и Севир приедет. Сделаем вторую попытку.
Он пожал плечами:
– Поступай, как хочешь. Я питаю одну надежду: подружиться с Папой и преодолеть наши разногласия с Западом. – Помолчал и добавил: – Расположенность Папы – главное. Он поддержит наши позиции в Риме. И поможет избежать войны с готами.
– Но они не отдадут Италию добровольно.
– Путь не отдают, если согласятся быть моими вассалами.
– А не согласятся?
– Вот тогда война.
Феодора заметила:
– Но для этого нужно столько средств! Денег и людей!
– Деньги мне добудет Каппадокиец, а людей у нас много, некуда девать.
Василиса сморщилась:
– Твой Каппадокиец! Губошлёп несчастный. Не люблю его.
– Да и я не слишком. Но такой человек нам необходим. Без него не вытрясти всех поборов, понимаешь?
– Понимаю, конечно.
А сама подумала: «Эх, напрасно согласилась отравить Имра. Лучше бы расправиться с Иоанном». Вроде угадав, самодержец проговорил с насмешкой:
– Ты меня обманула насчёт ул-Кайса? Сведений о его смерти нет.
Женщина ответила, чуть порозовев:
– Подожди ещё. Месяца пока не прошло.
– Ладно, подожду. – И переменил тему: – Хочешь, поедем искупаться в море? Я давно не плавал.
Поклонилась чинно:
– Как прикажет ваше величество. Мы рабы исапостола.
– Правильные речи, хвалю.
Между тем переговоры о мире с персами, как и предполагал Велисарий, ничего не дали. Но зато он воспользовался временной передышкой, чтобы укрепить Дару и расставить войско рационально, уведя восемь тысяч резерва из лагеря и упрятав в засаде. Этим резервом командовал Фара.
Персы атаковали ромеев в шесть утра. Выбрали такой ранний час не случайно. По обычаю византийцы завтракали в восемь, и расчёт был прост: навалиться на ещё не проснувшегося и голодного неприятеля. Сами персы ужинали поздно и к восходу солнца не испытывали нужды ни в питье, ни в пище.
Но налёт не задался с самого начала. Ветер дул в лицо воинам шахиншаха, не давая стрелам точно попадать в цель. То же происходило и с копьями: те летели, сразу отклоняясь от намеченной траектории. Да и рукопашная схватка не решила исхода боя: Сита, Велисарий и Вуза не дремали давно, подготовили полки вовремя, и внезапного наскока не получилось. А когда из засады выскочил Фара со своими бойцами, персы в панике побежали. И ничто не спасло их от чудовищного разгрома: конница Вузы, настигая противника, саблями рубила наотмашь, уничтожив около тридцати пяти тысяч человек. А ромеи потеряли не более двух с половиной тысяч.
Сита предложил широко отметить победу, но у Велисария настроение было иное. Он боялся новых провокаций, так как враг хотя и отброшен, но ещё далеко не разбит, и в любое время можно ожидать контратаки; просто распорядился выдать каждому рядовому по стакану вина с дополнительной порцией хлеба, да и в крепости не устраивал никаких торжеств – лишь обычный ужин в своём кругу. Сита оказался оживлённее всех и провозгласил тост за скорейшее окончание войны в Персии. Гермоген сказал, что хотелось бы, но прогнозы его неутешительны, шах Кавад не отдаст ни пяди своей земли. Вуза тоже считал, что пока рано успокаиваться. А Прокопий деликатно молчал.
Попросили ул-Кайса спеть. Он, одетый в праздничную тунику, с пафосом ответил:
– Прежде чем исполнить мои стихи, я напомню, что сегодня День Святой Феодоры – значит, именины императрицы. Предлагаю выпить за её здоровье, мудрой владычицы всех ромеев, яркого светила Романии. Ей желаю посвятить песню.
Велисарий и Сита переглянулись, так как слышали сплетни об отношениях Имра и василисы, но не стали ничего говорить и согласно осушили кубки с вином. Стихотворцу подали кифару, и араб заиграл нечто проникновенное, мелодичное, чем-то похожее на трель соловья. Все внимали с благоговением. Неожиданно он осёкся, жилы на его шее вздулись, а из горла вырвался дикий хрип; фаворит супруги Юстиниана, уронив музыкальный инструмент, попытался разорвать на себе тунику, вроде бы ему было тесно в ней, и не смог, и свалился наземь. Слуги бросились его поднимать, но отпрянули в ужасе: кожа под одеждой дымилась, источая отвратительный запах. Гости и хозяева повскакали со своих мест и, заткнув носы, бросились кто куда, вон из трапезной-триклиния.
Отдышавшись на свежем воздухе, Велисарий спросил у Ситы:
– Как ты думаешь, что сие может означать?
Тот обмахивался краем плаща:
– Не могу представить… Понимаю только одно: наш араб скончался не по собственной воле.
– Получается, что его убили? Кто? Зачем?
Находившийся рядом Прокопий отметил:
– Геродот пишет, что примерно таким же способом умертвили финикийского царя Аспаркама: пропитали его тунику снадобьем, поначалу безвредным, а потом, под воздействием воздуха, превратившимся в страшную отраву.
Лис перекрестился:
– Свят, свят, свят! Да кому ж это было нужно? Я сейчас не про финикийца, как вы понимаете…
Гермоген покашлял в кулак:
– Мало ли кому… Кто-то ревновал сильно, может быть?
Все взглянули на него изумлённо:
– Ты считаешь?…
Тот отвёл глаза и развёл руками:
– Ничего считать не могу, ибо не располагаю никакими фактами. Высказал догадку, ничего боле.
Вуза произнёс:
– Господа, господа, надо сохранять осторожность. Мало ли кому что покажется! Нам судить о жизни августейших особ не по чину. Коль убили – значит за дело.
Сита возразил:
– Этак рассуждать, то получится, что убить безнаказанно можно каждого. Существуют законы, нормы, правосудие…
– На пергаментах – да. Но в реальной жизни?
– Мы не варвары, между прочим!
– Кто тебе сказал?
В общем, смерть несчастного ул-Кайса всех разволновала. Слуги с большими предосторожностями, в кожаных рукавицах, чтобы не касаться отравленной материи, завернули труп в одеяло и незамедлительно положили в гроб, тут же заколотив крышку. Похороны были скромные. Вещи Имра сожгли. И стихи его, дошедшие до нас в некоторых списках, – лишь ничтожная часть сочинённого этой незаурядной личностью – удальца, гуляки, соблазнителя женщин и царя в изгнании.
Больше остальных опечалилась Антонина: молодой человек ей нравился, и она хотела познакомиться с ним поближе. Думала: уж если тётя Феодора, набожная, сильная, не смогла устоять перед этим херувимчиком, то, наверное, было отчего. И вздыхала: «В Даре скучно, гнусно и тоскливо. Никаких надежд на скорое возвращение. И зачем я решила выйти за Велисария?» Оставалось лишь одно развлечение – юный Феодосий; но его по-прежнему держали в войсках, и жене командующего восточной армией Романии приходилось ждать, разрешат ли Фотию и сводному брату отдохнуть от боевых действий и приехать в крепость, под крыло матери. Случай выдался в середине августа.
7
Персы отошли и, по-видимому, не имели намерений снова нападать в ближайшее время. Византийский лагерь под Дарой хорошо укрепили, Вуза с Фарой под водительством Ситы регулярно устраивали учения, чем позволили Лису съездить в близлежащий город Амиду, чтобы провести там инспекцию местного отряда. Он боялся атаки с юга и хотел проверить, хорошо ли защищены границы империи по течениям Тигра и Евфрата. А в его отсутствие Феодосий с Фотием попросились у командиров побывать в Даре. Обстановка сохранялась спокойная, конные разъезды докладывали, что противника не видно нигде, и вельможным юношам без труда позволили провести дня четыре за стенами крепости. То-то было счастье!
Антонина обрадовалась немало, тут же распорядилась разогреть воду в термах, принести свежие простынки и побольше золы (в бане натирались золой, так как мыла ещё варить не умели), а пока молодые люди купались, хлопотала с кухарками, накрывала на стол. Чистых, розовых сыновей проводила в триклиний, пригласила на ложа и сама наливала вино. Те, весёлые, беззаботные, пили, ели и рассказывали разные солдатские байки. Феодосий сказал:
– Велисария в войсках очень уважают и даже боятся. Первое время относились ко мне и Фотию с подозрением – как-никак сынки командира! Но потом быстро поняли, что не станем доносить по начальству, и уже смотрели по-дружески.
– Вас не ранило? – беспокоилась Нино.
– К счастью, нет. Фотию слегка поцарапало предплечье дротиком, но несильно, всё уже зажило.
– Может, лучше вам служить в коннице? Менее опасно?
У родного сына вырвался смешок:
– Да! И грохнуться с коня посреди атаки! Нет, спасибо.
– Но ведь вы обучались выездке в гимнасии?
– Не настолько, чтобы воевать в кавалерии.
Ужин длился долго. Юноши от выпитого и съеденного сильно осовели и едва двигали ногами по пути в свои спальни. Слуги их поддерживали под мышки.
Антонина, уложив Фотия, ласково поправила простыню и поцеловала в висок. Он спросил сквозь сон:
– Мы всё о себе, о себе… Ты-то как сама?
– Хорошо, мой милый. Не волнуйся, спокойной ночи. – И заботливо погасила свечу.
Вышла, дверь прикрыла. Сделала несколько шагов и, нажав на медную ручку комнаты Феодосия, заглянула внутрь. Там свеча всё ещё горела, а приёмный сын безмятежно спал, разметавшись на постели совершенно нагой. Молодое мускулистое тело, сильный торс и плоский живот, завитки волос на лобке и такое нежное розовое достоинство взволновали женщину. Не смогла преодолеть вожделения, с тихим стоном развязала тесёмки у себя на плече и на талии, сбросила одежду и легла рядом с юношей. Мягко притянула к себе, стала обнимать, жарко целовать и лизать в самых потаённых местечках. Он мурлыкал во сне, поддавался ей, сладко улыбался. Но когда она приступила к главному, вдруг открыл глаза и, увидев всё происходящее, страшно удивился. Приподнявшись, пробормотал:
– Мама, вы?… Что вы делаете, мама?… Это же грешно…
– Ничего, ничего, мой милый, – отвечала она, продолжая ласки. – Ты ж мне не родной, а приёмный… Значит, ничего…
– Нет, а как же папа?… То есть, Велисарий? – слабо сопротивлялся юноша.
– Папа не узнает… Ты ведь не расскажешь ему? Ну, а я тем более…
– Нино, Нино, нельзя… – Феодосий откинулся на подушки и страдальчески посмотрел в потолок. – В вашем положении, Нино? Разве можно?
Женщина взглянула ехидно:
– Именно в моём положении, славный дурачок! Именно в моём положении – значит, без последствий.
– Да, но плод? Можно потревожить…
– Нет, на пятом месяце это позволительно… – И с такой горячностью стала возбуждать его плоть, что приёмный сын, сдавшись ей без боя, целиком отдался сладострастному чувству. Только вздрагивал и шептал:
– Боже, что мы делаем… Боже, как приятно!… – и кряхтел, и морщился, выгибая шею, скалился, стонал, задыхался и едва не разрывал простыню, смятую, зажатую в его кулаках. Ложе колыхалось от неистовых колебаний, белая набухшая грудь матроны прыгала вверх-вниз у него перед глазами, а кошмарные тени, создаваемые отблесками свечи, корчились по стенам.
Наконец, спазмы поутихли, и любовники, отсоединившись, не спеша приходя в себя, вытянулись в постели, жаркие и влажные от испарины.
Антонина прижала губы к его щеке и произнесла томно:
– Это было великолепно, милый. Я давно не испытывала столь глубокого удовлетворения.
Юноша открыл сомкнутые веки:
– Как, а с папой? То есть, Велисарием?
Женщина ответила несколько задумчиво:
– Понимаешь, детка… с Лисом я по-прежнему счастлива, конечно… но со временем… даже всё прекрасное приедается…
– Он тебя берет часто?
– Чаще некуда. Иногда по четыре раза в сутки.
– Ничего себе!
– Я порой даже говорю: погоди, не надо, дай передохнуть – да куда там! Лишь одно на уме, глядя на меня. А начнёшь всё-таки отказывать – сразу подозрения, что ему с кем-то изменяю. Он с годами сделался такой нетерпимый!
– Потому что привык командовать.
– Безусловно, да, но ведь я ему всё-таки жена, а не полковая шлюха!
Вскоре Антонина, одевшись и поцеловав Феодосия на прощанье, выскользнула из комнаты. Молодой человек упал на колени перед образами и, крестясь, долго повторял:
– Господи, помилуй! Отпусти мне, Господи! Бо нечистый меня попутал, ввёл в искус. Обещаю, что искуплю, что вину заглажу, что не повторю, Господи!
И напрасно клялся. По натуре собственница, Нино никогда добровольно не отпускала свою добычу.
Глава 5
1
В доме сенатора Прова встретились три брата – три племянника прежнего императора Анастасия Дикора – старший Пров, средний Ипатий, младший Помпей. На дворе стояла осень 531 года, листья опадали с деревьев, птицы улетали на зимовье в Азию и Африку, а в триклинии было жарко. И от выпитого вина, и от съеденной тушёной свинины у мужчин выступал пот на лицах, часто шла отрыжка. Ужинали, беседовали на единственную тему: как убрать Юстиниана с престола?
– Ситуация обостряется, – констатировал Пров, утирая лоб полотняной салфеткой. – Недовольны все. Низшие слои замордованы окончательно – дикими поборами и чиновничьим произволом. Денег нет, а без денег не устроишься на работу, и в суде правды не найдёшь. Людям боязно появляться вечерами на улице – или изобьют, или же ограбят, или полоснут лезвием по горлу. Мастерские быстро разоряются, неприкаянных масса, нищие на паперти прямо-таки хватают за тогу. А вчера я видел, как на берегу, возле церкви Святого Акакия, нищенка рожала у всех на глазах, под открытым небом. Мне пришлось заплатить, чтоб её и младенца увезли в больницу для бедных. А властям нет ни до чего дела.
Тут вступил в разговор Помпей:
– Бедняки-то ладно, им всегда живётся несладко, потому что плебс. А у нас, у патрициев, разве лучше? Кто считается с нами? Консисторий [15]15
Консисторий (от лат. consistorium) – место собрания – государственный или тайный совет римских императоров, в руках которого были сосредоточены все важнейшие дела.
[Закрыть] фактически распущен, на свои заседания собираемся не чаще одного раза в год, да и то без всякого проку. Мы, сенаторы, никому не нужны. Так, отдельные поручения василевса – необременительные, глупые. Все дела вершит один человек. Сам себя называющий полубогом. Этот выскочка из Иллирика, сын простого крестьянина, у которого ромейской крови разве что на четверть! Тоже мне, «исапостол»!
Третий брат, Ипатий, тоже возмущался:
– Да о Боге я вообще лучше промолчу. Нас, ревнителей настоящей веры, всюду притесняют, обзывают манихеями. Даже несмотря на высокое покровительство Феодоры.
– Лучше бы такого покровительства не было: эта шлюха на троне нас компрометирует.
– Все как на подбор: Феодора – шлюха, Иоанн Каппадокиец – вор, а Трибониан – свинья и мздоимец. Хороша компашка!
И Помпей тяжело вздохнул:
– Бедная Отчизна! Кто придёт ей на помощь?
Пров сказал сурово:
– Мы должны прийти. Мы, аристократы по крови и духу. И единственные наследники Анастасия.
– В автократоры? – испугался Ипатий. – Хочешь в автократоры? Заикнись только – он тебя казнит!
– Кто, Юстиниан? Это обязательно. Мы должны держать язык за зубами.
– Управлять страной, да ещё такой, как Романия! Столько надо смелости, – продолжал причитать средний брат.
– Ничего, мы тебе поможем.
Тот осёкся и смотрел на него в недоумении. А потом пробормотал еле слышно:
– Это неудачная шутка.
– Нет, какие шутки, если речь идёт об Отечестве?
– Я отказываюсь заранее. Не имею сил и способностей для такого подвига.
– Больше некому.
– Как, а сам?
– У меня здоровье не то. Слишком мало двигаюсь, слишком много ем. Даже на коня не взберусь без поддержки слуг. Некрасиво будет.
– Хорошо, а тогда Помпей, – не сдавался Ипатий.
– Я?! – откликнулся младший. – Ни за что на свете. Горы золота посулите, а и то сразу отрекусь. Никаких дворцов, никакой власти мне не надо. Главное – семья, дети, внуки. Люди мы не жадные, и моих мастерских, и моих менялен, и моих садов мне вполне хватает для пропитания.
Пров проговорил:
– Что вы раскудахтались, словно клуши? Не мужи, а тряпки. «Не хочу, не надо»! В спальне у жены, конечно, спокойнее. Но ещё существует слово «долг».
– Вот и выполняй свой долг, как тебе он видится. А меня с Ипатием в тёмные делишки не втягивай.
– Цыц! Молчать! – рявкнул старший брат. – Смена нынешней власти – не афера и не делишки, а святая обязанность честных граждан! – Молча подышав, он продолжил: – Я беру на себя всю финансовую часть и организацию общегородской бучи. А когда время придёт, мы объявим Ипатия новым автократором. Для Помпея резервируем должность попроще – квестора [16]16
Квесторы (quaestores) – в Древнем Риме должностные лица, являющиеся помощниками царя при расследовании преступлений, грозивших смертною казнью. Со времён Диоклетиана квестор составлял проекты законов, принимал прошения и скреплял исходившие из императорского кабинета акты.
[Закрыть] священного двора, председателя консистория.
Те не знали, что отвечать. Но потом Ипатий деликатно сказал:
– Хорошо, пускай. Действуй, как задумал. Я тебе доверяю и уверен, что тобой движут наилучшие помыслы.
А на самом деле подумал: «Ничего у тебя не выйдет. У Юстиниана такая сила, что свалить его вряд ли кто-то сможет. Возмущаться – да, очень даже просто, строить планы тоже. Но реально свергнуть василевса? Детские фантазии».
Между тем Пров повеселел и кивнул умиротворённо:
– Наконец-то слышу здравые речи. Ничего не бойся: в случае чего всю ответственность возьму на себя. Вы здесь ни при чём. А зато, если всё получится, после коронации дашь мне монополию на доставку хлеба из Александрии, на изготовление и продажу оружия и на все шёлкоткацкие предприятия. В виде благодарности за мои расходы.
Будучи уверенным, что проекты старшего никогда не осуществятся, средний обещал:
– Полная гарантия. Пусть Помпей выступит свидетелем.
– Что ж, тогда за это не мешало бы выпить.
Младший поднял кубок:
– За тебя, Ипатий! Аvе, imperatоr!
– Auguste! Аuguste! Vivat! – и все трое с воодушевлением чокнулись.
2
В доме Велисария жизнь текла размеренно. После отъезда Феодосия и Фотия на войну, Магна возвратилась в свои покои, но на улицу выходила только с Македонией, под присмотром Кифы: или в храм, или в гости к бабушке Комито. И однажды там её увидел молодой военный по имени Ильдигер, прибывший с персидского фронта.
В Персии за год случилось много событий: накануне Пасхи армия Кавада, перейдя Евфрат, вторглась в провинцию Месопотамия и атаковала неприятельские войска. Но для Лиса это не было чем-то неожиданным: он заранее угадал, что, скорее всего, нападения надо ожидать с юга, и держал наготове двадцать тысяч воинов. Первые же стычки показали превосходство ромеев, и противник поспешил обратно к Евфрату.
В это время в штабе византийцев начались ожесточённые споры: Вуза с Фарой оголтело доказывали, что нельзя упускать врага, надо налететь и добить; Велисарий считал, что Великий Пост измотал христиан и они пока что не в лучшей форме, время для решающей схватки не пришло; Сита сохранял тактичный нейтралитет (он считал, что сразиться можно, но идти на конфронтацию с другом Лисом очень не хотел). Сами же войска начали шуметь и требовать наступления. Велисарию пришлось подчиниться.
Стычка произошла 19 апреля 531 года в области Коммагена. Несмотря на численное меньшинство, сытые здоровые персы выдержали несколько наскоков оголодавших ромеев, а к исходу дня разгромили правый фланг. Византийцы бросились врассыпную. Командиры подали сигнал к отступлению, но серьёзных потерь избежать им не удалось: конница Кавада уничтожила несколько тысяч разбежавшихся пехотинцев Юстиниана. Только вечер остановил эту сечу: с наступлением темноты персы покинули поле боя.
В результате обе стороны ничего не выиграли: шах не взял Антиохию, а у Велисария не хватило сил дать врагу достойный отпор.
Тут 8 сентября от внезапного удара умер шахиншах. По закону, власть должна была перейти к его старшему сыну, Каосу, но отец с ним давно поссорился и в своём завещании указал преемником младшего отпрыска, от другой жены, звали которого Хосров. Более того, много лет назад, опасаясь, что Каос будет интриговать против сводного брата, шах направил в Константинополь посольство к прежнему василевсу – Юстину – с просьбой усыновить Хосрова (мол, Каос побоится выступать против сына византийского императора), и Юстин согласился.
Стало быть, на троне в Персии волею судеб оказался, говоря формально, названый двоюродный брат Юстиниана! И Хосров, приказав отвести войска от границ Романии, предложил командованию неприятельской армии заключить мирный договор. Велисарий снарядил одного из своих командиров – Ильдигера со свитой – плыть в столицу с донесением императору. Заодно и Сита попросил молодого военного передать жене Комито небольшую грамотку; Ильдигер, естественно, согласился.
Он происходил из вандалов – варварского племени, век до этого захватившего юг Испании, а потом север Африки с Карфагеном. (Между прочим, до сих пор существует испанская провинция, сохранившая в названии отголосок тех событий: Андалусия – «Вандалузия».) Царь вандалов был союзником, другом и вассалом Юстиниана, и в ромейской армии подвизалось много знатных карфагенян. Были они крещёные, но не православные, а так называемые «ариане» – с точки зрения Константинополя, еретики. Сам же Ильдигер, в целях быстрого продвижения по службе, с ходу перешёл из своей веры в православие.
Коренастый, рыжеватый и веснушчатый, он приветливо разговаривал с Комито, передал письмо, рассказал, что у Антонины родилась прелестная девочка, окрещённая Иоанниной, или просто Янкой, Феодосий же с Фотием показали себя в битве при Коммагене с хорошей стороны и вполне заслуженно удостоились благодарности командира Фары.
Посреди беседы доложили о приходе Магны. Девушка вошла и, увидев Ильдигера, неожиданно залилась румянцем, опустила очи, а потом сидела напротив, словно на иголках. Молодой человек тоже был немало взволнован от присутствия нежного создания, сильно напоминавшего Нино в юности. Девушка спросила:
– Как у маменьки прошли роды? Тяжело?
Он ответил честно:
– Я, признаться, не посвящён. Знаю только, что, когда уезжал, мать с малышкой чувствовали себя превосходно.
– Вы надолго в Византий?
– Думаю, что нет. Если василевс согласится заключить с шахиншахом мир, то направит полномочную делегацию без задержек, дабы вывести оттуда избыточные войска до зимы.
– Вы тогда вернётесь в столицу тоже?
Ильдигер улыбнулся:
– О, предугадать невозможно. Мы, военные, люди подневольные и зависим от приказов начальства. – Чуть помедлил, а потом заключил явным комплиментом: – В случае моего возвращения, был бы рад вновь увидеться с вашей милостью.
Магна покраснела, но нашла в себе силы поддержать начатую тему:
– Я бы тоже не возражала против новой встречи.
Не была в стороне и бабушка Комито. Провожая гостя, наклонилась к нему поближе и проговорила вполголоса:
– Вы, по-моему, очень ей понравились.
Молодой человек, зардевшись, приложил руку к сердцу:
– Я весьма польщён. Благосклонность падчерицы самого Велисария дорогого стоит!
– Непременно заходите ещё.
– Обязательно воспользуюсь вашим приглашением.
Разумеется, предложение Хосрова о мире было радостно встречено императором. Он давно считал войну с Персией слишком дорогой. Думал о походе на Запад и желал сконцентрировать средства и военные силы для завоеваний в Италии, Африке и Испании. Сделал распоряжение: Сите с небольшим гарнизоном оставаться в Даре, Велисарию с семитысячным войском возвращаться в Константинополь.
В то же время ситуация в городе складывалась сложная. Участились разбои и поножовщина, недовольных становилось всё больше, а сенатор Пров не сидел сложа руки, и его доверенные лица проводили работу среди димотов – ярых сторонников как «синих», так и «зелёных», тайно раздавали оружие, брали на содержание стасиотов – заправил в партиях ипподрома. Основное возмущение нарастало по двум линиям – экономической и религиозной. Стасиоты и настраивали народ: мол, куда мы идём с этими грабительскими поборами и расколом Церкви? Почему автократор бездействует? Нужен ли такой самодержец? Может, поменять на другого – скажем, на Ипатия, потому что тот – племянник Дикора?… Разговоры на эти темы слышались повсюду. Было достаточно искры, чтобы вспыхнуло всё вокруг – как в прямом, так и в переносном смысле.
Кризис разразился вслед за Рождеством – в январе 532 года.
3
Игры на ипподроме открывались 10 января. Цирк был полон, гомонил, бурлил, все собравшиеся ждали появления автократора. Зазвучали трубы и барабаны, вдоль кафисмы (царской трибуны) выстроились гвардейцы его величества, и народ увидел Юстиниана, облачённого в красное, а на голове самодержца сверкала стемма – металлический обруч, изукрашенный золотом, драгоценными каменьями и эмалью, на венце был крест, по бокам – подвески из жемчуга. Василевс казался несколько усталым – за прошедший год он слегка спал с лица; видимо, бессонные ночи и кипучая деятельность по выстраиванию государственной власти отражались на его самочувствии. Или сильно переживал, что ему изменила Феодора? Кто знает! Весть о смерти ул-Кайса царь воспринял достаточно равнодушно и в своих разговорах с императрицей больше никогда не вспоминал об арабе.
Тот январь был довольно мягкий (мы сказали бы сегодня – «плюсовая температура»), и совсем не влажный, сухой. Иногда даже солнце появлялось из-за войлочных туч.
И Юстиниан появился в цирке, как второе солнце. Ипподром взорвался: «Аvе, imperator! Vivat, Vivat!»
Неожиданно с западной трибуны, где сидели «зелёные» и «синие», выделилась группа возмущённых мужчин, явно разгорячённых выпитым, и решительным шагом двинулась к кафисме (находившейся на восточной стороне цирка). Перед рядом гвардейцев люди остановились, и главарь прасинов – разлохмаченный, с длинными развевающимися космами, в грязном зелёном плаще – поднял правую руку и довольно грозно сказал:
– Многие лета, Юстиниан Август, да будешь ты победоносным!
Император молчал. Он, по этикету, никогда не снисходил до разговоров с простыми подданными. За него отвечал специальный чиновник, называвшийся мандатором. Это был человек средних лет с грубоватой внешностью выходца из низов; на его плаще выделялись нашивки, соответствующие должности и званию.
