Текст книги "Приключения Жихаря"

Автор книги: Михаил Успенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 46 страниц)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

 
То были трупы двух титанов,
Двух славных братьев–атаманов…
 

Александр Пушкин

На Полелюевой Ярмарке за долгие годы было понастроено много чего кроме торговых рядов.

Была особая палата, где знающие люди проверяли мясо и птицу на гожесть, припечатывая синей печатью.

Была лечебница с опытными знахарями на случай, если кто из гостей расхворался в дальней дороге.

Был Дом Веселья с бесстыжими девками, которые слетались сюда со всех сторон за легкой добычей, – на всякий случай его воздвигли рядом с лечебницей.

Был Меняльный дом – там оценивали деньги разных стран, какая чего стоит.

Был Дом Быка и Медведя, в котором перекупщики и приказчики самых богатых купцов торговались на пальцах, ухитряясь извлекать барыш неведомо из чего.

На речном берегу поставили, конечно, несколько бань, чтобы не разводилось заразы.

Про каменные склады да просторные конюшни и говорить нечего.

И был еще Дом Старого Разбойника, о котором мало кто знал.

Когда Полелюева Ярмарка внезапно возникла из яйца на голом месте, с лихими людьми стало много забот. Они поначалу обрадовались, приладились грабить проезжавших торговых гостей. Появилась стража, случались стычки и целью кровопролитные войны, разорявшие дело.

Тогда Полелюй, молодой еще и отважный, в одиночку и без оружия углубился в лес, обходя разбойничьи станы.

Семьи разбойник не имеет, век его короток, а старость, ежели до таковой дожить, безрадостна: либо молодой соперник зарежет ослабевшего вожака, либо ограбленный купец признает и потащит на суд, либо, если очень уж повезет, просто окочуришься под забором от голода и холода.

Вот Полелюй и предложил лиходеям поставить на неприкосновенной ярмарочной земле просторный терем, где они могли бы спокойно, ни в чем не нуждаясь, хоть и без особой роскоши, заканчивать свое земное поприще возле теплой печки с кружкой браги в обществе себе подобных. Для увеселения там оборудовали даже голубятню. Староста обещал разбойникам безымянность и безопасность, а взамен требовал вот чего: оставить в покое купеческие обозы, не тревожить, как прежде, стольные города и богатые деревни да платить из награбленного ему, Полелюю, взносы на грядущую тихую старость.

Сверкали ножи, взлетали дубины: не всем приходилось по нраву такое предложение, но верх, как обычно бывает, взяли благоразумные, а отчаянные сильно поубавились в числе.

Нельзя сказать, что разбой прекратился сразу и вовсе – до сих пор появлялись дерзкие одиночки вроде покойного Кидалы, – но дороги, ведущие к Полелюевой Ярмарке, прослыли самыми безопасными.

Сам староста оказался в большом выигрыше, поскольку взносы платили все, а до седин, как сказано выше, доживали немногие. Кроме того, он разрешал и даже приказывал грабить тех, кого по разным причинам не хотел больше видеть на своей ярмарке.

Давал Полелюй и недолгое, до месяца, убежище еще действующим лиходеям. Так туда и попали спасавшиеся от погони Кот и Дрозд. Они пересидели сколько–то времени, потом воротились в лесную избушку, малого Жихарку не нашли на месте, погоревали и решили, что довольно уже потрудились для общества на большой дороге. Побрели обратно на ярмарку, поклонились старосте немалой общей казной и осели в Доме Старого Разбойника. Бодрым еще дедам и на ум не приходило, что нынешний молодой многоборский князь – их воспитанник.

Все это рассказал Полелюй Жихарю по дороге и предупредил, что разговаривать с лихими людьми – дело нелегкое и требующее сноровки.

Ремесло делает лесных разбойников (как и конокрадов, кстати) суеверными.

Они внимательно следят за природными приметами и чрезвычайно воздержанны на язык, хоть и ругаются премного. Но никогда настоящий разбойник не назовет золота золотом, чтобы не сглазить и не превратить в черепки, а всегда скромно скажет: «металл желтого цвета». Княжеских стражников злодеи между собой не обзывают «псами», «легавыми» и «мусорами», как те того заслуживают, но весьма уважительно величают «сотрудниками правоохранительных органов». Даже тюрьму, когда случается туда угодить, зовут не острогом, не кутузкой, не узилищем, не темницей, а красивым именем «изолятор временного содержания» – чтобы не исключить неосторожным словом возможность побега. И каторга у них не каторга – зовется она, матушка, «исправительно–трудовым учреждением», хотя исправившийся на каторге разбойник встречается не чаще, чем кукушечье гнездо…

Тайный разбойничий язык еще и тем хорош, что непонятен постороннему человеку и не может перед ним обличить их лиходейскую сущность.

– …Стою это я, братцы, на участке дороги «Теплоград – Косоруково» посреди зоны лесонасаждения, держу в правой руке орудие преступления, то есть тяжелый да тупой предмет, в скобках – предположительно дубину. Навстречь мне, гляжу, движется потерпевший – богатый сучкорез, тащит на спине в мешке свое личное имущество граждан. Ну, я выхожу из близлежащего кустарника и предлагаю ему в устной форме отчуждать это имущество в мою пользу.

Потерпевший отказывается. Делать нечего – пришлось соединить нападение с насилием, опасным для жизни и здоровья потерпевшего или с угрозой применения такого насилия…

– Чистый разбой!

– Разбой и есть. Угроза действия не возымела – совершаю нападение с насилием. Размахнулся тяжелым тупым предметом да умышленно как нанесу потерпевшему менее тяжкое телесное повреждение! А он в мешок вцепился, не отдает! Тогда я прихожу в состояние сильного душевного волнения и тем же тупым тяжелым предметом наношу, опять же умышленно, еще более тяжкое телесное повреждение, несовместимое с жизнью! Из него и дух вон! Завладел я его имуществом и скрылся с места преступления в неизвестном направлении…

– Это дело. А вот у меня был, помнится, случаи в горах. Думал я там, за хребтом Кавказа, укрыться от всяких царей. И вот решил однажды содеять преступление, составляющее пережитки местных обычаев. Встал перед выбором:

то ли уклониться от примирения и не отказаться совершить кровную месть за убийство, то ли уплатить и принять выкуп за невесту деньгами, скотом или другим каким имуществом. А может, даже принудить женщину ко вступлению в брак… Или наоборот, этому вступлению воспрепятствовать – сейчас уже и не помню…

– Надо же! Вон до чего дошло!

– …И вот так целыми днями! – вздохнул Полелюй, открывая дверь. Они с Жихарем уже давно стояли на крыльце и выслушивали пьяную староразбойничью похвальбу. – И болтают, и болтают… Потом драться начнут… Ножей мы им, конечно, не даем, так они, представляешь, навострились в деревянные ложки заливать свинец и друг дружку лобанить!

– Боевые старички, – одобрил богатырь. – Где же мои наставники? Не поубивали еще там всех?

– Кот и Дрозд у нас тихие. Сейчас сам увидишь…

В просторной горнице за чисто выскобленными столами сидели ветхие сивые люди, зачастую кривые, одноухие, однорукие или одноногие. По стенам развешано было различное оружие – выполненное, впрочем, из дерева.

– Дерево заморское, бесценное, – пояснил староста. – Очень легкое – там из него делают плоты и даже выходят в море. Таким хоть целый день по башке колоти – ничего не будет. Дерево, конечно, дорогое. Но мне для моих постояльцев злата–серебра не жалко – правда, ребята?

Отставные злодеи поглядели на Полелюя так, что любого другого на его месте испекло бы в пепел, но вслух закричали:

– Правда, батюшка! Правда, благодетель! Дом – это наша большая семья! У нас сытое житье, у нас чистое белье! Мы бодры, веселы, котелки у нас полны, в каждой чашке – кашка, в каждой кружке – бражка, а по праздничным по дням мы и девок трям–трям–трям…

– Знают порядок, – шепнул Полелюй. – Я сюда иногда молодых разбойников привожу – показать, как им хорошо и уютно будет у меня в старости. Вот они увидели тебя и подумали… Ребятушки, а где–ка у нас Кот с Дроздом, почему не вижу?

– Полезли на крышу – голубей гонять, – отозвался безносый дедуля.

– А почему мы их со двора на крыше не узрели?

– Так ведь чердак – не ближний свет. К тому же вверх карабкаться… После завтрака ушли, к обеду велели ждать… Они, поди, еще до лестницы не добрались…

– Не буду я ждать, – сказал Жихарь. – Где у вас голубятня?

По дороге на голубятню богатырь думал, что на месте молодого разбойника нипочем бы не соблазнился здешним житьем. Это какое же благоразумие и предусмотрительность надо иметь! Бражку тут явно дают не вволю, а по мерке, насчет же девок и вовсе сомнения огромнейшие…

– Лучше в поле голову потерять! – вслух решил он и высунул голову из чердачного окошка.

– Правду говоришь, родимый! – сказал старичок, который стоял на карачках, дугой выгнув спину. Глаза у старичка с годами не выцвели, сохранили зеленый оттенок и продольный зрачок. На гнутой спине у этого старичка стоял босиком другой, столь же древний, и пытался, помогая себе длинным и вострым носом, отпереть засов на голубятне.

– Кот и Дрозд, спасите меня! – дитячьим голосом сказал Жихарь.

Верхний старичок зашатался и полетел вниз, но не убился, а рассмеялся, подхваченный богатырской рукой…

…Прославленные разбойники даже не удивились, узнав, что их питомец не пал жертвой хищных зверей, не был растерзан поедучими ведьмами, и даже наоборот – прославился и возвысился. В таком возрасте обычно уже ничему не удивляются.

– Говорил же я тебе, старому дураку, – не пропадет! – сказал Дрозд Коту. – После нашей–то науки!

– И я тебе, старому дураку, то же самое толковал! – промурлыкал Кот. Он потерся об Жихаря спиной и разразился хриплым мявом, означавшим не то смех, не то плач.

Порадовавшись встрече и всплакнув, разбойные деды принялись наперебой жаловаться богатырю, что здесь, у Полелюя, им не дают развернуться во всю ширь молодецкую, что проклятый староста загубил за их же деньги ихнюю вольную волюшку, оставив только горькую долюшку…

– У них и зелено вино какое–то сухое, – пожаловался Дрозд. – Мочишь, мочишь горло, а промочить никак не можешь. Налицо явные хищения общественной собственности в особо крупных размерах, совершаемые группой лиц по предварительному сговору с особой жестокостью…

– При отягчающих обстоятельствах! – сказал Кот, но вдруг замолк, потому что внизу по всему терему пошел какой–то странный гул, от которого заложило уши.

– Это еще что? – встревожился богатырь.

– Это Соловей Одихмантьевич, – сказал Дрозд. – Весна же – он свистеть начинает, Соловьиху манить. Да где теперь та Соловьиха, кто ей целует пальцы? Неужто найдется такой придурок?

– И зубы уже не свои, – добавил Кот. – Вот настоящего свисту и не получается. А то бы он им нащепал лучины!

– Так Соловей до сих пор жив?

– Чего ж ему сделается? Выбитое око заткнул соломой, окосицу прикрыл бляхой из металла желтого цвета – и живет себе. Конечно, на семи–то дубах ему было просторнее, зато здесь никто не тронет. Экстрадикции не подлежит: отсюда выдачи нет! – вздохнул Дрозд, упомянув единственное тутошнее утешение.

Впрочем, не единственное: Жихарь отворил голубятню, стал вытаскивать птиц по одной и подбрасывать в воздух. Кот схватил шест с привязанной к нему алой тряпкой и начал, шипя от боли в суставах, размахивать им в воздухе.

Дрозд засвистел – но тоже не так лихо, как прежде, и богатырю пришлось помогать.

Побаловав престарелых лиходеев любимым зрелищем и подождав, покуда голуби, накружившись вольно в ясном небе, вернутся на дармовую жратву, он задвинул засов и сказал:

– Не горюйте, Кот и Дрозд! Вы меня в беспомощности не покинули, и я вас не оставлю, заберу к себе в Столенград!

– Что та, что ты! – замахали руками разбойники. – Нас же там сразу признают и повесят!

– А вот и нет! – Жихарь гордо вскинул голову. – Во–первых, у нас в Многоборье нынче торжествует закон – моей же, кстати, супругой составленный. И в том законе для таких, как вы, есть понятие срока давности… Во–вторых, я теперь князь – что хочу, то и ворочу! А в–третьих, у меня скоро появится сын, тоже богатырь. Не бабам же его воспитывать!

– Не бабам! – дружно воскликнули старики. – Может и сын героем стать, если отец герой!

– До поры Полелюю ни слова, и вообще – никому, – предупредил Жихарь. – Давайте–ка сядем сюда, в тень, и поговорим. Мне у вас много о чем нужно спросить…

– Нам бы лучше на солнышко, – попросили Кот и Дрозд, и богатырь их уважил.

Жихарь в чердачное окно велел принести вина и лучшей закуски. Полелюй, в надежде на богатую награду, подавал сам, на подносе с чистым полотенцем. Он хотел было присоседиться к собранию на крыше, но богатырь вежливо, хоть и убедительно, попросил его ступать вниз, приглядеть за ярмаркой.

– Ну, отцы мои, – сказал он, когда старики угостились, – настал, хоть и с запозданием, час рассказать вам, где вы меня нашли и при каких обстоятельствах.

– Мы, нижеподписавшиеся, – привычно, как на допросе, забубнил Дрозд, – выйдя из рабочего помещения по естественным надобностям, услышали странные звуки и после тщательного осмотра места происшествия обнаружили…

– Да брось ты, дядюшка Дрозд! Говори свободно, нас туг никто не услышит. Я вот сейчас лестницу вытащу на всякий случай…

Решение было правильное: вытаскивая лестницу, богатырь стряхнул с нее Полелюева наушника из здешних постояльцев.

– Теперь говорите!

– Значит, так: мороз крепчал… – начал Дрозд.

– Дождь лил как из ведра, – добавил Кот.

– При полуденном солнышке…

– Как раз в полнолуние…

– Ясным ли днем…

– Темной ли ночкою…

– Светало…

– Смеркалось…

Словом, выяснилось, что ни времени года, ни времени дня старички припомнить не могут. Ладно, хоть кое–что у них в головах осталось!

– Только портки натянул, смотрю – лежит передо мной изукрашенная колыбелька!

– Почему лежит? Она же по ручью плыла, за куст зацепилась!

– Сам ты куст, котяра! Как же она могла плыть, коли была железная?

– Это у меня терпение железное – тебя переносить! Она же внутри пустая – вот и плыла!

– Голова твоя внутри пустая! Лежала колыбелька на тропе! Чтобы мы случайно мимо не прошли!

– Постойте, отцы! – не выдержал богатырь, норовя ухватить тайну хотя бы за хвостик. – Объясните подробно, что за колыбелька такая была?

– Обычная колыбелька, плетеная…

– Ну да! Плетеная, только из железных прутьев! Иначе как бы мы ее потом продали кузнецу?

– Не кузнецу, а старьевщику! А плашку из металла желтого цвета уже много позже прогуляли!

– Стой! – поднял руку Жихарь. – Какую такую плашку?

Разбойники недоуменно поглядели на него.

– Вестимо какую, – сказал Кот. – Ту самую, которую твой батюшка, должно быть, выковал и надписал…

– А матушка, должно быть, слезыньками полила, – уточнил Дрозд и пальцами показал, какого размера и толщины была плашка.

– Как же вы… эти… как посмели ее прогулять? – вскричал Жихарь, чуя, что хвостик тайны выскальзывает из рук, словно намыленный.

– Сам посуди – она ведь из металла желтого цвета, слыханное ли дело было не прогулять ее? Да и тебе молочко требовалось, – сказал Кот и даже облизнулся. – Молочко же в те времена было дорогое…

– А семечки еще дороже, – подтвердил Дрозд.

– Ну вы, блин поминальный, распорядились, – безнадежно сказал богатырь. – Ведь за такой кусок золота меня в этом молоке утопить можно было!

– Да мы и так тебя в нем чуть не утопили, – захихикал Дрозд. – Мы ведь не свычны были с младенцами обращаться…

– А семечками чуть не задавили, – сказал Жихарь. – Понятно. Что за знаки были на пластинке? Уж не рыцарский ли герб?

– Не было там ни герба, ни клеима. Только знаки. Нам их плешивый неклюд растолковал в кабаке, когда мы от плашки только один кусочек и потратили, – сказал Кот. – Ма–ахонь–кий такой кусочек… Всего ничего…

– Что же он вам растолковал?!! – заорал богатырь так, что лихие старцы втянули седые головы в плечи.

Потом Кот кое–как вытянул голову вверх, чтобы обрести возможность пожать плечами.

– Да ничего особенного… Может ты, Дрозд, помнишь? – с надеждой взглянул он на сообщника.

– А что я? – удивился Дрозд. – Я что – моложе тебя?

– Лучше бы вы меня тогда убили, чем сейчас жилы тянуть, – сквозь зубы сказал Жихарь.

– Успокойся, – сказал Дрозд. – Ничего особенного там и не было написано – так, дрянь всякая. Что–то про могучего владыку, про единственного наследника… Да не убивайся – неизвестно ведь, что за владыка, из какой страны…

– Не из страны, а из планеты, – поправил Кот. – Как сейчас помню – планета Криптон. Сколько я потом на небо глаза пучил – никакого Криптона там нету…

– Еще бы ты видел! – с презрением сказал Дрозд. – Там ведь ясно было написано, что рассыпалась планета эта самая, Криптон, в мелкие дребезги, потому Жихарку и отправили сюда, чтобы уберечь… Слушай, Кот, может, та бабка чего знает?

– Какая еще бабка? – простонал богатырь.

– А та самая бабка, – сказал Кот, – которая тебя под видом лечения собиралась в печке зажарить и съесть… Вот она–то, к слову, и могла кое–что знать, она эту плашку даже пробовала украсть, но мы ее берегли пуще глаза… А бабка после своего злодейства, должно быть, убежала за Зимние Горы.

– Спасибо, что сберегли, – сказал Жихарь и даже поклонился. – А кроме плашки было там что–нибудь такое, чего вы пропить не смогли?

– Было, конечно, – сказал Кот. – Была пеленка твоя. Тебя же не голяком туда запихали. И одеяльце было атласное, мы тебя им укрывали, покуда не истлело…

– А на пеленке–то, – сказал Жихарь, с трудом удерживаясь от побоев, – на пеленке–то не было ли чего вышито? У знатных подкидышей всегда на пеленке вышивают чего–нибудь, чтобы потом при случае найти и возвеличить!

– Не помню, – сказал Дрозд. – Да если хочешь – сам посмотри…

– Что–о? Так она у вас сохранилась? Побежали вниз, покажите мне ее сейчас же!

– Некуда бежать, – удержал его Кот. – Тут она, на голубятне. Мы здесь все свои личные вещи храним, потому что сюда никто, кроме нас, забраться не в силах…

– Внизу оставить никак нельзя, – пояснил Дрозд. – Сам же видел – там разбойник на разбойнике лежит, разбойником укрывается, и в головах опять же разбойник…

Дрозд поднялся, покопался у подножия голубятни, отворотил какую–то доску и вытащил старую кожаную сумку.

– Тут у нас и щетки зубовные, и мыло душистое, и мочалки, и шершавый камень – пятки тереть, и пихтовое масло – на каменку плескать, и еще много чего…

Все наше, собственное! Где же эта окаянная пеленка? Я как знал – не выбросил ее и на портянку не извел. Была бы пара пеленок – были бы у меня мягкие портянки… Или была бы у меня одна нога… А так – куда ее? Нет, думаю, вырастет Жихарка, мы ему все и обскажем толком, и доказательство представим…

– Ну, допустим, я вырос, – сказал богатырь. – А толком ничего так и не услышал. Где пеленка?

– Дроздило бестолковое! – мявкнул Кот. – Ковыряешься в мешке, а сам не помнишь, что мы ее приспособили голубей гонять! Вон же она – к шесту привязана!

– Еще раз спасибо за полную сохранность, отцы мои, милостивцы…

Жихарь нетерпеливо отвязал тряпицу от шеста, развернул…

– Можно было бы и постирать с тех пор хоть разок, – заметил он.

Ткань была плотная, на удивление долговечная, и если выцвела, то лишь самую малость.

Посреди пеленки черным, до сих пор блестящим шелком был искусно вьппит один–един–ственный змееподобный знак «S», вписанный в перевернутый пятиугольник.

– Хорошо, – безнадежно сказал богатырь, хотя ничего хорошего пока что не видел. – А в ту ночь, как меня найти, не шатались ли по лесу вокруг избушки какие–нибудь люди, не слышались ли голоса?

– Нет, конечно, – ответил Кот. – Кому бы в голову пришло шататься по нашему ужас наводящему разбойничьему лесу, когда всю ночь ревело и гудело в небесах, а звезды оттуда сыпались целыми пригоршнями? Мы сами–то сидели за печкой, приужахнувшись, только под утро осмелились выползти, когда невтерпеж стало – не поганить же избу!

– Звезды падали… – зачарованно прошептал Жихарь. – А с ними и я оттуда грохнулся… Вон я, значит, кто! Ух ты! Блин поминальный! Грин зеленый!

Всех убью – один останусь!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Кончил «Всадника без головы». Такая динамика в романе, что умный пожилой человек с величайшим волнением следит за судьбой дураков.

Михаил Пришвин

Богатырю не раз приходилось слышать, как люди, перевалившие на вторую половину жизни, говорят, что они уже едут с ярмарки, оттого и печальны.

Оказалось, что ехать с ярмарки невесело в любом возрасте.

Причину богатырской печали ни Мутило, ни Колобок понять не могли и не хотели, потому что не ведали сроков своего обретания на земле и тем более – половины его.

– Туда скакали втроем на одном коне, а ворочаемся с обозом! – хвалился Мутило, который, можно сказать, стоял у истоков этого успешного предприятия.

– Что ты с этими деньгами делать–то будешь в своем озере? – спросил Жихарь.

Все трое валялись на возу в куче ярких заморских тканей и прочего мягкого товара. Воз неспешно волок буланый северный битюг, а скоробежный Налим был привязан к возу, потому что торопиться теперь было некуда. За хозяйским тянулись остальные возы, руководимые наемными возницами. Им Колобок не доверял, время от времени прыгал из телеги в телегу, проверял – все ли на месте. На старых разбойников, которых богатырь, как и обещал, прихватил с собой, Гомункул тоже не надеялся…

– Сперва я думал выстелить дно Гремучего Вира изразцами, – сказал водяник.

– Но потом понял, что худо придется водорослям. Да и раствор в воде не схватывается… Можно, конечно, выписать красивых рыбок из Чайной Земли, но ведь мои караси обидятся, возревнуют. Опять же и моржам у меня жарко покажется… Наверное, закопаю в ил, пусть в озере собственный клад будет – через тысячу лет люди станут искать, стараться… То–то посмеюсь!

– Сколько тебе раз говорить: давай лучше переведу твою долю цюрихским гномам, – сказал Колобок. – За тысячу лет она знаешь как возрастет!

– Этим поганцам богатеть за мой счет не дам! – решительно заявил Мутило. – Человека им лысого, а не деньги! Потому что они и так обленились – кайло не могут поднять…

– Псу под хвост, – вздохнул Колобок. Он, бедный, так уж старался в продолжение всей седмицы, проведенной на ярмарке, приумножая полученные от цыгана и Полелюя доходы:

торчал целыми днями в Доме Быка и Медведя, участвовал в удивительных тамошних торгах без товара;

покупал за морем пшеницу и продавал здешние холсты;

всучил северным людям–самоедам три воза ненужных им лаптей, которые еще только предстояло сплести кривлянам;

удачно поменял с южными чернокожими купцами ихние сладкие фиги на горькие наши кукиши;

заключил с неспанцами договор о поставках болотного пара на семьдесят семь годов (причем без ведома Совета болотных кикимор);

втридорога продал варягам право на многоборские мухоморы, сатанинские грибы, бледные поганки и ложные опята (а коли по ошибке срежут белый гриб либо подберезовик – вира великая);

для себя лично приобрел громадный грильбарский ковер, чтобы кататься по нему вволюшку;

вставил себе, не дожидаясь Жихаревых милостей, великолепные золотые зубы и препоясался золотой же цепью, чтобы народ уважал.

Ошеломленный Жихарь устал сверх меры, потому что все эти хитрые действия пришлось производить именно ему под руководством голоса из сумы – ведь самого–то Колобка в такой толкучке затоптали бы сразу. Никому не ведомый Шарап из деревни Крутой Мэн внезапно стал самым известным на ярмарке человеком.

Тем временем Мутило тоже без дела не сидел, с помощью заветных костей приумножая свое богатство. И следить за безопасностью водяника тоже приходилось богатырю, и мешки с золотом таскать.

Но дивное дело – такая удача отчего–то не радовала многоборского князя и даже тревожила.

– То ли дома беда? – спрашивал он время от времени пустой воздух, но битюга не поторапливал.

Никакой беды дома не было, иначе богатырь давно бы об этом узнал. В последний ярмарочный день, когда все труды были окончены, Жихарь углядел лежащего под забором знакомого человека. То был Симеон Живая Нога, один из семи братьев–однобрюшников. Братья к тому времени разошлись в разные стороны – пытать счастья поодиночке. Симеон, попав на Полелюеву Ярмарку, всем предлагал свои услуги скороспепшого гонца, но никто его не нанимал – все знали, что бегает–то он быстро, но вот возвращения его не дождешься по причине полной относительности.

Колобок назвал Симеона–младшенького, а заодно и всех остальных людей, долбодырыми пустогромами и велел послать за ярмарочным кузнецом, чтобы тот отлил для незадачливого гонца чугунные башмаки, да потяжелее, – пусть не превышает чересчур шустрый паренек скорости света.

Для начала Жихарь предложил скороходу сбегать в Столенград – отнести княгине Карине гостинец. На возвращение Симеона в нынешнем году богатырь не надеялся, поэтому для подарка избрал простой недорогой платок, кое–как украшенный разляпистьми линючими цветами. В таких платках здесь щеголяли девки из Веселого Дома. Пропадет – так не жалко.

Но не успел заботливый супруг осушить чару, как посланец воротился, сотрясая землю тяжкими ударами чугунной обуви. Симеон был красен, испуган и в обеих руках держал половинки разодранного подарка. Княгиня Карина, сказал он, велела передать, что окаянный Жихарь, очевидно, с кем–то ее перепутал, что может означенный пропойца домой вовсе не заезжать, а может он, подлец, на Полелюевой Ярмарке оставаться навечно и княжить в самом распоследнем кабаке, покуда вышибала не выкинет его за порог, на частый дождичек. Сыну же будущему, так и быть, она скажет, что отец со славою пал в неравном бою со змием цвета весенней листвы…

Жихарь, охая от ужаса, напраслины и позора, побежал по рядам, скупая самые дорогие ткани, меха и наряды, самые сладкие восточные лакомства, самые редкие колдовские книги в железных переплетах. Прихватил даже под горячую руку все лубки про Сопливого. Узел с новыми дарами вышел столь тяжелый, что нагруженный им Симеон вернулся не так скоро как в первый раз.

Разгневанная Карина, по его словам, несколько утешилась, только не велела больше тратить деньги на что попало, но покупать по списку, наскоро ей составленному (Колобок, глянув на этот список, даже присвистнул, пользуясь новыми зубами).

Кроме того, она просила посмотреть, нет ли в продаже лубков про красавицу Крошечку–Хаврошечку: «Поцелуй Крошечки–Хаврошечки», «Пламенная страсть Крошечки–Хаврошечки», «Крошечка–Хаврошечка и ее любовники», «Поруганная честь Крошечки–Хаврошечки», «Что сказал покойник Крошечке–Хаврошечке», «Никаких орхидей для Крошечки–Хаврошечки» и других – всего двадцать семь названий.

Жихарь снова поплелся по рядам. Конец списка волочился по земле, путался под ногами.

Купцы, убедившись в чудесных свойствах Симеона, стали наперебой приглашать его к себе в службу, Полелюй предложил ему постоянную работу, но Мутило, наущенный Колобком, заявил, что скороход теперь собственность торгово–промышленного товарищества и в наймы никому не сдается. Сам скороход только кивал согласно, потому что боялся и уважал Жихаря еще со времени их первой встречи.

Несомненно, Симеон Живая Нога был самым полезньм приобретением из всех…

Потом богатырь вспомнил и о бесполезных приобретениях, о своей богатырской клятве.

Но совершенно никчемных товаров не бывает, коль скоро они стали товарами.

Тяжелые вещи всегда сгодятся хоть гвозди заколачивать, легкие можно пускать по воде и любоваться. Поэтому Жихарь на всякий случай, не торгуясь, купил целый короб разного барахла у старьевщика – потом будет время найти там самое бесполезное…

Заказы княгини так и не удалось выполнить целиком – чего нет, того негде взять.

Жихарь в третий раз отправил гонца в Столенград, наказав сидеть там и дожидаться обоза. Ну, а если там вдруг чего случится – лететь за богатырем со всех ног…

Так что дома–то было все спокойно, а вот на душе не очень. Бывает такое, когда в ясный день проскользит по земле мимолетная чья–то тень, и вроде бы даже похолодает, и беспечальная беседа внезапно прервется, и рука поставит непригубленную чарку обратно на стол, и беззаботные друзья вдруг переглянутся между собой, вспомнив, что они здесь не навсегда…

– Не понравился мне этот старьевщик, – вдруг ни с того ни с сего вспомнил Мутило.

– Я к нему не присматривался, – сказал Жихарь. – Не до того было.

– На Ырку похож, – продолжал водяник.

– Ырка днем не ходит, – подал голос Колобок. – Ночь его время.

– Не случалось мне видеть его, – сказал богатырь.

– Хоть он из наших, из заложных покойников, – сказал Мутило, – а не жалуем мы все–таки Ырку. Вредный, злобный, ни выпить, ни потолковать… И вашего брата губит занапрасно, человек его задери… Ты, Жихарь, чуял когда–нибудь, что за тобой ночью кто–то идет? Особенно когда возвращаешься из застолья?

– Конечно, – сказал князь. – Многажды. Да ведь я не оглядывался, я порядок знаю. Или вот когда ходил во Время Оно – тоже за мной некто следовал, только это был не Ырка, а Сочиняй–багатур, и очень он меня тогда выручил.

– Ырка бы тебя так выручил, что больше не надо! – сказал водяник. – Он ведь до земного срока не дотерпел – зарезался тупым ножом, удавился ветхой веревкой, отравился выдохшимся ядом. Поэтому он и пьет из людей жизнь, чтобы дожить свое…

– Ночью, только ночью, – напомнил Гомункул. – Днем он бессилен. Мало того – днем его и увидеть нельзя…

– А вот все–таки это Ырка был, – утвердился на своем Мутило. – Он еще рожу от меня прятал, да ловленного карася не проведешь.

– …но если Ырку видели днем, – продолжил Колобок, – значит, ходил он не сам по себе, его послал кто–то посильнее…

– Ладно, не запугают, – сказал Жихарь и поглядел на черные ели по краям дороги. Вот из–за них, видно, и пала смута на душу. В березняке веселиться, в сосняке молиться, в ельнике удавиться…

Богатырь тряхнул головой и начал думать о хорошем: вот родится сын, и тогда непременно объявится из потаенных занебесных глубин на белый свет родимый Жихарев батюшка, повелитель планеты Криптон, с супругой – поглядеть на внука. И встанет во весь свой немалый рост – от земли до неба. И все князья, цари, шахи, ханы да императоры сразу поймут со стыдом и запоздалым раскаянием, что против Жихаря они – сброд безродный, беспородный…

– Извиняться будут! – вслух сказал он. – В том числе и планетник Опивец…

– Снова ты за свое, – сморщился Колобок. – Я же тебе говорю: если бы ты был младенцем с Криптона, то умел бы, к примеру, летать…

– Я не раз летал, – с достоинством ответил Жихарь. – Я целых два раза летал посредством горячего воздуха. Правда, второй раз в полном беспамятстве…

– Посредством горячего воздуха нынче только ленивый не летает, – сказал Колобок. – Нет, тебе бы полагалось лететь без пара и без крыльев, одною силою духа. А также сдвигать горы, разрушать дворцы одним прикосновением…

Я знаю, я видел.

– Ну, я любую избу запросто развалю. Даже терем. Да и скале не поздоровится, особенно когда поем как следует. Не станут же Кот и Дрозд врать, они уже седые…

– Жалеют они тебя, – сказал Гомункул. – Вот и врут, жалеючи. Обыкновенный ты человек, хоть и рыжий. Но это, знаешь, тоже неплохо…