Текст книги "Звоночек 4 (СИ)"

Автор книги: Михаил Маришин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 42 страниц)

Эпизод 3

Закончился март 39-го года, прошел апрель и майские праздники. Несмотря на обусловленный природой весенний позитив все это время настроение у меня было какое-то подавленное. Сдулся. Не было уже такого стремления совершать и преодолевать, как раньше. Думая об этом, я сравнивал свое состояние с кризисом среднего возраста, когда дети уже выросли, жизнь сложилась и стремиться дальше, вроде бы, некуда. Так и здесь. С самого своего появления в этом мире я стремился сделать Красную Армию могучей, такой, чтобы она могла отразить любое нападение. И вот сейчас, когда противников сравнимого веса на всем белом свете для РККА просто нет, даже Германии до нас еще расти и расти по качеству, и особенно, количеству боевой техники в войсках, кто может бросить нам вызов? Все, марафонец добежал до финиша и упал без сил. В моем случае – моральных. Работал на автомате потому, что привык, потому, что так надо, и вообще, чтоб было чем заняться.

Прототип кумулятивной гранаты сварганили быстро. Так как мне хотелось впоследствии использовать наработки по ней в трехдюймовом снаряде, то калибр выбрали в 73 миллиметра. При этом никаких сложных расчетов и опытов я проводить не стал, понадеявшись на «красоту и пропорциональность». 60-градусная медная воронка, такой же 60-градусный хвостовой конус, да общая длина без носового обтекателя почти в три калибра из которых на цилиндрическую часть боеприпаса с воронкой приходилось два. Снаряжалась граната плавленым тротилом.

Для выбора оптимального расстояния подрыва от брони мы с Курчевским провели серию подрывов, использовав в виде подопытного корпус тяжелого танка Гинзбурга, натуральной советской «Меркавы», задумывавшегося, как мобилизационный «дублер» КВ. В итоге «мобилизационного» в нем оказалось ровно два 350-сильных двигателя от Т-126/ЯГ и ничего более. Стандартная башня КВ, которую в Москве и Подольске самостоятельно делать не могли без освоения технологии ЭШС. Стандартный корпус Т-126, но сваренный из плит в 120 и 75 миллиметров также был непростой задачей для заводов, у которых на серийных танках стыки не превышали 45 миллиметров. Гидромеханическая трансмиссия, которая Гинзбургу показалась проще изготавливаемой в условиях ЗИЛа, чем механическая на 700 лошадиных сил, торсионная подвеска вместо рессор задних тележек тяжелых грузовиков, даже экстремально широкие из-за небольшой длины танка гусеницы – все было уникальным, не связанным с гражданским производством. Машина получилась интересной, мощной, легче КВ из-за совмещения по длине МТО и отделения управления, фактически, за габариты Т-126 немного выступал только кормовой свес башни, но, разумеется, в серию не пошла из-за невыполнения «мобилизационного» требования. Вот в ее-то корпусе, над которым на Красноармейском полигоне уже успели поглумиться артиллеристы, мы и наделали новых дыр.

Лобовую броню по нормали удалось пробить только один раз, зато бортовую мы дырявили уверенно под разными углами при хорошем запреградном воздействии. От подрыва к подрыву граната немного совершенствовалась, появился центральный «тормоз детонации» напротив взрывателя, благодаря которому волна подходила к воронке белее равномерно, в заряд добавили порошкообразный алюминий, увеличивавший температуру взрыва. В итоге остановились на носовом конусе в те же 60 градусов, что дало Курчевскому повод порассуждать о «золотом сечении». С ним, определенная по бортам танка, гарантированная пробиваемость составила 100 миллиметров.

Чтобы не возникло проблем со взрывателем, мы выбрали самую простую инерционную конструкцию. Массивный ударник ее мог прокатываться в огромных количествах на продольно-поперечных станках, корпус сворачивался из листового металла. Капсюль-детонатор, на этот раз мгновенного действия, без замедлителя, предохранительная пружина да поперечная чека с кольцом, больше в нем ничего не было. Менее удобно, из-за того, что перед стрельбой надо выдернуть чеку, зато просто и дешево. Такая компоновка и конструкция взрывателя предопределила надкалиберную схему гранатомета, в отличие от прежней, калиберной, принятой Курчевским для оружия с фугасными гранатами и боеголовками с ударным ядром. Первые из них довольно успешно применялись в Маньчжурии против огневых точек, но большой заряд, потребный чтобы метнуть из открытой трубы 120-миллиметровую полуторакилограммовую дуру, приводил ГАУ в уныние и эти РПГ поступали на вооружение в сравнительно малых количествах, направляясь в бедные артиллерией десантные части. Новый же гранатомет должен был дать ощутимую экономию пороха по сравнению со старым благодаря схеме и более легкому снаряду. При этом я впервые применил уширенную камору, благодаря которой можно было поднять давление в стволе, следовательно, начальную скорость и прицельную дальность выстрела. Так как никаких наработок прежде в этой области не было, то начав танцевать от свободной трубы, мы с Курчевским принялись искать идеал «методом научного тыка», понемногу раздувая ствол и подбирая заряд. Дело это не быстрое, зато с наработкой «статистики» можно будет понять теорию и сделать окончательный вариант в соответствии с ней. Разумеется, стволов нам надо было много и дешево. Поэтому основой для них, определившей и калибр гранатомета, стали стандартные стальные дюймовые водопроводные трубы. Чтобы получить хорошее качество канала и «раздутие», я применил дорнирование в оправке, отдельно для передней и задней частей, которая потом, в горячем состоянии, натягивалась на холодную переднюю, давая прочную двуслойную конструкцию в самой широкой части ствола. Глядишь, через полгодика Курчевский и родит хороший РПГ, который можно будет выпускать в неимоверных количествах и на самом примитивном оборудовании.

Параллельно с гранатометной темой продвигались и штурмовые авиабомбы. Достойного носителя для них пока не существовало, но это дело наживное, Ильюшин, и не только он, работает вовсю. Отталкиваясь от удачной конструкции осколочной бомбы, не составило труда изваять и зажигательную «жестянку». Горючий состав, перемешанный с паклей и заключенный в тонкостенный цилиндрический корпус, благодаря тому, что разрывной заряд был у носа бомбы заглублен, а у хвоста выходил наружу и имел больший диаметр, разбрасывался исключительно в стороны и вниз, поджигаясь при этом с внешней стороны. Что при подрыве на стандартной высоте полтора метра давало на земле лужу двадцатиметрового диаметра, горящую с окружности к центру. Подобной же была конструкция и объемно-детонирующей или объемно-зажигательной бомбы, начинкой для которых я озадачил свою любимую жену. С той лишь разницей, что груз-лидер основного взрывателя был превращен в самостоятельный боеприпас, срабатывающий с замедлением и инициирующий уже успевшее образоваться облако. С механической точки зрения все получилось. Во всяком случае, начиненная обычной водой, бомба сработала как надо.

Так бы скучно и тянулась моя жизнь между опытным заводом на Острове и полигоном в Красноармейске, если бы меня не начали рвать. Это на взлете можно было цапаться с наркомами, требовать их отставки, выдвигать смелые социальные теории, но стоило только споткнуться и поставить под сомнение доверие к свой персоне САМОГО, как гиены набросились со всех сторон.

Первый звоночек пришел из Англии сразу после майских. На контакт вышел на этот раз военно-морской атташе капитан Клейнчи вместо Файербрейса, отношения с которым у меня совершенно не сложились. Отправляясь на встречу я ожидал, что коварные британцы изобретут какой-то новый ко мне подход, начнут интересную игру, которая разнообразит мою жизнь. Вместо этого мне прямо и грубо было предложено на них работать за только одно обещание безопасности и убежища «в случае чего». Разумеется, военно-морской атташе был отправлен по тому же адресу, что и его предшественник. Но ох как мне не понравилось, как он себя вел. Нагло, уверенно, высокомерно, будто Британия вовсе и не проиграла уже заранее мировую геополитическую партию «Мировая война». Скорее, он ощущал себя среди игроков сорвавших куш. И отнюдь не изображал это ощущение, а действительно переживал его и очень глубоко.

Тут было над чем подумать. Британцы явно уверены в своей победе и от осеннего мандража не осталось и следа. Мы явно что-то упустили, и об этом я честно сказал на докладе у Берии. Лаврентий Павлович, который последнее время мной практически не интересовался, никак не стал комментировать мои сомнения, зато приказал через два дня явиться на партактив центрального аппарата, где будет разбираться мое дело. Вот уж что меня совершенно и уже давно не беспокоило, так это «партийная линия». У меня на острове коммунистов-то раз два и обчелся, комсомольцы в основном, у которых свой междусобойчик. Так что партийная жизнь с регулярными собраниями, взносами, стала для меня формальностью. Собрались вдвоем-втроем на пять минут в курилке, а отметка о проведении поставлена. Конечно, учитывая повышенное внимание ко мне, я не сомневался, что об этом известно на Лубянке, но не придавал этому никакого значения.

Однако, когда пришел срок, шпынять меня стали не за это. Формализм в партийной жизни был сущей мелочью по сравнении с тем, что больше года назад я связался с церковниками. Киреев, у которого на МеМЗе новенькие «боченки» отправлялись прямиком на склад, так как строительство кораблей под них сильно отставало от темпов выпуска моторов, да и устанавливались они, если не считать авианосцев, по два на единицу, попросил меня «пробить лед» и протолкнуть полностью дизельный эсминец. Серия таких кораблей, по шесть движков, три крейсерских и три форсажных, очень бы его выручила. Флот стал сопротивляться. Ему не нравился малый ресурс и частый ремонт такой СУ, привычные турбины казались, несмотря на лучшие показатели размер-масса/мощность-экономичность дизелей, предпочтительнее. Поэтому советские эсминцы 38-го проекта имели компромиссную, комбинированную, СУ из двух турбинных гребных валов и одного дизельного, только ради того, чтобы впихнуть в их корпус три башни 130-мм пушек. Кроме них дизеля, по две штуки по 11 тысяч лошадиных сил, ставились только на сторожевики-тысячетонники.

Я нашел выход. Начав с Коломенского я объехал с десяток действующих приходов в Москве и везде произносил не пламенные, но задушевные речи, склоняя святых отцов начать сбор средств на оборону и вложить их непременно в свой, особенный, «православный» корабль. Который, в этом случае, можно было бы заложить в обход госзаказа ВМФ. Доводы мои были просты. Церковь в силах справиться и пережить безбожников, язычников, прочих иноверцев, но ересь для нее смертельна, ибо уничтожает изнутри. СССР стоит на пороге войны, очередного вторжения из Европы, которые всегда, на протяжении всей нашей истории благословлялись римскими раскольниками. И не только благословлялись, но и подстрекались и прямо организовывались. Сейчас же, когда на Западе дошло и до ереси на ересь, а в России православным от безбожников не продохнуть, успешное вторжение будет гибельным для веры. Время отбросить обиды и всем миром взяться за укрепление рубежей! А между собой уж потом разберемся, с Божьей помощью. Нельзя сказать, что я был неотразим, пару раз мне прямо заявляли, что все в руцех Божьих, но абсолютное большинство прониклось и обещало помочь. Результат же превзошел все ожидания и спустя уже полгода после начала сбора средств эсминец, из-за напиханного в проект вооружения превратившийся, фактически, в очень-очень легкий крейсер и окончательно классифицированный как лидер, был заложен. Как известно, кто платит, тот и заказывает музыку, поэтому корабль получил имя «Преображение Господне» в честь собственных именин и парусного линкора Черноморского флота, флагмана адмирала Ушакова. Разумеется, правоверные коммунисты сразу же подняли хай, но тогда, когда я еще был на взлете, их удалось усмирить, предложив самим не ударить в грязь лицом и совершить что-либо подобное, собрав деньги хоть на один боевой корабль.

И вот теперь, когда верхи потеряли ко мне всякий интерес и даже Берия уже смотрел как на захромавшую лошадь в упряжке, видно размышляя, пристрелить или просто гнать подальше, все вернулось на круги своя. Компрометирующая связь, подрыв авторитета партии, поддержка буржуазных культов, договорились до предложений, что деньги надо конфисковать, а недостроенный корпус пустить на иголки, чтоб другим неповадно было. Следом мне припомнили абсолютно все, что я в этом мире делал и все это оказалось, разумеется, если не вредительством, то идущим вразрез с теорией марксизма. Выступающие сыпали цитатами из «Капитала» и трудов Ленина-Сталина почище святых отцов, которых они так не любили, на соборах. Видно было, что накипело, что готовились и уж сейчас-то, наконец, вжарят по полной! Вплоть до исключения из партии! Что мне было говорить, чем оправдываться, когда мне предоставили слово? Да и не до оправданий мне совсем стало, такая ярость закипела, что с трудом в руках себя держал.

– Вижу, вредитель Любимов всем здесь поперек горла встал. Отправить на слом вредительский эсминец «Преображение Господне», над которым рабочие Севастопольского завода восемь месяцев трудились? Хорошее предложение от товарища Меркулова, который в своей жизни даже болта не закрутил! Конфисковать средства со счета добровольных пожертвований? Да! Это по-нашему, в душу людям нагадить так, что с них потом и гроша ломаного не добьешься. Все, казалось, вымели в стране подчистую. Ан нет, на «Преображение» добрым словом, а не кнутом, нашлось! И вообще, чего мелочиться? Раз хочется товарищу Любимову пакость сделать, так давайте вообще все его игрушки поломаем! Все эти вредительские танки, самолеты, минометы, грузовики, катера с подводными лодками! Детский сад, штаны на лямках! Из партии меня выгнать?! Отличное решение! Я и сам теперь не горю желанием в вашей теплой кампании оставаться! – с этими словами я подошел к столу председателя, место которого занимал Берия и с размаху припечатал пятерней свой партбилет к столешнице. – Счастливо оставаться!

Шагов пять я шел к выходу в гробовой тишине а потом чей-то незнакомый голос растерянно произнес:

– Таким вообще не место в наших рядах!

– Рапорт о моем увольнении завтра же будет лежать на столе у наркома! – бросил я в ответ не глядя и, выходя из зала, громко хлопнул тяжелой дверью.

Эпизод 4

Так уж вышло, что в тот вечер до дома мы добрались одновременно с Полей, которая, как обычно, задержалась на работе и забежала по дороге к Миловым забрать детей.

– Неприятности? – раскусила она меня с ходу, несмотря на то, что я с превеликой радостью, отнюдь не показной, подхватил на руки подбежавших малышей.

– Да, ерунда, из партии исключился, – несерьезно ответил я, показывая, что все в порядке. – И завтра с утра рапорт на увольнение написать придется.

– Я, конечно, всегда за тебя, – подойдя ко мне вплотную и, положив руки на плечи, жена с тревогой заглянула мне в глаза, – Но о нас-то ты подумал.

– Не беспокойся, родная, – обняв ее одной рукой, я другой сдвинул назад платок, гладя по голове, – Эти ухари видно решили, что пришел удобный момент меня, буйного, в стойло поставить. Обхаять всем коллективом и строгий выговор влепить, чтоб неповадно было своевольничать впредь. Да не на того напали. Пусть вот теперь Лаврентий Иосифу объясняет, как он ему такой геморрой на пустом месте устроил.

– А если это Сталин приказал сделать или хотя бы просто одобрил?

– Ну, тогда… пойдем до конца, – замявшись немного, ответил я как можно уверенней. – Народ меня любит и с точки зрения слесаря Василия да колхозника Ивана я совсем ничего такого позорного не сделал, чтоб меня из партии гнать. Вот увидишь, и месяца не пройдет, как назад примут. Если я вообще на это соглашусь. Сыт ими всеми по горло. Я им кто, Геракл при Еврисфее, чтоб постоянно какие-то подвиги совершать? Так дойти и до того может, что дадут мне наган с одним патроном да прикажут сокрушить гитлеровскую Германию в два дня. А если «не шмогла» – то из партии вон! Надоело. Все, что надо было мне в этой жизни сделать – сделано. Своротить СССР, даже если буржуи мира всем кагалом полезут – пупок развяжется. Надо жизнь уже устраивать ровную, спокойную, без авралов, гонок и штурмов, детьми вот заняться, а то видимся только перед сном.

– Если ты ради этого все затеял, а не от обиды на весь белый свет, то я только «за». Но не зарывайся. Страшно мне. Ведь получается, что если ты вдруг сгинешь, то и той седалищной болезни, о которой ты говорил, ни у кого не будет, ни у Берии, ни у Сталина? Ты ведь им и нужен был для того, чтоб подвиги совершать! А коли ты это делать, теперь отказываешься, так избавиться от тебя проще, чем терпеть. Будь осторожен!

Эх, мне бы прислушаться к жене, да с утра мне будто шлея под хвост попала. Рапорт я, разумеется, написал, но сам его не повез, выслал в конверте с нарочным со служебными пометками в соответствующем «исходящем» журнале. Не люблю я все эти спектакли с задушевными беседами, картинным разрыванием бумаг и категорическими отказами подписывать. В десять утра ко мне в опытный цех, где мы как раз собирали очередной ствол для гранатомета, один из целой партии, различающихся величиной «раздутия», прибежал посыльный из штаба и сообщил, что нарком товарищ Берия срочно требует меня к аппарату. Отвлекшись, я обжегся об раскаленный металл, что не прибавило мне любви к этому представителю мингрельского народа.

– Вы почему не прибыли сегодня с докладом в наркомат? – не здороваясь, пустил коней в карьер начальник, как только я взял трубку и представился. – Я разве даю приказы, чтобы их не исполняли?!

Вспомнил прошлогодний снег! Последний месяц, когда я приезжал в наркомат, Берия был либо занят, либо вообще отсутствовал, а когда перестал приезжать, никто этого и не заметил.

– Знаешь что?! Иди ты к матери, Лаврентий! Рапорт мой, чувствую, перед тобой лежит! Все! Разошлись, как в море корабли! – от всей широты души выпалил я в трубку и бросил ее на рычаги.

Вернувшись на завод я вновь собственноручно взялся за работу. Просто потому, что не хотел оставлять дело незавершенным. Да и заняться мне, по правде говоря, было особенно нечем. Через два часа, почти перед обедом, меня опять отвлекли. Звонил Поскребышев.

– Товарищ Любимов, вас вызывает к себе товарищ Сталин. Я назначил на четыре часа.

Неужели? У Иосифа Виссарионовича, по его обыкновению, рабочий день только час назад начался и он уже озадачился мной! Это, конечно, льстило моему самолюбию, вот только, закусив удила, я ехать никуда не собирался. До конца – значит до конца! Ишь, чего удумали, заставить меня перед ними присмыкаться! Я еще дождусь, когда вы сами ко мне на брюхе приползете!

– Товарищ Поскребышев, я никуда не поеду, – на этот раз я сдерживал кипевшую во мне злость, все таки секретарь Сталина был в моих беда ничуть не виноват. – Отмените ваше назначение. Пусть Предсовнаркома товарищ Сталин потратит это время с толком для Союза Советских Социалистических Республик.

– Но вас вызывает товарищ Сталин лично! – после некоторой паузы и в замешательстве повторил Поскребышев. Александра Николаевича можно понять, такие ответы он слышит довольно редко, пожалуй, что даже никогда!

– Военно-промышленная комиссия упразднена еще в конце марта и я больше не сотрудник аппарата СНК и не являюсь подчиненным товарища Сталина, поэтому он не вправе меня куда-либо вызывать. Более того, сейчас я слишком занят совершенно неотложным делом, горячее железо ждать не будет, поэтому не могу даже на его просьбу о встрече ответить положительно.

– Но вы сотрудник НКВД! Одного из наркоматов, высшее руководство которыми осуществляет товарищ Сталин! – все же попытался настаивать Поскребышев, видно соображая, как он будет докладывать о моем отказе.

– Я написал рапорт и не считаю себя больше сотрудником НКВД, – от этого разговора, от того, что приходилось сдерживать себя, я устал больше, чем за полдня физического труда. – И вообще, товарищ Поскребышев, вы человек интеллигентный и наверняка совершенно не горите желанием узнать, по какому адресу сегодня был послан товарищ Берия!

– Семен Петрович, – гораздо тише и совершенно другим, можно сказать, благожелательным и, вместе с тем, озабоченным тоном, обратился ко мне секретарь Сталина, – я бы вам не советовал обострять…

– Ваши слова я приму к сведению, Александр Николаевич, – смягчился и я, – но мой ответ остается неизменным. Всего вам самого хорошего!

Следующий звонок пришел мне еще спустя час из моего родного наркомата, звонил Круглов, замнаркома по кадрам.

– Товарищ майор, ваш рапорт об увольнении подписан. Вам следует явиться в кассу за расчетом и сдать служебное оружие, – поставил он меня в известность и, чуть помявшись, добавил, – Поскольку за вашей супругой все еще числится жилплощадь, то вам приказано в двадцать четыре часа освободить служебную квартиру и сдать пропуск на охраняемую территорию.

– Кому сдать отдел?

– К вам уже выехал старший лейтенант госбезопасности Мещерский, он займется ликвидацией отдела.

Ничего не говоря в ответ я просто повесил трубку. Все, нечего мне теперь делать на опытном заводе, который я по станку, даже по напильнику столько лет собирал, да и из обжитой хаты съезжать надо. Что ж ты, Лаврентий, такой мелкопакостный? Большего от тебя ожидал. Не в смысле больших пакостей, а более достойного поведения.

Не откладывая дел в долгий ящик, я, прежде всего, вскрыл свои тайники и на «Туре» вывез «Штурмгевер» и прочие игрушки, принесенные мною в этот мир из других, спрятав пока в полуподвале у Миловых. Затем смотался на Лубянку, получил документы и деньги, сдал свой ТТ, на обратном пути забрал Полину из лаборатории еще задолго до окончания рабочего дня. Вернувшись на остров узнал, что Мещерский, не застав меня на месте, убыл восвояси. Ну, это уж его проблемы, как он отдел примет, а мне пожитки собирать надо.

На мотоцикле и двух машинах, «Газике» и «Туре» (нашлись охотники-водители бесплатно покататься) мы в тот же вечер вывезли все свое барахло в Нагатино, осчастливив чету Миловых тем, что мы у них немного погостим. От таких новостей Маша заохала, Петр нахмурился, но, разумеется, гнать нас не стали. Друзья все-таки, как не помочь? Да и свалились мы им на голову всего на месяц-другой. Строительство на новой Инженерной улице уже началось, деньги у меня есть, построю там себе новый дом. Назло всем – в три этажа.