Текст книги "Толстой-Американец"
Автор книги: Михаил Филин
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)
Глава 9. НЕЩАСТИЯ
Всё, что теряем мы невозвратно, я называю нещастием…
Граф Ф. И. Толстой
Отставной полковник и действительный философ граф Фёдор Иванович Толстой «к пятидесяти годам ухабистой жизни» [838]838
РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 87.
[Закрыть]уже зримо постарел, поседел, начинал слегка горбиться, но ещё хранил толику мужского шарма. Силы Американца покуда не истощились вконец, он в меру следил за собой, да и волосы его по-прежнему кудрявились, а глаза – и это, наверное, самое показательное – подчас загорались молодецким огнём.
Вот как описала облик дядюшки в конце двадцатых годов Мария Каменская: «Тогда в Фёдоре Ивановиче не было уже ничего удивительного, он был человек как человек: пожилой, курчавый, с проседью, лицо красное, с большими умными чёрными глазами, и разговаривал, и шутил за столом, как все люди» [839]839
Каменская. С. 176. Менее вероятно, что мемуаристка зафиксировала свои впечатления от встречи с Американцем в июне 1836 года.
[Закрыть].
Спустя десятилетие с лишком Александр Герцен увидел несколько иного Американца: «Один взгляд на наружность старика, на его лоб, покрытый седыми кудрями, на его сверкающие глаза и атлетическое тело показывал, сколько энергии и силы было ему дано от природы» [840]840
Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. Т. 8. М., 1956. С. 243.
[Закрыть].
А у Льва Толстого, двоюродного племянника нашего героя, в памяти с детства отложилось: «Помню его прекрасное лицо: бронзовое, бритое, с густыми белыми бакенбардами до углов рта и такие же белые курчавые волосы» [841]841
Цит. по: С. Л. Толстой. С. 49–50.
[Закрыть].
Сказать, изучив мартиролог графа Фёдора Толстого, что тридцатые – они же предзакатные – годы были для графа трудными, – значит ничего не сказать. В это десятилетие Американец лишился почти всего того, что жизненно необходимо простому смертному. Он утратил многое – и многих. «Конечно, я подобен человеку в агонии, но не совсем же ещё и умер; следовательно, мне потребны лекарства, а не гроб» – так характеризовал наш герой свой статус в письме князю П. А. Вяземскому [842]842
РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 99 (выделено Ф. И. Толстым; письмо от 13 ноября 1832 года).
[Закрыть].
Богато на подлинно эпохальные события было то время. Именно тогда вспыхнул и захлебнулся в крови польский бунт; дважды бесчинствовала в губерниях холера; издали Полное собрание и Свод законов Российской империи; заключили важные союзные договоры и конвенции; был утверждён государственный гимн державы; в Отечестве открывались университеты, институты и академии; построили железную дорогу от Петербурга до Царского Села; учредили Археографическую комиссию и Училище правоведения; правительство изыскивало средства к улучшению состояния крестьян разных званий; во Франции пали Бурбоны, а у нас вознеслась Александровская колонна и обратился в пепел Зимний дворец…
Всё перечисленное и многое другое, похоже, мало коснулось нашего героя: Американца как будто переместили из николаевского царствования в иное измерение. Он в тридцатые годы просто брёл, спотыкаясь и думая о близкой домовине, по жизни – брёл от января к декабрю, от огорчения к разочарованию, от потери к потере…
А начиналось всё очень даже недурственно – с любимых удовольствий…
В марте 1830 года Москву посетил император Николай Павлович, и верноподданный Американец отметил августейший визит самым добросовестным образом. Так, 16-го числа, когда царь уже покинул Белокаменную, граф с трудом сумел добавить несколько строк к письму А. С. Пушкина, которое было адресовано П. А. Вяземскому, в Петербург:
«При сей верной оказии, не мог я преминовать, что бы и мне не засвидетельствовать вам покорного почтенья, мой любезнейший князь Пётр Андреевич. Желал бы писать гораздо и пространнее, но истинно так, так утомлён удовольствиями, которые нам, счастливым москвичам, доставило внезапное прибытие государя императора. Право, князь, ещё не могу отдохнуть и опомниться» (XIV, 70).
В апреле того же года он наконец-то сосватал Александра Пушкина, «огончаровал» поэта, поднял вместительную чашу по случаю «взятия Карса» (то есть Натали Гончаровой) – а потом уехал на заслуженный отдых в сельцо Глебово [843]843
Уже к концу месяца граф Фёдор был в деревне: одно из его «глебовских» писем князю П. А. Вяземскому датировано 27 апреля 1830 года. (Там же. Л. 69.)
[Закрыть].
«Из деревни своей не выезжаю», – сообщал Американец князю П. А. Вяземскому 7 июня. Далее граф Фёдор признался, что весьма увлёкся сельскими забавами: «Сад я люблю с страстью и им много занимаюсь, но, не имев теоретического образования в садоводстве, – удовольствие сие не полно, – но хорошо коротит день».
В письме наш герой ответил «на все статьи» предыдущего послания князя. Так, предложение друга сочинить роман – с чем Фёдор Толстой наверняка справился бы не хуже всяких Загоскиных – граф решительно отверг: «Нет, любезной Вяземской, пиши-ка ты, – а мы будем читать и восхищаться. И есть-ли я займу страницы две, три в одной из глав твоего романа, то будет с меня и этого». Правда, тут же Фёдор Иванович скромно заметил, что «на старости лет» он, видимо, смог бы создать мемуары, или «исповедь», в духе прославленного одноимённого творения Ж. Ж. Руссо, – «с одинаковой откровенностью, но с большей, гораздо с большей нравственной целию».
(Возможно, Американец уже кропал тогда свои записки.)
В июньской эпистоле соседствовали московские новости, просьбы, шутки, приветы невским приятелям. «Передай мою душевную благодарность Жуковскому, – писал, уже в постскриптуме, Американец. – Ах, как бы я с ним напился! Но он, верно, при всей доброте своей, уже более не напьётся. <…> Всё изменилось, время всё губит» [844]844
Там же. Л. 72–72 об.
[Закрыть].
Начавшуюся летом в империи эпидемию cholera morbusрассеянный граф Фёдор, кажется, и не заметил, не принял всерьёз.
А потом Американец внезапно и тяжело заболел. Из переписки Фёдора Толстого известно, что с ним тогда случились «два припадка» [845]845
Там же. Ед. хр. 2863а. Л. 5 об.
[Закрыть].
Первый пароксизм произошёл осенью 1830 года, и друзья графа очень опасались за его жизнь. Но всё обошлось: недуг, вдоволь поизмывавшись над Американцем, отступил. И 6 октября наш герой отправил «его превосходительству Александру Яковлевичу Булгакову» такое уведомление:
«Толстой сердечно благодарит К<нязя> Вяземского за дружеское воспоминовение и принимаемое участие в здоровье его. Толстой теперь вне всякой опасности, но в крайнем изнеможении, что довольно доказывает почерк записки.
Толстой также просит принять искреннюю благодарность и Александра Яковлевича за несколько весьма милых строк, относящихся к нему, Толстому» [846]846
Там же. Л. 8.
[Закрыть].
Весь следующий год Американец был «чуть жив» [847]847
Там же. Л. 3.
[Закрыть], он почти не покидал дома [848]848
Правда, в первой половине января 1831 года А. С. Пушкин сообщил находившемуся в Остафьеве князю П. А. Вяземскому: «Толстой к тебе собирается» (XIV, 142).Состоялась ли эта поездка Американца, мы не знаем.
[Закрыть], покорился докторам, напрочь забыл о вине. О происходивших в мире событиях наш герой узнавал по большей части из писем П. А. Вяземского [849]849
См.: ЛН. Т. 58. М., 1952. С. 89, 104, 105. В частности, князь П. А. Вяземский поведал Американцу о назначении А. С. Пушкина историографом Петра Великого, о ситуации в московском Английском клубе, о жертвах холеры, которая тогда «рыскала по околотку», и т. д.
[Закрыть]. «Я не графствую, не графинствую, плохо здравствую; смотрю протекшим пасмурным августом, а на душе, а на душе – грядущий октябрь, – сообщал Толстой князю Петру Андреевичу 6 сентября 1831 года из деревни. – Говорю так, надеясь, что он честь свою поддержит и, по пословице, не ударив в грязь лицом, ударит грязью в лице. Но грусть молчалива, и потому не посетуй на краткость моего писания» [850]850
РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 2863а. Л. 6.
[Закрыть].
27 ноября 1831 года на московской сцене, в Малом театре, впервые представлялись все четыре действия «Горя от ума». В ролях были заняты лучшие актёры: М. С. Щепкин, М. Д. Львова-Синецкая, П. С. Мочалов, П. В. Орлов… [851]851
Фомичёв С. А.Грибоедов: Энциклопедия. СПб., 2007. С. 126. Первое представление комедии в Северной столице состоялось 26 января 1831 года. В бенефис Я. Л. Брянского пьеса игралась в петербургском Большом театре целиком, однако с цензурными изъятиями текста.
[Закрыть]Возможно, Американец присутствовал на премьере этого спектакля, имевшего к нему определённое отношение [852]852
Пользуясь случаем, приведём тут позабытые и крайне актуальные слова князя П. А. Вяземского о грибоедовской комедии и Ф. И. Толстом: «Как стихи комедии ни будь остры и забавны, но всё же нельзя искать в них биографических сведений о живом человеке» (РА. 1873. № 6. Стб. 1104).
[Закрыть].
Иногда хворь как будто трубила отбой, – а затем опять набрасывалась на отставного полковника Толстого.
Нечто похожее когда-то происходило на егобородинской батарее.
Зимою, в веселящемся городе, графу Фёдору Ивановичу вновь стало лихо. 11 декабря он отобедал у Вяземских (с А. С. Пушкиным, Д. В. Давыдовым, А. И. Тургеневым и другими [853]853
ПВС-2. С. 167.
[Закрыть]) – и слёг.
«Граф Американец живёт в Москве», – только и смог сообщить Павел Муханов А. А. Муханову 6 января 1832 года [854]854
Щукинский сборник. Вып. 3. М., 1904. С. 174.
[Закрыть].
Полегчало же Толстому («на несколько дён поотдало» [855]855
РГАЛИ. Ф. 195. Оп. 1.Ед. хр. 1318. Л. 87 об.
[Закрыть]) лишь в начале весны. Никак не отпраздновавший своё пятидесятилетие Американец даже рискнул принимать посетителей и прогуливаться по пробуждающемуся бульвару. В пиршествах он если и участвовал, то теперь, увы, в качестве совершенно трезвого зрителя. «На днях я смотрел, как у меня обедали, и любовался, как пили», – докладывал граф Толстой П. А. Вяземскому 26 апреля 1832 года.
В той же эпистоле наш герой констатировал: «Здоровье моё утрачено без возврату. Дважды молод не будешь. Особливо продолжительные и несносные страдания от моей болезни, конечно, десятью годами подвинули меня ко гробу» [856]856
Там же. Л. 87.
[Закрыть].
Однако он и в критической ситуации, при полнейшей «расстройке телесного здоровья» [857]857
Там же. Л. 93 об.
[Закрыть], пытался шутить. Например, когда князь Пётр Вяземский посоветовал Американцу навсегда раздружиться с Бахусом и подумать о водолечении, о поездке «к водам», тот, сущая развалина, ответил: «Толстому ли ты предлагаешь исцеление водою? Не оскорбляй его без-винно! Вода исцелить его не может. Сам Спаситель не в силах бы был сотворить чудо сие» [858]858
Там же. Л. 87. Выделено Ф. И. Толстым.
[Закрыть].
Летом 1832 года, в Глебове, Американец был, пожалуй, как никогда ранее близок к могиле, но толстовская природа и тут превозмогла «тяжкую болезнь» [859]859
Там же. Л. 88 об.
[Закрыть]. «Вот 13-ой день, как я, получив надежду ещё просуществовать, – не знаю, сколько мне определено, – но без спазм; умереть не от спазм, – читаем в письме Фёдора Толстого П. А. Вяземскому от 29 августа. – Лето же (которого, впрочем, у нас не было) я провёл в самых жестоких страданиях. Исцелил меня, и доканчивает исцеление, простой крестьянин. Если исцеление сие не есть чудесное, ибо чудес, полагаю, в природе нет(выделено мною. – М. Ф.); то, по крайней мере, его надо назвать удивительным исцелением. Мне остаётся ещё 27-ь дён до окончания полного курса лечения» [860]860
Там же. Л. 93–93 об.
[Закрыть].
(Обратим внимание читателей на выделенную фразу. В начале тридцатых годов граф однажды, и неспроста, назвал себя «новым християнином» [861]861
Там же. Л. 105. Выделено Ф. И. Толстым.
[Закрыть]. Толстому тогда, действительно, приоткрылось нечто ранее недоступное. Однако, постепенно изживая укоренившийся скептицизм, он позволял себе в доверительных письмах и высказывания про «чудеса» или типа: «Сарра, благодаря кого-то, здорова» [862]862
Там же. Л. 39. Выделено Ф. И. Толстым.
[Закрыть]. Хотя священник отец Михаил и бывал «крайне доволен» своим духовным сыном Фёдором Толстым, «без малейшего затруднения» разрешал тому «приобщиться святых таин» [863]863
Там же. Л. 88.
[Закрыть], искреннюю и глубокую веру Американцу ещё предстояло обрести.)
По-видимому, к концу 1832 года Толстой сумел прийти в себя и в какой-то мере восстановить пошатнувшееся здоровье. Прежним богатырём, «восьмым чудом света» [864]864
Каменская.С. 176.
[Закрыть]граф Фёдор Иванович, разумеется, уже не стал, – но получил возможность быть мало-мальски деятельным.Более того, со временем наш дряхлеющий герой «пуншевого века» [865]865
Липранди.С. 28.
[Закрыть]реабилитировал и кнастер, и «пьяноление» – в умеренных, посильных старику, формах.
«Бурной жизни его я уже не застала», – констатировала впоследствии в автобиографической хронике П. Ф. Перфильева [866]866
РВ. 1864. № 4. С. 683.
[Закрыть].
А тремя десятилетиями ранее Полинька Толстая, будущая хроникёрша, ещё только начинала знакомиться с окружающим миром.
Жила тогда маленькая графиня Прасковья то у цыганской бабушки, то в пансионе, то в отцовском доме. Внешностью девочка очень походила на мать из табора, а рано проявившимся нравом – на обоих родителей. «Про наружность свою я умолчу и скажу одно, что типичность нации, к которой принадлежала мать, сильно сохранилась и во мне, – признавалась П. Ф. Перфильева, – характер я имела упрямый и твёрдый: никому и ничему не любила поддаваться, но любовью и ласкою можно было со мной всё сделать» [867]867
Там же. С. 685.
[Закрыть].
Прасковья Фёдоровна уверяла подписчиков «Русского вестника», что в детстве она (или графиня Инна) – в отличие от сестры Сарры – не удостоилась любви отца. Видимо, этот ревнивый упрёк отчасти справедлив; однако заметим, что в письмах Американца тридцатых годов всё же есть тёплые слова и о Полиньке (иногда граф Фёдор называл дщерь и Полькой [868]868
РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 72 об.
[Закрыть]). Шутливое прозвище, которым её (по утверждению М. Ф. Каменской) наградил Фёдор Иванович, – «курчавый цыганёночек», – также кое о чём говорит. Да и себя граф величал «чадолюбивым отцом» [869]869
Там же. Л. 87.
[Закрыть]; и воспитывалась младшая дочь по той же методе и с тем же тщанием, что и старшая.
Но любимицей нашего героя была, действительно, Сарра.
И захворала несравненная Сарранька почти одновременно со стареющим отцом.
Об этойболезни словоохотливый граф Фёдор Иванович Толстой вне дома предпочитал помалкивать. Только в одном, кажется, письме князю П. А. Вяземскому он, не удержавшись, обронил: «Плохое здоровье Сарры дополняет мои прискорбия» [870]870
Там же. Л. 97.
[Закрыть].
Тогда Американец ещё не догадывался, чтоожидает его дочь впереди.
«С исхода десятого года уже признаки ужасной болезни тяготели над ней, – повествует кручинный автор „Биографии Сарры“. – Страсть к наукам не угасла, но занятия прерываемы были ужасными головными болями и болями в груди» [871]871
Биография Сарры. С. XIV.
[Закрыть].
Девочка стоически переносила страдания, по стихам В. А. Жуковского старательно «училась стопосложению» [872]872
РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 88 об.
[Закрыть], однако писать не могла. Она становилась всё более меланхоличной, «искала уединённых мест, тёмных комнат» [873]873
Биография Сарры. С. XXXV.
[Закрыть]; у неё быстро развилась болезненная, уродливая полнота.
Потом к болям добавились периодические «вскрикивания», а те перешли в «продолжительные, непрерывные вопли». У Сарры начались обмороки. Врачи и корзины лекарств уже не помогали ей: «Всё, всё было истощено; облегчения ни малейшего!» [874]874
Там же. С. XXXVII.
[Закрыть]
Три года промучилась Сарра – и три года не находили себе места её родители. Когда же бедняжка достигла тринадцатилетнего возраста, случилось вот что: «Необыкновенный случай вверг её в магнетическое состояние» [875]875
Там же. С. XXXVIII.
[Закрыть].
Пояснила это туманное сообщение автора «Биографии Сарры» П. Ф. Перфильева в своей хронике: «Лечение сестры начал сосед наш барон Штеренберг; он прежде не знал за собой магнетической силы, но как-то, шутя, начал магнетизировать сестру, и дело пошло на лад» [876]876
РВ. 1864. № 4. С. 685. Настоящее имя деревенского гипнотизёра установить не удалось.
[Закрыть].
Магнетические сеансы доморощенного, «без всяких сведений», врачевателя обнадёжили семейство Толстых: около полутора лет Сарра чувствовала себя довольно сносно.
В эту пору она много читала, занималась музыкой, пела; начала сочинять (никому не показывая) стихи, преимущественно на английском и немецком языках [877]877
См. Приложение IV.
[Закрыть]. «Общий характер этих сочинений, – размышлял позднее переводчик творений графини М. Н. Лихонин, – есть какая-то исполненная грусти мечтательность, которая, создавая себе в фантазии всевозможные неудачи обманутого сердца, обращает полный слезами взор свой к безмятежным небесам и, разочарованная на земле, ищет отрады и успокоения в мире надзвёздном» [878]878
Лихонин М.Предисловие переводчика // Сочинения в стихах и прозе гр<афини> С. Ф. Толстой / Пер. с нем. и англ. Ч. 1. М., 1839. С. LXIX.
[Закрыть].
Тогда же, в ходе одной из бесчисленных бесед с отцом, страдалица, внезапно обретшая способности к ясновидению, «предсказала смерть свою, определив срок трёх, и самый дальний – четырёх лет» [879]879
Биография Сарры. С. XLI.
[Закрыть].
С того дня старики Толстые жили в ожидании объявленного прорицательницей несчастья…
Но смерть распорядилась по-иному, и уход другого близкого человека опередил поджидаемый. 4 июня 1834 года преставилась мать Американца, семидесятитрёхлетняя Анна Фёдоровна Толстая, урождённая Майкова. Её похоронили на Ваганьковском кладбище [880]880
Московский некрополь. Т. 3. СПб., 1908. С. 211 (здесь в текст вкралась ошибка: сообщено, что графиня А. Ф. Толстая умерла «на 64 г<оду>»).
[Закрыть]. (Известно, что на погребении графини присутствовал князь П. А. Вяземский.)
Потом, после обманчивой паузы, болезнь к Сарре воротилась: возобновились боли и обмороки, появилось «трепетание сердца ужасное».
Ставка на гомеопатическое лечение не оправдала себя. Вскоре недуг принял угрожающий характер. Мало чем мог помочь графине и вновь нанятый гипнотизёр, уже профессиональный, даже «знаменитый» (П. Ф. Перфильева). «Вихрем вертелась она на одном месте, и никакая сила не могла остановить её, кроме воли магнетизёра; переламываясь, закидывала голову назад к самым бёдрам, с демонским хохотом, как бы изъявляя утешение тому ужасу, который на всех наводила. При малейшей оплошности магнетизёра убегала и пряталась; на пути всех била, драла платье» [881]881
Биография Сарры. С. XLVII–XLVIII.
[Закрыть].
Случалось, что Сарранька, находившаяся во власти мрачных экстазов и галлюцинаций, была готова наложить на себя руки, и посему домашняя прислуга, разделённая Американцем на две смены, наблюдала за сомнамбулической больной круглосуточно. Толстовский дом превратился в «истинной лазарет» [882]882
РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 104.
[Закрыть]. «Один отец не сменялся!» – восклицал автор «Биографии Сарры» [883]883
Биография Сарры. С. XLVIII.
[Закрыть].
Такого «ада» граф Фёдор Иванович не пожелал бы и злейшему врагу.
Множила его страдания, увы, графиня Авдотья Максимовна, некогда Дуняша, большая любительница семейных сцен, церковных служб, глумления над прислугой, а заодно стерлядей и соболей [884]884
В хронике «Несколько глав из жизни графини Инны» есть такие строки про мать героини: «Она любила щеголять одеждою, убранством комнат и роскошью стола. Отказывать себе в чём бы то ни было не умела, и часто говорила: „Последнее продам, а всё-таки будет стерлядь на столе и соболь на салопе“, и, к несчастию, оставалась верна своему слову» (РВ. 1864. № 4. С. 684).
[Закрыть].
В то время наш герой, сам перемогавшийся, был близок к умопомрачению.
А в столицах о нём начали забывать [885]885
Липранди.С. 15.
[Закрыть]– разве что Пётр Вяземский или Денис Давыдов иногда баловали горемычного глебовского помещика Толстого-Американца весточкой [886]886
Известно, что в 1830-е годы Д. В. Давыдов отправил Американцу не менее пяти писем (Орлов В.Судьба литературного наследства Дениса Давыдова//ЛН. Т. 19–21. М., 1935. С. 332).
[Закрыть].
Весною 1836 года отчаявшиеся супруги Толстые, покинув сельцо, повезли Сарру «лечиться за границу» [887]887
РВ. 1864. № 4. С. 685. В «Биографии Сарры» утверждается, что путешествие было предпринято по желанию юной графини (с. LI–LII).
[Закрыть].
Задержавшись ненадолго в Москве, Американец повидался с Александром Пушкиным. О встрече с путешествующим «сватом» поэт написал 4 мая жене: «Дочь у него так-же почти сумасшедшая, живёт в мечтательном мире, окружённая видениями, переводит с греческого Анакреона, и лечится омеопатически» (XVI, 111).
Пользовали Сарру Толстую гомеопатическими снадобьями и в Европе. Тем не менее в Дрездене она впала в «чёрную тоску», и у неё вновь «проявилось расположение к самоубийству» [888]888
Биография Сарры. С. LII.
[Закрыть]. Чахнущая графиня продолжала жаловаться на боли в сердце, боку и груди. Потерявший терпение магнетизёр («господин О.»), «искусный медик, высокой, чистой нравственности» [889]889
Там же. С. XLV.
[Закрыть], покинул чокнутых Толстых и уехал в Кёльн.
Только в апреле 1837 года в гористой Богемии, среди дикой природы, Сарраньке стало малость лучше, – «но таковая жизнь была на один только месяц» [890]890
Там же. С. LIV.
[Закрыть].
В июне семейство отставного полковника Фёдора Ивановича Толстого находилось уже в Петербурге и Царском Селе, у родни графа.
Прогостив там несколько дней, Американец возвратился со своим «табором» в подмосковную – без иллюзий и без гроша в кармане.
На какие деньги граф и графиня Толстые, хватавшиеся за всякую соломинку, пустились странствовать по чужим землям – не совсем понятно. Скорее всего, на заёмные: с собственными деньжонками у Фёдора Ивановича было весьма туго.
Дошло даже до того, что в конце 1832 года Американец, очень «горюя», продал столь памятный ему (и подозрительный для многих обывателей) дом на Арбате. «Я здесь на минуту, – сообщал наш герой князю П. А. Вяземскому 13 ноября, – приехал продавать свой домик, – хоть за бесценок» [891]891
РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 99 об.
[Закрыть]. Новой (и, очевидно, довольной) владелицей особнячка на углу Калошина переулка и Сивцева Вражка стала действительная статская советница Екатерина Петровна Яковлева [892]892
Желвакова И. А. «Тогда… в Ситцевом». М. 1992. С.19 Позднее, в 1860-е годы, в этом доме жил писатель А. И. Левитов. С 1867 года особняк принадлежал жене тайного советника князя М. А. Оболенского, директора Московского главного архива Министерства иностранных дел. (Там же. С. 131.)
[Закрыть].
«Сию минуту отпускаю одну из гувернанток, не быв в состоянии ей платить. К рязанскому имению приставлена опека, подмосковное и тамбовское имения скоро подвергнутся таковой же участи», – оповещал в ту пору граф Фёдор Толстой старинного и «любезнейшего» приятеля С. Д. Киселёва [893]893
Поликовский.С. 160.
[Закрыть].
Князю же П. А. Вяземскому Американец жаловался на пустую казну и «все скорби жизни» едва ли не в каждом «длинном и чахоточном» [894]894
РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 104.
[Закрыть]послании.
С сиятельным наперсником болезненно самолюбивый граф Фёдор Иванович был прямодушен и обходился без горделивых экивоков. Вот лишь некоторые толстовские эпистолярные откровения тридцатых годов, словно из долговой ямы доносящиеся.
«Остаётся только провалиться сквозь землю – авось там будет лутче!»
«Тебе могу сказать, что оно (положение с финансами. – М. Ф.)ужасно. Я мог с довольным равнодушием отказать себе шампанское; но естьли вынужденным найдусь отказать себе в воспитании детей, – я буду истинно нещастлив».
«Я ехать не могу и об водах даже и думать не должен. Ни с деньгами, ни с духом, как ты говоришь, собраться я не в состоянии».
«С семейством <…> и бедность есть крушительная болезнь».
«Душевные обстоятельства мало утешительны. Если б мог быть обеспечен в благополучии детей, то расстаться с сей жизнию большим горем назвать нельзя».
«Надежда так же женщина, как и фортуна, – не смею ей верить! Столько в жизни моей я ею был обманут!»
«Мне угрожает совершенное разорение» [895]895
Там же. Л. 39, 69, 87, 93 об., 96, 103.
[Закрыть].
Et cetera, et cetera.
В какой-то момент Американец, озабоченный «благосостоянием детишек», стал вдруг уповать на «важнейшие перемены насчёт платежа процентов в Опекунской совет» [896]896
Там же. Л. 92.
[Закрыть]и составил наивный план спасительной операции. Однако реализовать задуманную программу ему не удалось: слухи о залоговой реформе (якобы «тайне государственной») так и остались слухами.
Не сулила нашему герою прибыли (несмотря на «благодеяния» В. А. Жуковского и особенно П. А. Вяземского, который закинул за Фёдора Толстого словечко «министру справедливости» [897]897
Там же. Л. 105 об.
[Закрыть]– министру юстиции Д. В. Дашкову) и тяжба с Завадовскими.
Дело степенно блуждало по инстанциям, сильные противники Американца составили собственную «партию», не скупились на подношения стряпчим и противодействовали любым принимаемым Толстым мерам. В письме князю П. А. Вяземскому от 7 июня 1830 года граф дал образную характеристику данного судебного разбирательства:
«Естьли б я имел дарование Крылова, или Хемницера, то, конечно, моё дело, моя просьба послужила бы прекрасной канвой, по которой вышил бы я басню под названием: Лев, волк и баран. Баран просит на волков в жестоких обидах, ему нанесённых, и Лев препоручает волку-прокурору разобрать дело между товарищами его волками и бедным бараном. И, что ещё всего забавнее, советуя барану паки обратиться к тем самым волкам, в переделе коих он уже был и именно просил Льва-министра избавить от их волчьей пасти. Но во всём етом самое грустное, мой любезной Вяземской, что баран уже устарел, живёт совершенно овцой, ищет одного покоя, а его так теребят поганые волки» [898]898
Там же. Л. 71.
[Закрыть].
(«Львом» тут именован, естественно, Дмитрий Васильевич Дашков.)
Сцепившись с алчными «волками», Американец то походил на «твёрдый камень» и готовился праздновать победу («дело моё выиграно, как дело по чести и разуму справедливое» [899]899
Там же. Л. 105 об.
[Закрыть]), то впадал в уныние, на все лады проклинал «злодейку судьбу, злодея Завадовского, злодея Сената» [900]900
Там же. Л. 96.
[Закрыть]и уже ни на что не надеялся. «Я не знаю, когда кончится мой процесс и как он кончится, говорить же об нём стошнит, как от яузской воды», – чертыхался граф [901]901
Там же. Л. 71.
[Закрыть].
Однако долговременные усилия и партикулярные письма князя П. А. Вяземского (не «остудившегося» и свершившего, по словам Фёдора Толстого, «дружеской подвиг» [902]902
Там же. Л. 105.
[Закрыть]) всё же были, вероятно, не напрасны. Да и внезапные происшествия приблизили финал изнурительного состязания.
В 1832 году отошла в мир иной престарелая графиня Елизавета Павловна Завадовская, а через несколько месяцев вслед за нею отправился и её сын, Иван Яковлевич, «человек ещё молодой, которому <…> досталось после матери миллион денег чистых, кроме душ». Как сообщил 7 марта 1833 года душеприказчик покойного К. Я. Булгаков своему брату А. Я. Булгакову, граф И. Я. Завадовский умер, «оставив одному своему приятелю 200 000 руб<лей>, кроме прежде данных 200 т<ысяч>, многим другим лицам деньги…» [903]903
РА. 1904. № 2. С. 251. Ср. с письмом князя П. А. Вяземского А. И. Тургеневу от 26 марта 1833 года: «У <В. П.> Завадовского умер благодетельный двоюродный брат и оставил ему 600 000 чистых денег, да сынку тысячу двести душ. Вот как умирают!» (ОА. Т. 3. СПб., 1899. С. 228).
[Закрыть].
Сорокасемилетнего недруга Американца, кавалера ордена Святого Иоанна Иерусалимского похоронили в Петербурге, в Духовской церкви Александро-Невской лавры [904]904
РА. 1887. № 1.С. 127.
[Закрыть]. После выполнения юридических формальностей (в том числе судебных, сенатских) какая-то доля громадного наследства – очевидно, крохи – перешла в руки графа Фёдора Ивановича Толстого.
Из воспоминаний Ф. В. Булгарина следует, что в 1836 году наш герой (по пути в Европу) побывал в Могилёвской губернии [905]905
Булгарин.С. 207.
[Закрыть]. Предполагаем, что он с семейством заезжал в отвоёванное с таким трудом имение.
Завершился Успенский пост. 20 августа 1837 года Американец, отмечая семнадцатилетие Сарраньки, устроил в сельце Глебове «шумный сельский праздник». А затем, в ноябре, «для развлечения» страдавшей дочери, Толстые отправились в Северную столицу.
Тут, в городе на Неве, и разыгрался заключительный акт трагедии.
«Боль в груди, боку и самом сердце возобновилась с новой жестокостию; частые обмороки их сопровождали, – читаем в скорбном листе, то есть в „Биографии Сарры“. – Громко отзывался таинственный глас предопределения: „Сарра, ты не здешняя… Пора!“» [906]906
Биография Сарры. С. LVIII.
[Закрыть].
Граф Фёдор Иванович Толстой спешно обратился за консультацией к домашнему врачу великой княгини Елены Павловны немцу М. Мандту (уже знаменитому, а вскоре ставшему лейб-медиком). В течение десяти недель тот пользовал девицу и, кажется, сумел облегчить её мучения.
Потом, когда в Петербург пришла весна, Сарра Толстая окончательно слегла.
В середине апреля 1838 года, после Пасхи, она, втайне от родителей, приказала своей горничной девушке «читать и петь отходные молитвы» [907]907
Там же. С. LXIV.
[Закрыть].
Пронеслась декада, минул Юрьев день – и «в три часа ночи Толстой был разбужен воем целой стаи собак, собравшейся под окном его спальни. Ужас им овладел; он обезумел; вскоре за сим приходит женщина сказать, что Сарре Фёдоровне что-то очень не хорошо; поскакали за докторами…» [908]908
Там же. С. LXV.
[Закрыть].
Псы не спутались: 24 апреля 1838 года, в восемь часов пополуночи, графиня Сарра Толстая отмаялась, испустила дух.
Американец, будучи не в состоянии находиться возле милого бездыханного тела, тотчас бросился в Царское Село, к Прасковье Васильевне Толстой. На следующий день, уже основательно напившись, он отправил оттуда записку князю П. А. Вяземскому:
«Ты был на похоронах моей матери – не хочешь ли быть на погребенье моей дочери Сарры? Льщусь, что ты имеешь полное право на таковое приглашение. Меня не будет, – я бежал в Царское Село. Толстой. 25-го апреля» [909]909
РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 108.
[Закрыть].
Князь Пётр Андреевич ответил графу Фёдору Толстому краткой запиской с трогательными утешениями.
Спустя ещё двое суток, 27-го числа, ненаглядную Сарраньку погребли на Волковском православном кладбище.
В те скорбные дни безутешный отец получил письмо и от В. А. Жуковского, «самое милое». К письму поэт приложил «весьма чувствительные стихи» [910]910
Там же. Л. 110 об. – 111.
[Закрыть]на смерть юной графини:
Занемогла тогда потрясённая двенадцатилетняя Полинька. Графиня Авдотья Максимовна сотрясалась от рыданий. Американец же, почти не плакавший, продолжал пить беспробудно в Царском Селе. В самом конце апреля он послал князю П. А. Вяземскому очередную записку:
«Вчера я к тебе что-то писал, – клянусь, не помню, не знаю, – но писал ещё натощак. Горе, доброй хмель, мы с тобой его попили, мой милой! мой брат по горю [912]912
У князя П. А. Вяземского, как и у Американца, в младенчестве умерло четверо сыновей. Кроме того, в марте 1835 года в Риме скончалась его дочь, Прасковья. Уже после описываемых событий он потерял Надежду (1824–1840) и Марию (1813–1849). Лишь князь Павел Петрович Вяземский (1820–1888) дожил до старости.
[Закрыть].
Сегодня, право, не знаю, в которой раз перечитал я твою записку; записка в пять строк, но какая это записка. Точно, я бедной! И в этом простом слове вылилась вся богатая нежностью душа твоя. Всё глубо<ко>е знание твоё сердца человеческого. Но дорого ты его купил, любезной друг.
<…> Когда еду и даже куда еду, – право, не знаю. К тому же мне тяжко будет оставить скоро мой благотворной приют.
Навести меня. Я тебе не буду докучать моей тоской. Но мне так хорошо с тобой пробыть час, хоть молча. <…> Прости, обнимаю тебя. Т<олстой>» [913]913
Там же. Л. 110–111.
[Закрыть].
Прошло ещё несколько дней, и граф Фёдор Иванович сумел взять себя в руки, постепенно стал трезветь, собираться в обратный путь. Князю Петру Андреевичу он сообщил:
«Полиньке лутче, – благодарю за участие твоё; зная твою душу, знаю, как оно искренне. Об себе истинно лутче ничего не говорить. Я так покоен, так покоен, – что кажется, никогда моей Сарры не любил. Желаю тебя видеть от всего больного моего сердца. Т<олстой>» [914]914
Там же. Л. 112.
[Закрыть].
С верным П. А. Вяземским, уезжавшим в заграничное путешествие, Американец, конечно, свиделся и крепко обнялся перед долгой разлукой.
Накануне отъезда в Москву Фёдору Ивановичу Толстому удалось встретиться и с товарищем гвардейской молодости, графом Алексеем Фёдоровичем Орловым. Наш герой страстно хотел, чтобы Сарра почивала «ближе к милому пределу» (III, 195),в московскойземле, – и генерал-адъютант пообещал Американцу испросить на то высочайшее соизволение.
Благодаря предстательству графа А. Ф. Орлова гроб с телом графини Сарры Фёдоровны Толстой через два с половиной месяца был доставлен из Петербурга в Первопрестольную. И 12 июля 1838 года девятоечадо Американца обрело покой на Ваганьковском кладбище, «под одним камнем» с прочими Толстыми.
Но дорого обошлось нашему герою исполнение его желания: ведь в день погребения Фёдор Иванович фактически пережил смерть обожаемой дочери вторично.
А вскоре, на исходе летнего месяца, полковник Фёдор Толстой оставил усадьбу и на перекладных отправился в Тамбовскую губернию. В письме от 31 июля А. И. Остен-Сакен оповестила Т. А. Ергольскую (дальнюю родственницу графа, воспитательницу Л. Н. Толстого): «Вчера, то есть 30-го, граф Фёдор покинул Москву; он отправляется в Воронеж на почтовых лошадях. <…> Он всё ещё очень печален. Кажется, будто время не приносит никакого облегчения его горю» [915]915
Розанова С. А.Лев Толстой и пушкинская Россия. М., 2000. С. 230.
[Закрыть].
Американец ехал не в Воронеж, а чуть ближе, в терпящее бедствие имение, которого мог лишиться в любую минуту. Он жаждал хоть что-то предпринять, дабы сохранить для семьи этот кусок хлеба.
Перезахоронение праха дочери и поездка Толстого в Тамбовскую губернию были звеньями единого замысла. После всех случившихся «нещастий» граф Фёдор Иванович, преодолев «порок лень в самой высокой степени» [916]916
РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 72.
[Закрыть], постановил привести дела в порядок.
Вероятно, для себя глебовский мудрец тогда уже определил, кого могильщики зароют на Ваганькове в следующий раз.
