Текст книги "Звезда Ирода Великого"

Автор книги: Михаил Иманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

Михаил Иманов
ИРОД ВЕЛИКИЙ

Биографическая справка

Из энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, т. ХIIІ, СПб., 1894

ИРОД – Ирод Великий, основатель идумейской династии на иудейском престоле. Сын иудейского князя Антипатра, он обладал выдающимися военными и политическими дарованиями, которые выдвинули его в глазах римского правительства, доверившего ему еще в молодости управление Галилеей. Он оказал римскому правительству важные услуги подавлением разбойничества и своими ловкими интригами настолько сумел зарекомендовать себя пред Антонием и Октавием, что по их указанию назначен был царем всей Иудеи (в 40 г. до P. X.). Во время последовавшей между Антонием и Октавием войны он умел так искусно лавировать между соперниками, что хотя в общем держал сторону Антония, однако после поражения последнего при Акциуме сумел вовремя заявить свое верноподданничество Октавию, который расширил его владения, присоединив к ним северо-восточную область Палестины – Трахонитиду, Ватанею и Авранитиду, и сделал его вообще главою Сирии. Почувствовав под собою твердую почву, Ирод начал разыгрывать роль великого восточного монарха. Отличаясь любовью к строительству и некоторым архитектурным вкусом, Ирод восстановил из развалин и украсил великолепными зданиями несколько городов своей страны, придав им новые имена, в честь своего верховного покровителя-властелина, кесаря Августа (Самарию он переименовал в Севастию, что по-гречески обозначает Augustus, Стратонову Башню – в Кесарию). В самом Иерусалиме он восстановил древний замок, названный им Антонией, а также построил великолепные дворцы, ставшие лучшим украшением города. Несмотря на это великолепие, евреи не любили Ирода, так как видели в нем иноземца, римского ставленника и похитителя престола Давидова. В народе, отягощенном двойными налогами – в пользу римлян и в пользу пышного, любящего роскошь царя, – начался глухой ропот. Чтобы примирить с собою подданных, Ирод задумал удовлетворить их религиозному чувству и решил построить новый храм, который бы своим величием превосходил даже храм Соломонов. Постройка действительно началась в самых грандиозных размерах, и храм был великолепен. С тою же целью Ирод женился на Мариамне, внучке первосвященника Гиркана II, чтобы тем самым придать своей династии видимость кровного родства с домом Давидовым. Но все было напрасно. Еврейский народ был непреклонен в своей ненависти к узурпатору, чему способствовали многие его меры. Так, он в возобновленных им городах строил театры и амфитеатры, заводил римские и греческие игры, задавал пиры с чисто языческими увеселениями и вообще вводил такие обычаи, которые, отличаясь совершенно языческим характером, могли внушать евреям лишь чувство ужаса и отвращения. Дело дошло до того, что сильная партия ревнителей закона, именно фарисеи, в числе 6000 человек, отказались принести ему присягу в верноподданстве и устроили заговор, грозивший Ироду низвержением. Эти факты ясно показали Ироду настроение народа, и он, видя невозможность примирения, задумал сломить оппозицию крутыми и жестокими мерами. Он превратился в жестокого и кровожадного деспота, который беспощадно истреблял всех и все, в чем только его подозрительный взгляд видел признаки крамолы. Так, он истребил почти весь дом Асмонеев как потомков законных правителей еврейского народа и не остановился даже пред умерщвлением Мариамны, хотя она была самою любимою из его десяти жен. Конец его царствования ознаменовался невообразимыми ужасами, которые завершились умерщвлением его собственного сына Антипатра. При таком настроении Ирода вполне понятен тот ужас, с которым он выслушал, по свидетельству ев. Матфея (гл. II), от восточных волхвов весть о том, что родился истинный царь иудейский, поклониться которому они и пришли с далекого Востока. Первою мыслью Ирода, по этому свидетельству, было умертвить новорожденного царя, а когда ему не удалось найти его, то он не остановился пред поголовным избиением грудных младенцев в Вифлееме. Пораженный тяжкою болезнью, заживо съедаемый червями, он неистовствовал даже на одре смерти и дал приказ в самый день его смерти истребить всю еврейскую знать, собранную для того в цирке; но распоряжение его не было исполнено. Он умер через несколько месяцев после рождения Христа. Главный источник сведений о его жизни – Иосиф Флавий, воспользовавшийся трудами его придворного историографа Николая Дамасского.

ЗВЕЗДА ИРОДА ВЕЛИКОГО (МОЛОДЫЕ ГОДЫ)
Часть первая
В ТЕНИ ОТЦА

1. Пустыня

Пустыня тянула его и отталкивала одновременно, обостряла чувство заброшенности и в то же время будила воображение. Порой ему казалось, что он навсегда останется здесь – среди песка, колючек и бесцветного неба. Никто не приедет за ним, а сам он никогда не сумеет выбраться отсюда.

Но бывали минуты, когда все преображалось. Он любил выезжать в пустыню перед самыми сумерками. Жара отступала, солнце освещало пески красноватым светом, и глухой топот лошадиных копыт становился неведомой и сладкой музыкой. Он закрывал глаза и пускал лошадь вскачь, и ему чудилось, будто он едет во главе множества воинов – великого множества воинов, занимавших все пространство пустыни, и слева и справа, до самого горизонта. Эта великая армия тяжело скакала за его спиной, а перед ним, где-то далеко внизу, расстилались цветущие города и неприступные крепости. Отсюда они казались совсем маленькими. Он видел стены, улицы, дома, но не видел людей – с такой высоты они были неразличимы. Иногда лошадь ступала копытом в самый центр крепости, и он видел, как осколки камней разлетаются в разные стороны. Он не слышал ни треска, ни воплей – топот множества копыт за его спиной заглушал все звуки. Этот топот был музыкой власти, и ему хотелось слушать его бесконечно.

Хотелось, но видение продолжалось всего несколько мгновений – наступала непонятная тишина, он открывал глаза и резко натягивал поводья. Лошадь поднималась на дыбы и скалилась, грызя удила. Ночь, казалось, в единый миг превращала сумерки в непроглядную темноту, которая представлялась враждебной. Он разворачивал лошадь и возвращался домой шагом, настороженно оглядываясь и чутко прислушиваясь к таинственным шорохам вокруг.

Когда он въезжал в ворота дома, то неизменно видел мать, стоявшую на освещенной факелами площадке перед дверью. Он спрыгивал с лошади, бросал поводья подбежавшему слуге и подходил к матери. Она качала головой, глядя на него с укоризной.

– Ирод! Ты опять ездил один! Я же тебя просила!..

– Мне хотелось побыть одному, – отвечал он виновато, но твердо.

Мать протягивала к нему руки, прижимала его к груди, теребя пальцами затылок, вздыхала:

– Отец запрещает тебе выезжать одному. Если ты не прекратишь, мне придется рассказать ему правду, когда он приедет. Ты слышишь меня? Обещай, что это было в последний раз.

– Да, – глухим голосом отвечал Ирод, мягко высвобождаясь из рук матери, – обещаю.

И он и она знали, что это только голова.

Пройдя коридор, Ирод оказался в своей комнате – небольшой, в два окна, забранных чугунной решеткой, – плотно прикрыл дверь, лег на ложе, закинув руки за голову, закрыл глаза. Стал думать об отце – тот не приезжал в Петру уже больше полугода.

Вспоминая отца, Ирод прежде всего ощущал запах, исходивший от него, – запах благовоний, смешанных с конским потом и запахом кожаных ремней на его доспехах. Отец любил благовония и как-то сказал Ироду, что знатный человек отличается от простого прежде всего запахом. «Может быть, – подумал тогда Ирод, – ведь благовония стоят так дорого». Впрочем, он вполне понимал, что отец имеет в виду другое, – идумеянину по рождению [2]2
  …идумеянину по рождению… – Идумеянами, или идумеями, называли жителей Идумей, южной части Палестины. В III в. до н. э. они были покорены иудеями и насильно обращены в иудаизм, а потому к I в. еще сохраняли в своем образе жизни некую обособленность и не могли претендовать на высокие государственные посты.


[Закрыть], ему всегда хотелось казаться родовитым и знатным. Но, имея несчастье быть выходцем из Идумеи, человек все равно никогда не сможет сравниться с древними фамилиями иудеев, а уж тем более римлян. Не сможет, даже если с утра до вечера будет купаться в благовониях.

Но все это не относилось к отцу Ирода Антипатру – он уже поднялся настолько высоко, насколько это возможно для человека его происхождения. Он был первым другом и первым советчиком царя иудеев Гиркана. Правда, положение Гиркана было не очень прочным, его младший брат Аристовул, энергичный политик и бесстрашный воин, оспаривал право старшего на царство. Но Ирод верил, что отец не допустит падения Гиркана, хотя большинство иудеев поддерживало смелого и независимого Аристовула.

Ирод, когда они еще жили в Иерусалиме, не один раз видел и Гиркана и Аристовула. Гиркан относился к нему, любимому сыну своего единственного друга, с нежностью, но все равно не нравился Ироду. Он был слаб, а Ирод не любил слабых. Вокруг говорили, что Гиркан добрый, но разве доброта может сравниться с отвагой и доблестью! А Аристовул выглядел по-настоящему смелым, и Ирод однажды слышал, как тот бросил Гиркану:

– Иудея никогда не покорится Риму! Запомни это, трус!

Гиркан побледнел, лицо его выразило страх, он нерешительно огляделся, как бы ища защиты. Антипатр шагнул к сыну и решительным кивком указал на дверь. Ироду так хотелось остаться, но он не посмел ослушаться отца и вышел.

Позже он спросил отца:

– Почему Гиркан не выгнал Аристовула? Он ведь царь.

Антипатр усмехнулся:

– Если у тебя нет военной силы, ты только называешься царем. У Гиркана плохое войско, и он неумелый полководец. Кроме того, Иудея не любит Гиркана.

– Значит, Аристовул прав, и Гиркан трус! – воскликнул Ирод.

Лицо отца стало строгим. Он настороженно посмотрел на дверь, прежде чем ответить.

– Гиркан – царь Иудеи, хорошенько запомни это. Власть принадлежит ему по праву первородства, – Антипатр положил свою тяжелую руку на плечо сына. – Научись, сын, не высказывать вслух то, что думаешь, особенно когда это касается людей власти. Смелость хороша в бою, при дворе она называется глупостью, и за нее можно лишиться головы. Нужно научиться склонять голову как можно ниже, чтобы когда-нибудь получить право гордо вскинуть ее.

Ирод низко опустил голову, а отец ободряюще похлопал его по плечу.

Ирод тогда не мог понять, почему отец на стороне слабого Гиркана, а не отважного Аристовула, но спрашивать не посмел. Мать на его вопрос ответила неопределенно, сказала, что отцу виднее, с кем быть и как поступать, – она никогда не вмешивалась в дела мужа.

Мать была родом из Петры, столицы Аравийского царства, род ее был одним из знатнейших в Аравии. Даже царь аравитян Арета относился к ней с уважением и оказывал очевидные знаки внимания. Мать гордилась своим происхождением, хотя держалась просто, а любовь ее к мужу казалась безграничной. Ироду же знатность матери не прибавляла гордости. Да, аравийский царь был могущественным властителем, но, что ни говори, царство его находилось на задворках Рима – как географически, так и во всех других смыслах.

Ирод любил мать, но никогда не был с ней откровенен. Она оставалась лишь женщиной, и весь круг ее интересов ограничивался семьей – она родила Антипатру четырех сыновей и дочь: Фазаеля, Ирода, Иосифа, Ферора и Саломею.

С братьями – Фазаелем и Иосифом – у Ирода сложились вполне доверительные отношения, особенно со старшим. Ферор и Саломея казались слишком юными, чтобы принимать их всерьез. Сестра Саломея была просто девочкой, а Ферор – слишком изнеженным и избалованным. В детстве он часто болел и был любимцем матери.

Старший брат, Фазаель, в семье считался книжником, Ироду он порой казался даже умнее отца, по крайней мере, рассудительнее. Главным его удовольствием было сидеть где-нибудь в одиночестве за манускриптами римских, иудейских или греческих авторов. Ирод и сам неплохо знал латынь, но до Фазаеля ему было, конечно, далеко. К тому же к наукам он не имел особой охоты – больше всего любил военные игры и конные состязания, в которых чаще всего побеждал. Энергия, воля и отвага представлялись ему сильнее книжных знаний, хотя к последним он относился все же с должным уважением.

Учитель братьев, Захарий, ученый человек, принадлежавший к секте фарисеев [3]3
  …принадлежавший к секте фарисеев… – Фарисеи – представители общественно-религиозного течения в Иудее со II в. до н. э. по II в. н. э., выражали интересы преимущественно средних слоев населения. Они стремились истолковать Пятикнижие (первые пять книг Библии, в иудаизме так называемая Тора) в соответствии с новыми социально-экономическими условиями и шли на компромиссы с властью, потому в христианских Евангелиях фарисеев называли лицемерами.


[Закрыть], упорно прививал юношам уважение к наукам. К Фазаелю он относился как к равному, проводя с ним время в долгих беседах, Иосифа считал способным к книжному знанию, но нетерпеливым, Ирода журил за пренебрежение к наукам, говоря, что он слишком энергичен, чтобы быть усидчивым.

Этот Захарий жил в их доме уже несколько лет. Когда-то Антипатр оказал ему серьезную услугу, и в благодарность Захарий согласился стать воспитателем его сыновей. Как член секты фарисеев, он был человеком строгих правил, втолковывал братьям, что все в этом мире зависит от воли Бога. Учил, что хотя человеку представлена свобода выбора между честными и бесчестными поступками, в этом выборе участвует предопределение судьбы. Говорил, что душа человека бессмертна – души добрых переселяются по смерти человека в другие тела, а души злых обречены на вечные муки.

В отличие от Фазаеля и даже Иосифа, проблемы бессмертия души мало интересовали Ирода, вот только к предопределенности судьбы он относился серьезнее. Однажды он спросил Захария:

– А если кому-то назначено стать царем, то он обязательно им станет?

– Это так – судьбу невозможно изменить, – уверенно ответил Захарий.

Ирод задал новый вопрос, для себя самый главный:

– Даже если человек не царского рода?

Прежде чем ответить, Захарий внимательно на него посмотрел. В его маленьких, глубоко посаженных глазах с красными ободками век Ирод увидел разгадку той тайны, которую хранил в самых дальних глубинах своей души.

– Да, – наконец ответил Захарий, – если человеку суждено захватить власть, а Богу угодно будет наказать узурпатором народы, то это сбудется. Ты ведь это имел в виду? – добавил он, особенно выделяя голосом «это».

Ирод почувствовал, что бледнеет, и не нашелся с ответом.

А Захарий сказал:

– Знай, что судьба узурпатора всегда бывает страшной, и не желай себе такой.

– Я просто спросил, раби… [4]4
  Я просто спросил, раби… – Раби (раввин) – в иудаизме руководитель общины верующих, служитель культа, учитель.


[Закрыть] – опуская глаза, невнятно пробормотал Ирод.

– А я не просто ответил! – выговорил Захарий, отчетливо и твердо выделяя каждое слово.

Никогда больше Ирод даже намеком не касался этой опасной темы, но время от времени ловил на себе особенный взгляд Захария. Взгляд пронизывал его насквозь, Ирод чувствовал почти физическое неудобство и стал тайно ненавидеть учителя. Если бы с Захарием что-нибудь случилось – болезнь или несчастье, – он был бы только рад. Но внешне он, разумеется, не выказывал ничего подобного.

Привычная жизнь в Иерусалиме вдруг нарушилась, кажется, в одно мгновенье. Это было мгновенье, когда Ирод увидел глаза отца, неожиданно вернувшегося домой среди дня. Они столкнулись в дверях – отец только взглянул на сына и молча прошел мимо. Запах конского пота Ирод ощутил в тот раз особенно остро, он забивал собой все остальные запахи. В глазах отца был страх – то, чего Ирод никогда раньше не видел и не предполагал увидеть. Сквозь полуоткрытую дверь он выглянул во двор. Слуга вел лошадь отца: бока ее лоснились, она мотала головой, роняя на траву хлопья пены.

Через короткое время Ирод услышал тревожный голос матери, звавшей его по имени. Он взбежал по лестнице. Лицо матери было бледным, руки заметно дрожали.

– Мы уезжаем, Ирод, – проговорила она с одышкой, – Никуда не отлучайся и присмотри за младшими.

Ирод ничего не успел спросить – мать повернулась и, торопливо шагая, скрылась в глубине комнаты. Слуги уже выносили вещи, лица их были угрюмы. Ирод направился в комнату старшего брата – Фазаель с помощью Захария укладывал свитки в два больших ларя, стоявших на столе. На вопрос Ирода нетерпеливо отмахнулся:

– Спроси у отца.

Ирод нашел отца в дальней комнате на втором этаже. Он сидел в кресле у окна, держась руками за подлокотники и низко опустив голову. Ирод остановился у порога, не решаясь войти.

– Подойди, – глухо выговорил отец, не поднимая головы, и, когда сын, осторожно ступая, приблизился, продолжил: – Аристовул уже у Иерихона, мы выступим навстречу. Вы скроетесь у аравийского царя, в Петре. Иди.

– Но, отец, – срывающимся голосом воскликнул Ирод, – я хочу быть с тобой!

– Нет. Рано.

– Но мне уже скоро двадцать!

– Иди, – сказал отец и поднял голову. Взгляды их встретились, в глазах отца была непреклонность, в глазах сына блеснули слезы отчаянья. – Иди, – повторил отец более мягко. – Твое время еще придет. Обещаю.

Вечером того же дня под усиленной охраной они покинули город. Отец провожал их всю ночь, утром вернулся в Иерусалим. Потерянно глядя вслед удаляющимся всадникам – отца сопровождало двенадцать телохранителей-идумеев, – Ирод ни на минуту не мог себе представить, что их жизнь в Петре продлится столь долго, целых пять лет.

Аравийский царь Арета принял их с почетом, они поселились в просторном и богатом доме матери. Петра был зеленым, шумным и беззаботным городом. Придворные царя Ареты и сам царь делали все, чтобы семейство Антипатра – и мать и дети – не чувствовали себя изгнанниками. Братья неизменно приглашались царем к участию в военных играх, конных состязаниях, охоте – дети самых знатных семей Аравийского царства были их соперниками. Чаще всего победителем выходил Ирод (Фазаель, отдавая должное физическим играм, все же предпочитал им свои научные занятия, а Иосиф был еще слишком юн и хрупок). Ловкость и сила почитались при аравийском дворе, и Ирод снискал себе уважение даже среди старых суровых воинов. Царь Арета предложил ему место начальника одного из подразделений собственной гвардии, но Ирод вежливо уклонился от лестного назначения, сославшись на то, что для поступления на службу ему необходимо испросить разрешение отца.

А отец оставался в Иудее, не чаще раза в год приезжая навестить семью. О положении дел в Иерусалиме сюда доходили противоречивые слухи. Тревога за жизнь мужа совсем иссушила Кипру, мать Ирода. Приехав сюда еще молодой, красивой женщиной, она за несколько лет превратилась в старуху. Правда, осталась горда, и никто никогда не видел ее слез, не слышал ее стенаний – даже дети. Только если смотрела на дорогу, ведущую в Иерусалим, – время от времени она выезжала на прогулку в сопровождении одного из сыновей, чаще всего Ирода, – глаза ее особенно блестели, выдавая внутреннюю боль. И тогда она, чувствуя это, ссылаясь на яркость солнца, прикрывала лицо ладонью. В такие минуты Ирод ощущал острую жалость, хотелось обнять мать, говорить ласковые слова, утешить. Но он знал, что мужчине не должно проявлять свои чувства, да и мать не приняла бы утешения. И, оставаясь на месте, он уводил взгляд в сторону, туда, где до самого горизонта желтело бескрайнее море песка.

Пустыня поглощала взгляд, как песок поглощает воду. Там, в конце дороги, ведущей в Иудею, шла настоящая жизнь, а здесь – лишь унылое праздное существование, кажущееся вечным. Безысходная тоска наливала тяжестью веки, пустыня тускнела перед глазами, превращаясь из желтой в серую, и, чтобы не потерять сознание, Ирод отпускал поводья и вонзал шпоры в бока лошади.

2. Гиркан и Антипатр

Гиркан не стремился к власти, он желал покоя. В отличие от своего младшего брата Аристовула – гордого, энергичного, сильного физически, – Гиркан был нерешительным, вялым, хотя и добрым по-своему. В детстве он много болел, и дважды так серьезно, что был на волоске от смерти. Больше всего он любил рыбные блюда, тишину и прохладу. На солнце у него кружилась голова, а перед глазами плыли разноцветные круги. Ученый лекарь, привезенный отцом из Греции, советовал Гиркану остерегаться прямых солнечных лучей и выходить на воздух либо ранним утром, когда солнце еще не вполне поднялось из-за горизонта, либо вечером, на закате. Рекомендации грека нравились Гиркану – будь его воля, он бы и вообще не выходил из дому, сидел бы в прохладной комнате с толстыми стенами, с занавешенными плотной материей окнами. Науки давались ему с трудом, он мало что запоминал из прочитанного, но любил беседовать с учеными людьми, а в особенности слушать их рассказы: о Боге, о душе, о деяниях вождей и пророков, о неведомых дальних странах.

Отца он не любил и боялся, наверное, как всякий иудей: жестокость отца, его зверские расправы, неуважение к древним обычаям, открытый разврат были известны каждому.

Мать, богобоязненную, мягкую, Гиркан любил, чувствуя в ней защиту от страхов окружающего мира. Александра пыталась смирить необузданный нрав мужа, но ее увещевания почти не имели результата. Если муж все-таки шел ей навстречу и откладывал чью-то казнь, а то и вовсе прощал приговоренного к смерти, то уже спустя несколько дней, злобясь на собственную уступку, приказывал казнить и истязать, не разбирая ни правых, ни виноватых, а лишь только для того, чтобы насытить собственную злость. Казалось, внутри его, подобно природному источнику, бил неиссякаемый источник злобы и, переполняя все его существо, изливался в войнах и казнях.

Сыновьями он не был доволен. Даже Аристовула, не говоря уже о тихом Гиркане, считал слишком мягким и постоянно упрекал жену за плохое воспитание детей.

Смелость отца была равна его злобе, чувство страха, кажется, было ему неведомо. В последний по времени поход он бросился с особенным упоением, словно предчувствуя, что жить ему осталось немного. Поход длился целых три года. Поражения сменялись победами. Начало было неудачным, арабы разбили его в первом же сражении. Но уже через несколько месяцев он вторгся в Аравию, взял несколько городов и лишь благодаря значительному выкупу, предложенному аравийским царем, не стал брать столицу, Петру, и отступил. Потом двинулся в Сирию и, обведя тройным валом хорошо укрепленную крепость Геразу, взял ее штурмом. Вслед за этим захватил Гавлану, Селевкию, Гамалу, опустошив всю Антиохову Долину, и наконец возвратился в Иудею.

Отношение народа к властителю переменчиво – покорение других государств, страдания других народов затмевают в людях собственные страдания. Так, военные подвиги отца Гиркана затмили его необузданную жестокость: его возвращение было встречено народом с воодушевлением и радостью.

Но, как видно, только опасности военной жизни, кровь и смерть давали силу его собственному существованию. Отдохнув всего месяц по окончании блистательного похода, он заболел. Болезнь выражалась в лихорадке, которая возвращалась к нему каждые четыре дня. Веря, что кипучая военная деятельность избавит его от болезни – он и в самом деле жил только войной, – отец Гиркана, царь Александр, предпринял новый поход. Но это его деяние оказалось последним. Лишь только покинув Иерусалим, во время первого же перехода, он вдруг почувствовал слабость во всем теле, сознание его помутилось и он стал валиться с коня, на руки бросившихся к нему воинов. Он еще что-то пытался сказать, но речь его была бессвязна. Ночью его не стало. Во время похорон люди плакали так, будто потеряли не злого и бессердечного властителя, а доброго и справедливого царя. Если бы усопший мог видеть эти искаженные страданием лица, мог слышать горькие стенания пришедших на погребение людей, он бы, наверное, усмехнулся. Он бы, наверное, подумал, что чем жестче обращаешься с собственным народом, тем сильнее посмертная любовь и дольше память.

Управление Иудеей царь Александр завещал жене. Трудно сказать, почему он обошел сыновей. Но, как бы там ни было, выбор оказался удачным, потому что всем и каждому было известно, что царица Александра не принимала участия в беззакониях и бесчеловечных расправах мужа и даже как могла пыталась смягчить их. Народ был доволен новой царицей, и начало ее правления умиротворило и осчастливило многих.

Гиркан был доволен, кажется, больше всех – страх перед отцом так отравлял его жизнь! Мать была мягкой, доброй, любила и жалела сына, вскоре после воцарения она сделала его первосвященником. Это не удивило никого, но очень удивило самого Гиркана. А еще больше испугало – столь высокий пост плохо совмещался с покоем, которого он так желал.

Когда мать сообщила о своем намерении, он даже заплакал. Она истолковала его слезы по-своему:

– Не благодари меня, сын. Ты старший в роду, и эта честь принадлежит тебе по праву.

После ее слов Гиркан заплакал еще горше. Мать удивленно на него посмотрела, спросила, не болен ли он. Когда сын отрицательно помотал головой, она спросила опять, уже нетерпеливо:

– Тогда что с тобой? Говори!

– Я боюсь, – пролепетал Гиркан, не в силах поднять голову и поглядеть на мать.

Александра посмотрела на него взглядом, в котором были жалость и презрение. Последнего было больше. Помолчав, она проговорила твердо, не допускающим возражения тоном:

– Помни, что ты царского рода. Крепись! – и, больше ничего не добавив, ушла.

Гиркан плакал всю ночь. Мать никогда не уходила вот так, не пожалев его, не обняв, не сказав успокоительных слов. Он впервые почувствовал, что лишился защиты и должен рассчитывать лишь на самого себя. Следовало искать защитника, но кто им может стать, Гиркан не знал.

Главным врагом Гиркана был его младший брат Аристовул. После того как Гиркан был назначен первосвященником, Аристовул стал его смертельным врагом. Тем более что Александра, разумно полагая, что участие в делах правления ее младшего сына, энергичного и бесстрашного, может сделаться для нее опасным, заставила Аристовула удалиться в частную жизнь. Аристовул покорился, униженный и озлобленный. Гиркану он тогда же бросил с нехорошей усмешкой:

– Первосвященник – еще не царь!

Гиркан задрожал и едва не лишился сознания. Он огляделся кругом, ища защиты и не веря, что кто-нибудь может его поддержать. Но вдруг услышал за спиной осторожный и твердый голос:

– Не бойся, я буду с тобой.

Гиркан резко обернулся и отступил в испуге – перед ним стоял Антипатр, один из полководцев отца.

– Да, я буду с тобой, – почтительно поклонившись, повторил Антипатр и добавил, глядя прямо в глаза Гиркана: – Верь мне, ты будешь царем Иудеи.

И Гиркан поверил – сразу, едва ли не в ту же минуту.

Не столько в будущую свою власть, сколько в то, что у него теперь есть защитник.

– Будь рядом, – выговорил он нетвердо и заставил себя улыбнуться.

С этого дня Антипатр был рядом с Гирканом постоянно – советчик, защитник, друг. Он был тверд и почтителен, умел дать хороший совет, исполнить любое приказание, и главное – умел утешить Гиркана, вселить в него бодрость духа. Бодрость, что имелась у Антипатра в избытке и которой у Гиркана не было вовсе. Вскоре он занял при первосвященнике такое положение, что Гиркан не делал ни единого шага, не посоветовавшись с ним. Собственно, Гиркан даже не советовался, а просто спрашивал Антипатра, как ему поступить. И, выслушав ответ, поступал так без сомнений.

Антипатр выдвинулся лишь в последние годы царствования Александра, отца Гиркана. Выдвинулся как полководец, не входя в число близких друзей царя. В отрядах, которыми он командовал, большинство воинов были идумейцами, как и он сам. Идумеи – народ смелый, мужественный и… жестокий. Иудеи еще считали их коварными, не признающими древних законов безбожниками. Но как воинов их ценили, и в войске царя Александра они были одними из первых.

Антипатр давно жил в Иерусалиме, сюда из идумейской крепости Массада переехал еще его отец. На родине их род считался достаточно знатным, но здесь, в столице Иудеи, идумейская знатность не стоила ничего. Невесту из хорошего иудейского рода он взять не мог, а брать из захудалого не хотел, у него были иные планы. Поступив на службу к царю Александру и прослужив несколько лет, он взял в жены красавицу аравийку Кипру. Аравийское царство в разные годы было то союзником, то соперником, то противником Иудеи. Но как бы там ни было, близость к аравийскому двору была и почетной и полезной. К тому же отец Кипры был очень богат.

Пока оставался жив царь Александр, Антипатр не мог рассчитывать на особенно высокое положение в Иудее – что он мог противопоставить потомкам древних иудейских родов, окружавших трон? Смелость в бою? Но этого было мало. Преданность? Но ему, чужаку, все равно не доверяли. Богатство? Но его было недостаточно. Впрочем, он и так добился многого. Глядя на Антипатра, никто бы не посмел сказать, что он недоволен тем, что имеет. Он умел вести себя – легко преклонялся перед высшими, был внимателен к низшим, не занимался интригами. То есть представлялся лишь солдатом, службистом. Царь Александр ценил его воинские достоинства и смелость, ставя его в сражениях на самые опасные участки. При победах Антипатр со своими идумейцами был всегда впереди, при поражениях неизменно прикрывал отступление основного войска.

Кто бы знал, какая жажда власти таилась у него внутри, кто бы знал, с каким нетерпением он ждал своего часа! Когда царь Александр умер, он понял, что его время наступило. Как воин, он уважал младшего сына царя Аристовула – бесстрашного, гордого, энергичного, но как человек, желающий власти, он ненавидел его. По его расчетам, мать, опасаясь Аристовула, не должна была поделить с ним правление. С другой стороны, старший сын, Гиркан, был очень уж слаб, вял, нерешителен, труслив. И он боялся, что мать все-таки выберет младшего, – несмотря на угрозу собственной власти, такой выбор казался более логичным и справедливым, потому что Александра была не вечна, а Иудее нужен был сильный правитель. Случись это, все тайные надежды Антипатра рухнули бы в одно мгновенье – Аристовул стал бы для него тем же, чем был царь Александр.

Он уже вынашивал планы убийства Аристовула, когда первоначальные его расчеты неожиданно оправдались: Гиркана назначили первосвященником, а Аристовула фактически удалили от власти. Все стало предельно ясным: мать из соображений собственной безопасности выбрала слабого, противопоставив государственному благу свои личные резоны. Аристовул был обозлен и не скрывал этого, многочисленная толпа его горячих приверженцев кричала везде и всюду о несправедливом решении царицы. Гиркан казался растерянным и одиноким. Медлить было нельзя, и Антипатр не медлил.

Его сближение с Гирканом слишком явно выдавало его далеко идущие планы, и тот, у кого прежде почти не было врагов и завистников, в короткое время получил их во множестве. Первым его врагом стал конечно же Аристовул. Антипатру передавали грозные слова изгнанника (обиженный Аристовул удалился в Дамаск): «Придет час, когда я распну проклятого идумейца на первой же попавшейся перекладине!» Угроза была серьезной, и если не действовать решительно, страшный для Антипатра час, предрекаемый Аристовулом, вполне мог бы наступить. Но Антипатр действовал.

Прежде всего он окончательно запугал Гиркана – тот перестал доверять кому-либо, кроме своего советника, и в каждом, кто приближался к нему, видел угрозу своей власти и жизни. С некоторых пор столь нежелаемая им прежде власть сделалась залогом жизни. И внушение Гиркану этой мысли стало одной из тайных побед Антипатра: страх за собственную жизнь перевел нерешительность первосвященника в ее противоположность. И когда Александра посоветовала ему удалить от себя опасного идумейца, сын неожиданно воспротивился и на все уговоры матери отвечал решительным отказом. Она пригрозила сыну своей немилостью и получила ответ: в этом случае он покинет Иерусалим вместе о Антипатром, своим единственным другом.