Текст книги "Звезда Ирода Великого"

Автор книги: Михаил Иманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

И снова он назвал свое бегство маневром. Цезарь преследовал его. Помпей укрепился в Диррахии, на побережье Иллирии [27]27
  …на побережье Иллирии. – Иллирия – древняя земля на северо-западе Балканского полуострова и на юго-востоке Апеннинского, населенная иллирийскими племенами – далматами, паннонцами, япигами и др. С конца III до конца I в. до н. э. иллирийцы были покорены Римом.


[Закрыть]. Он занял все укрепленные места, которые были сильными опорными пунктами для пехоты, а также гавани и пристани. Войско Цезаря, оставаясь на равнине, страдало от недостатка съестных припасов, тогда как солдаты Помпея не испытывали нужды ни в чем – корабли доставляли Помпею и припасы и деньги. Цезарь искал сражения, часто нападая на вражеские укрепления и при каждом удобном случае вызывая неприятеля на бой.

Но Помпей выжидал. Он знал, что его войско не сможет противостоять легионам Цезаря в открытом сражении: у него было слишком много новобранцев и слишком мало закаленных в войне ветеранов. Обучение же солдат требовало времени. На какой-то миг Помпей как бы встряхнулся – рьяно взялся за обучение, принимая личное участие в военных упражнениях. Солдаты с удивлением смотрели, как пятидесятидевятилетний полководец состязается то пешим в полном вооружении, то верхом на полном скаку, то в метании дротика показывает не только необыкновенную точность, но и такую силу броска, что даже многие из молодых воинов не могли его превзойти.

Проявление телесной силы подняло его дух настолько, что в один из дней Помпей вывел свои войска на равнину и неожиданно напал на Цезаря. Сам он шел впереди своих солдат и первым вступил в бой, сражаясь с необыкновенным мужеством. Его пример поднял дух войска – ветераны Цезаря не выдержали натиска и побежали к своему лагерю. Казалось, вот-вот – и неприятель потерпит полное поражение, но тут случилось неожиданное: достигнув лагеря, Помпей не решился ворваться в него.

Позже он объяснял, что просто опасался больших потерь при штурме хорошо укрепленного лагеря, но на самом деле он боялся Цезаря, боялся столкнуться с ним лицом к лицу. Он сказал сенаторам, что нет смысла терять в бою столько молодых жизней, когда можно сокрушить врага длительной осадой и лишениями.

Победа при Диррахии возбудила воинственный пыл сенаторов, тем более что Цезарь, отступив, повел свои легионы в Фессалию. Одни кричали, что Цезарь обратился в бегство, и требовали немедленно преследовать его, другие считали, что Цезарю уже не оправиться, и предлагали возвращаться в Италию, третьи стали посылать в Рим своих слуг и друзей, чтобы заранее занять дома вблизи форума, намереваясь тотчас же по возвращении домогаться высших должностей. Многие по собственному почину отплыли к Корнелии на Лесбос, чтобы сообщить ей радостную весть об окончании войны.

Помпей решил преследовать Цезаря, но, уклоняясь от сражения, взять врага измором, беспрерывно тесня его. Когда войско вышло в Фарсальскую долину, настойчивые и шумные требования сенаторов и друзей заставили Помпея собрать военный совет. Он не смог никого переубедить и назначил сражение. Все были так уверены в победе, что больше готовились к пиру после сражения, чем к самому сражению: палатки в лагере увивали миртовыми ветвями и украшали коврами, всюду расставляли праздничные столы. Помпей укрылся в своей палатке, никого не принимая, и не появился до самого рассвета. Наверное, он был единственным, кто знал, что же им всем предстоит завтра. Несколько раз у него являлось желание тайно покинуть лагерь и бежать.

Уснул он поздно. Под утро ему приснился сон: народ встречает его у входа в театр рукоплесканиями, а сам он украшает храм Венеры Победоносной лавровыми венками и приношениями из захваченной добычи.

Он проснулся и вспомнил сон. Сон как будто бы очевидно предсказывал ему победу, но отчего-то на душе Помпея было тяжело – так тяжело, как, кажется, не было никогда. Только уже встав и одевшись, он вдруг все понял: род Цезаря вел свое происхождение от Венеры, и, значит, он, Помпей, украшая храм Венеры Победоносной, отдавал Цезарю власть.

…Наконец он увидел берег – узкую полоску земли на горизонте – и подумал: «Все. Кончено». Корнелия незаметно подошла сзади и, обвив его шею руками, проговорила:

– Я так испугалась, когда, проснувшись, не увидела тебя рядом.

– Почему? – спросил Помпей с непонятной для самого себя тревогой.

Он не понял, но Корнелия как будто бы поняла, виновато отвела взгляд в сторону, тихо ответила:

– Не знаю.

И в ту же минуту Помпей ясно осознал, что конец неминуем и совсем близок. И еще: он там, где узкая полоска земли с каждой минутой становится все шире.

– Иди, Корнелия, – сказал он как можно нежнее, стараясь, чтобы она не уловила дрожь в его голосе, – здесь прохладно. Иди, я скоро приду.

Жена ушла, а Помпей смотрел в ту сторону, где была земля и где его ждала смерть. Следовало бы позвать капитана и приказать ему изменить курс, не приближаться к александрийскому берегу. Но он не сделал этого – не мог перебороть ту силу, что все последние годы лишала его воли и мужества. Да, наружно он оставался прежним Помпеем – высокомерным, решительным, гордым, настоящим олицетворением величия и силы Рима, и все, по крайней мере друзья, воспринимали его как прежнего. Но он стал другим, и все в нем стало другим: высокомерием он прикрывал непонимание, гордостью – страх. Что же до решительности, то и она была теперь особого свойства: он совершал поступки только для того, чтобы действовать, чтобы никто не догадался о сомнениях Помпея – императора Помпея, прозванного Великим…

При Фарсале у Цезаря насчитывалось двадцать две тысячи воинов, а у Помпея – в два раза больше. Но Помпей знал, что битва будет проиграна. И не потому, что его солдаты уступали железным легионерам Цезаря в мужестве и сноровке, а потому, что тот, кого называли Помпеем, уже не был им. Эра Помпея закончилась, наступала эра Цезаря. Воинская доблесть, талант полководца – все это было и у Цезаря. Но у Помпея эти качества проявлялись в чистом виде, были его сущностью, тогда как у Цезаря они являлись лишь подспорьем и прикрытием хитрости, беспринципности и коварства. Помпей завоевывал любовь народа, а Цезарь покупал ее. Эра Помпея закончилась, и прежний Помпей умер еще задолго до Фарсала.

Он не принимал участия в сражении, лишь объехал свои войска еще до начала, отдавая бессмысленные уже приказы и пытаясь вселить мужество в солдат – мужество, которого сам уже не имел.

Он стоял на правом фланге, а когда увидел, что его левый фланг смят, развернул коня и возвратился в лагерь, уединился в своей палатке и безмолвно сидел там до тех пор, пока в лагерь не ворвались легионеры Цезаря. Услышав лязг мечей и крики бегущих, он тяжело поднялся, вышел из палатки, сел в седло и шагом, не торопясь, словно уже в который раз испытывая судьбу, покинул лагерь. Погони не было, в сопровождении немногих друзей он беспрепятственно продолжал путь, предаваясь размышлениям. В течение тридцати четырех лет он не знал, что такое поражение и бегство, а вот теперь узнал и не испытывал особенной горечи, лишь опустошенность и равнодушие.

Так он достиг моря. Переночевал в какой-то рыбацкой хижине. На рассвете вместе со спутниками взошел на борт небольшого судна, рабам же велел не боясь идти к Цезарю. Вскоре, плывя вдоль берега, они заметили большой торговый корабль и пошли в его сторону. Хозяин узнал Помпея, все понял и, не расспрашивая, не ожидая ни обращений, ни слов, принял его на борт со всеми, кого тот просил принять (их и осталось-то с Помпеем всего трое: старые друзья – Лентул и Фавоний да вольноотпущенник Филипп, бывший при Помпее уже более двадцати лет).

Без происшествий они добрались до острова Лесбос и вошли в гавань Митилены. Помпей попросил Лентула сойти на берег и сообщить обо всем Корнелии. Корнелия удивилась, увидев грустное лицо посланника, – ведь она была уверена, что исход войны решился в победном для Помпея сражении при Диррахии. Услышав правду, она лишилась чувств. Затем, с трудом придя в себя, она, проявив неожиданное мужество, не стала, как это присуще женщинам, причитать и плакать, но бросилась бежать через весь город к морю. Поднявшись на корабль, она встала перед Помпеем на колени и, обняв его ноги, проговорила только:

– Я буду с тобой до конца.

Помпей был так растроган, что не смог сдержать слезы.

Все стоявшие рядом отвернулись.

В тот же день они снялись с якоря и вскоре прибыли в Анталию, город на побережье Внутреннего моря, в Памфилии [28]28
  …на побережье Внутреннего моря, в Памфилии. – Памфилия – древняя область на юге Малой Азии (современная южная Турция). В разные времена входила в состав царств Ахеменидов, Александра Македонского, Птоломеев, Селевкидов, Пер-гама, вместе с которым после 133 г. до н. э. стала владением Рима.


[Закрыть]. Там к Помпею присоединились несколько триер, собрались воины и шестьдесят сенаторов, те, кому Цезарь был особенно ненавистен. Сенаторы уговаривали его проявить мужество, набрать новое войско и продолжить войну. Но Помпей ответил решительным отказом, заявив, что боги не желают его победы, что он устал, а главное, больше не хочет, чтобы римляне убивали друг друга.

Он решил отправиться в Сирию, где наместником до сих пор был его тесть Метелл Сципион, но получил неожиданный отказ. Присланный от Сципиона трибун поведал Помпею о том, что в Антиохии и Дамаске, лишь только туда дошли слухи, что Помпей собирается укрыться там, начались волнения. Влиятельные жители Антиохии и Дамаска, а также римские граждане, занимающиеся там торговлей, вооружили население с целью не допустить туда Помпея. Прокуратор Метелл Сципион вынужден был укрываться в своем дворце под охраной двух легионов.

Помпею ничего не оставалось делать, как просить убежища в Египте, несмотря на то что там шла война между детьми недавно умершего царя Птоломея Авлета – Птоломеем Дионисом и Клеопатрой [29]29
  …война между детьми недавно умершего царя Птоломея Авлета – Птолемеем Дионисом и Клеопатрой. – Птоломей (Птолемеи) – царская династия в эллинистическом Египте, правившая с 305 по 30 г. до н. э. Была основана Птоломеем I (сыном Лага, отсюда другое название династии – Лагиды), полководцем Александра Македонского, диадохом. Знаменитая дочь Птоломея Авлета Клеопатра (69–30 до н. э.), взошедшая на престол с помощью Цезаря в 51 г., стала последней представительницей этой династии. Возлюбленная Юлия Цезаря и Марка Антония, Клеопатра покончила с собой после поражения в войне с Римом и вступления в Египет римской армии Октавиана (Августа). Египет потерял самостоятельность и стал имперской провинцией.


[Закрыть]. В свое время Помпей оказал их отцу важные услуги и надеялся, что дети не забыли об этом. Раздумывать было некогда – Помпей уже получил известия, что Цезарь преследует его.

Помпей послал к Птоломею Дионису просьбу принять его в Александрии в качестве гостя и друга его отца и оказать поддержку в несчастье. Молодому царю исполнилось в то время лишь двенадцать лет, и все решения принимали за него прежние слуги его отца, воспитатели наследника: евнух Потин, учитель риторики грек Тиодот и бывший командир царских гвардейцев египтянин Ахилла. Если бы Помпей мог знать, сколь ничтожным людям боги вручили его судьбу!

Советники, опасаясь гнева Цезаря, решили принять Помпея, а затем убить его. Исполнение плана было возложено на Ахиллу, единственного среди них военного человека. Последний, взяв с собой центуриона Септимия и нескольких слуг, сел на небольшой корабль, вышел из гавани и направился к триере Помпея.

…Только Помпей набросал на маленьком свитке речь к Птоломею Дионису, как услышал крик Фавония:

– Идут!

Он поднялся на палубу. Их триера стояла на якоре всего в полумиле от берега. К ним приближался небольшой корабль (скорее большая лодка), на носу ее был различим высокий человек, он приветственно махал Помпею. Другой – небольшого роста, крепкого сложения – находился за его спиной.

– На берегу никого не видно, – тихо и настороженно проговорила Корнелия.

– Ты не должен сходить на берег, – сказал Лентул. – Какая-то рыбачья лодка и никакой торжественной встречи.

– Это неуважение к тебе, к твоим заслугам, – добавил Фавоний, – и я подозреваю…

Он не успел договорить, Помпей жестом руки остановил его и с напряженной улыбкой произнес ямбы Софокла [30]30
  …ямбы Софокла… – Софокл (ок. 496–406 до н. э.) – знаменитый древнегреческий поэт-драматург, один из трех великих представителей античной трагедии, занимающий по времени жизни и характеру творчества место между Эсхилом и Ев-рипидом. Классические образцы жанра – трагедии «Эдип-царь», «Антигона», «Электра» и др.


[Закрыть]:

– Когда к тирану в дом войдет свободный муж, он в тот же самый миг становится рабом.

Гребцы сделали последнее усилие, и борт лодки коснулся триеры. Высокий человек на носу лодки приветствовал Помпея по-гречески. Он назвался Ахиллой, начальником гвардии молодого царя, сказал, что Птоломей Дионис счастлив принять у себя Помпея Магна, и пригласил его сойти в лодку.

– Мы сами подойдем к берегу, – крикнул ему Фавоний.

Человек, стоявший за спиной Ахиллы, центурион Септимий, сказал, обращаясь к Помпею:

– Здесь очень мелко, император, триера не пройдет.

Обернувшись к друзьям, Помпей усмехнулся:

– Видите, меня еще величают императором. – И уже серьезно добавил: – Вы останетесь здесь, я возьму с собой только Филиппа.

Он обнял жену, шепнул ей на ухо:

– Я люблю тебя. Все будет хорошо, – и, больше ничего не добавив, быстро спустился в лодку.

Вольноотпущенник Филипп последовал за ним.

Берег был все также пустынен. Помпей достал свиток с речью к Птоломею Дионису и просмотрел его. Но читать он не мог, буквы прыгали перед глазами. Вдруг, словно почувствовав угрозу спиной, он повернул голову – Ахилла и центурион Септимий стояли позади него с уже обнаженными мечами. Филипп вскрикнул и хотел было броситься к Помпею, но тот отстранил его:

– Не надо.

Септимий поднял меч, Помпей шепнул ему едва слышно:

– Постой! – и, положив свиток с речью рядом на скамью, обеими руками взялся за края тоги у ворота, одним движением натянул ее на голову и крикнул: – Бей!

Центурион Септимий дважды ударил его мечом, Ахилла – один раз. Они обернулись на душераздирающий крик Корнелии. Помпей лежал на дне лодки и уже не слышал ничего.

9. Внучка первосвященника

Вскоре после поражения Александра начались новые волнения в Иудее – из Рима бежал Аристовул. К нему стекались толпы его приверженцев, хотя настоящих воинов среди них было не так уж много. Сперва Аристовул попытался было укрепить Александрион, стены которого срыли по приказу Габиния, но потом отступил в Махерон, получив известие, что там его ждет Пифолай, ушедший из Иерусалима с тысячью солдат.

Ирод видел, как уходили в поход воины Пифолая: он наблюдал за происходящим из окон дворца Гиркана. Толпы народа открыто приветствовали их. Ирод в бессильной злобе кусал губы, он мог только наблюдать. Гиркан заперся в своих покоях, дрожа от страха, – больше всего он боялся, что изменник Пифолай пошлет воинов во дворец и убьет его. Но Пифолай ограничился тем, что, подскакав, крикнул в окна покоев первосвященника:

– Гиркан, скоро тебе конец! Ты слышишь меня?!

Гиркан не слышал. В ту минуту он лежал, скорчившись, на кровати, натянув на голову толстое одеяло. Зато это хорошо слышал Ирод. Когда Пифолай подъехал к ограде дворца, Ирод невольно, боясь, что тот заметит его, отпрянул от окна и прижался к стене, чувствуя затылком холод, хотя камни были нагреты солнцем. Его рука легла на рукоять меча и сжала его с такой силой, что уже через несколько мгновений он перестал чувствовать руку. Пифолай же, прокричав свое, отъехал. Странно, что он не приказал захватить Гиркана, – может быть, опасался сторонников первосвященника, которых в городе было все-таки много, но самое странное состояло не в этом, а в том, что он не приказал захватить Ирода, хотя сделать это ему не составило бы особого труда. При Ироде находилось всего три сотни идумейцев – никто другой в Иерусалиме не заступился бы за него. Скорее всего, Пифолай спешил к Аристовулу и не хотел ввязываться в стычку. Кроме того, триста идумейцев, да еще под защитой толстых стен дворца, стоили его тысячи.

Ирод чувствовал такое унижение и такое бессилие, что совершенно не испытывал страха. Несколько раз он порывался отдать приказ своему отряду атаковать изменников прямо на площади города, но усилием воли удерживал себя от столь неверного и столь необдуманного шага. К тому же он имел строгий приказ Антипатра: быть рядом с Гирканом и вступать в бой только тогда, когда что-либо будет угрожать жизни первосвященника.

После поражения Александра и ухода Габиния Антипатр, оставив триста своих воинов во главе с Иродом для охраны первосвященника, отправился в Массаду, где вместе с Фазаелем занялся формированием своих отрядов. Так прошло восемь месяцев. Жизнь Ирода в Иерусалиме была скучна. Народ, уставший от войн и смут, то ли больше не был способен к мятежам, то ли взял передышку в ожидании нового вождя. Однообразное существование скрашивалось лишь военными играми, которые устраивал Ирод для своих солдат по совету отца. Они имели двоякий смысл: во-первых, не позволяли солдатам расслабляться, во-вторых, сдерживающе действовали на население, у которого всегда, даже в самые мирные времена, найдется десяток крикунов, что могут затеять смуту и увлечь за собой толпу.

Но военные игры мало развлекали Ирода, а со временем и порядком надоели. Его молодая энергия требовала выхода. Самым лучшим применением энергии была война, а так как теперь было затишье, Ирод увлекся женщинами. Никакие другие, кроме блудниц, ему не были доступны. Конечно, какая-нибудь одинокая вдова в тоске по мужскому теплу с радостью бы согласилась разделить постель с молодым, сильным воином, но… Ирод был идумей, а идумеи считались врагами иудеев, кроме того, были союзниками захватчиков-римлян. Надо знать иудеев – даже истосковавшаяся в одиночестве вдова никогда не позволила бы себе сойтись с врагом: из чувства патриотизма (что для иудея есть не идея, а суть) и из боязни преследования со стороны своих сородичей.

Блудницы не доставляли Ироду того удовольствия, о котором он мечтал. Тогда, в Массаде, ночи с Помпеей были для него радостным открытием, ему представлялось, что ни одна женщина не может дать мужчине того, что умеет дать блудница. Здесь, в Иерусалиме, посещая блудниц, а чаще тайно приводя их во дворец Гиркана, Ирод ожидал того же, что было с Помпеей. Но его постигло неожиданное разочарование – в скором времени ему сделалось скучно. Да, плоть его отдавала переполнявшую ее энергию, но удовлетворение оказывалось минутным, а потом наступало чувство опустошения и тоски. Не было чего-то другого, главного, чего он желал от женщины. Ирод еще не догадывался, что это главное называется любовью.

Игры же с блудницами очень походили по своей сути на военные игры: когда состязаешься в первый раз, это интересно, это похоже на настоящее сражение, но позднее понимаешь, что это не война и никогда войну не заменит. Нет чувства опасности, нет крови, нет опьяняющего безумия битвы. Так же и с блудницами – очень похоже на любовь и страсть, но это и не любовь и не страсть, а лишь тоскливые упражнения плоти.

За эти восемь месяцев у Ирода по нескольку дней гостила его жена, Дорида. В первый раз ее привез Антипатр, во второй – младший брат Иосиф. Никакой радости ее приезды Ироду не доставили: с ней ему становилось еще тоскливее, чем с блудницами. Не желая обижать жену, он пытался представиться нежным и любящим, даже страстным, но внутри себя чувствовал лишь тоску, горечь и стыд и все делал для того, чтобы она поскорее уехала, – говорил, что здесь опасно, придумывал неотложные дела… Дорида была ему чужой, и ничего с этим он поделать не мог. И даже когда во второй свой приезд она, смущенно покраснев, сообщила ему, что беременна, он лишь с трудом изобразил на своем лице слабое подобие радостной улыбки.

А когда вдруг он получил от отца известие о побеге Аристовула из Рима и о том, что, по-видимому, не избежать новой войны, Ирод искренне обрадовался – на-конец-то жизнь поворачивалась к нему своей нескучной стороной. Одно было плохо – отец велел ему не покидать Иерусалима и ни на минуту не оставлять Гиркана одного.

Весть о том, что Аристовул уже в Иудее и набирает войско, взбудоражила город. Противники войны угрюмо молчали, зато сторонники Аристовула открыто выражали сочувствие вернувшемуся царю. С того дня, как Ирод получил от отца это известие, он стал повсюду сопровождать первосвященника. Даже когда Гиркан направлялся в храм, его сопровождал Ирод с сотней воинов. И раньше первосвященник не вызывал у горожан особого почтения, а после возвращения Аристовула он и вовсе стал подвергаться нападкам: когда его повозка, окруженная всадниками Ирода, ехала по улицам, люди выкрикивали проклятия, плевали в его сторону, а порой, сбившись в толпу, угрожающе подступали к повозке. Правда, на открытое нападение не решались, тем более что Ирод в минуты такой угрозы приказывал воинам обнажать мечи и теснить людей лошадьми.

С каждым днем обстановка в городе все накалялась и, становилась близкой к мятежу. Ирод ждал, что отец пришлет ему дополнительные силы, или приедет сам, или, в конце концов, отправит гонца с приказом вывезти Гиркана из города. Но Антипатр не подавал никаких известий, и Ирод решил действовать самостоятельно.

Кроме охраны первосвященника, у него была еще другая забота – сын Аристовула, Александр. После поражения он жил в доме матери как частное лицо. По сведениям Ирода, выходил он редко, только в храм и обратно. Но сведения Ирода могли оказаться и неполными. Пока было тихо, Александр не очень беспокоил Ирода, но с возвращением Аристовула все могло измениться в одну минуту, стоило Александру выйти к толпе, ежедневно собиравшейся на площади у храма. Сын Аристовула стал представлять слишком большую опасность, и однажды, не посоветовавшись с Гирканом, Ирод приказал ста пятидесяти воинам окружить дом, где жил Александр.

Шаг был вынужденным и слишком смелым, нетрудно было предсказать, как поведут себя в этом случае жители Иерусалима, во всяком случае, наиболее воинственная их часть. И в самом деле, толпа, собиравшаяся все эти дни у храма, переместилась к дому Аристовула и стала втрое большей. Она шумела, требовала убрать воинов, выкрикивала проклятия в адрес Ирода и его идумейцев, некоторые наиболее отчаянные швыряли в солдат камнями. Ирод во главе отряда из пятидесяти всадников (сотню он оставил для охраны Гиркана) на полном скаку врезался в толпу и в несколько минут рассеял ее. Всадники не обнажали мечи, а действовали древками пик и плетьми. Те, кто убежал не сразу, отделались ушибами и ссадинами.

Но на следующий день толпа собралась вновь, в этот раз вооружившись палками и камнями. Когда отряд Ирода показался из-за поворота улицы, на него обрушился град камней. Не долго думая, разозленный неожиданным сопротивлением, Ирод приказал своим воинам обнажить мечи. Угроза не отрезвила людей, и тогда Ирод, насколько позволяла ширина улицы, выстроил своих всадников в боевой порядок и, подняв меч над головой, бросился в атаку, словно перед ним был противник на поле сражения. Солдаты (некоторые оказались ранены камнями) врезались в толпу. Не ожидая такого, толпа побежала не сразу, а всадники рубили направо и налево, не глядя, кто перед ними – женщины, старики или дети.

Более двадцати человек осталось лежать на улице, среди убитых оказалось несколько женщин и двое детей. Ирод с трудом остановил своих солдат, бросившихся было в погоню, приказал выставить караулы и оцепить улицу. В ту же минуту на площадку перед лестницей вышла мать Александра, Юдифь.

– Подойди сюда! – крикнула она Ироду решительно и властно.

Сначала Ирод сделал вид, что не видит Юдифи и не слышит ее голоса, он громко отдал приказ своим всадникам построиться и повернул лошадь так, чтобы быть к дому спиной. Юдифь больше ничего не произнесла – просто стояла и смотрела на Ирода. Он чувствовал ее взгляд затылком, и ему становилось неуютно. Он побаивался этой женщины, будто она имела над ним власть.

Наконец он не выдержал и оглянулся через плечо (она все смотрела на него, не шевелясь), потом будто какая-то сила извне, которой он не мог противиться, заставила его спрыгнуть с седла. Он вошел в ворота, поднялся по лестнице и, глядя на Юдифь исподлобья, хотел спросить как можно грубее: «Чего ты хочешь, женщина?», но слова застряли в горле, и он только неровно вздохнул.

– Если ты думаешь, Ирод, – проговорила Юдифь негромко, ровным и спокойным голосом, – что улица перед моим домом есть поле сражения и перед тобой не жители, а хорошо вооруженные враги, то ты ослеп или обезумел. Я молчала, когда ты окружил мой дом своими воинами и даже не поставил меня в известность о своих планах и намерениях. Но теперь, когда пролилась кровь женщин и детей, я молчать не буду. Ты понимаешь меня, Ирод?!

– Ты мне угрожаешь? – спросил Ирод скорее с удивлением, чем с укором и получил неожиданный и твердый ответ:

– Да, угрожаю.

– А ты не боишься… – начал было Ирод, стараясь изобразить голосом гнев, тогда как все еще не мог подавить в себе смущение перед этой женщиной – красивой, смелой, властной.

Юдифь не дала ему договорить.

– Нет, – сказала она, – И ты это знаешь. – Ирод не нашелся что ответить, и Юдифь добавила: – Не возмущай народ и убери своих воинов от моего дома, а я обещаю тебе, что мой сын Александр не последует за отцом.

Ирод и сам понимал, что его триста воинов не могут противостоять всему населению Иерусалима и, если начнется настоящая смута, он и его отряд погибнут. Но отступить вот так просто он тоже не мог. Он проговорил вежливо, но твердо:

– Прежде чем я приму твое предложение, я должен увидеть Александра.

Выражение ее лица не изменилось, лишь чуть заметно дернулись тонкие брови. Ей было далеко за пятьдесят, но до чего же она была красива! Ее царственная осанка, гибкий стан, а главное, горящий внутри огонь чудесно преображали черты уже заметно увядшего лица. Ирод неожиданно вспомнил о Дориде и подумал с грустью, сравнивая жену и Юдифь: «Неужели такой у меня не будет никогда?!» А ведь Юдифь была значительно старше его матери, Кипры.

– Пойдем, – сказала Юдифь и, повернувшись, двинулась к двери. Ирод последовал за ней, заставляя себя шагать широко и твердо, а голову держать высоко, хотя она как бы сама собой норовила упасть на грудь.

Юдифь уже входила в дверь зала для приема гостей, когда навстречу ей выбежала девушка лет пятнадцати, необыкновенной красоты – тонкая, порывистая, с большими черными глазами, ярко блестевшими, они невольно приковали к себе взгляд Ирода. Девушка что-то хотела сказать Юдифи, но, увидев чужого, замерла, с вопросительной настороженностью глядя на Ирода. А он не мог оторвать от нее взгляда, стоял и смотрел, позабыв, где он находится и зачем. Они смотрели друг на друга, – может быть, долго, а может быть, всего несколько мгновений (Ирод потерял ощущение времени). Он услышал строгий голос Юдифи:

– Иди к себе, Мариам.

Девушка вздрогнула и, продолжая смотреть на Ирода, бесшумно ступая, ушла. Когда она скрылась из виду, Ирод с испуганным удивлением огляделся, не понимая, была ли девушка или она ему только почудилась.

– Идем же!.. – позвала его Юдифь, и в тоне, каким она сказала это, явно проступало раздражение, так неприсущее ей, всегда умевшей быть выдержанной и ровной.

Ничего подобного Ирод не испытывал никогда, он даже не мог представить, что такое может с ним случиться. Девушка поразила его так сильно, что все остальное время в доме Юдифи он был как во сне. Юдифь провела его в просторную комнату, не предложила сесть, но нетерпеливо приказала слуге позвать Александра. Вскоре тот вошел, остановился у порога и, словно не замечая Ирода, спокойно спросил мать:

– Ты звала меня?

Юдифь кивнула и, небрежным жестом указав на Ирода, что-то стала говорить. Ирод видел лишь ее шевелящиеся губы, но не слышал слов. Потом пошевелил губами Александр, впервые за весь разговор искоса взглянув на Ирода. И снова заговорила Юдифь, в этот раз помогая себе резкими движениями руки. Но все ее старания что-то втолковать Ироду были напрасны – он все равно ничего не слышал, потому что думал о Мариам. И мысли его шли в одном-единственном-направлении: «Она должна стать моей. Она будет моей!»

Юдифь указала рукой на Александра, губы ее перестали шевелиться, а взгляд устремился на Ирода. Ирод понял, что она закончила и ждет от него ответа. Но в те минуты он не в силах был отвечать и только согласно кивнул. Кажется, в лице Александра выразилось удивление, но, возможно, Ироду это только почудилось. Он еще раз кивнул и пошел к двери. Только в последнюю минуту Александр отступил в сторону, пропуская его.

Ирод увел своих воинов и больше не обращал внимания на собиравшиеся толпы людей. Он уже ничего не опасался и думал только о Мариам. Однажды он спросил о ней Гиркана. Он сказал:

– Когда я был в доме Юдифи, я видел Мариам. Она очень красива.

Мариам приходилась внучкой первосвященнику – старшая дочь Гиркана была замужем за Александром.

Гиркан, словно не расслышав, переспросил Ирода:

– Кого ты там видел?

– Твою внучку, Мариам.

– А почему ты говоришь о ней? – с беспокойством спросил Гиркан (Ирод еще никогда до этого не говорил с первосвященником столь свободно).

Ирод усмехнулся. Он понимал, что сейчас первосвященник всецело зависит от него.

– Она очень красива, твоя внучка Мариам. А ты называешь меня сыном. Разве не так?

– Да, Ирод, это так, – согласно кивнул Гиркан, все еще не понимая, к чему тот клонит, но не ожидая от такого разговора ничего хорошего, – И я люблю тебя как собственного сына, – добавил он.

– Тогда почему бы тебе не обручить Мариам со мной?!

Ирод и сам не ожидал, что сможет сказать это,—

сказать так просто и легко, будто речь шла о чем-то самом обыкновенном и обыденном.

– Обручить с тобой Мариам?! – вскричал Гиркан. – Что ты такое говоришь! – Лицо первосвященника стало серым, а в глазах блеснул гнев.

Ответить более определенно было невозможно: «Что ты такое говоришь?» прозвучало как «Кто ты такой есть?».

По вспыхнувшему лицу Ирода Гиркан понял, что этого не следовало произносить. Более того, в сложившихся обстоятельствах говорить так было опасно.

– Я хотел сказать… – начал было он, но Ирод перебил:

– Я понял то, что ты сказал!

Гиркан замахал руками – теперь его в самом деле охватил страх. Он подумал, что же будет с ним, если Ирод под каким-либо предлогом оставит его и выведет из города свой отряд, единственную защиту первосвященника.

– Нет, нет! – прокричал он, – Нет, Ирод, ты меня не так понял. Я только хотел сказать, что мой брат Аристовул и мой племянник Александр, отец Мариам, они никогда не согласятся, чтобы ты, человек, служащий мне, чтобы ты… – Гиркан задохнулся и не сумел договорить.

– Но ты сам, – Ирод пригнулся к Гиркану и посмотрел на него в упор, – ты сам не считаешь меня недостойным?

Гиркан покивал:

– Ты достоин, Ирод, как ты мог подумать!..

– И если бы обручение Мариам со мной зависело только от тебя, то ты дал бы согласие. Это так? Я правильно тебя понял?

Цепкий взгляд Ирода не позволял Гиркану отвести глаза, он едва слышно выговорил:

– Да.

Ирод медленно выпрямился, губы его раздвинулись в зловещей улыбке. Он сказал:

– Я люблю тебя, Гиркан, как собственного отца. Твои враги должны погибнуть. Твой брат и твой племянник – главные твои враги, и я сделаю все, чтобы они нашли смерть.

10. Недобрые вести

Аристовул потерпел от римлян полное поражение. Авл Габиний отправил против него четыре легиона во главе с трибунами Марком Антонием и Сервилием. Они разбили армию беглого царя – Аристовул с отрядом в тысячу человек пробился сквозь неприятельские ряды.

Вместе с ним были его младший сын Антигон (бежавший из Рима вместе с отцом) и Пифолай. Аристовул попытался укрепить развалины крепости Махерон, но римляне настигли его, и после кровопролитного сражения иудейский отряд оказался почти полностью уничтожен, а тяжелораненый царь с сыном взяты в плен. Из всего отряда смогла спастись и уйти лишь кучка воинов – среди них был и Пифолай.