Текст книги "Звезда Ирода Великого"

Автор книги: Михаил Иманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

Может быть, Антипатр был прав, говоря такое, хотя Ироду всегда казалось, что отец излишне усложняет то, что так просто и понятно. Сам он считал, что ни о какой любви не может быть и речи, а нужна только крепкая власть и мощная военная сила. К тому же он не мог заставить себя полюбить народ, который его ненавидел. Он и вообще считал иудеев негодным народом – слишком гордым, слишком внутренне свободным, слишком обособленным, чтобы они могли быть преданными и послушными подданными. Если соблюдать их древние законы и обычаи, за которые они так держались, то лучше оставить мечты о власти. Нет, с иудеями можно управляться лишь силой, другого отношения они не понимают. Они не жалуют и своих исконных правителей, что же говорить о нем, презираемом чужаке!

Когда возмущение жителей Иерусалима вылилось в открытые выступления – то там, то здесь, в разных частях города, люди стали нападать на его воинов, забрасывать их камнями, – Ироду не оставалось ничего другого, как просить помощи у брата, Фазаеля, и он послал за ним в Массаду.

Брат приехал в Иерусалим уже через несколько дней. Ирода удивило, что он взял с собой только сотню всадников. После приветствия, объятий, расспросов о здоровье родных Ирод осторожно упрекнул брата, что тот не выполнил его просьбы и не привел с собой значительное количество войск. Фазаель улыбнулся, положил руку на плечо брата, проговорил, покачав головой:

– Нельзя быть только воином, Ирод. Пойми, Иерусалим – не поле сражения.

– Он скоро станет полем сражения, – недовольно ответил Ирод и чуть шевельнул плечом, показывая неуместность ласки брата, – вот увидишь.

Но Фазаель руки не отнял, сказал, продолжая улыбаться:

– Мы с тобой должны постараться обойтись без крови, бессмысленно воевать с собственным народом, это не укрепит власть, не принесет славы.

– Они не мой народ! – сбросив наконец руку брата, уже не сдерживая гнева, заявил Ирод.

Без улыбки, но все еще спокойно Фазаель сказал:

– Отцу не понравились бы ни твои действия, ни твои слова.

– Отец далеко, и он оставил меня, чтобы…

– Чтобы ты помогал управлять Гиркану, – перебил Фазаель, чуть возвышая голос и с неожиданной для его мягкого нрава строгостью, – а не злил народ избиениями и казнями. Вот, – он достал из-под одежды свернутый в трубку свиток, – я получил послание отца несколько дней назад. Прочти.

Ирод нехотя развернул свиток, пробежал письмо глазами. Отец писал, что надеется скоро возвратиться, потому как победа Цезаря над египтянами близка. Он просил Фазаеля присмотреть за Иродом: «Он слишком горяч, а я не хочу возвратиться в пылающий мятежом город. Для всех нас будет полезнее, если Цезарь увидит покорную и мирную страну. Передай это мое желание Ироду, а если понадобится, отправляйся в Иерусалим и замени его там».

Некоторое время Ирод смотрел в свиток, не читая. Он понял, что отец имел сведения о положении в Иерусалиме. Значит, кто-то сообщал их ему. Кроме Гиркана – некому. «Проклятое семя!» – зло подумал Ирод и поднял голову.

– Значит, мне надо…

– Уехать в Массаду на время, – договорил за него Фазаель и тут же добавил примирительно: – Так будет лучше. Для всех.

Ирод передал командование своим отрядом брату и через два дня покинул Иерусалим. Он бы сделал это сразу после разговора с Фазаелем, если бы не Мариам. Оставаться здесь в данных обстоятельствах он считал позором, ведь получалось, что он плохо справился с поручением отца и Фазаель не просто отстранял его, но фактически изгонял из города. Но уехать вот так просто, оставив здесь Мариам, он не мог. И снова он стал обдумывать план, как выкрасть девушку и увезти с собой.

Фазаель принялся за дела в первый же день по приезде. Сначала он отправился к первосвященнику Гиркану и долго говорил с ним о чем-то. Ирод видел, как они вместе вышли из покоев Гиркана. Гиркан улыбался – за долгие месяцы впервые, а Фазаель, почтительно изогнувшись, шептал ему что-то. Ирод отвернулся. Он всегда любил и уважал брата, но в ту минуту он ненавидел его так же, как и первосвященника.

А утром – Ирод видел это через окно, выходившее на площадь, – к парадному входу подъехал всадник и, легко соскочив на землю, взбежал по ступеням. Собравшийся на площади народ приветствовал всадника – Ирод узнал Малиха. Того самого, друга предателя Пифолая, иудейского полководца. Когда Пифолай с тысячью воинов шел к Аристовулу, Малих не последовал за ним, затаился, жил как частное лицо. Ирод приказал строго следить за ним, про себя решив, что при малейшем враждебном действии возьмет его под стражу. Но хитрый Малих не только не предпринимал никаких враждебных действий, но и не давал никакого повода для ареста. Жил замкнуто, редко выходил из дома (даже в храм), как видно, опасался, что любовь к нему жителей Иерусалима – вернее, бурные проявления любви – может возбудить подозрения Ирода. Как ни старались шпионы Ирода, но ничего выведать не смогли. И вот затворник появился – открыто, смело. Ирод отпрянул от окна, до боли сжал кулаки. Значит, Фазаель открыто демонстрирует – не только Ироду, но и толпе на площади, – что правление изменилось.

Ирод заперся в своей комнате, боясь, что его увидит кто-либо, сидел, низко опустив голову и обхватив ее руками. Через некоторое время шум на площади перед дворцом усилился, послышались резкие крики. Ирод подошел к окну, осторожно, боясь быть замеченным, выглянул. С лестницы парадного входа спускались трое: первосвященник Гиркан, Фазаель и Малих, причем Фазаель скромно держался позади двух первых. Выйдя на площадь, они попали в окружение плотного кольца людей. Ирод видел только голову Малиха – он был высокого роста, головы тщедушного Гиркана и невысокого Фазаеля потонули в толпе. Шум затих, люди внимательно слушали, что говорили им первосвященник и Малих. Обращался ли к людям Фазаель, Ирод так и не понял.

Впрочем, ему было не до понимания – злоба душила его. Ему явилась мысль, что враждебно настроенная толпа может наброситься на них, разорвать в клочья. Он сделал движение к двери: пойти, распорядиться, вывести солдат для охраны, но ограничился лишь этим движением. Мысль неожиданно перешла в желание, и в какие-то мгновения оно стало столь сильным, что он, не думая о страшной участи брата, стал твердить вслух сквозь зубы:

– Всех, всех, в клочья… пусть разорвут всех, всех…

Толпа не только не проявляла никакой враждебности,

но вскоре стала шумно приветствовать говоривших. Послышались крики: «Да здравствует Гиркан! Да здравствует Малих!», кто-то крикнул даже: «Да здравствует Фазаель!» Под эти крики Гиркан, Малих и Фазаель вернулись во дворец. Ирод заметил, что Малих улыбается брату и что-то говорит ему, дружески прикасаясь к руке. Некоторое время после их ухода толпа еще шумела – но уже не враждебно, а радостно-возбужденно, потом люди постепенно разошлись, и площадь опустела. За один день Фазаель добился того, чего Ирод не мог добиться в течение четырех месяцев.

Тогда же он твердо решил похитить Мариам. Он не думал о последствиях и даже не думал о Мариам – больше всего ему хотелось навредить брату. Но Фазаель оказался мудрее, чем Ирод мог думать. Вечером этого же дня он сам пришел к Ироду.

Спросил, когда Ирод собирается ехать, сказал, что его племянник Антипатр (сына Дориды и Ирода назвали в честь деда Антипатром) вырос, уже стоит самостоятельно, вот-вот научится ходить и очень похож на отца. Ирод слушал брата холодно, смотрел мимо его глаз. Вдруг Фазаель сказал:

– Ты не должен трогать Мариам!

– Что ты сказал?! – вскинулся Ирод,-

– Я сказал, что ты не должен трогать Мариам, – спокойно повторил Фазаель.

– Но откуда ты можешь знать… – Гнев, ударивший кровью в голову, помешал Ироду закончить.

– Мне сказал отец, – ответил Фазаель, отведя взгляд в сторону, и Ирод понял, кто предупредил брата.

– Тебе сказал Гиркан, – натужно выговорил Ирод, – Ты разговариваешь за моей спиной с моими врагами.

– Мне сказал отец, – повторил Фазаель строго, и Ирод поймал себя на том, что слышит голос отца. – Ты женишься на Мариам, но не сейчас. Если же ты попытаешься увезти ее или еще что-то… то погубишь хрупкое спокойствие, наступившее в городе, а возможность твоей женитьбы станет делом затруднительным, если не невозможным. Я не просто прошу тебя, но приказываю, – Фазаель сделал паузу и уже значительно мягче добавил: – Именем отца.

Ирод покинул Иерусалим, не попрощавшись с братом, незадолго до рассвета, покачивался в седле, низко опустив голову. Сопровождавшие его всадники отстали больше чем на сотню шагов. Ирод не думал ни о Мариам, ни о Фазаеле, ни об этом проклятом городе, оставшемся за спиной. Он думал о своей звезде, боялся поднять голову и увидеть ее, и распрямил затекшую спину лишь тогда, когда рассвело.

19. Триумф Антипатра

В Массаде он пробыл полтора месяца, которые показались ему вечностью. Брат и сестра, Иосиф и Саломея, выросли, у них появились свои интересы, и Ирод ощущал их чужими. Мать постарела, по-видимому, не могла разглядеть в этом плечистом, с тяжелым взглядом мужчине своего мальчика Ирода и смотрела на него с опаской. Дорида тоже смотрела на него если не с опаской, то настороженно – со времени замужества она была с ним всего несколько раз и стеснялась мужа. И даже первенец Ирода, Антипатр, не доставлял отцу большого удовольствия. Он пугался Ирода и, когда тот брал его на руки, кричал и заливался слезами. Ирод пытался улыбаться сыну, но не мог побороть в себе отчуждения. Этот мальчик был всего-навсего сыном Дориды, женщины низкого происхождения, и напоминал Ироду о его неудачах, изгнании из Иерусалима, о презрении людей. Он заставлял себя не думать о Мариам, но не сумел заставить и думал о ней каждый час, едва ли не каждую минуту.

Ему нечего было делать в Массаде, он впал в тоску, не зная, чем себя занять, и, как в прежние времена, еще в юности, выезжал за город и пускал коня вскачь.

Но если раньше во время таких прогулок он думал и мечтал о своем великом предназначении, чувствовал за спиной огромную армию собственных воинов, покоряющих вместе с ним весь мир, то теперь… Теперь он думал о том, что жизнь сложилась неудачно, и ни одна из его надежд ни во что не воплотилась, и в будущем его не ждет ничего хорошего. Он жалел, что не сумел настоять на своем и не отправился с отцом в Египет – лучше было погибнуть там в сражении, чем влачить здесь бессмысленное и жалкое существование.

От безысходности он опять стал строить планы похищения Мариам, но тут же впал в еще большую тоску. Он вдруг отчетливо понял, что похищение Мариам может иметь другой, не тот, что он предполагал прежде, смысл и другие последствия. В Иерусалиме он имел определенную власть и определенное значение, а какое значение он имеет сейчас здесь, в Массаде?! Увезти Мариам сейчас – значило бы совершить не проступок, но настоящее преступление. Его сочли бы просто разбойником, какие шастают по лесам и долинам, нападая на купеческие караваны и предместья городов, и всякому честному человеку вменялось бы в обязанность убить его. О том, как посмотрит на это Мариам, он уже не думал.

Чтобы хоть как-то унять тоску, он каждую ночь приходил к Дориде, брал ее холодно и грубо. Несколько раз он замечал, как она плачет тайком, уткнувшись лицом в подушку. Он понимал, что нужно быть поласковее с женой, сказать ей доброе слово, утешить. Понимал, но жалости к ней вызвать в себе не мог, отворачивался и старался уснуть. После нескольких неудачных попыток он стал ночами посещать блудниц.

Это тоже не доставило ему никакого удовольствия: ласки продажных женщин не трогали его сердца, и даже его плоть отзывалась на них едва-едва. Но он старательно, до изнеможения занимался тем, чем положено заниматься с блудницами, и в таком старании, как оказалось, был определенный смысл. Простой – Ирод очень уставал. Возвратившись домой утром, он падал на ложе и спал до обеда. Вставал с тяжелой головой, угрюмо бродил по дому, а с наступлением темноты уходил опять. Усталость хотя и не вполне, но все же заглушала тоску и думы. Он пил много вина, и это тоже помогало забвению. Вскоре он дошел до того, что перестал различать, когда день, а когда ночь. Возвращаться домой было трудно и не хотелось, и случалось, что он задерживался у блудниц по два, а то и по три дня кряду.

Дома никто не осмеливался укорять его за такой образ жизни, домашние старались избегать встречи с ним, а если встречались, то опускали глаза и жались к стене. Самому же Ироду было безразлично, что они все о нем думают, в последнее время его слишком часто стало посещать желание умереть.

Он был у блудницы, когда услышал несколько раз повторившийся крик во дворе:

– Ироду от Антипатра! Ироду от Антипатра! – мужской, грубый, нетерпеливый.

Сначала Ироду показалось, что это лишь сон, потом показалось, что бред и что это он сам себе кричит: «Ироду от Антипатра!» И лишь когда лежавшая рядом блудница, толкнув его в бок, сказала:

– Это тебя! – он привстал, потряс головой, сбрасывая хмель и дремоту, и, повернувшись к окну, прислушался.

Крик не повторился, зато за дверью послышались тяжелые приближающиеся шаги, и чья-то рука сильно толкнула дверь. Она распахнулась, на пороге вырос высокий мужчина, косматый, с всклокоченной бородой, в запыленной мятой дорогой одежде. Он, прищурившись, посмотрел на Ирода и вдруг, низко поклонившись, достал из-за пазухи свиток. Помедлил, поклонился опять и наконец протянул его Ироду, проговорив почтительно:

– Благородному Ироду от доблестного Антипатра.

Ирод протянул руку к свитку и не сразу взял его

(рука была слабой, дважды он поймал воздух). С трудом поднялся, шлепая босыми ногами, подошел к столу, на котором стоял светильник, развернул свиток. Буквы прыгали перед его глазами, и он медленно стал читать, беззвучно шевеля губами. Прочитал, не понял, стал читать снова – отец срочно вызывал его в Антиохию. Ирод поднял голову и посмотрел на гонца. Тот кивнул:

– Да, мой господин.

Только теперь Ирод узнал его – это был один из телохранителей Антипатра. Взяв со скамьи у ложа одежду, он протянул ее гонцу:

– Помоги мне.

Антипатр писал, что выезжать надо немедленно, и Ирод выехал этой же ночью. Чувствовал он себя все еще не очень бодрым, но не ждал до утра: во-первых, не хотелось видеться с родными после того, что происходило с ним в последние недели, во-вторых, не хотелось, чтобы его помятое лицо рассматривали гонец отца и сопровождавшие его всадники, а к утру он надеялся прийти в себя окончательно.

До Антиохии добрались без происшествий. Чем дальше Ирод отдалялся от Массады, тем скорее забывалась эта проклятая жизнь: блудницы, вино, тяжелая тоска, горькие мысли. Последние мили он перестал ощущать все это – так, будто и не было ничего. Будущее снова стало казаться блестящим.

Этому были свои причины: телохранитель отца рассказал Ироду о событиях египетского похода Антипатра. Антипатр не только привел Митридату Пергамскому три тысячи своих отборных воинов, но и склонил арабов поспешить к нему на помощь. Аравийский царь Арета посчитал, что помощь Цезарю в сложившихся обстоятельствах не будет забыта последним и что можно будет рассчитывать на союзнический договор с Римом – он прислал в распоряжение Антипатра две с половиной тысячи пеших и около тысячи конных.

Ободренный таким приращением сил, Митридат Пергамский радушно принял Антипатра и двинулся к Александрии. А так как ему было отказано в свободном проходе к столице, то он осадил Пелуссий, крепость в дельте Нила. При взятии крепости больше всех отличился Антипатр, который, пробив отведенную ему часть стены, первый со своим отрядом ворвался в город.

После взятия Пелуссия войско Митридата Пергамского продолжило было движение к Александрии, но тут возникла неожиданная задержка со стороны египетских евреев, сомневавшихся, пропускать им войско Митридата или нет. Антипатр, однако, убедил их не только пропустить армию через свои земли, но еще и доставить войску необходимое продовольствие. Он прочитал им известное письмо первосвященника Гиркана, а от себя добавил, что по окончании войны Цезарь не забудет их помощи.

Обогнув дельту Нила, Митридат Пергамский дал египтянам решительное сражение на равнине, называвшейся Иудейским лагерем. Здесь он вместе со своим правым крылом оказался в большой опасности. Его спас Антипатр, прискакавший к нему по берегу реки после того, как прорвал левый фланг противника. Он набросился на преследовавших Митридата египтян, большую часть уничтожил, а остальных загнал так далеко, что сумел овладеть их лагерем. Вся эта стремительная операция обошлась Антипатру всего в восемьдесят убитых солдат, тогда как Митридат, отступая, потерял не менее восьмисот. Спасенный от смерти Митридат тут же отправил Цезарю донесение о результате сражения и о подвигах Антипатра, не обнаруживая при этом ни малейшей зависти.

Египетское войско, осаждавшее Цезаря в Александрии, значительно уменьшилось с приближением армии Митридата (Ахилла направил большую его часть навстречу новому противнику), и Цезарь, решительной атакой прорвав оборону, наконец выскочил из ловушки.

Вскоре обе армии соединились, разрозненные отряды египтян уже не могли оказать серьезного сопротивления. К тому же их предводитель, Ахилла, был убит своими же соратниками, его голову с просьбой о пощаде доставили Цезарю. В скором времени Цезарь вернулся в Александрию победителем, война была окончена.

Ирод слушал рассказ телохранителя и завидовал отцу, ведь он мог быть вместе с ним и разделять не только смертельные опасности, но и радость победы. В конце своего рассказа телохранитель с удовлетворением заметил:

– Цезарь обласкал нашего господина, я сам слышал, как он сказал в присутствии своих командиров, что никогда еще не встречал человека храбрее и мужественнее его.

Ирод въезжал в Антиохию не таким, каким покидал Массаду: с прямой спиной, с гордо вскинутой головой, высокомерно скашивая глаза то в одну, то в другую сторону. Чувствуя настроение господина, сопровождавшие его всадники тоже держались горделиво и строго.

Ирод ожидал увидеть отца радостным и веселым и удивился, когда встретил его хмурым и озабоченным. Правда, Антипатр обнял сына, похлопал его по спине своей тяжелой ладонью, сказал, что рад видеть сына в добром здравии. Не разжимая объятий, спросил о здоровье детей и жены. Когда Ирод ответил, что все здоровы, гордятся им и ждут с нетерпением, Антипатр проговорил:

– Хорошо. – И покивал, щекоча щеку сына жесткой густой бородой.

Наконец он разжал руки, буркнул:

– Пошли, – и, тут же повернувшись, словно пряча от сына лицо, зашагал к лестнице дворца. Дворца, который занимал Цезарь и где Антипатру были отведены лучшие покои.

Во всяком случае, так показалось Ироду, когда отец провел его на свою половину. В комнате, куда они вошли, окна были завешены и стоял полумрак. Это удивило Ирода – отец предпочитал солнечный свет тени. Ни о чем не спрашивая, Ирод опустился в кресло, указанное отцом, тот сел напротив, спиной к окну, так что его лицо стало однородным темным пятном. Помолчав, Антипатр проговорил устало, несколько раз тяжело вздохнув:

– Приехал Антигон.

Ирод подождал, но Антипатр не продолжил – темное пятно его лица было неподвижным.

– Антигон? – осторожно переспросил Ирод. – Ты хочешь сказать…

Антипатр перебил резко и раздраженно:

– Антигон, сын Аристовула, брат Александра. Я совсем позабыл о нем, а вчера он прибыл из Рима и явился к Цезарю.

– И Цезарь принял его? – едва слышно, боясь еще больше раздражить отца, спросил Ирод.

– Да, принял, – отрывисто выговорил Антипатр и, помолчав, продолжил более спокойно: – Они говорили долго, может быть, несколько часов, и он остался здесь, во дворце. Ты понимаешь, что это значит?!

Ирод не понимал, что это может означать, но чувствовал, что все это не предвещает ничего хорошего. Он тоже, как и отец, забыл об Антигоне, младшем сыне Аристовула, последнем.

И вот теперь, когда обстоятельства стали так хорошо складываться для их семьи, этот сын является как из небытия и несколько часов о чем-то говорит с Цезарем. Да еще почему-то остается во дворце.

– Ты понимаешь, что это значит?! – повторил Антипатр.

– Нет, отец, но я думаю, что…

– Это значит, – как бы не слушая сына, но просто размышляя вслух, продолжил Антипатр, – что Цезарь принял его благосклонно. Того, кого не хотят видеть, не принимают и не разговаривают с ним по нескольку часов. Значит, Антигон сумел убедить Цезаря…

– Но в чем, отец, в чем сумел убедить?! – воскликнул Ирод громко, уже не заботясь о выдержке.

Вместо ответа Антипатр сказал:

– Он царский сын. – И едва слышно добавил: – А кто мы такие для Цезаря?

– Но, отец, – горячо возразил Ирод, подавшись вперед и с силой обхватив подлокотники кресла, – а твои подвиги в Египте, о которых знает каждый солдат, разве это ничего не значит?

Ирод услышал характерное шипение и понял, что отец усмехнулся.

– О моих подвигах знает не только каждый солдат, но и Цезарь. Но подвиги на поле сражения и государственные интересы – совсем не одно и то же. Мои подвиги никогда не пересилят царского рода Антигона.

У Ирода перехватило дыхание. Только сейчас он по-настоящему осознал, какую угрозу представляет для них Антигон, этот жалкий изгнанник, враг Рима, вся сила которого лишь в значении его рода.

И Ирод выговорил сдавленно:

– Но он… он враг Рима.

Антипатр ответил не сразу, голос его прозвучал скорее грустно, чем озабочено:

– Да, он враг Рима, но я не уверен, друг ли Рима сам Цезарь.

На этом их разговор закончился, некоторое время они молча и неподвижно сидели в темноте. Глядя на отца, Ирод вспомнил Гиркана – тот любил темноту, постоянно прятался в ней. Едва различимая в сумраке комнаты фигура отца внушала Ироду тревогу.

В эту ночь он спал плохо, несмотря на усталость после утомительной дороги. В темноте ему виделись то Аристовул, то Александр, то Антигон. Два первых представлялись бледными тенями, Антигон – четко. В конце концов Антигон вытеснил из воображения Ирода и отца и брата. Ирод видел его перед собой так, будто тот стоял в лучах солнечного света – каждую морщину, каждую родинку. Он смотрел замерев и вдруг сказал вслух – без злобы и гнева, даже без неприязни, но просто и уверенно:

– Я убью тебя.

Лишь только он произнес это, видение Антигона исчезло, а Ирод, повернувшись на бок, лицом к окну, где темнота ночи уже перешла в предутреннюю серость, закрыл глаза и мгновенно уснул.

Но поспать удалось недолго, в дверь комнаты постучали. Когда Ирод поднял голову, она раскрылась, и посыльный отца сказал:

– Мой господин передает тебе, что сегодня вас примет Цезарь.

Проговорив это, посыльный прикрыл дверь, а Ирод поднялся и стал одеваться. Уже одетый, он вытащил меч из ножен и, глядя на блеск стали, мстительно искривил губы.

Цезарь принял их в своем кабинете, выйдя навстречу. Благосклонно кивнул на приветствие Антипатра и поклон Ирода, спросил отрывисто:

– Это твой сын? – И, не дожидаясь ответа Антипатра, добавил: – Мне говорили, что он отважный воин.

По правую руку от Цезаря, у окна, стоял Антигон, по левую, у стола, Митридат Пергамский и незнакомый Ироду мужчина средних лет в белой тоге с пурпурной каймой. В такую же тогу был одет и Цезарь.

Ирод внимательно рассматривал консула, невольно сравнивая его с Помпеем, и не мог решить, кто ему нравится больше. Помпей помнился Ироду более мужественным, более воинственным, к тому же держался он значительно величественнее, глядел на присутствующих сверху вниз даже когда сидел, а они стояли.

Цезарь не походил на полководца, кроме того, казался проще, доступнее, но что-то было в его лице и взгляде такое, что и пугало и притягивало одновременно. Помпей был мужествен, величествен, высокомерен, но понятен. В Цезаре же была некая тайна. Глядя на него, Ирод подумал, что, в отличие от Помпея, Цезарь не представляет Рим, он представляет лишь самого себя, но это почему-то воспринималось более значительным.

Указывая Антипатру на Антигона, Цезарь сказал, что сын царя Аристовула хочет высказать свои претензии иудейскому полководцу и он, Цезарь, готов выслушать обе стороны.

Проговорив это, Цезарь вопросительно посмотрел на Антипатра, и тот почтительно кивнул. Цезарь отошел к столу и опустился в кресло с высокой спинкой, кивнул Антигону:

– Говори.

Антигон сделал шаг в сторону стоявших посередине кабинета Антипатра и Ирода и, указывая на них рукой, громко и гневно воскликнул:

– Это они, они изгнали нас из Иудеи, это они жестоко и высокомерно обращались с моим народом! Я обвиняю их в смерти моего отца и брата и требую за все злодеяния подвергнуть их казни!

Выговорив это, почти прокричав, Антигон с покрасневшим от гнева лицом, не опуская руки, указующей на Антипатра, обернулся к Цезарю. Он было уже раскрыл рот, чтобы продолжить, но Цезарь, остановив его взглядом – холодным, непроницаемым, спокойно сказал:

– Думаю, для тебя уместнее было бы просить меня, а не требовать. – Он чуть приподнял и опустил руку, лежавшую на столе, – Продолжай.

Антигон, нисколько не смутившись от замечания Цезаря, продолжил высказывать обвинения так же громко и так же гневно. Он снова заговорил об изгнании из страны отца и братьев, об унижениях и страданиях его народа и наконец перешел к египетскому походу. Заявил, что Антипатр присоединился к Митридату и поспешил на помощь Цезарю не из преданности последнему, а для того, чтобы загладить свои прежние враждебные действия и дружбу с Помпеем.

Тут неожиданно выступил молчавший до этого Митридат.

– Что он такое говорит, Цезарь? – возмущенно воскликнул он, потрясая побелевшими от напряжения кулаками. – Если бы не отвага Антипатра…

Цезарь его перебил, внезапно поднявшись.

– Мне все известно, мой Митридат, – проговорил он и, выйдя из-за стола, успокаивающе тронул рукой плечо Митридата, – успокойся. Будет лучше, если мы послушаем самого Антипатра – что он может сказать в свое оправдание?

Ирод стоял, почти касаясь плечом отца. Рука его непроизвольно тянулась к рукояти меча. Чтобы сдержать ее движение, он цеплялся пальцами за пояс и сжимал его, насколько хватало сил. Он намеренно не смотрел на Антигона, уводил взгляд вниз, в сторону, боялся, что если встретится с ним взглядом, то может не выдержать…

– Ну что ж, Антипатр, – сказал Цезарь, – послушаем тебя.

Некоторое время Антипатр молча смотрел на Цезаря и вдруг, не отводя взгляда, отстегнул пояс и бросил его на пол. Висевший на поясе меч, упав, глухо стукнулся о доски. На лицо Цезаря набежала тень, а Антипатр, взявшись за хитон у ворота, одним движением сорвал его с себя.

– Мне не нужно слов, – хрипло выговорил он, – чтобы доказать свою верность Риму и Цезарю, мое тело, мои двадцать семь ран скажут больше, чем могу сказать я. Да, я служил Помпею, Помпею Магну, но служил потому, что за ним стоял Рим. Я верно служил Риму и всегда буду верно служить тому, кого он выдвинет. Ты правитель Рима, Цезарь, и я служу тебе. Я всего лишь солдат, и не мое дело оценивать, хорош полководец или плох, – мое дело исполнять его волю и идти за него на смерть. А что до Антигона, обвиняющего меня в измене, то я не изменял тому, кому брался служить. Сначала я служил его деду, царю Александру, потом его бабке, царице Александре, и, наконец, Гиркану, их старшему сыну, законному наследнику престола. Гиркан служил Риму, и я служил Риму вместе с ним. Ты, Антигон, – повернувшись к Антигону, угрюмо смотревшему на него, произнес Антипатр, – после всего, что совершил твой отец и твой брат против Рима, еще осмеливаешься жаловаться на других перед римским правителем, тогда как должен радоваться одному тому, что остался жив. Ты стремишься к власти, чтобы опять, как и твой отец, волновать иудеев и употреблять власть против тех, кто даст ее тебе. Вот и все. – Антипатр снова посмотрел на Цезаря и, коротко вздохнув, добавил: – Мне больше нечего сказать.

Цезарь, недобрым взглядом покосившись на Антигона, который теперь стоял низко опустив голову и, кажется, уменьшившись в росте, подошел к Антипатру и обнял его.

– Ты прав, доблестный Антипатр, твои раны говорят больше, чем могут сказать слова. Говори, какой награды ты желаешь, и я, даю слово, исполню это.

– Я бы хотел, чтобы ты утвердил Гиркана первосвященником Иудеи. Он достоин этого по роду своему и потому, что всегда был верным Риму.

Цезарь улыбнулся:

– Хорошо, я исполню это. – Он оглянулся на Митридата и того, в белой тоге с пурпурной каймой, снова повернулся к Антипатру: – Но я бы хотел, чтобы ты сказал, чего же ты хочешь для себя.

– Ничего, – отрицательно покачал головой Антипатр, – Я уже имею свою награду.

– Имеешь? Что же это за награда?

– Твое доверие, Цезарь.

Цезарь молча повернулся, отошел к столу и сел в кресло, положив руки на подлокотники, – сидел прямой, строгий. Когда заговорил, голос его звучал ровно и властно:

– Антипатр, от имени народа и сената я дарую тебе римское гражданство, пожизненно освобождаю от податей и назначаю правителем всей Иудеи. Акт о дарованных тебе милостях я отошлю в Рим – его вырежут на доске и поставят в Капитолии в ознаменование моего правосудия и твоих заслуг.

Антипатр стоял, прижимая к груди хитон, в глазах его были слезы. Все ждали, что он ответит Цезарю благодарственной речью, но Антипатр молчал, позабыв обо всем, кажется, не в силах выговорить ни единого слова.

– Подойди ко мне, Секст, – обратился Цезарь к мужчине в тоге. Тот подошел и встал рядом, – Это мой родственник и соратник, Секст Цезарь, я назначил его новым наместником Сирии. Служите ему так же преданно и верно, как вы служили мне.

Вернувшись в свои покои, Антипатр в сопровождении Ирода вошел в ту же комнату, где они разговаривали вчера. Окна были все так же завешены, и в комнате стоял полумрак. Антипатр подошел к окну и резким движением раздвинул шторы. Подняв голову, он подставил лицо под лучи солнечного света, закрыл глаза и долго стоял так.

Через несколько дней Цезарь покинул Антиохию. Антипатр и Ирод провожали его до сирийской границы. Цезарь держался просто, был весел и оказывал Антипатру все возможные знаки внимания.

20. Полководец

Проводив Цезаря, Антипатр и Ирод вернулись в Иудею. До Иерусалима уже дошли известия о назначении Антипатра наместником Иудеи. Гиркан устроил ему торжественную встречу у главных ворот города. Ворота были украшены цветами, на высоком помосте, устланном коврами, восседали первосвященник Гиркан, Фазаель и Малих, в последнее время сблизившийся с Гирканом. Перед помостом выстроились ряды воинов, их шлемы и латы ослепительно блестели на солнце. Огромные толпы народа, едва ли не большая часть всех жителей Иерусалима, окружали помост и равнину перед воротами. Когда Антипатр подъехал и спрыгнул с седла, Гиркан сошел с помоста и под приветственные крики солдат и шум толпы накинул ему на плечи пурпурную мантию и собственноручно завязал тесемки. Потом он, пропустив вперед Антипатра, снова взошел на помост.