Текст книги "Звезда Ирода Великого"

Автор книги: Михаил Иманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

– Отвел?! Почему отвел? – Гиркан задрожал всем телом. Его острые плечи под хламидой, казалось, дергались сами по себе, – Разве ты можешь покинуть меня?!

– Никогда! – четко и убежденно выговорил Антипатр, – Но ты скажешь Малиху и Пифолаю, что я делаю все это по твоему приказу. Ты скажешь им это?

– Да, да… – Голова Гиркана дергалась, непонятно было, кивает ли он утвердительно или она покачивается от бивших все его тело судорог.

Этой ночью Антипатр не мог заставить себя уснуть. И причина бессонницы была не в предстоящем сражении, а в Гиркане. Антипатр думал, что за столько лет так и не сумел по-настоящему понять первосвященника. На первый взгляд все казалось просто: слабый телом и духом, нерешительный, предсказуемый, всегда и неизменно исполняющий то, что «советовал» ему Антипатр. Но если все это правда (а это представлялось абсолютной истиной), то откуда у Гиркана явилось то мужество, которое он проявил при взятии Иерусалима Помпеем? И ведь не в Помпее было дело и не в силе римлян. Дело в чем-то другом – в том, чего Антипатр не мог ни определить, ни назвать.

Он не понимал первосвященника так же, как не понимал иудеев вообще. С одной стороны, они казались ему трусливыми, склонными к мятежам и междоусобицам, больше бравшими криками и руганью, чем хладнокровием и силой оружия. В то же время, когда опасности подвергалась их свобода, их вера, они все от мала до велика, как один, проявляли чудеса мужества и чудеса терпения. Гиркан был сыном своего народа. Наверное, не лучшим его сыном. Но даже и он, немощный и нерешительный, безвольный и жалкий, вдруг вставал в полный рост и готов был идти на смерть тогда, когда это необходимо для общей пользы и общей победы. Конечно, он понимал все по-своему и чаще всего почитал личную пользу за общую. Но в этом и заключается главная особенность того, кто принадлежит к царскому роду.

Едва рассвело, как Антипатр услышал шум в лагере, потом приближавшиеся к его палатке шаги – торопливые и сердитые – и резкий голос, крикнувший:

– Пропусти!

Голос был обращен к часовому, преградившему дорогу, и принадлежал Пифолаю – низкий, хриплый, похожий на рык рассерженного зверя. Антипатр, подойдя и отодвинув кожаную створку у входа, выглянул наружу. И сразу же увидел Пифолая. Если бы взгляд мог разить, как меч, то Антипатр уже лежал бы бездыханным, истекая кровью, – с такой ненавистью и злобой смотрел на Антипатра иудейский полководец. Оттолкнув часового, он шагнул к Антипатру.

– Кто приказал идумейцам покинуть свои части и собраться на флангах?! – Пифолай брызгал слюной, обнажая желтые неровные зубы.

– И еще в тылу, – спокойно договорил за него Антипатр и, сделав паузу и холодно глядя в искаженное злобой лицо, наконец ответил: – Приказ исходит от первосвященника, он не уверен в стойкости новобранцев.

– Первосвященник! – презрительно прошипел Пифолай. – Кто такой первосвященник?..

– Правитель Иудеи, – уже не скрывая насмешки, проговорил Антипатр, – Первосвященник Гиркан – правитель Иудеи, и все мы обязаны подчиняться его распоряжениям.

– Ты предатель! – крикнул Пифолай, и его пальцы легли на рукоять меча. – Ты хочешь…

Антипатр оставался неподвижным, он только проследил глазами за опасным движением руки Пифолая (пальцы того то крепко сжимали, то отпускали рукоять меча). Антипатр шагнул к нему и встал вплотную.

– Нет, – сказал он, – я не хочу перекинуться на сторону царя Александра. И если ты знаешь, кто хочет это сделать, скажи мне без боязни – я велю казнить его тотчас же.

Антипатр намеренно назвал Александра царем, знал, что и Пифолай, и Малих, да и большая часть иудейского войска хотели бы его видеть таковым. А Антипатра и Ирода они хотели бы видеть казненными.

Рука Пифолая, сжавшая рукоять меча, медленно пошла вверх. Двое телохранителей Антипатра протянули к нему руки, но взгляд командира остановил их. Обнажив меч всего на несколько дюймов, Пифолай снова бросил его в ножны и, повернувшись, прошел между телохранителями, направляясь к палатке первосвященника. Возле нее уже стоял Малих, со свойственной ему осторожностью глядя куда-то в сторону и, кажется, не слыша и не видя, что происходит всего в нескольких шагах от него.

Антипатр подозвал начальника своих телохранителей:

– Возьми сотню воинов и окружи палатку первосвященника. Никто не должен покидать ее и входить внутрь до моего особого разрешения.

Начальник телохранителей коротко кивнул и ушел, а Антипатр тут же отдал войскам приказ строиться в боевые порядки.

Около полудня впереди показались первые отряды армии Александра. Иудейское войско было уже построено для боя.

Ирод стоял позади всех. Его тяжеловооруженные воины в сомкнутом строю расположились всего в пятидесяти шагах от последней шеренги иудейского войска, а перед ними были лучники. Иудейское войско, охваченное с флангов и с тыла идумейскими отрядами, волновалось, ломало строй: солдаты смотрели то направо, то налево, то с опаской поглядывали назад. Командиры как могли успокаивали солдат, но и сами находились в нерешительности, их тревожило отсутствие начальников корпусов, Пифолая и Малиха, полководцев, которым они доверяли всецело.

Отряд Ирода располагался на небольшой возвышенности, откуда хорошо было видно приближение армии Александра. Ирод видел и его самого – на правом фланге, в окружении свиты, блиставшей золотом своих дорогих доспехов. Ирод видел и отца: свита его была значительно малочисленнее, чем у Александра, а блеск доспехов не так ярок.

Войско Александра подошло и остановилось в ста шагах от иудейского войска. Несколько всадников, отделившись от свиты Александра, поскакали вперед, что-то крича и размахивая руками. Ирод не мог слышать со своего места, что они кричат, но по тому, как зашумело иудейское войско, как заколыхались его ряды, он понял, что всадники призывали иудейских воинов перейти на их сторону. При этом передние отряды Александра медленно двинулись вперед. Когда между войсками оставалось не более тридцати шагов, Ирод, не дожидаясь приказа Антипатра, приказал своим лучникам пускать стрелы поверх голов собственных солдат. Около трехсот стрел, выпущенных разом, воткнулись в землю в промежуток между рядами противников. Всадники поскакали назад, низко пригнувшись; одна из лошадей была ранена и упала, придавив седока. Из рядов иудейского войска выбежало несколько человек – до десятка, – и они бросились к противнику, но стрелы лучников Ирода отогнали их обратно, причем четверо остались лежать на земле. Это охладило пыл остальных, и никто больше не пытался перебегать к Александру. А его солдаты находились уже в досягаемости стрел и, прикрываясь щитами, побежали вперед.

Армии столкнулись, яростные крики и звон железа огласили равнину. Центр иудейского войска, не выдержав напора противника, стал пятиться – слишком плотное построение не давало возможности большей части солдат принять участие в битве: передние, отступая, напирали на задних. Ирод чувствовал, что вот-вот совершится самое страшное – паническое бегство. Если это случится, остановить лавину бегущих, обезумевших от страха людей будет невозможно.

Только идумейские отряды справа и слева держались стойко, а в некоторых пунктах даже теснили противника. Ироду хотелось принять участие в сражении, но он сдерживал свое желание, боясь нарушить план отца. Он только невольно горячил коня, поднимал его на дыбы, нетерпеливо кровавя шпорами бока несчастного животного и одновременно натягивая поводья. Поднимаясь на стременах, Ирод искал взглядом отца, но так и не сумел отыскать. Он не понимал, что же ему теперь делать – действия лучников уже не имели смысла, они отошли и встали за рядами тяжеловооруженных воинов; последние стояли угрюмо и неподвижно, время от времени поглядывая на Ирода. Они ждали его приказа, но что он мог приказать!

Время шло, положение ухудшалось с каждой минутой, а от отца не было никаких указаний. Ирод дважды посылал к нему гонцов, но ни один не вернулся – то ли они не смогли пробиться к Антипатру, то ли были убиты.

Ирод чувствовал свою полную неспособность решиться на что-либо: битва конечно же была (или будет) проиграна, но какова его, Ирода, роль? Стоять и смотреть, как бьются идумейские отряды, как пятится центр иудейского войска? Быть сторонним наблюдателем, признаться себе самому и показать другим, что он не полководец, не воин, а лишь тень его отважного отца, к тому же тень самая бледная, почти невидимая. А он еще смел думать, что свободен от отца, что разбирается во всем не только не хуже, но даже лучше его! Он смел задирать голову и выискивать в ночном небе свою звезду, а потом, закрыв глаза, мечтать о своем предназначении, о тех великих подвигах, Которые ему суждено совершить! Но вот перед ним поле битвы, рядом с ним полторы тысячи отборных идумейских воинов, готовых сражаться, способных сокрушить противника, превосходящего их численностью втрое. И что же делает он? Лишь мучает шпорами своего коня и ищет взглядом отца. Отца, который, может быть, ждет помощи, который, может быть, ранен или… Об этом страшно подумать, а еще страшнее произнести.

И вдруг у самого своего уха Ирод услышал громко и с укором произнесенное:

– Ирод, Ирод, ну что же ты!..

Он быстро посмотрел по сторонам, оглянулся – никого не было рядом. И тут он поднял голову и нашел глазами то место, где ночью светит его звезда. Небо было даже не синим, а белым как полотно, а круг солнца выделялся на нем едва заметным желтоватым пятном. «Это она, – подумал Ирод со страхом, – окрасила небо белым, разлила свой свет днем, чтобы… чтобы подать мне знак».

Он опустил голову и посмотрел прямо перед собой: солдаты в задних рядах иудейского войска уже не пятились, а бежали. Еще не бросив оружия, но уже с искаженными страхом лицами.

И тут словно что-то толкнуло Ирода – он тронул коня и, проскакав вдоль шеренги своих тяжеловооруженных воинов, прокричал:

– Вперед! Не дать им бежать! Бейте, удержите!..

Команда прозвучала невнятно, он и сам чувствовал это, но разъяснять было уже поздно – воины, грозно выставив копья, широко шагая, но не переходя на бег, сомкнутым строем двинулись вперед – они поняли Ирода лучше, чем он сам себя.

Бегущие остановились только тогда, когда наткнулись на копья. Несколько было убито сразу же, другие – ранены, большая часть вернулась назад. Воины Ирода остановились, не поднимая копий. Теперь всякий, кто отступит хотя бы на шаг, будет убит своими.

Действия отряда Ирода принесли успех, хотя и временный: иудейское войско, зажатое со всех сторон, вынуждено было сражаться. Пространство, на котором происходила битва, было столь тесным, что тела убитых мешали продвижению, и натиск воинов Александра замедлился. Замедлился, но продолжался, и скоро отряд Ирода тоже вступил в бой.

Ирод спрыгнул с седла и бился пешим. Он уже не видел поля сражения и вообще не видел ничего: ни земли, ни неба. Не было места, чтобы отступить или шагнуть вперед, не было пространства размахнуться мечом – под ногами мертвые тела, свои позади и рядом, враги перед тобой. Он был дважды ранен – в руку и бедро – и думал уже не о том, чтобы поразить врага, но чтобы только не упасть: тому, кто упал, просто оступившись, было уже не подняться. Пот заливал глаза, от запаха крови и пота, спертого воздуха, невообразимого шума кружилась голова. Ирод не чувствовал собственного тела – даже боли от ран, – и его рука, как деревянная, двигалась вперед, назад и снова вперед. Отступать было некуда, а опрокинуть врага при таких обстоятельствах невозможно. Значит, придется умирать – вот здесь, на этом самом месте. Ирод так устал, что, с одной стороны, держался изо всех сил, страшась падения, а с другой – хотелось бросить меч, опуститься на землю и закрыть глаза.

Он почувствовал удар в голову, покачнулся, натолкнулся на кого-то спиной и лишь благодаря этому устоял на ногах.

Шлем выдержал удар, но голова стала невыносимо тяжелой, стала клониться сама собой, а на глаза пал вязкий туман.

Меч Ирода совершил еще два коротких и слабых тычка, и вдруг пальцы разжались – меч упал куда-то вперед, а Ирод, свесив голову на грудь, повалился на спину. Чьи-то руки схватили его за плечи, он услышал у самого уха сдавленное:

– Держись! – А вслед за этим громкий крик: – Эй, помогите, Ирод ранен!

Его потянули назад, он едва перебирал ногами, потом кто-то схватил его ноги и поднял рывком. И сразу же Ирод увидел небо – белое как полотно, и даже белее. Наверное, туман перед глазами делал его таким. Его несли, потом опустили на землю – она показалась Ироду особенно мягкой. Чье-то лицо заслонило небо – черное от грязи и пота, со сверкающими глазами и перекошенным ртом. Запекшиеся губы пошевелились, и Ирод услышал:

– Ты жив?

Несмотря на слабость и боль в руке и бедре, наконец проявившуюся, он удивился: неужели тот, чье лицо заслоняло небо, сам не видит, что он жив?! Но, удивившись, он испугался: наверное, ему кажется, что он жив, тогда как на самом деле он умер. Собрав все силы, Ирод кивнул и едва слышно прошептал:

– Да.

Лицо исчезло, и чей-то голос проговорил:

– Несите в лагерь.

Его подняли – на этот раз осторожно, без толчков, – сделав всего несколько шагов, опустили опять. Но не положили, а посадили на землю. Тот же самый голос взволнованно произнес над ним:

– Смотри, Ирод, смотри! Это они!

Ирод открыл глаза, но ничего не увидел – тяжелые веки закрылись сами собой. Он попытался снова, но не смог превозмочь тяжести век. И тут он услышал громоподобный крик, слившийся в протяжный вой:

– Барра! – И опять: – Бар-ра!

Это гремел боевой клич римских легионеров, его невозможно было спутать ни с каким другим. Ирод все еще не мог открыть глаз, но уголки его губ дернулись, раздвинувшись в торжествующей улыбке.

5. Свои враги и чужие друзья

Трибун Марк Антоний с двумя легионами подоспел в самую последнюю минуту, ударив по врагу с тыла. Победа Александра казалась неминуемой – идумейские отряды, не выдержав натиска превосходящего противника, стали отступать, раненный в плечо Антипатр сорвал голос, пытаясь приободрить своих воинов. Но центр иудейского войска был смят и расстроен, а Александр все бросал на фланги свежие силы. Если бы не Ирод со своим отрядом, стойко державшим оборону среди впавших в панику воинов (отряд потерял убитыми и ранеными более двух третей своего состава), помощь римлян могла оказаться запоздавшей. Но в ту минуту, когда Ирода вынесли с поля сражения, на равнине показались легионы Марка Антония, уже на марше перестроившиеся в боевые порядки. Они не медля атаковали противника. Солдаты Александра, не ожидавшие нападения да к тому же уставшие после многочасового боя, смешали ряды и, почти не оказав сопротивления, бросились бежать. Римляне и воспрявшие духом идумейцы преследовали бегущих. Чудом спасшийся Александр оставил на поле сражения свыше семи тысяч человек, две тысячи были взяты в плен. Иудейское войско потеряло более восьми тысяч, потери римлян оказались незначительными.

Антипатр, несмотря на рану, преследовал бегущего противника до конца. Когда все закончилось, он подъехал к Марку Антонию и с низким поклоном поприветствовал трибуна, восхваляя его личную храбрость и талант великого полководца. И хотя Марк Антоний запоздал, потому что не выслал вовремя разведку и не знал местонахождения противника, да и наткнулся на поле битвы только случайно, похвала Антипатра и его довольно правильная латынь понравились ему. Он широко улыбнулся и неожиданно обнял Антипатра, не замечая его раны и причинив ему такую боль, что Антипатр едва не лишился сознания.

Марк Антоний был высокого роста, крепкого сложения, черты его лица были одновременно и нежными и мужественными. Взгляд открытый, движения порывисты, голос громкий. Этот человек, казалось, не умел разговаривать шепотом.

– Мы устроим пир и отметим нашу победу, лишь только соберут убитых и раненых, – заявил он, наконец-то разжав руки и отпуская Антипатра. А тот, превозмогая боль, почтительно улыбнулся и в свою очередь пригласил римского трибуна в свою палатку. Ничего подобного он не посмел бы сказать Помпею Магну, но Марк Антоний, во-первых, был всего лишь трибуном у наместника Сирии Авла Габиния, а во-вторых, показался Антипатру человеком простым и открытым.

Он не ошибся – Марк Антоний легко принял предложение и даже попытался снова обнять Антипатра, от чего тот, указывая глазами на кровоточащее плечо, вежливо уклонился.

– Хорошо, – кивнул Антоний, – иди, я скоро буду.

Антипатр отправился в свой лагерь и сначала навестил сына, о ранении которого был уже извещен. Ирода он нашел на преторской площадке. Тот полулежал в походном кресле, бледный, осунувшийся, но уже пришедший в себя. Он даже попытался встать навстречу отцу.

– Я восхищен тобой, Ирод! – проговорил Антипатр, обнимая сына значительно осторожнее, чем только недавно Марк Антоний обнимал его самого. – Если бы не ты, все бы мы остались лежать на этом поле. Как твои раны?

– Царапины, – ответил Ирод, вызвав благодарную улыбку отца (Антипатр никогда не обращал внимания на собственные раны и не любил, когда кто-либо говорил о своих). – Но ты, отец, кажется, ранен серьезно.

Антипатр не счел нужным обсуждать такие пустяки, однако позволил бывшему при войске врачу перевязать плечо.

Когда врач закончил, Антипатр кивнул Ироду:

– Если ты можешь идти, то пойдем со мной – нужно дать свободу нашим благородным пленникам.

Ирод, стараясь не хромать, отправился вместе с отцом к палатке первосвященника. Палатка была окружена плотным кольцом идумейских воинов под командой начальника телохранителей Антипатра. Начальник телохранителей вышел им навстречу.

– Ну что? – спросил Антипатр. – Как они?

– Первосвященник и Малих сидели тихо, – вполголоса ответил тот, – а Пифолай пытался размахивать мечом, пришлось его урезонить.

– Ты не причинил ему никакого вреда?

Начальник телохранителей чуть заметно пожал плечами, ответил с самым невинным видом:

– Я приказал связать его, так ему удобнее было дожидаться твоего прихода.

– Дожидаться моего прихода, – проворчал Антипатр внешне недовольно, но улыбаясь внутренне. – Пусть его развяжут. Нехорошо так обращаться с отважным иудейским полководцем.

Начальник телохранителей сделал знак, и двое воинов быстро вошли внутрь палатки. Всего через несколько мгновений они появились вновь, а вслед за ними выскочил Пифолай и прокричал, наугад тыкая пальцем в стоявших рядом с входом солдат:

– Ты, и ты, и ты, и ты!.. Все вы, я запомнил вас… Все вы у меня будете жестоко наказаны!

– Не утруждайся, доблестный Пифолай, – мягко произнес Антипатр, – все, кто проявил в отношении тебя недостаточно почтения, будут наказаны мной. Я уже распорядился.

– Что? – только теперь заметив Антипатра, вскричал Пифолай, потрясая руками, на которых явственно проступали багровые следы от веревки, – И это ты считаешь недостатком почтения? Они посмели… Они посмели!..

– Больше никогда не посмеют, – спокойно сказал Антипатр.

Пифолай подбежал к нему, чуть загребая песок площадки своими коротенькими кривыми ногами, проговорил, брызгая слюной, с побагровевшим от гнева лицом:

– Ты еще вспомнишь меня, Антипатр, проклятый идумей! Ты еще будешь…

Антипатр не дал ему договорить – он резко поймал его руку возле запястья и крепко сжал. Пифолай невольно вскрикнул от боли, дернулся раз, другой, но руку освободить не сумел.

– Да, я идумей, – выговорил Антипатр сквозь плотно сжатые зубы, – и сын мой, – он кивнул на Ирода, – идумей тоже. Но за Иудею я пролил столько крови, что смогу утопить в ней любого правоверного иудея, а то и двух правоверных. Но я сейчас не об этом, – Антипатр выпустил руку Пифолая, и тот невольно сделал два коротких шага назад, – а о том, что, идумей я или нет, я пока остаюсь твоим начальником, и ты будешь подчиняться моим приказам, а не кричать на весь лагерь о моем мнимом предательстве. Если ты не желаешь подчиняться, уходи, я не держу тебя и не стану преследовать.

Но если останешься, я буду жестоко пресекать всякую попытку неповиновения. Ты понял меня? Решай.

Пифолай ничего не ответил, потирая руку и глядя в землю, он отступил в сторону. В ту же минуту из палатки вышел осторожный Малих, неопределенно кивнул Антипатру, спросил как о чем-то самом обыденном:

– У тебя хорошие вести?

Но Антипатр словно не услышал его – он шагнул к палатке, где на пороге наконец показался первосвященник, настороженно посмотревший сначала в одну, потом в другую сторону и только затем на Антипатра. Антипатр встал на одно колено и низко склонился перед первосвященником. В торжественных выражениях он объявил ему о полной победе над мятежниками, возложив на себя вину за то, что не удалось пленить Александра. Еще он добавил, что победу принес иудейскому войску хитроумный план первосвященника, который он, Антипатр, почтительно исполнил. Еще он сказал о решающей помощи римлян и о том, что трибун Марк Антоний пожелал посетить их лагерь и лично приветствовать первосвященника Иудеи.

Гиркан слушал все это замерев и только переводил глаза то вправо, то влево – от Малиха с Пифолаем к Антипатру и обратно. Когда Антипатр закончил, Гиркан шагнул к нему и, положив ему руку на голову, произнес как можно торжественнее – но при этом голос его заметно дрожал, как и рука на голове Антипатра:

– Бог на стороне правых и праведных, а ты, Антипатр, орудие Бога. Бог воздаст тебе за мужество, а народ Иудеи будет петь тебе хвалу. – Гиркан оторвал ладонь от головы Антипатра и, обведя рукой солдат, уже во множестве собравшихся около палатки, воскликнул: – Слава отважному Антипатру, великому воину Иудеи!

Солдаты ответили дружным приветственным криком, причем идумейские воины кричали громче остальных. Ирод тоже прокричал приветствие отцу и покосился на Пифолая и Малиха. Пифолай лишь пошевелил губами, а Малих хотя и разжал их, но вяло и без звука.

Антипатр поднялся и, подойдя к первосвященнику, что-то прошептал ему на ухо. Гиркан кивнул и движением руки подозвал Ирода.

– Отец сказал, что мы победили благодаря твоей стойкости. Я знаю, что Антипатр говорит правду. Сын мой, – он дотянулся до головы Ирода и, потянув его к себе, поцеловал в лоб, – я горжусь тобой так же, как гордился бы собственным сыном.

Ирод мельком глянул на отца и, склонившись перед первосвященником, проговорил тихо, но убежденно:

– Я отдам за тебя жизнь.

Гиркан кивнул, лицо его сморщилось, а на глазах выступили слезы. Он прерывисто вздохнул и, снова прикоснувшись холодными, сухими губами к воспаленному лбу Ирода, выговорил:

– О Ирод, Ирод, как я люблю тебя!

…На закате Гиркан в сопровождении Антипатра, Ирода, Пифолая и Малиха вышел из лагеря, чтобы встретить римского трибуна Марка Антония. Антоний верхом, в сопровождении своих офицеров подъехал к главным воротам иудейского лагеря. Антипатр, выйдя вперед, представил первосвященника, потом Пифолая и Малиха и, наконец, Ирода. Первосвященник первый приветствовал римского трибуна. Тот выслушал, не покидая седла, и после пространной речи Гиркана ответил коротко, но дружелюбно:

– Приветствую и я тебя, первосвященник Иудеи!

Затем он спрыгнул с лошади и, широко ступая, вошел в ворота.

Пир состоялся в палатке Антипатра. Тот приказал устроить его по римскому обычаю: гости не только возлежали вокруг стола, но еще и были украшены лавровыми венками. Антипатр специально посылал солдат в близлежащую лавровую рощу.

Гиркан был молчалив и, только когда взгляд римского трибуна падал на него, изображал на лице болезненную улыбку. Пифолай и Малих держались угрюмо и отстранение до той минуты, пока Антипатр, обращаясь к Марку Антонию, не заговорил о них. В самых высоких выражениях он отметил их доблесть и знания в военном деле, добавив:

– В сегодняшней битве они проявили себя настоящими героями.

Лица иудейских полководцев вытянулись, а Марк Антоний, рассмеявшись, высоко поднял наполненную вином чашу и великодушно произнес:

– Я напрасно так спешил вам на помощь, лишив вас всей полноты блестящей победы!

Пифолай взглянул на Малиха, Малих – на Пифолая. Малих едва заметно кивнул и, подняв чашу, несколько натянуто улыбаясь, восхвалил величие Рима, союзника Иудеи, и личную доблесть Марка Антония. Когда он закончил, лицо его побледнело и застыло, так что маска вымученной улыбки еще долго оставалась на нем.

Ирод возлежал напротив Марка Антония. Вследствие молодости и своего еще не высокого положения, он не вступал в разговор. Лишь когда Антипатр, пригнувшись к римскому трибуну, что-то сказал ему, указывая на сына, а Антоний приветственно поднял руку, Ирод вежливо улыбнулся и тут же скромно потупился.

Он то открыто, то украдкой смотрел на Марка Антония – римский трибун нравился ему. Он много пил, кричал и размахивал руками, поминутно перебивал говоривших, сыпал нескончаемыми рассказами о своих похождениях в Риме. Похождения эти были связаны с женщинами, вином и всякого рода проказами. Антипатр смеялся от души, удивленно качал головой и просил Антония рассказать еще. Первосвященник сидел потупившись, а Пифолай и Малих принужденно улыбались, когда Антоний смотрел на них, и поглядывали на него с ненавистью, когда он отворачивался. И тот и другой нетвердо знали латынь (особенно Пифолай) и вряд ли понимали все, что говорил Антоний. Но и того, что они смогли понять, было достаточно, чтобы еще больше возненавидеть проклятых римлян. Даже и малой доли тех проказ, что совершал Антоний в Риме, было бы достаточно, чтобы приговорить человека к казни, если бы тот посмел проделывать то же самое в Иерусалиме. Тут было и оскорбление святынь, и надругательство над женами именитых сановников, и беспробудное пьянство у всех на виду, – во всяком случае, Пифолай и Малих воспринимали похождения Антония и его друзей как череду страшных преступлений.

Ирод же, напротив, слушал его с завистью. Этот человек, живший так легко и беззаботно, был для Ирода вестником из другого мира, где нет глупых запретов и религиозных ограничений, где люди веселятся так, как им хочется веселиться, а молодость не проходит в трудах, заботах и сомнениях под строгим присмотром старших. Он думал, что из этого и происходит величие Рима – ведь они сражаются для того, чтобы завоевать себе право жить раскованно, свободно и весело, не тянуть за собой тяжелый воз жизни, а возлежать на нем с чашей вина в одной руке и с острым мечом – в другой. Пусть другие тянут их воз, надрываясь и падая замертво. Этим другим ничего не остается, как уповать на своего Бога и верить, что их страдания есть наказание за грехи, да еще благодарить Бога за справедливое наказание, а тех, что на возу, шепотом упрекать в безбожии и безнравственности существования. Что тут поделаешь! Право сильных – радоваться жизни, а право слабых – безропотно переносить страдания. Ирод хотел быть на месте первых, а потому Марк Антоний нравился ему.

Пир затянулся до поздней ночи. Большинство офицеров просто уснули за столом. Но и тех, кто не спал, нельзя было назвать бодрствующими – их багровые лица были неподвижны, а остекленевшие глаза казались мертвыми, при любом движении они теряли равновесие, валились то навзничь, то ничком, а потом долго, с огромными усилиями пытались подняться.

И только Марк Антоний казался по-прежнему весел, порывист и говорлив. Правда, его речь уже не была такой же связной, как вначале: он путался, забывал, о чем говорил мгновение назад, и, обнимая Антипатра, требовал помочь ему вспомнить.

Антипатр пил мало, но вел себя так, будто выпил столько же, сколько и Марк Антоний: громко смеялся, повторял фразы из рассказов Антония и даже обнимал римского трибуна, хотя и не так порывисто, как тот его, а очень осторожно и почтительно.

Наконец римский трибун с помощью Антипатра встал на ноги и, оглядев туманным взглядом гостей, сказал, что желает возвратиться в свой лагерь. Но у выхода из палатки он остановился и, наморщив лоб, в упор посмотрел на Антипатра.

– Ты знаешь, чего не хватает на твоем пиру? – проговорил он, не без труда ворочая языком и делая паузы между словами.

Антипатр вопросительно и виновато посмотрел на Антония:

– Только скажи, все будет.

– Ты обещаешь мне?

– Я умру, но сделаю все, чтобы доставить тебе удовольствие, – твердо произнес Антипатр, но, вспомнив, что нужно вести себя соответственно обстоятельствам, пьяно покачнулся.

– Женщин, – невнятно выговорил Антоний и, собравшись, повторил тверже: – Женщин. Здесь не хватает женщин.

Антипатр твердо кивнул:

– Они будут.

Антоний крепко обнял Антипатра:

– Ты настоящий друг. Больше тебе скажу – ты настоящий римлянин, вот что. Хватит быть варваром, перестань. Такой человек, как ты, должен быть римским гражданином. Вот так! И я позабочусь об этом.

Антипатр высокопарно поблагодарил римского трибуна за оказанную ему честь и, незаметно кивнув Ироду, вывел Антония из палатки. До лагеря римлян шли пешком – Антоний ни в какую не хотел сесть на лошадь, Антипатр придерживал трибуна с одной стороны, Ирод – с другой.

Антипатр, разумно полагая, что командиру не следует показываться перед солдатами в таком виде, хотел провести Антония в его палатку как можно более незаметно. Но тот упрямо пошел прямо на костры часовых. Солдаты дружно приветствовали его, Антоний сел у костра, выпил с солдатами вина, поел солдатской каши, рассказал несколько случаев из своей римской жизни. Солдаты были довольны и смотрели на своего полководца с любовью. Любой другой, наверное, вызвал бы у них неприязнь, но только не Антоний. Он был так открыт для каждого, так прост, так широко улыбался и сыпал острыми солдатскими шутками, что не любить и не восхищаться им было невозможно.

Когда он встал наконец и пожелал отойти ко сну, солдаты сами повели его в глубь лагеря, шумно смеясь и распевая комические куплеты, а Антипатр и Ирод вернулись к себе.

Но спать этой ночью Ироду не пришлось, отец приказал ему тотчас же ехать в Иерусалим, взяв с собой две сотни всадников. Он должен был привезти женщин для Марка Антония (блудниц из самых дорогих, какие найдутся) и… доставить Антипатру жену Аристовула, Юдифь, мать Александра.

– Скажешь ей от моего имени, что жизнь сына в ее руках. Она должна будет уговорить сына сложить оружие, иначе римляне не пощадят мятежника. Ты должен убедить ее приехать. – Антипатр внимательно посмотрел на сына и, когда Ирод утвердительно кивнул, добавил: – Уже там, в Иерусалиме, снарядишь две повозки: одну для блудниц, другую для Юдифи. Когда будешь возвращаться, разведи повозки подальше одну от другой – вряд ли жене Аристовула понравится такое соседство. Поторопись, уже к утру жду тебя обратно.

От места, где был разбит их лагерь, до Иерусалима было около двух часов быстрого хода. Ирод, нахлестывая коня и торопя своих всадников, покрыл это расстояние за час с небольшим. Разделив отряд на две половины, он приказал одной приготовить две повозки и ждать его за крепостной стеной, с остальными же пятьюдесятью всадниками въехал в город. Определил им задачу – добыть блудниц во что бы то ни стало: