Текст книги "Большевики"
Автор книги: Михаил Алексеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
– Мы тоже, чай, понимаем… – говорил он.
– Как жить – вторил другой. – Суветская власть очинно даже хорошая для нашего брата.
– Не то что старый прижим.
– Да чем же она хороша вам? – выпытывал Борин.
– А ты вот сам посуди, друже, – землицу нам дала.
– Вот, вот – дала.
– А то раньше, бывало, идешь вот эфтим лесом, али вон поляной, что прошли, – ды-к сердце-то кровью так и зальется – землица-то такая блаженная, а не у дела.
– Помещичья, стало быть.
– Вот ты и вникай… Землица помещичья – тыщи десятин и лесов и угодья – а у тебя, серенького, всего той землицы кот наплакал. Овце пастись было негде…
– Где уж там. – Ей-ей негде…
– А теперича землица нам дадена – вот. Это мы понимаем. А кем дадена? Все ею же, Советской властью.
– Ею, ею, мил человек.
– Потом же, мы вот молокане. Раньше нам ходу не было – за вериги жали, хошь помирай.
– Где уж. Ох, господи!
– Вон эти длинногривые – стеснение делали… А почему то, а почему это?.. и пошел и пошел! Вон говорит, убирайтесь к бусурманам.
И анафему тут тебе тычет и от церкви отлучает. Словом не возьмет, потому на нашей стороне правда – так через полицию девствует – на высылку. Бунтовщики… А какие мы бунтовщики?
– Ох, господи… Да рази…
– Ты нас не трожь. И мы тебя не тронем…
– Живи себе. Нам што…
– Да, – протянул Борин. – Вот теперь Деникин занял эти места. Вот что плохо. За ним ведь прижимка идет! И поп, и пристав, и помещик. Вот если их верх возьмет – землицу то отберут у вас, и вновь старая прижимка будет над вами.
– Нет, милый, не хотим! Теперь уж землица наша. Никому не дадим. И в евангелии сказано – поевши сладкого не захочешь горького.
– Воистину.
– Да ведь сила на их стороне будет. Против рожна не попрешь. Возьмут тех из вас, кто непокорен будет – изрубят в куски, чтобы другие убоялись.
– Ничего. Ничего! На миру и смерть красна. А бог наш, Иисусе Христе, владыко животов наших, тако сказал: поднявший меч – от меча погибнет… За себя постоим.
– Уж не воевать ли вы будете из-за земли? – спросил Борин.
– Авось обойдется и без войны. Все в руце божией.
* * *
Пришел командир. Услал проводников в сторону. Подсел к Борину. Отрапортовал.
– Кругом поставлены заставы и караулы. По дороге будут ездить разъезды. В расходе одна треть людей. Придется часа два не поспать.
– Почему? – спросил Борин.
– Кто его знает. Может быть, по нашим следам движется неприятельский отряд. Перед вечером в авангарде и в арьергарде мы имели три стычки с казачьим разъездом. Нужно быть готовыми. Если же через два часа ничего не случится, то будем спать.
– Я бы и теперь не прочь заснуть. Устал порядком. Да лучше, конечно, не спать… Кстати вот что, тов. командир, соберите-ка мне коммунистов. Пусть они тоже не спят с нами.
* * *
Скоро вокруг Борина собралось 9 человек. Они разместились на разостланных шинелях вокруг него. Кое-кто из них жевал корку хлеба. Кое-кто курил. Командир сидел около Борина и сопел трубкой. Возле него примостился приземистый человек восточного типа. На голове у него была одна маленькая восточная шапочка в мишурных узорах, покрывавшая только затылок. Командир сквозь зубы ругал его.
– Эх, ты, растяпа, а не завхоз. Не мог додуматься до такой вещи! Да что же тут особенного? Спросил бы у кашевара, он бы тебе и сказал, как это делается. Если бы ты два часа тому назад выдал бы кашевару продукты, то он всыпал бы их все в походную кухню. Понимаешь? Завинтил бы крышку и на ходу ужин бы сварился. Понятно? А то ведь ребята остались без ужина. Я слышал, как они ругали тебя за твои полселедки.
– Ну, не знал… Ну, что же… Другой раз будем варить… Ей– богу, не знал…
Лицо у завхоза точно из темной земли. А на шапчонке сверкали мишурные блестки узоров.
– А что ты знаешь, Амо? – командир сердито сплюнул в сторону.
– Нет, ты, брат командир, оставь, – вмешался в разговор сидевший напротив Борина усатый ротный Большов. – Ты напрасно его ругаешь. Ну, человек не знал.
– Ребят жалко – голодные легли спать и ушли по караулам.
– Не стоит ругаться, – заступился за завхоза Борин. Он хорошо знал Амо. Это был типичный восточный энтузиаст, революционер. В октябре он вступил добровольцем в красную гвардию. Записался в партию, механически перешел в красную армию. До революции он учительствовал в средней армянской школе. Был подпольным дашнаком. В завхозы выделил его недавно сам командир, так как Амо был единственным лицом в батальоне, умевшим вести работу с цифрами.
Вдруг Амо неожиданно для всех рассмеялся.
– Какого чорта я завхоз? – говорил он, захлебываясь от звонкого смеха. Ну, какой я завхоз?!!.. Еще шашлык я хорошо могу зажарить.
– Ладно, ладно, – ворчал командир сквозь зубы.
– Раз прошел приказом по батальону, что завхоз – стало быть завхоз – и нечего тут…
– Не ругайтесь!..
Помолчали.
– Товарищи, – неожиданно сказал Большов. – Давайте попросим товарища Борина рассказать нам что-нибудь… из жизни… Все равно не придется спать целых два часа. Не то командир этак все время ругаться будет.
– Расскажи, товарищ Борин, – подхватили другие. Расскажи-ка.
– Сегодня не могу. Болит голова, – отказывался Борин. – Никак не могу, товарищи. Вы же знаете, что я никогда не ломаюсь… Да и не обязательно, чтобы рассказывал всегда один я. Пусть нам расскажет что нибудь ну хотя бы Амо. Давайте попросим его… У вас, среди националистов-революционеров много бывало ратных приключений… Расскажи.
– Ну-ну. Просим. Рассказывай, не ломайся, – сразу пристали все к Амо. – Командир, прикажи ему, чтобы не ломался…
– Приказываю, – категорически обрезал командир. – А то ругать буду. В два счета – начинай.
Амо снял шапчонку, показал всем большую блестящую лысину. Опять одел ее. Опять снял и наконец, точно проглотив что-то, начал:
– Совершенно напрасно тов. Борин думает, что только мы были националистами. – Тон у Амо был несколько обиженный. – Уверяю вас, что очень и очень многие из числа русских товарищей до того, как прийти в партию коммунистов, были ярыми великодержавными националистами. Не сразу человек становится по убеждениям гражданином вселенной, тем более в нашу переходную эпоху.
Рот Амо улыбался, а на лысине отсвечивал месяц.
– Верно. Все это верно, Амо, – прервал его Борин. Я просто говорю, что особенный разгул национализма был в среде угнетенных меньшинств Армении, Азербайджана, Грузии. Разве не так?
– Совершенно правильно! Совершенно верно! – подхватил Амо. – Но выше лба не подпрыгнешь. Наша армянская действительность была такой: с одной стороны гнет русских, а с другой – турки. Да что говорить! Ведь на одной территории турецкой Армении ежегодно вырезывали тысячи армянских семейств.
* * *
– Так вот, товарищи… Я вам хочу рассказать об одном случае из моей жизни. – Амо быстро вращал в руках свою шапку. Она тускло сверкала мишурой. Месяц заливал все его темное, бритое лицо матовым светом. Глубоко впавшие темные глава казались огромными черными дырами.
– Это было давно. Когда я только начал учительствовать. Ну, скажем, лет 15 тому назад. Работал я тогда в одном армянском селе неподалеку от города Н., заведывал армянской школою. Но кроме того вел дашнакцаканскую работу – был я районным партийным организатором. В мои обязанности входили главным образом, сборы пожертвований – деньгами, оружием. Покупка оружия и переправка его черев границу в Турцию. Граница, кстати сказать, помещалась около селения.
Эта работа была главной. Наша партийная связь тогда была не вполне налажена. Часто распоряжения приходили не от Окружного Комитета партии, а прямо из ЦК. Потому у нас было два ЦК. Один в русской, а другой в турецкой Армении.
Так вот. В одно прекрасное время скопилось в нашем районе большая сумма денег в золоте. Около 25-ти тысяч рублей. Мы ждали приказа, чтобы сдать деньги нашим через границу. Вместе со мной в районе работал также районный уполномоченный Окружного Комитета.
Откровенно говоря, в то время я отчаянно трусил за судьбу этих денег. За мною полиция давно установила слежку. В последние месяцы два раза производила обыски и в школе и у меня на квартире.
Наконец однажды вечером мы получили приказ из Окружного Комитета. В приказе говорилось о том, чтобы передать деньги тов. Джаваду, работавшему по переброске золота и оружия за границу. Ваять расписку и хранить ее у себя.
Вечером того же дня я и мой товарищ из Окружного Комитета отправились за село к горам, где согласно приказа должны были нас поджидать люди во главе с моим другом детства Джавадом.
Уже стемнело, когда мы по шоссейной дороге подъехали к условленному месту. Дали условный сигнал – но никакого ответа не получили. Подождали несколько минут. Опять дали сигнал, но ответа вновь не было. Мы недоумевали. Но так как время шло, то мы уговорились, чго я буду у лошадей, нагруженных мешочками с золотом, а товарищ отправится искать их поблизости. – Они не могут не исполнить приказа – сказал он мне и ушел. Я остался один на шоссейной дороге.
Вдруг я услышал позади топот многих лошадиных копыт. Я всмотрелся на дорогу и при свете взошедшей луны увидел впереди много конных фигур. «Казаки!» Я мигом бросился к лошадям, взял их под уздцы и быстро повел к небольшому холму в стороне от дороги. Довольно высокий кустарник целиком закрывал меня и лошадей, но я боялся другого. Я боялся, как бы не заржали лошади и не выдали бы меня. В версте от дороги долина упиралась в подковообразный холм. Итти дальше было некуда. Я привязал лошадей к дереву, а сам быстро вернулся к шоссейной дороге. Шагах в 20-ти от нее я услышал приглушенные голоса.
«Они должны быть именно здесь, есаул… Мне жандарм точно указал план. Смотрите сами».
«Но ведь вы же видите, что никого нет поблизости», – возражал другой голос.
«Посмотрите на часы – сейчас без четверти 10, а они должны быть здесь согласно приказа в 10».
Тут только я вспомнил, что мы с товарищем на самом деле упустили из виду, что в приказе стояла цифра 10 вечера, а мы приехали в начале 10-го. Эта ошибка нас и спасла.
Я раздвинул рукою кустарник и выглянул на дорогу. На камнях шоссе стояла целая сотня конных казаков с пиками в руках. При лунном свете сверкали стальные концы пик. В это время от казаков опять послышался разговор.
«Стало быть, есаул, станем дожидаться».
«Так что же – возьмите несколько казаков и ступайте в разведку, а мы подождем здесь».
Затем я услышал топот лошадиных копыт и едкую русскую ругань. Я решил скорей вернуться к лошадям. Где-нибудь вблизи спрятать золото, а самому как-нибудь проехать предупредить товарищей. Каков же был мой ужас, когда у дерева я лошадей не застал… Я уже хотел застрелиться, как вдруг услышал голос товарища, звавшего меня. Я пошел на голос. Между тремя деревьями в нескольких шагах увидел небольшой проход в скале, где застал и лошадей и товарищей. Я наскоро сдал золото Джаваду, тот написал мне расписку, которую заверил прибывший со мною уполномоченный из Окружного Комитета, тов. Сурен. После этого мы благополучно круговым путем вернулись к себе в село.
* * *
Должен сказать, что к этому времени наша партия проявила особенно сильную террористическую деятельность. Не проходило и дня, чтобы газеты не сообщали о таинственных убийствах царских чиновников. Не прошло и месяца после того, как я сдал золото, и царское правительство ополчилось на нашу организацию. Пошли поголовные аресты, казни, высылки на поселение. Наша организация лишилась почти всей своей верхушки. Наше движение было разгромлено.
Вот в самый разгар гонений я получил секретную экстренную бумагу из ЦК партии о том, чтобы немедленно прекратить работу и уничтожить все компрометирующие документы. Не вести работу вплоть до особого распоряжения. У меня была целая папка таких бумаг: мандаты, переписки, расписки. Я их все в тот же час сжег и очень хорошо сделал. Я еще сидел у печки, шевеля золу, как ко мне в комнату без стука вошло несколько полицейских во главе с жандармом и принялись производить самый беззастенчивый обыск. Разумеется, они ничего не нашли.
* * *
Прошел год. Разгул полицейской реакции все усиливался в нашей стране. Не было никакой возможности даже помышлять о работе.
И вот в это время, в один летний день получаю секретное извещение из Окружного комитета о немедленной явке. Недолго думая, собираюсь и уезжаю в город.
Комитет состоял из трех человек. Все мы друг друга хорошо знали на лицо. И поэтому, когда я вошел в помещение, то все мы сердечно поздоровались. Я, разумеется, спрашиваю:
– В чем дело, товарищи?
Тогда один из комитетчиков говорит мне:
– Ты помнишь, Амазасп, наш приказ год тому назад о сдаче 25-ти тысяч рублей, собранных в округе?
– Как же, помню, – отвечаю я. – Такой приказ получил я и ваш уполномоченный Сурен. Мы сдали деньги Джаваду, как и было сказано в приказе.
Комитетчики переглянулись.
– Видишь что, Амазасп, – говорит один из них. – Эти деньги в Турцию не были переправлены.
– Как не были переправлены, – кричу я. – Ведь мы-то деньги сдали?
– А есть ли у тебя расписка? – спрашивает самый старый член Комитета.
– Была, – отвечаю я. – Но вам же известно, что ЦК разослал циркуляр, в котором предлагал немедленно уничтожить всякие компрометирующие документы. Я уничтожил вместе с ними расписку.
– А когда был этот приказ из ЦК? – спрашивает меня член комитета Гурген, мой старый друг.
Я отвечаю.
– Нет, – сказал Гурген. – Мы такой бумаги из ЦК не получали.
– Так в чем же дело? – говорю я. – Можно послать запрос в ЦК.
– Нет, это невозможно.
– Почему? – спрашиваю я.
– Тот ЦК, о котором ты говоришь, арестован ровно год тому назад.
Я начал нервничать.
– Тогда вызовите вашего уполномоченного Сурена; он был со мною при сдаче золота. Он заверит.
– Сурен поехал в Турцию и три месяца тому назад убит в бою.
Я растерялся.
– Ну, что же тогда делать? – спрашивал я у Комитета.
– Не знаем, – уклончиво отвечали мне. – Деньги были у тебя. Ты их должен был сдать. У тебя должна быть или расписка или свидетели, которые должны доказать нам, что золото тобою сдано. Тогда мы будем искать виноватого.
– Какая подлость. Утаить святые народные деньги – воскликнул старик. – Кто это мог сделать?
Я был в состоянии одурения. «Без вины виноватый» – думал я. Мне пришел на помощь Гурген.
– Подумай. Может быть, с тобой был кто-нибудь другой, кто бы сумел доказать, что ты золото сдал.
– Или вспомни хорошенько… Может быть, ты забыл золото сдать, – сказал старик.
– Я не подлец, – гневно вскричал я.
– Ну, тогда мы ничего не знаем, – уклончиво ответил старик.
Вдруг меня осенила мысль.
– А где Джавад? – поспешно спросил я.
– Джавад здесь, – ответили мне.
– Ведь он от меня принял деньги.
Члены Комитета переглянулись.
– Хорошо. Мы вызовем Джавада. А пока можешь итти, Амазасп. Но из города никуда не уезжай. Завтра приходи.
* * *
На квартире, где я остановился, я не застал никого. И наедине сам с собою хорошенько посмеялся над этим приключением.
– Хорошо, – думал я, – что Джавад здесь. То-то мы посмеемся завтра в Комитете. – Джавад был моим хорошим другом еще с детства. Мы вместе с ним окончили гимназию, причем всегда сидели за одной партой. Я очень любил Джавада. Это был подвижной, энергичный человек – ростом с товарища Борина.
Ночь я проспал хорошо. А к десяти часам утра я не спеша отправился в Окружной Комитет.
В Комитете я застал всех в сборе. Возле старого члена Комитета сидел сам Джавад. Я горячо бросился к нему, но он отстранил меня и даже не подал руки. Я остолбенел.
– Джавад говорит, – начал старик, – что никакого золота он от тебя не принимал и что в тот вечер в условленном месте он прождал бесцельно.
– Не может быть, – закричал я не своим голосом. – Не может быть. Джавад забыл.
Тут я прямо обратился к Джаваду.
– Ведь ты помнишь… и начал ему рассказывать все, как было, подробно.
Джавад качал отрицательно головою. Смотрел на меня, понимаете, со снисходительной усмешкой.
– Ничего подобного не было, – говорит он. – Это наверное тебе, Амазасп, приснилось.
– То есть, как приснилось? – волнуюсь я. – Ведь деньги ты от меня принял. И выдал расписку.
– А ну, покажи расписку.
– Уничтожил, – говорю я. – По распоряжению ЦК.
– Ну, кто поверит таким сказкам? – говорит и смеется Джавад. – Ты просто забыл, Амазасп, что деньги не сдал, подумай. Ты вспомнишь наверное, где у тебя лежит золото. Подумай.
Я стоял, как дурак, с раскрытым ртом.
– Ну, на сегодня довольно, – сказал нам старик.
– Ступайте по домам. А завтра будьте здесь. Нам нет никакого дела. Деньги должны быть во что бы то ни стало отысканы. Этого так оставить нельзя. Ступайте.
* * *
Остаток дня и ночи я провел в горячке. Я не знал, кому верить – себе или тому, что говорил Джавад. Стал вспоминать до мельчайших подробностей этот случай. И чем дальше я думал, тем больше убеждался, что прав был я. Наверное Джавад забыл – надо ему помочь вспомнить… Я не мог допустить мысли, чтобы Джавад сознательно лгал на меня.
На следующее утро я пришел в Комитет раньше всех. Через полчаса туда же пришел Джавад. Я стал ему рассказывать все до мельчайших подробностей. Джавад слушал и ядовито улыбался.
– Нет, ты положительно сошел с ума, – сказал он мне, когда я кончил. – Ты хочешь свалить свою вину на меня?
– Джавад, – говорю я… – Но, может быть, ты растратил эти деньги? Ты скажи мне это. Мы вместе упросим Комитет простить тебя. Ну, сознайся.
– Ступай к дьяволу, – закричал громко Джавад. – Ты хочешь, чтобы я за твою вину поплатился жизнью.
Пришли три члена Комитета.
– Ну, как? – спрашивают. – Вспомнили, где находится золото?
– Он уговаривает меня взять его вину на себя – с сострадательной улыбкой сказал Джавад. – Ясно, что или деньги растрачены, или припрятаны.
– Что вы скажете, Амазасп? – обратился ко мне старик.
– Что я могу сказать? – тут же ответил я. – Деньги я сдал Джаваду. Но он, как видно, забыл про это.
Вижу я, что уже двое членов Комитета смотрят на меня исподлобья. Потом комитетчики вышли в другую комнату на совещание.
Через пять минут они пришли обратно и старик заявил мне:
– Даем вам сроку до завтрашнего утра, Амазасп. Или вы нам представите расписку – или укажете, где золото. Мы этого дела так оставить не можем.
– Завтра последний срок, – сказал другой член Комитета, грозно глядя на меня. – Это дело вам так не пройдет. Это дело пахнет кровью.
– Идите, – проговорил старик. – И до завтра подумайте!
Я протянул им на прощание руку. Но все, за исключением Гургена, отвернулись и не подали мне руки. Рыдания сдавили мне горло, и я, как помешанный, выбежал на улицу.
* * *
Дома я отказался от еды и до глубокой ночи ходил по комнате терзаемый страшными мыслями. Временами мне казалось, что я схожу с ума. В моей голове никак не укладывались две мысли. То, что я мог забыть, на самом деле, куда спрятал золото, и то, что Джавад, мой старый школьный товарищ, такой низкий подлец. Или то, или другое… Я и плакал и рвал на себе волосы и уже думал стреляться. Наконец, утомленный страшными для меня переживаниями дня, я свалился в постель и заснул. Вначале во сне меня мучил кошмар. Мне снились сотни наших стариков, старух, зверски зарезанных. Грудных детей, посаженных на колья. Истерзанных девушек, женщин. И все они тянулись ко мне окровавленными, изрубленными руками и жалобно просили: «Отдай нам золото». Я во сне кричал, как мне потом рассказывал мой квартирный хозяин. Затем, вдруг мне приснился момент памятного мне вечера сдачи золота. Вот, приезжаю я и Сурен к темным холмам… Сурен идет искать людей… Я слышу лошадиный топот… Увожу лошадей, отправляюсь к дороге и т. д. Вот я сдаю золото Джаваду, он пишет мне расписку, ее заверяет Сурен. Я кладу расписку в карман. Возвращаюсь домой и зашиваю расписку в обшлаг пальто…
В холодном поту я проснулся. На дворе – ночь. Я быстро зажигаю лампу. Руки у меня дрожат, отыскиваю в темном коридоре пальто и нервно, перочинным ножом, разрезаю обшлаг… Из дыры обшлага выпадают на пол две смятые бумажки. Судорожно разворачиваю первую. Читаю. Мандат на мое имя. Разворачиваю вторую – расписка в том, что от меня принято 25 тысяч рублей золотом. Подпись Джавада и заверительная подпись Сурена. У меня подкашиваются колени. Я падаю на пол.
* * *
Когда я пришел в Комитет на другой день, то увидел там уже всех в сборе. Как только я вошел, ко мне тотчас же старик комитетчик обратился с вопросом.
– Ну, вспомнил, где золото?
Я ответил так же, как и раньше:
– Я золото сдал, согласно вашему распоряжению, Джаваду. Год тому назад.
– Но Джавад это отрицает. У вас есть расписка?
– Нет! – ответил я. – Я ее уничтожил вместе с другими бумагами по приказу ЦК. – Я умышленно не сказал, что нашел расписку. Мне хотелось еще раз испытать моего друга Джавада.
– Слышали мы это, – сказал второй член Комитета.
– Итак, это ваше последнее слово? – спросил старик.
– Да, – твердо ответил я.
– Тогда вопрос решен, – сказал старик. Он вышел за двери и через минуту вошел в комнату в сопровождении двух гайдуков. Вооруженные гайдуки стали у дверей.
– Никого не выпускать, – сказал им старик.
Комитет ушел в другую комнату на совещание. Вновь я и Джавад остались одни. Я подсел к Джаваду близко и начал говорить.
– Джавад, – начал я, – сознайся мне, пока не поздно, пока не пролита невинная кровь. Куда ты дел золото?
Джавад побледнел, но вынужденно расхохотался.
– Жаль мне тебя, Амазасп, – сказал он умышленно громко. – Если бы ты сознался в своей вине, тогда бы, может быть, тебя помиловали. Брось свои глупые басни рассказывать мне. Ей-богу, смешно…
– Джавад, неужели же у тебя нет ни капельки совести. Ведь прольется невинная кровь.
– Ах, оставь меня в покое, – громко закричал раздраженный Джавад. – Виноват и платись за свою вину. Я тебя еще с детства знал за большого лжеца.
Я побледнел от этой наглой лжи.
В это мгновение в комнату вошли члены Комитета.
– Амазасп, мы решили, что ты должен умереть. Ты растратил кровавые народные деньги. И ты достоин смерти, – сказал старик.
– Я денег не тратил, – сказал я. – Но я прошу вас быть милостивым к тому, кто это сделал.
Побледневший Джавад закричал:
– Не слушайте его, он сумасшедший.
– Нет, я не сумасшедший, – спокойно сказал я. – Но мне жаль тебя, Джавад. Как ты низко пал.
Члены Комитета с удивлением смотрели на меня.
– Он болен, – сказал Гурген.
– Притворяется, – оборвал его второй член Комитета. – Слышали мы эти басни. Твоя песенка спета, Амазасп! Ты сейчас умрешь.
– Я все же прошу Комитет пощадить того, кто сделал эту растрату.
– Довольно разговоров, – громовым голосом сказал старик. – Эй, гайдуки!
– Погоди минуту, – сказал я старику и вынул из кармана две бумажки.
– Это что? – спросил старик у меня. Все глаза с напряжением были обращены в мою сторону.
– Это расписка Джавада, – сказал я громко. – И мандат.
Старик взял расписку, внимательно посмотрел и показал ее другим членам комитета.
– Почему ты ее раньше, Амазасп, не передал нам?
Я к двух словах рассказал почему. Тогда все члены Комитета посмотрели на Джавада. Он сидел с дико вытаращенными на меня глазами. Вдруг он сорвался с места и упал перед нами на колени.
– Простите, – кричал он, плача и ползая на коленях. – Простите. Я вам скажу, где спрятано золото.
Но уже ни один из членов Комитета не обращал на него внимания. Они все трое молча пожали мне руку. А старик сказал мне:
– Иди домой, Амазасп. Тебе здесь делать больше нечего. Успокойся. – И он вытолкал меня за двери, не дав мне сказать ни слова.
Когда я выходил из коридора, то услышал, как из комнаты, где я только что был, прогремел выстрел. И глухо стукнуло упавшее тело…
– Вот и весь рассказ, товарищи.
Амазасп замолчал, надел на затылок шапчонку и принялся свертывать цыгарку.
* * *
Уже полная ночь стояла над землею. Тихий и прохладный воздух был по ночному темно-синий и прозрачный. Между деревьями по поляне вспыхивали то здесь, то там красноватые огоньки.
– Да, большой прохвост этот… как его… – сказал усатый взводный.
– Джавад, – подсказал Амо.
– Да, Джавад, – повторил взводный. – Таких людей мало стрелять.
– Д-д-д-а, – неопределенно протянули остальные. – Скотина, а не человек.
На ярко освещенной месяцем поляне показалась приближающаяся конная фигура. Командир встал и пошел к ней навстречу. Шагах в двадцати от группы они встретились, остановились и принялись о чем-то разговаривать. Конная фигура повернула обратно и галопом ускакала. Командир же вернулся и сел на старое место.
– Связной был. Разведчики донесли, что на 10–15 верст кругом нет ни души. Значит, будем спать. – Командир наклонился к ручным часам. – Теперь семь минут третьего. Встанем в пять, и тронемся в путь в шесть.
– Стало быть, пора спать, – неопределенно сказал Большов встал, поднял с травы шинель и пошел. За ним потянулись остальные. Борин и командир остались одни.
– Ну, что же, пойдемте к нашему шалашу – предложил командир.
– Разве есть такой?..
– Ванятка уже устроил. Возле мешков и ящиков у завхоза. Там у нас штаб, так сказать. Идемте.
Они поднялись и пошли.
