Текст книги "Большевики"
Автор книги: Михаил Алексеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
Глава четвертая
В штабе отряда происходило собрание. Только что было получено из местечка сообщение, что к Ивановской топи выслан карательный отряд в составе одного пехотного полка и офицерской роты при двадцати пулеметах. Говорил командир. Он был в прежнем костюме; тот же громадный маузер висел у него на боку, так же был распахнут навзничь ворот в его грязной рубахе. Только рыжая борода стала длиннее.
– Превосходство и числом людей и оружием на их стороне. Но зато на нашей стороне все условия обороны. Мы им на пути сюда понаделали неприятностей. И здесь создадим оборонительные пункты. Но несмотря на это, нам нечего закрывать глаза на ту опасность, которую несут с собой карательные части. Не стоило бы нам уж очень сильно, как мы это делали, дебоширить в тылу противника. Но как бы там ни было, нам нужно изыскать наивернейшее средство обороны. Я предлагаю, несмотря на те трудности, с которыми это связано, перетащить сюда наши орудия.
– Как это сделать? – задал с места вопрос Фролов.
– Как это сделать? Я думаю, что можно снарядить с топорами побольше партизанов и в наиболее непроходимых местах леса прорубить дорогу. Вы смеетесь. Напрасно. Надо попробовать. Положение серьезное. Это предприятие займет не более трех суток, всего каких-нибудь 30 верст отделяют нашу стоянку от орудий. К тому же, верст на 20 лес редкий – можно свободно протащить орудия. А там чередующиеся. Для этой работы можно выделить 100, 200, наконец 300 человек. Орудия нам нужны во что бы то им стало. Они нам дадут полный перевес над противником. – Командир кончил речь и сел.
Критиковали его предложение Фролов и Михеев. Говорили, что план командира неосуществим. Фантастично мечтать в три дня вырубить хотя бы 10 верст лесу. Защищал Арон и затем Борин.
– Нужно попробовать, – говорили они, если даже есть один шанс на успех. Голосовали предложение поднятием рук. Большинством утвердили предложение командира. Чтобы не терять времени, решено было отправить отряд тотчас же. От себя штаб выделил на это предприятие Михеева и командира роты Большова.
В полдень отряд в 200 человек партизанов во главе с проводниками вышел в путь. Около половины партизанов было вооружено топорами, вилами и винтовками
* * *
Вечером отряд подходил к тому месту лесной дороги, где была оставлена батарея. Но ее там не было видно. Немного дальше в лесу, по ту сторону дороги разведчики-партизаны натолкнулись на сторожевой пост. Произошла минутная остановка отряда. Михеев и Большов пошли на шум и увидели двух своих разведчиков, задержанных красноармейцами батареи. Большова сразу узнали, обрадовались.
– Болтали, что наших всех перебили. А вот ты целый, – говорили они.
– Все наши целы, – бодро отвечал Большов. – За вами пришли. А где батарея?
– Вон там, – указали в глубь леса постовые – митингуют.
Большов и Михеев пошли по указанному направлению в чащу леса. Туда шла небольшая извилистая тропинка. Прошли еще мимо двух постов. Постовые вначале задерживали их, но потом опознавали Большакова и пропускали дальше. Наконец, перед ними открылась небольшая поляна, на ней человек 30 красноармейцев о чем-то громко кричали. В центре их стояла фигура, энергично махавшая обеими руками. Они подошли, никем не замеченные, ближе. Стало слышно, о чем кричала толпа.
– Бросай, ребята!
– Довольно, чего там смотреть на него!
– С голоду подыхаем, вошь заела.
– Не за то боремся!
– То же, что старый режим!
– Вот вам – довоевались!
– Эх, знал бы, – пошел бы служить! Как раз!
– Довольно… знаем… слышали.
– Намучились!
Крики затихли. Один голос стал покрывать все.
– Товарищи. Да я не ваш разве? Я сам из народа, понимаете, вместе с вами голодаю. Вместе вошь ест. На то мы и солдаты революции, чтобы уметь переносить безропотно эти лишения.
Опять его голос прервали десятки выкриков.
– Довольно!
– Переносили, да уже кости наружу лезут!
– Ты сам переноси, а нас не заставляй!
– Попили кровушки!!
– Довольно! Слышали!
– Так ее, вашу революцию…
Шум снова замолк, и звонкий голос снова стал покрывать все.
– Ну что вы хотите, товарищи? Вы мне покажите, чем плоха Советская власть. Да разве я не с вами? Да я первый пойду с вами громить ту Советскую власть, которая против народа. Ну, кто расскажет мне плохое про Советскую власть? Выходи, говори смело!
Несколько секунд все молчали. Потом опять раздались одиночные выкрики.
– Слышали это!
– Ты нам очки не втирай, понимаем сами, чай!
– Не за то боремся, чтобы голодать!
Большов шепнул Михееву:
– Это еще партизанский дух из армия не выветрился. Как чуть недостаток, лишения, упадок бодрости – и он выявляется. Это еще ничего. А раньше так бы и разнесли все. И командиру нагорело бы, избили бы. Ох, уж этот мне партизанский дух!.. Не могу… пойду с ними поговорю.
Большов быстро протискался сквозь толпу и стал посредине.
– Здравствуйте, товарищи! – громко сказал он. – Это что ж вы здесь, бунтуете, что ли?
Появление его произвело необыкновенный эффект. Шум совершенно утих. Красноармейцы сконфуженно опустили головы.
– Да голодно, обуться не во что, обносились!
– Вошь заела! – стали раздаваться одиночные восклицания.
– Вошь заела, ха-ха. Какой барин! А ты на войне думаешь как? Думаешь как в 17 году, от железной дороги на версту не отходить в сторону! Вагонами вас возить? Пешком воевать не хотите? Печеньями кормить? Да еще баб что ли приводить – такие вы вояки.
Толпа молчала.
– Стыдно, товарищи, совестно. Недостойно красноармейца. Своего командира не слушаетесь.
– Как не слушались, – заявил один голос. – Очень даже слушались. Только у нас теперь митинг. Разве мы не понимаем!
– Ну, а если митинг, нечего запутываться здесь. Нечего реветь белугами. Нельзя всем сразу галдеть. Не стадо гусей.
– Откуда, Большов? – спросил его военный, стоявший с ним в центре толпы. Он обернулся к Михееву, и Михеев узнал в нем помощника командира батальона «Вохр», которого он видел как-то в городе. Он был бледен и взволнован. Девичье лицо его побледнело.
– А я из отряда. От командира с приказанием – выступить вам для слияния с батальоном немедленно.
– А как же орудия?
– А вот будем тащить лесом. Там у дороги двести человек партизан с топорами и пилами.
Радость разлилась на лицах красноармейцев.
– Отдавай приказ, тов. Старкин. Пусть подготовятся к дороге. До захода солнца мы еще сумеем часа три выгадать времени. Надо спешить.
Старкин отдал распоряжение – прикрепить канаты к орудиям и снарядным ящикам, а также раздать все продовольствие на руки. Потом он подошел с Большовым к Михееву.
– Хорошо что выручили, – улыбаясь сказал он. – А то мои ребята не на шутку бунтовать решили. Все-таки я обвиняю в этом командира батальона. Почему до сих пор не установили с нами связи? Тут на днях мы задержали одного крестьянина, так он нам рассказал, что вас всех до одного изрубили казаки еще неделю назад. Ну, это и подействовало на ребят.
* * *
Под говор, крик и смех, стали тащить по лесу орудия. Люди держались за канаты и волокли прыгающие и звенящие по корням зеленые пушки и зарядные ящики. По лесу раздавались крики: «Эй, правей! Левей! левей! – Так, прямо».
Возле каждого орудия и зарядного ящика суетилось по 30–40 человек. Красноармейцы распоряжались партизанами. Те им безропотно подчинялись. Впереди орудий, шагах в 50-ти, шла цепь партизан, выискивающая удобопроходимые места для орудий. А еще впереди их шли проводник, Большов, Старкин и Михеев. Шествие двигалось причудливыми изломами. Иногда приходилось делать большие крюки от одного края разведчиков к другому.
– Тута пройдет! – кричал разведчик партизан, и, если ближайший разведчик молчал, то орудия тянули к подавшему сигнал.
Тащили посменно, до наступления темноты. Лес был редкий и отряд сделал около восьми верст без особых затруднений, и только всего один раз вышла заминка. Разведчик подал сигнал, что путь свободен, а не заметил впереди болотце. Чуть было в болотце орудие не вкатили. Еле удержали с горки. Пришлось орудие тянуть обратно и искать обходного пути. Когда стемнело, устроились на ночлег прямо между деревьями. Выставили караулы. Впроголодь закусили и, не зажигая огней, легли спать. Среди синей мерцающей тьмы то вспыхивали, то гасли в разных местах поляны огоньки цыгарок.
* * *
В потемках, где-то неподалеку, стали громко говорить два голоса. Один хриплый, басистый, а другой звонкий, задорный.
– Чего там? Нешто мы не понимаем? – хрипел бас. – Чего уж тут говорить, эх-х.
– Понимаешь, а говоришь непутевое, – звенел молодой голос.
– Да ты пойми, малец, землица-то, что милая жена, – так и тянет. Особливо теперь. Хлеба скоро преть начнут на корню. А ты думаешь мне не жалко. Вот и ропчешь. О, господи!
– Ну, чем тут Советская власть, скажи к примеру, виновата?
– Покою нет. Вот ты это и пойми, малец. А разве так можно, чтобы хлеб прел? Власть должна быть крепкая… Чтобы порядок был – вот, что я говорю. А ты понимай.
– Дак, а ежели генерал прет сюды, дак что ты, к примеру сказать, делать будешь, а?
– Помириться надоть… И покойнее будет.
– Эх, дурак ты, дурак, дядя, – вот что! Дак тогда же землицу, что у тебя, отберут… и шомполов всыпят.
– А може и не всыпят… Сказывали, что он не берет земли.
– Сказывали… А ты и раззяв рот. А чего в отряд ушел-то?
– Да скотину забрали… Да бог с ней, со скотиной-то. Вот, скажем, к примеру, урожай гниет. А ты говоришь – Советская власть.
– Замолчите, сороки, – неожиданно заревел третий голос. – Ишь, раскаркались. Спать надо, а не авкать по-собачьи.
– Ладно, без тебя знаем, – огрызнулся молодой голос. Но разговор все-таки прекратился.
* * *
Ранним утром отряд тронул в дальнейший путь. Чем глубже отряд уходил в лес, тем труднее становилась дорога. Местами мешали пески, приходилось под колеса вставлять бревна. Стали по пути попадаться труднопроходимые овраги, низкие сырые места, заросли молодняка и кустарников. Много раз до полудня брались партизаны за топоры и вилы. И всего к полдню прошли около пяти верст. Михеев и Большов нервничали. Послали разведчиков, чтобы они лучше заранее прощупали дорогу. Через час разведчики вернулись и сообщили, что дорога такая же, какую они прошли утром.
– К вечеру пройдем не больше 5–6 верст, – сделал печальный вывод Большов. – Этак мы, пожалуй, к завтрашнему вечеру не доберемся к стоянке.
Через несколько минут отряд снова двинулся в мучительно-трудный путь. И со вчерашнего вечера и до ночи он сделал всего не многим больше полпути.
А следующий день путь был еще труднее. Приходилось чуть ли не на каждом шагу делать прорубки, подкатывать бревна. К вечеру все партизаны страшно устали и еле держались на ногах. Всего, по словам проводника, отряд сделал около 7 верст.
– Восемь да шесть, да семь – двадцать одна верста, – подсчитал Большов. – Этак мы и завтра не успеем. А ведь уже будет четвертый день в отлучке. Боюсь, как бы уже там не началась стрельба без нас.
– И похоже на это, – говорил Михеев: – мы находимся на расстоянии 10-8 верст от стоянки, а между тем ни человека до сих пор не встретили на пути. Похоже, что отряд свернулся в кулак.
– Я сейчас пошлю связных в штаб.
– А доберутся ли без проводников? Кругом болота, трясины.
– Нужно попробовать.
Отрядили десять хорошо вооруженных партизан в разведку.
Во главе их поставили красноармейца, хорошо знавшего дорогу. Но связные ни ночью, ни утром не вернулись назад.
* * *
К полудню, когда орудия уже были в трех верстах от Ивановской топи, между деревьями стали доноситься отдельные винтовочные выстрелы. Когда отряд снова тронул батарею, из штаба прискакал на взмыленной лошади связной, с приказанием спешить как можно скорее. Не отдохнувши как следует, отряд спешно пошел в путь. Но теперь уже по всем сторонам его шли цепи стрелков, Двигались страшно медленно. Местами приходилось строить большие мосты из бревен – до того была ненадежна зыбкая почва. А где-то неподалеку все разгоралась стрельба. К частым переливам винтовок, стала примешиваться трескотня пулеметов. Все партизаны были напряжены и вели работу почти молча. Неподалеку, слева послышалась стрельба. То боковая цепь охранения батареи завязала перестрелку с казаками. Но болота были пройдены, и зеленые орудия с зарядными ящиками, уже громыхали на песчаном сосновом косогоре перед стоянкой.
Михеев и Большов поднялись на бугор.
– Мы отрезаны от отряда, – закричал Большов. – Вы слышите, над нами свищут пули и, видите, вот впереди по поляне разбросалась спиною к нам цепь белых?
Большов быстро приказал отряду рассыпаться цепью вокруг орудий. Возле орудий он поставил пулемет.
– Не стреляйте без моего свистка, приказал он цепи.
У орудий Старкин, Михеев и Большов устроили минутное совещание.
– Нужно пойти в атаку с тылу, – предложил Большов.
– Еще вопрос, сколько их. – Старкин поморщился. – Мы не можем рисковать орудиями.
– Товарищи! – предложил Михеев, – нужно пустить в дело орудия. Они нагонят на них панику. Наши же ободрятся. А потом можно будет предпринять атаку. Давайте спешить!
– Я думаю, что лучше не пускать в ход орудий, – начал Большов, но его прервал Михеев.
– Я приказываю! – сказал он. – Разговаривать некогда! Прошу повиноваться!
Старкин отдал стоявшему около командиру батареи немедленное приказание расставить орудия так, чтобы они поражали всю поляну и вдоль и поперек и по сигналу бить картечью по неприятелю; Большов же побежал к цепи, созвал в кружок отделенных командиров и командиров взводов, чтобы подготовить атаку.
Все приготовления делались спешно, но без суеты. Михеев стоял в стороне, на виду у всех, хладнокровно засунув руки в карманы брюк. А перестрелка кругом все усиливалась. Уже не были слышны отдельные выстрелы винтовок. Их хлопанье слилось в непрерывный, перекатывающийся из конца поляны в конец, звук. «Скоро ли начнут? – нетерпеливо думал Михеев, – возятся как»! Старкин и Большов суетились у орудий и цепи. Наконец, подбежал Старкин, а за ним Большов.
– Все готово! – сказали они.
Так нечего медлить, начинайте!.. Вы, товарищ Старкин, командуйте участком.
Командиры быстро побежали на свои места. Михеев присоединился к батарее. Возле батареи пулемет, казавшийся серой крошкой по сравнению с зелеными телами орудий, выбивал частую дробь. Жерла пушек направились из под кустов, прямо вдоль неприятельской цепи. Артиллеристы стояли на своих местах у орудийных тел и открытых зарядных ящиков.
– Батарея! – громко скомандовал командир батареи, человек геркулесовского сложения, в длинной шинели и с маленькими усиками. – О-о-о-гонь!
У Михеева зазвенело в ушах и он почти оглох. Орудийный выстрел близкий он слышал впервые. Это был звон гигантской стопудовой паровой машины, ударявшей по гигантской наковальне. Что-то зловещее рявкнуло еще и еще раз.
Перед Михеевым стоял Старкин и с улыбкой показывал на свой открытый рот. Он знаками просил Михеева о том, чтобы тот тоже раскрыл рот. Михеев повиновался и глухота понемногу стала проходить.
На поляне, где до того лежала цепь офицерских стрелков, стояли клубы пыли. Орудия били картечью почти в упор, и их действие было очень заметно. Редкая цепь противника встала, чтобы переменить положение, но попала под меткий фланговый пулеметный огонь и вынуждена была снова лечь в траву, на прежнее место. Тогда Старкин приказал открыть по цепи как можно более частый орудийный огонь. Картечь, заряд за зарядом, взрывала поляну, и цепь офицеров не выдержала. Пошло беспорядочное бегство с поляны. Но мало кому удалось убежать за деревья. Пулемет батареи брал верную пристрелку и бил метко.
За ним вдогонку побежала двумя цепями рота партизанов, во главе с Большовым. Перестрелка на поляне утихла. Но еще слева, невидимая глазом цепь противника обстреливала тоже невидимую цепь прикрытия батареи. Старкин приказал пустить несколько шрапнельных снарядов в тыл к убегающему противнику. Оба орудия дали по шрапнельному выстрелу. Незаметные для глаза шрапнельные снаряды взвились высоко в воздух. На фоне солнечного, голубого неба, они высоко разрывались серыми дымчатыми облачками, поливая оттуда дождем большие участки леса.
– Вот такой свинцовый дождь, – сказал Старкин, с улыбкой показывая на дымчатые облачка, – что теперь сыплется с неба, не особенно должен им прийтись по вкусу.
– Сильное действие? – спросил Михеев.
– Нет. В лесу нет. Но деморализующее значение шрапнели велико. Ведь у них нет орудий. А это решает дело.
Ружейная стрельба перебросилась далеко в лес и затем заглохла.
Не прошло и часу, как обе половины отряда соединились возле партизанских лагерей. Все были радостны и опьянены первой победой. Перед строем партизанов Борин благодарил Старкина, артиллеристов и посланных за орудиями партизанов за проявленное мужество, упорство и умелость в бою.
Старкин принимал благодарность и кивал головою в сторону Михеева. Но тот совершенно отрицал свое участие в победоносных действиях артиллерийского взвода.
– Товарищи, – говорил Борин, – положение было настолько серьезным, что не прошло бы нескольких часов, как наш отряд вынужден был бы оставить позиции. Товарищи из отряда, посланные за батареей и батарейцы не только спасли положение, но и разгромили наседающего противника. Ура славным бойцам!
– Ура! – подхватили, главным образом, красноармейские стрелки.
Партизаны в массе еще не умели кричать «ура».
* * *
К вечеру выяснились результаты почти суточного боя. В штабе происходило собрание. Докладывал командир.
В отряде тяжело раненых 11 человек. Легко раненых – 30. Убитых 26 человек. Из красноармейцев батальона убитых двое, раненых нет. Из нападающих подобрано раненых пятеро. Убитых насчитывается 92 человека. В плен взят один офицер, казаков 6. В числе трофеев оказались: 6 пулеметов, 123 винтовки, 12 подвод с продовольствием, 10 двуколок с патронами, 16 верховых лошадей и 34 обозных повозки. В штабе все радовались удаче.
– А где председатель? – спросил Арон у командира, как только улеглась первая суматоха.
– Председатель? Он тяжело ранен в правую сторону груди во время боя. Наш батальонный фельдшер говорит, что не протянет и дня.
– Бедняга! Надо будет к нему пойти.
Собрание закрыли.
Федоров, Борин, Михеев, командир отряда и Арон пошли навестить умирающего председателя.
* * *
В большой землянке, куда они вошли, стоял коричневый полумрак. Воздух был отравлен острыми запахами лекарств. Больше десяти темных фигур то мучительно медленно, то горячечно быстро ворочались в соломе. Это были тяжело раненые партизаны. Многие из них находились при смерти, не стонали, не ворочались, а только по временам слабо хрипели. Усатая фигура в военном костюме, с красным крестом на руке, ходила в полумраке между ранеными, то наклоняясь к ним, то просто останавливаясь у изголовья. Рядом с ней ходил санитар, с двумя большими посудами в руках и несколькими полотенцами через плечо.
У входа в землянку все остановились. Командир на носках пошел вглубь и подошел к фельдшеру. Фельдшер быстро показал рукой в угол землянки у входного отверстия и больше не обращал внимания на командира. Командир подошел к выходу.
– Фельдшер говорит, что минуты председателя сочтены.
– Что у него? – спросил Михеев.
– Кровоизлияние внутри и Антонов огонь.
– Где он лежит?
– Вот, в этом углу.
Все они вошли в землянку и остановились.
– Э, да его, братцы, трудно узнать, – протянул Арон. – Ах, председатель, председатель!
Перед ними лежал неподвижно «председатель». Ноги и руки у него широко разбросались по соломе. Босые ноги иссиня-белые, как у покойника, точно окаменели, руки тоже. Одет он был в одни парусиновые штаны, запачканные струйками крови. Его туловище, без рубашки, было плотно забинтовано. Бинт был густо пропитан кровью. Голова, слегка приподнятая сзади, подбородком упиралась в грудь. Лицо серое, землистого цвета. Глаза и щеки глубоко ввалились и выпирали скулы. Нос еще больше заострился. Полураскрытый рот тяжело глотал воздух, входивший и выходивший из легких с большим шумом и свистом.
У его изголовья сидела, скрючившись, тетка Марья. Она молчала. Но раскачивала из стороны в сторону свое худое тело и шевелила губами.
Председатель вскоре открыл глаза. Они из маленьких превратились в огромные, глубокие. Он обвел ими столпившихся у его ног штабных товарищей. Сначала долго жевал пересохшими губами и цокал языком. Потом прошептал: «Спасибо… навестили…» Его глаза встретились с глазами Арона. Он поглядел, опустил бровь и опять прошептал: «Представился… Я… послужил… будя… другие…». Потом опять закрыл глаза и захрипел.
Храп все усиливался и усиливался. И вдруг внезапно прекратился. Тело председателя вздернулось на соломе, вытянулось и замерло.
* * *
Раннее утро было теплое и тихое. Замерли вокруг полян огромные дубы, сосны и березы. Небо залито сияющей краской. Точно по волнистой шерсти, окрашенной в красно-оранжевый и желто-оранжевый цвета, струились прозрачные светло-синие лучи.
Пустынную поляну пересекла быстрая конная фигура. Она остановилась у штабной землянки. Спрыгнула с лошади и быстро вбежала в нее. В землянке спали два дежурных красноармейца. Фигура схватила ближайшего красноармейца за шиворот и потрясла.
– Ты, что же, братец, спать! – закричала она.
Красноармеец дико таращил глаза. Наконец, он оправился, вскочил со скамьи и грубо спросил:
– Тебе кого?
– Где спит начальник? Валяй, буди. Дело есть. Скажи, что из армии Федор приехал. Ну, живо, братец!
Красноармеец передал другому поручение, а сам, не сводя глаз с Федора, остался стоять на месте. Федор про себя потешался его петушиным топорным лицом.
– Заснул, братец, не годится. Недостойно красноармейца, – говорил он полушутя молчаливому красноармейцу. – Не годится. Этак к тебе сонному подкрадутся враги, да и зарежут как цыпленка.
Первым прибежал в штаб Арон. Радостно поцеловался с Федором.
– Жив-здоров, молодчага Федор!
– Что-то ты исхудал, Арон?
– Ничего, немного устал… и все.
Вторым пришел командир, а за ним Фролов, Михеев, Борин и Феня. Жадно впиваясь в каждое слово Федора, они заставляли его вопросами говорить обо всем, что он узнал за время отлучки из города. Федор в общих чертах изложил положение дел в армии, в Республике, политическое состояние во всем мире. В заключение Федор попросил ножик. На виду у всех распорол правый шов на своей заплатанной тужурке и вынул оттуда три лоскутка полотна, мелко исписанные словами.
– Вот это, – развернул он одну из них, – приказ из штаба армии за всеми подписями и печатями на имя штаба нашего отряда – Ха-ха! В нем говорится о том, что фронт в сорока верстах от местечка и в 18-ти от нас, что связь с нами уже налажена и нам в порядке оперативного задания на завтра приказывается итти в бой, занять участок от Михайловского и до местечка к двум часам дня. Связаться по фронту с правым флангом 178 полка и влево с 8 кавалерийским полком и ждать приказания. – Федор передал лоскуток командиру.
– Снарядов и патронов только у нас мало, – вздрогнул командир.
– А как с орудиями? – спросил тут же Фролов.
– Орудия уже прорублены дорогой, будут выволочены на проселочную, там они сделают десятиверстный крюк и соединятся с нами под местечком. Весь вопрос в патронах и снарядах. Их у нас очень немного и достать из армии в этот срок не удастся.
– Не горюй, командир, – кивнул в его сторону Федор, – с нами бог.
Все присутствующие засмеялись.
– А что у тебя в руке еще за лоскутки? – спросил Фролов.
– А это воззвание к партизанам и красноармейцам отряда из города. Другой лоскуток содержит в себе нужный для связи шифр, пропуска и отзывы, имена и фамилии командиров смежных частей и еще кое-что.
Федор и эти лоскутки передал командиру.
– Нужно готовиться к выступлению. Пришли-ка ко мне, братец, командиров, – сказал он красноармейцу, – заведующего оружием и завхоза.
– И коммунистов, – добавил Борин.
– Я думаю, – сказал командир, обращаясь к Борину, – что уже к рассвету мы должны быть у местечка?
– Я тоже так думаю.
– Товарищ красноармеец! – сказал командир другому красноармейцу, – ступай-ка в мою землянку, возьми с полки мою сумку с картами, да скорее чтобы вернулся!
* * *
Через пару часов весть о походе разнеслась по всему отряду. Тишина и апатичное состояние партизан и красноармейцев сменили радость и возбуждение. Почти все, кто имел винтовки, прочищали и осматривали их. Прилаживали к ним штыки. А те, которые не имели винтовок, старались раздобыть их у заведующего оружием.
Каждый партизан старался набрать побольше патронов и в карманы штанов и просто в какую-нибудь тряпку. Кое-где на поляне партизаны, бывшие некогда солдатами, объясняли молодым и неученым старикам, как обращаться с винтовками. Их с напряженным вниманием слушали. Словом, все партизаны и красноармейцы были в боевом состоянии. Местами слышались разговоры.
– Побьем. Как не побить!
– А теперича покосы. В самую пору! А урожай нынче первенный. Сам – десять! Ржица ядреная.
– Бабы-то, поди, умаялись.
– Тебе бы все бабы. Эх ты, сука! Тута не знаешь, где переночуешь, сожгли избы – а ты – бабы!!
– Ничего. Советская власть подмогнет!
– Эх, горюшко! Господи боже мой! Уж я покажу ефтой офицерне. Ох, уж только доберуся!! Будут знать, как чужих жен насильничать. Ох, уж доберуся!
– А колос большущий и зерно наливное. Одно в одно!
* * *
После обеда возле своей землянки прямо на песке расположились Федор, Михеев и Арон. Они отдыхали, лениво говорили.
– Завтра в поход.
Михеев шутливо запел. «Это будет последний и решительный бой».
Арон хмуро глядел на небо.
– Скучно ждать до завтра – сказал он.
– Ты, Арон, – глядя на него, проговорил Федор, – сильно изменился, что с тобою?
– Ничего, ничего, скучно!
Они лежали на песке возле болотца, на самом солнцепеке.
– От травы идут пряные и сырые запахи – сказал Михеев, – или это запахи болота?
– Подумай, и ты решишь этот мировой вопрос – пошутил над ним Федор. Но никто не засмеялся.
– Я вижу, братцы, что вам очень скучно – сделал вывод Федор. – Надо вас развеселить. Хотите, я вам расскажу свое путешествие через фронт в штаб? Очень занятное и даже романтическое.
– Не романтическое, а романическое – поправил его Михеев. – Но, тем не менее, рассказывай. Только в смешных местах, не забудь сказать, что нужно смеяться.
– А ты, Арон, будешь слушать?
– Говори… Все равно.
– Ну, слушайте, братцы. Как вы уже знаете, из города я сам вызвался охотником в связные в штаб армии. Очень уж мне хотелось разузнать действительное положение революции. Никто в городе не возражал против моей кандидатуры, и я в ту же ночь отправился в дорогу. Одежда на мне была крестьянская. Документы жителя прифронтовой деревни. Кроме того, у меня за плечами была котомка с черным хлебом, а в хлебе находились браунинг с патронами и документы.
Ночью я прошел верст 10, прямо по лугу, а на следующий день сделал на север около тридцати верст. Временами мне слышались глухие орудийные залпы. По дороге мне попадалось много дезертиров белой армии. Все они шли на юг. Меня поражала их чрезмерная оборванность. Люди были одеты в одни лохмотья. Они были страшно злы и сварливы и не задумывались пускать в ход свои винтовки. Какой-то старик крестьянин ехал дорогою. Трое оборвышей кричали ему, чтобы он остановился, взял их и ехал бы с ними полем на юг.
Крестьянин еще быстрее погнал лошадей своей дорогою. Тогда оборвыши сняли с плеч винтовки и залпом выстрелили по удаляющейся повозке. Видно было, как старик взмахнул руками и вывалился из нее на дорогу. Я очень боялся, как бы они не подстрелили и меня. Но на меня они не обращали внимания.
В полдень я уже был далеко от тех мест и шел пролесками. Орудийная канонада раздавалась уже недалеко, и были ясно слышны орудийные выстрелы. Недалеко от села, которое я проходил мимо, мне попался попутчик – крестьянин, с козлиной рыжей бородкой. Он страшно ругал белых, жаловался на их бесчинства, грабежи и насилия.
– На каждой улице села есть повешенные, которых не позволяют хоронить. Родственники красноармейцев подвергаются смерти и казнятся бесчеловечным образом. Крестьяне ждут не дождутся Красной армии.
Однако же я от этого попутчика постарался отделаться. Больно он много и бестолково кричал. Часто прохожие останавливались на дороге и смотрели с изумлением на него. Я свернул в сторону и решил двигаться пролесками далеко от дороги. Вечером, братцы, со мной случился казус. Ох, чего только в жизни человека не случается! Так-с. Шел я лесом, – верстах в пяти всего от фронта. Цель была уже близка, и я внутренне радовался. Был чудный вечер, как теперь помню. Я люблю лес. И вот я шел, сбивая хворостинкой головки с лопуха и даже напевая что-то под нос.
Вдруг совсем близко слышу женские крики. «Помогите, спасите!» Я быстро сбросил котомку, достал и разломил хлеб, вынул браунинг с тремя обоймами и побежал на крики. Недалеко от дороги, сквозь кусты вижу – четыре солдатские фигуры склонились к земле. На носках подбегаю еще ближе. Вижу солдаты не вооружены и что только одна винтовка лежит в стороне. Я подбежал еще ближе и закричал. «Руки вверх».
Мое появление навело на них ужас. Они вскочили и стали стоять с поднятыми руками. Но вдруг один из них бросился к лежащей в стороне винтовке и патронташу. Но я быстро выстрелил в него и попал в ногу. Он упал.
С того места, над которым склонялись эти четыре дезертира, быстро вскочила растрепанная женщина в разорванном костюме сестры милосердия. Она подбежала ко мне. Я говорю ей. – Берите винтовку и цельтесь в этих негодяев. – Она повиновалась. Тогда я закричал им. «Подберите раненого и ступайте прочь, пока я вас всех не перестрелял». Они молча исполнили мой приказ и быстро исчезли. Мы остались одни.
– Вы куда? – спросил я ее. Она с удивлением посмотрела на мой крестьянский наряд, и ответила:
– Сама не знаю.
– Тогда идемте вместе по дороге. Где-нибудь в селе вы остановитесь.
– Хорошо, – согласилась она, стыдливо оправляя разорванное почти на четыре части платье. Я не особенный знаток, братцы, женской красоты, но должен сказать, что она была мила. Правда, довольно потрепана. Со мною она обращалась вначале, как робкая послушная рабыня. А затем, видя, что я ей ничего дурного не делаю, осмелела. Улыбка появилась ка ее лице. Она была, как видно, не прочь со мною пофлиртовать.
Когда стемнело, мы подходили к какой-то деревне, полузадернутой туманом от реки. Я тут стал с ней прощаться.
– Мне одной страшно, – сказала она: – куда же вы уходите? – В ее голосе слышался и каприз, и мольба, и страх. Я прямо сказал ей, что должен перейти фронт.
– Почему? – спросила она.
– Долг службы, – ответил я. Она с минуту подумала.
– Я тоже хотела бы перейти фронт, – наконец, сказала она… – Но это немножко страшно. Я белая сестра. Меня там застрелят красноармейцы и коммунисты. – Я постарался ее разуверить в возможности такой для нее неприятности и задал вопрос: «а почему вас тянет по ту сторону фронта?»
