Текст книги "Большевики"
Автор книги: Михаил Алексеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
Вдруг и двух шагах от него раздался грубый голос. «Вот один – пли».
Огненная полоса сверкнула перед глазами Коли. Что-то со страшной силой толкнуло его в грудь и в голову.
Закружилась и пропала темная куча деревьев – одинокая высокая звезда.
* * *
– Вот тут… Иди сюда, браток. – Федор вошел в темные сени и вслед за хозяином перешагнул порог комнаты. В комнате было жарко. Караваи черного хлеба лежали на лавках у стен. На столе мигала тусклая, закопченая керосиновая лампочка В переднем углу, у больших темных образов теплился розовый огонек лампадки Из темных углов комнаты выглядывала разная утварь. Из соседней комнаты неслись богатырские храпы и посвисты. Вслед за Федором в комнату вошел председатель.
– Насвистывает, – сказал он вполголоса и почему-то подмигнул.
– Был у моста? – спросил Федор, глядя на часы. Часы показывали половину двенадцатого.
– Как же были. Вот и записка.
Федор подошел к лампе, прочитал шифровку. «Ага» Федор постучал пальцем по столу.
– Вот что, председатель. Надо захватить штабные пулеметы – понимаешь? Сумеешь ты это сделать? – Председатель молчал.
– Во дворе штаба стоят два пулемета. Понимаешь? Если мы их не возьмем, то они нас перестреляют. Нужно зайти с той стороны – с огорода. Когда начнется стрельба, снять часовых у пулеметов. Со двора хорошенько обстрелять штаб. Там караульное помещение. А потом бегите на улицу и через огороды в лес. Понял?
– Понял. – Председатель почесал коленку.
– Пулеметы непременно захватите. Непременно. А на опушке подождите меня. Я здесь должен буду выручить товарищей. – Федор опять постучал пальцем об стол.
– Ну, ступай, председатель, – с собою возьми семерых. Трех оставь во дворе – мне нужны. Да телефонные провода сейчас же не забудь перерезать.
Председатель взялся за скобку двери, но остановился.
– Слышь, кум, – обратился он к хозяину, стоявшему у печки, – урежь-ка мне хлебца… жрать охота. В брюхе урчит…
– Ах ты ж, господи… – всплеснул руками хозяин. – Чего же ты молчишь. Вон на столе ножик, режь сколько хошь. А вон на подоконнике миска с огурцами – бери, а то я в погребец схожу по молоко. Ах-ты-ж…
Председатель быстро отрезал большой ломоть хлеба, взял с подоконника два огурца и ушел.
В полутемной горнице опять стали слышны храпы и посвисты сонных.
Хозяин стоял у печки. Переминался с ноги на ногу. Зевал. Крестил рот. Чесал затылок и кряхтел. Он был в исподнем белье. Босой. Голова и борода у него покрывались частой сединой. Федор сидел под образами и с нетерпением глядел на часы.
«Тридцать пять минут двенадцатого. Чорт возьми не испортились ли часы». – Федор приложил к часам ухо.
Часы тиканьем отсчитывали секунды. «Тик-так».
– Хозяин, а хозяин.
– Чего? – Хозяин быстро заморгал веками.
– Тебе не страшно хозяин, что я тут?
– Чего страшно-то?
– А вдруг придет твой постоялец – офицер или проснется денщик…
Хозяин махнул рукой и зевнул.
– У них теперь в местечке пир горою. Намедни сказывали суседи. Столько баранов понарезали и вина понавезли – страсть. А этот денщик из пушки стреляй, не взбудешь… Мастер спеть. А потом мало кто ко мне притить можеть…
– Значит, ты герой!..
– Хозяин не ответил. Зевнул. перекрестил рот.
– Говорят, прут ваших. Вот подводчиком сусед ходил. Две недели парень маялся. Намедни-с домой вернулся. Под Москву Деника подбирается.
Федор посмотрел на часы. Часы показали без четверти двенадцать.
– Ничего, братец, – сказал он. – Скоро мы их попрем. Недолго им еще праздновать.
Хозяин погладил бороду, покашлял.
– Ну-к что-ж. Добрый час. Помогай бог. – Хозяин истово перекрестился и шопотом продолжал.
– У меня слышь – сынок там – старший. Сам пустил. Иди, мол, Митрошка, воюй. А почему? Да потому, что знаем мы эфту офицерню. Был при царе на военной службе. Вот она где сидит. – Хозяин указал на шею. – Знаем, за что война. И про буржуев слыхали.
Федор внимательно посмотрел на хозяина.
– По демобилизации из армии ушел?
– Сами ушли. Нас трое односельчан ушло. При Керенском ушли. – Хозяин зевнул. – О-ох, господи.
А сколько тебе лет-то?
– Мне то? 38-ой.
– А чего голова-то седая, братец?
– Поседеешь. – Хозяин почесал живот. – Там, братец ты мой, поседеешь. Там все ревет и гудет. Бух и человеку аминь. И хоть бы что. А все же за что. Да не за что… – Хозяин снова зевнул. – Сын-то вот писем не шлет. Плохо.
– Ничего – не робей, дяденька. Скоро сам заявится. Ввалится в избу и скажет. «А вот и я, братец ты мой». – Федор вновь посмотрел на часы.
– Так ты говоришь, хозяин, зарыли их за больницей?
– За больницей. В шесть ям навалили. А поп под вечер отпевал. Крови-то натекло там, говорят, целое озеро. – Федор болезненно сжал брови.
– А хорошо знаешь, что все казаки в местечке?
– Как же. Свояк сказывал. Да и сам видел как уходили.
Часы показывали без десяти двенадцать.
– Ну, пойдем, хозяин… Время. Я подожду у ворот, а ты ступай и приведи ребят из-за огорода.
* * *
Вышли через темные сени во двор. На дворе стояла безлунная, но ясная ночь. Небо – все в звездах. Кругом ни звука. Федор остановился у раскрытой калитки. На улице не было ни души. Ярко сверкали десятки окон в больнице и штабе. «Там теперь с нетерпением ожидает нас сестра Феня. То-то измучилась».
Со двора послышался шум шагов. К воротам подошли хозяин, белый, точно приведение, и три бородача с ружьями в руках.
– Вот что, ребята, – скороговоркою сказал Федор. – Один из вас останется у ворот больницы, другой у входа в здание, а третий пойдет со мною. Которые будут на улице стрелять, не жалей патронов. Ну, братцы, пошли. Через минуту мы должны быть уже на месте. Заряжены ли винтовки?
– Заряжены, – в один голос ответили партизаны.
– Ну, пошли. Винтовки держите на руках. Прощай, хозяин.
– Прощай, парень… Помогай бог. Авось увидимся.
* * *
У ворот больницы раздался окрик. «Проходи стороной – стрелять буду!».
– Пли, – скомандовал Федор. Грянул залп… Где-то вблизи послышался взрыв – точно орудийный выстрел. Затрещала стрельба пачками. Два взрыва один за другим опять прорезали тишину. Вдруг совсем близко ахнул взрыв бомбы. Загремели ружейные залпы.
– Стреляй, ребята. Стреляй прямо в двери.
Трах. Трах.
– За мной, ребята.
Вот уж перед ними раскрылись настежь огромные больничные двери. У дверей лежит, обнявши винтовку, фигура в солдатской шинели.
– Стой здесь, – приказал Федор одному бородачу. – Никого не пропускай.
Федор с другим партизаном помчался по темному коридору больницы. Возле лестницы им навстречу выбежала сестра. Федор узнал Феню. Сунул ей в руки наган.
– Где Михеев и Фролов?..
– Наверху, пойдем за ними…
– Только быстро… Ты стой здесь, товарищ. Да смотри в оба. Бежим, Феня.
Запыхавшись, они взбежали по лестнице наверх. Крикнули вместе в тьму чердака: «Михеев, Фролов, бегите сюда».
В чердачной тьме послышалась возня. Звон разбитого стекла и треск дерева. «Скорей, товарищи».
Наконец, на свет электрической лампы выбежали, точно вынырнули из темноты Михеев и Фролов. Оба были оборваны, в грязи и в пыли. Взлохмаченные волосы и бороды пучками торчали в разные стороны.
– Некогда разговаривать, бежим вниз, – махнул рукой Федор. – Ну, измучили же вас, братцы, – добавил он на бегу.
На нижнем этаже, в коридоре, они застали немую сцену. У стены, против лестницы, стоял старик фельдшер, одетый в парадный костюм и держал руки вверх. Партизан прижимал винтовку к плечу и целился в грудь старика.
Вдруг фельдшер заметил у лестницы Михеева и Фролова, пискливо вскликнул и бросился бежать вдоль темного коридора. Фалды его сюртука болтались, как крылья. Партизан точно ждал этого. «Трах» – гулкое эхо разнесло выстрел по коридору. Старик-фельдшер как-то сжался весь и беззвучно упал на пол.
– Ты чего же это застрелил старика? – набросился Федор на партизана. – Пусть бы старик бежал. Тоже герой.
– Нет, ты оставь – не ругай дядьку, – оборвал его Фролов. – Этот старик заслуживал худшего.
– Разве?
– Спешим, товарищи, – крикнул Федор.
* * *
На темной опушке леса их окликнули:
– Стой, кто идет?
– Свои, братец. Председатель, ступай сюда.
В потемках к Федору подошла фигура.
– Это я, председатель, – сказала она.
– Ага. Ну, рапортуй. Как и что.
– Пулеметы наши – с лентами пулеметы.
– Хорошо. Многих потеряли мы?
– Ты-то потерял кого?
– Нет.
– Ну, и у меня все ребята целы!
– Хорошо. Пошли в путь. Сегодня ночью придется всем табором убираться отсюда подальше… Есть здесь, братец, места такие, непролазные и непроходимые?
– Как не быть… Есть – верстов десять от яра… «Ивановская топь» есть… Болото. Туда не пойдут. А пойдут, так поодиночке всех перебьем. Болото там. Топь.
– Ну, вот туда и заберемся. Доберемся ли ночью?
– Доползем.
– Теперь нужно спешить. Как бы за нами не отрядили погоню. Сегодня же ночью нужно будет уйти на эту «Ивановскую топь». Ну-с, значит, все в сборе… Пошли, братцы…
* * *
Шли лесом. Кругом точно заговорщики обступили их темные деревья. Изредка набегал прохладный ночной ветерок и шевелил листву. Шарахалась в сторону вспугнутая с куста темная птица. В недалеком болотце, судорожно надрываясь, квакала одинокая лягушка. Высоко блестели тысячи звезд.
«Швах, швах», – шуршала под ногами трава.
Феня шла возле Федора. Смотрела в бездонное синее небо, на яркие звезды. Сжималось сердце. Душили горло рыдания. «Это от потрясения. От переутомления», – думала она. А где-то далеко в глубинах сознания ворочалась острая мысль: «Где же он? Что с ним?»
Повизгивали и позвякивали железом пулеметы. Партизаны шли, сверкая красными огоньками цыгарок. Они спорили между собою о том, успеют ли или не успеют до жатвы прогнать из села белых.
Вдруг, должно быть в местечке, зазвонил тревожный набат:
«Дом… Дом… Дом…»
– Пожар, что ли, – спросил один из партизанов.
– Да пожар, – насмешливо сказал другой. Это нас, мил друг, отзванивают…
«Швах, швах» – шуршала под ногами трава.
«Дом… Дом… Дом… Дом…» – звонил далекий колокол.
– Нас отзванивают… Нет, мы еще поживем. Мы еще, братец, поборемся, – бодро сказал Федор и хлопнул партизана по плечу.
– Так-то, братец.
Конец первой части.
Часть вторая
Глава первая
За несколько верст гремели орудийные залпы. Временами слышались рокочущие полеты прорвавших небо снарядов. Изредка с попутным ветром доносилась чуть слышно трескотня пулеметов. День клонился к вечеру, но солнце жгло и слепило.
Борин вместе с командиром батальона войск Вохра ехал в закрытой тачанке. Его мучила одна мысль: «Неужели разбиты, разгромлены? Еще только ночью он с батальоном оставил город. Фронт отстоял от города в 35 верстах… И вдруг через 8 часов канонада перекинулась далеко на север».
– Или обошли город, – говорил командир, – или прорвали фронт и теперь орудуют в тылу. Или… Или взяли город и фронт передвинулся севернее. А мы, стало быть, в тылу.
– А туда куда мы едем, командир, – будут ли наши?
– Я ничего не знаю, – ответил командир. – Последнюю сводку из штаба мы получили еще в городе. Вы ее знаете. «Все обстоит благополучно». Теперь связь с городом прервана. Это факт. А наши разведчики уже два раза имели стычки с казачьими разъездами. Это тоже факт.
* * *
Через головы лошадей Борин видел ленту крестьянских телег, нагруженных вооруженными красноармейцами. Ему стало жаль их.
Над телегами, покачиваясь в разные стороны, торчали сверкающие колючки штыков. Изредка, впереди, чуть ли не у самого палящего горизонта появлялось несколько конных фигур и исчезало.
«Трата-та-та-та-та» – откуда-то со стороны доносилась пулеметная трель.
– В общем дело дрянь, – сказал командир и выпрыгнул на пыльную дорогу. Огромный деревянный футляр с маузером болтнулся в воздухе и больно ударил его по бедру.
– А! Чтобы тебя черт!.. – выругался командир.
– И без тебя тошно. – Командир, рыжебородый, загорелый, грязный, в летнем зеленом обмундировании. Ворот рубахи у него распахнут настежь. – Пойду к ребятам, – голос у командира грубый и властный. Он бегом помчался по дороге, поднимая кучу пыли. Уселся на последнем возу между красноармейцами. Стал пугать их боем.
– Слышь, ребята, тарактят да цокают… Вот погоди. Уже к вечеру будет вам баня.
Красноармейцы в ответ смеются, болтают замотанными в обмотки ногами. За словом в карман не лезут. Слышит Борин, как отвечает один из них командиру:
– Так что пару-то нам поддавать придется… Вот что. Баня у куркулей не топленная. А мы любим баню с пылом – жаром, свинцовым паром.
– Молодец, – хвалит его командир. Треплет красноармейца по плечу и просит у него на трубку махорки.
* * *
Красноармейцы поют песню, мотив перебрасывается от одной телеги в другой;
«Смело мы в бой пойдем
За Власть Советов
И, как один, умрем
В борьбе за это».
Поют с серьезными лицами. Вытирают рукавами пот с лиц. Курят. Вдруг мотив начинает сдавать, переплетается с плясовым веселым. Плясовая песня заглушает:
«Ой, шо что за шум учинывся
Шо комарь тай на Муси
Ожинывся».
Видит Борин, как в такт плясовому мотиву подпрыгивают занемевшие ноги красноармейцев. Вот то один из них, то другой соскакивают с телег и на ходу пускаются в пляс. Блестят их вспотевшие лица. Пыль поднимается столбом из под их ног. Улыбающийся рот судорожно глотает воздух. Как видно, ноги устают. Пора бы кончить. Но коварный плясовой мотив не обрывается. А товарищи с телег все сильнее продолжают кричать в азарте:
– Жарь… Жарь… Степка! Валяй, душегуб. Не жалей казенных сапог… Ай-люли, люли, люли.
«Бух… Ух… Бух… Бух… Ух» – бороздят знойное небо снаряды
* * *
Борина мучила неизвестность. Хотя он сам себе и говорил: «Ладно. Поживем – увидим. Может быть, не так уж дела скверны, как это нам здесь кажется». Но самоутешение не помогало.
«Что с Михеевым? С Федором? Живы ли? Где уж там, – отвечал он сам себе. – Наверное, зверски замучены». – При этой мысли лицо его бледнело, а брови хмурились. Но все же где то внутри, в глубине теплилась смутная надежда. По последним сведениям известно, что вблизи занятого белыми Михайловского и местечка сорганизовался партизанский отряд. Может быть, они спаслись и находятся там.
Желая дать другое направление мыслям, Борин стал читать центральные газеты, полученные вчера в городе. Газеты сообщали тяжелые вести. Город за городом оставлялся нашими войсками. Отступление шло по всему фронту.
«Выдержим ли мы?.. Может быть, и не выдержим. Много чуждого в нашей стране рабочей революции. На такой болотистой почве трудно выстроить новую жизнь. Но нужно драться до последних сил – до последнего человека».
Лошади идут мелкою рысцою. Тачанка легко раскачивается на рессорах. Дребезжит гайка у колеса. Гремят то близкие, то далекие артиллерийские залпы. Мурлычит песню ездовой. Из песни ни слов, ни мотива разобрать нельзя. Только одни переливчатый звук тянется без конца.
* * *
С дороги впрыгнул в тачанку, – командир повел плечами.
– Черрт! – выругался он: – за одну ночь дезертировали – сколько бы вы думали? – тринадцать человек. Это из батальона – то… Так в несколько дней от нашего батальона ни одного человека не останется. – Командир пощипал свою рыжую бороду. – Хотя вру… Некоторые ребята рвутся в бой. И это не дети. У них не задор – нюхали порох. Фу-ты как распукались там орудия. Как видно, жаркое дело… А тут мы ни черта не знаем. Обидно…
Командир вынул из кожаной сумки несколько карт. Разложил их на своих коленях. Стал водить по блестящей поверхности бумаги большим грубым пальцем.
– Так-с. Петрова, Поддубная, Маринская… А вот где мы…
Всего 16 верст до Енского уезда. А вот леса. К вечеру будем ехать лесом. Вот опять где то стреляют из винтовок. Должно быть, наш разъезд столкнулся с казаками. – И командир прислушивался. – Ну, так и есть. Перестрелка прекратилась. Да нам особенно беспокоиться нечего. У нас идут охранения и по бокам вдоль нашего пути верстах в трех цепью, и впереди и с тылу. К тому же, во все стороны шныряют кавалеристы нашей сотни. Между прочим, из них нынче ночью тоже 6 человек убежали вместе с лошадьми. Сволочи!
– Все же нам придется укрыться в лесу, – сказал Борин. Бессмысленно принимать бой с такой небольшой силой. Я думаю, что в лесу нам удастся соединяться с партизанами.
– Я тоже такого мнения. Ну, а если вы согласны, мы так и сделаем. Только нужно будет заранее проводника достать. По лесу заблудиться можно. Да и места хорошего для стоянки не отыщешь. – Командир быстро высунулся из коляски. Оглушительно крикнул, точно гром грянул:
– Э-эй, Старкин! Подать сюда Старкина!
На зов командира быстро явился сухощавый человек с лицом русской красной девушки. Он повис на подножке.
– Нужен проводник, товарищ Старкин. Так вот достаньте. Чтобы местный лес хорошо знал. – Старкин молча утвердительно кивнул головой и спрыгнул на дорогу.
– Завтра соединимся с партизанами, если они еще целы… И если нас не задержат по дороге.
Командир откинулся на задок тачанки. Вздохнул. – Откровенно говоря, мне очень хотелось бы быть там, где теперь идет бой. Лучше быть в бою, чем ожидать боя.
– Герой вы. – Борин с улыбкой посмотрел на командира. – Хотя я мало знаком с вами, но мне кажется, что вы хороший солдат. Ведь неизвестно, что впереди будет.
– А-а-а, – неопределенно процедил сквозь зубы командир, – Ерунда!..
– Что ерунда?
– Да вот то, о чем вы говорили. Что будет, то будет.
– У вас нет родных командир?
– С чего вы взяли? Сколько угодно… И даже двое детей.
– Ну тогда вы, конечно, большой герой – не боитесь смерти.
Командир криво усмехнулся.
– Кто не боится смерти? Никто, ручаюсь. Каждому здоровому человеку смерть страшна.
– Да, говорят, что есть некоторые, что не боятся.
– Глупости говорят. Так говорят или хвастуны или просто лгуны. Как не бояться ее, когда возле вас разрывается вон такой железный гостинец что гремит там по небу. Ведь он, извините за выражение, ничего от вас не оставит. Неприятно. Бояться естественно! Инстинкт.
– Вы, стало быть, боитесь, командир?
– Да, и не удивляйтесь. Важно не то, что человек боится, а важно, умеет ли он себя держать в ежовых рукавицах. Вот этому нас военное дело и учит.
– Вас оно, как видно, хорошо научило.
– Да, не плохо! Я окончил солдатский корпус. 3 года был на австро-германском фронте. – Ванятка, стегани пегую – шалит. Ну вот там и вышколился.
– Себя удержите?
– Удержать и других удержу… Но смерть-то, право, страшна. Если подумать… И страшна потому, что больше ни неба, ни звезд, ни солнца не увидишь. Я не поэт. Я солдат, но солнце люблю… А у меня есть жена. Вы представляете себе – жена, любимая женщина. Ну и страшно… Впрочем – глупости. Все это привычка к вещам.
Борин глубоко вздохнул. Два серых любимых глаза стояли в его сознании.
Командир набил трубку махоркой и закурил ее.
– В конце концов жизнь – это мираж, туман… Живешь – и никакого результата… Только стареешь. Прошлое забывается. Будущего не знаешь. Фу ты, чорт, как палят, точно ураганным огнем.
– Зачем же живете тогда?
– В силу привычки… И долг перед страною и семейством.
Дымок трубки путался в бороде командира. Степной ветерок, струившийся в коляске, рассеивал кольца табачного дыма.
– Если не лень, командир, расскажите мне о себе что-нибудь. Делать нечего. Одолжите!
– Извольте, – сказал командир. Выбил пепел из трубки о носок сапога. Разгладил рыжие усы и начал.
* * *
– Родился я здоровым балбесом в семье одного бухгалтера, был с детства большой драчун… С 7-ми лет мой отец, лысый и круглый джентльмен, поместил меня в городскую школу. Были у меня еще братец и сестрица, люди какой-то неопределенной формы. Я их никак не могу припомнить теперь. Хотя сестру видел недавно. Мать у меня еще была. Славная старушка. Она сейчас жива и живет с женою в Р.
Так вот. Начальную школу я кончил не без успеха. Два раза меня исключали из нее. Один раз за то, что я во время большой перемены вышиб лбом стекло. Пробовал – выдержит ли. Товарищ выдал. – Видите шрамик на лбу. А другой раз за то, что товарища по классу избил до крови. Да-с. Определил меня потом отец в гимназию. А мне страсть как учиться не хотелось. А тут еще Майн-Риды, да Шерлок-Холмсы подвернулись под руку. Сильно мешали классным занятиям. Три года я проучился таким образом, а на четвертый год сбежал из дому. Бродяжил. Воровал. Просил милостыню. Однакож эта жизнь через три года мне изрядно надоела. Поступил я на службу к лабазнику за приказчика и счетовода. Он мне купил костюм и платил два рубля в месяц «на подсолнушки». Хозяин был скупой, толстый, усатый хохол. Называл он меня «хлопче». Любил водку, да развратничал с проститутками в задней комнате лавки. Прослужил я у него до 21 года моей жизни. Забрали меня на военную службу. Год прослужил на действительной. Грянула война 1914 года. Я возьми и катни добровольцем на фронт и знаете – целых 3 года прокормил в окопах вшей. Потом заболел тифом. Поехал домой в отпуск по болезни. Отец умер. Брат был где-то на военной службе. Сестра замужем за телеграфным чиновником. Ко мне отнеслась, как к чужому. Вот мать – та обрадовалась. Славная старушка! Жила в бедности мать.
Ну, я, значит, военную службу по боку. Поступил на работу в контору. Полюбил девушку – соседку. Женился. Однакож меня отыскали. Обвинили в дезертирстве и под конвоем отправили в штрафную роту. Это было уже при Керенском… Я вижу, что военная служба не минует. Я взял да из штрафной роты катнул в школу прапорщиков. Доступ был легкий. Но не успел я окончить школы как вторая революция перевернула все вверх тормашками. Ну-с. Тут уж не до службы. Добрался я к себе на родину. Мать и жену застал в живых. Даже с процентами. Сынок за время моей отлучки родился. Не успел, знаете ли, пристроиться в местный Военкомат на штатную должность, как вижу уже тащут меня на защиту Республики Советов. Ох, каюсь. Сначала я итти не хотел да и Республику эту грешным делом признавать не думал. Но свела меня судьба с военным комиссаром нашего уезда. Тот и растолковал мне все. Коммунист был. Я уразумел, что Власть Советская – не фунт изюму, а самая настоящая власть народа. Да. Стал я почитывать книжки. Программу большевиков прочитал. Хорошая программа. Большевиков разглядел. Вижу – тоже люди хорошие. Не трудно мне было, конечно, сообразить, на чьей стороне справедливость. Ну и пошел я на сторону большевиков. Был я, что называется, голышом. Ничто меня не связывало со старым миром, кроме матери. А матери много не надо. Совсем она у меня старушкой стала. Лишь бы прокормиться. Оставил я ее на попечение комиссара. Тот ей паек дал. А жена сама на паек устроилась – переписчицей. Сам же не долго думая – поехал на фронт. И вот уже целый год я разъезжаю вот так. Да руковожу боями. Сколько людей перебил за это время – ужас. Но от службы и теперь не отказываюсь. Скушно. Но что же делать? Вот и вся моя история.
– Да, на-днях письмо из дома получил. Оказывается, теперь у меня и дочурка есть. Только голодно там.
* * *
Командир молчал. Борин в такт орудийным выстрелам топал ногою. Дорога стала немного подниматься в гору. Впереди на бледно-голубом горизонте дрожали очертания лесной опушки. Слабый горячий ветерок доносил до брички то пряный запах хвои, то едкий дым махорки.
Вдруг командир быстро повернулся к Борину.
– Все, что я говорил раньше о жизни – ерунда, жалкая привычка. Не смерть волнует, а то волнует, что ты как-то не вполне уверен – принесет ли твоя смерть хотя какую-нибудь пользу человечеству. Я без войны, без опасностей прожить не смогу. Это для меня истина я себя знаю. Но я вам сознаюсь, товарищ Борин, не уверен я, что дело наше теперь – нужное дело. Не рано ли начали? Уверенности нет. Не подумайте, что я вдруг стал тряпкой. Нет – с пути, на котором стою я, не сверну ни за что. Но…
– Я понимаю вас, – сказал Борин: – вся ваша беда в том, что вы поздно пришли к революции. Вы ее плохо знаете. Вы просто приняли ее как факт. Но это не ваша вина, а беда. Но беда поправимая. Нет. Наше дело не преждевременное. Революция всегда совершается во-время. Она может быть тотчас же удачной или неудачной. Но она всегда является нужной тому классу, во имя интересов которого она совершается; я больше скажу, – революция всегда неизбежна. Революция нужна и неизбежна. Если даже мы на этот раз не выдержим и мировой мешок с золотом задавит нас, то все равно наша революция является необходимой именно теперь. Их победа будет их гибелью. Наша рабочая революция есть одна из ступенек мировой рабочей революции. Наша революция есть один из участков мирового рабочего фронта. И если на нашем боевом участке будет неудача, то это вовсе не будет значить, что мы по всему мировому фронту потерпели поражение.
– Борин энергично поднял палец в уровень рта.
– Однакож я уверен, – продолжал он, – что наша революция не только будет началом борьбы, но я убежден, что она закончит классовую борьбу во всем мире. А вообще говоря, вы, как военный, знаете, что нам нужно поменьше рассуждать и побольше действовать. Будем сражаться. Кто ж сражается, тот имеет много шансов на победу.
* * *
На лице командира видно было напряженное внимание. – То, что вы сказали о борьбе, совпадает с моим убеждением. Нам лучше умереть в бою, чем остаться живыми и побежденными.
Дальше ехали молча. Командир сосредоточенно курил трубку и иногда бормотал себе что-то под нос.
Мягко покачивалась тачанка. Неслись с пыльной дороги крики красноармейцев. Дребезжала у колеса гайка. Орудийная канонада осталась где-то позади. Отдаленные залпы напоминали далекие глухие раскаты грома. Душный пыльный воздух томил. Пыль скрипела на зубах. Отлагалась слоем на лицах, одеждах, лошадиных спинах. Солнце светило позади. Впереди тачанки бежали серые тени. Было пыльно, душно и скучно. Борин слегка вздремнул, откинувшись в угол брички.
* * *
– Э-ге! Да я никак заснул, – сказал громко Борин, протирая глаза. – Уже вечер.
Командира в коляске не было. Храпели усталые лошади. Тачанка раскачивалась по корням лесной дороги. Вдоль дороги между деревьями и на полянах поднимались седые космы туманов. В густых синих безднах неба, мигая, загорались крупные красноватые и бледно-оранжевые звезды. Теплый хвойный душистый воздух мерцал в далях.
Внезапно бричка остановилась.
– В чем дело? – спросил Борин у ездового.
– Передовые встали. Кто знат чего, – не оборачиваясь, ответил возница.
Борин выпрыгнул на дорогу. Расправил занемевшие члены. От головы колонны замаячила скачущая конная фигура. То был командир.
– Отсюда нужно двигаться пешим порядком через лес, – сказал он и добавил: – орудия придется здесь оставить… Вы не возражаете? Их через чащу ни за что не протащить, с пулеметами и то намучимся.
Командир принялся раскуривать трубку. Трубка с присвистом пыхтела. «Пуфф, пуфф» – делал губами командир. Огонек в трубке то. загорался, то потухал.
– Есть ли проводник, командир, и скоро ли тронемся в путь? – спросил Борин. – Здесь нам быть небезопасно.
– И даже очень небезопасно. Проводники есть. Вот только ребята пожуют, и мы трогаемся. Нам же тоже не вредно перекусить.
– Не хочется что-то…
– Э, пустяки, ешьте. Эй, Ванятка, зажги-ка огрызок да давай перекусить.
Командир взял под руку Борина и немного отвел его в сторону.
– Только что вернулась разведка. В Михайловском и в местечке белых около конной бригады. Пехотный полк и офицерская рота. Во всяком случае, нашему батальону при шести пулеметах да двух орудиях с ограниченным запасом пуль и снарядов их не разгромить. Это вы верно заметили. Притом мы находимся у них в тылу. Очень хорошо вышло, что мы до сих пор не замечены. А это случилось потому, что к нам близко никого не подпускали наши конные разведчики.
– Проводники знают, где расположены партизаны?
– Говорят, что не были ни разу у них. Но обещаются провести.
– Нам лишь бы соединиться с партизанами, – сказал Борин. – Их теперь наверное с полтысячи. Мы здесь такую кашу заварим в тылу у белых, что не расхлебают. Жалко, что мы не знаем штаб-квартиры партизанов. Можно было бы к рассвету с ними соединиться.
– Соединимся. Мы все же знаем район. Но пойдемте, перекусим.
Ездовой уже разостлал шинель командирам возле дороги. На шинель положил полкаравая черного хлеба, кусок холодной вареной баранины, тряпицу с солью и кусок сыру. В бутылку он вставил зажженный огарок свечки. В синем вечернем воздухе затеплился ярко-желтый огонек. Уселись все трое: командир, Борин и ездовой. Ели молча. Сияющий месяц выплыл из-за темных деревьев. Почернели тени. Прозрачные, но резкие контуры деревьев и кустарников принимали причудливые формы дворцов, людей и животных. С дороги от телег, под которыми мигали огоньки, несся придушенный шум речи.
– Будем строиться… И пора в путь. – Командир мягко вскочил на ноги.
– А тачанка? – спросил ездовой.
– Оставим у батареи. Нам с нею таскаться некуда.
– А как же я? – с тревогой спросил ездовой.
– А ты пойдешь с нами.
– Возле орудий вы кого оставляете, командир? – на ходу спросил Борин.
– Первый взвод 1-ой роты с одним пулеметом. Народ боевой. Вот как только уедут подводы, они здесь вблизи замаскируют и орудия, и пулемет, и себя. Я им оставлю провианта на одну неделю.
– Кто ими командует?
– Мой помощник Старкин – коммунист. Надежный. Но… время трогаться в дорогу. Вы слышите – подводы уже уехали.
Борин прислушался. По лесу несся треск и скрип.
– Ну, я иду строить.
Через несколько минут отряд выстроился по дороге в длинную ленту людей. Послышались слова команды, и отряд тронулся в путь. Посередине колонны позвякивали катившиеся на колесах 5 пулеметов. За ними шли пулеметчики с железными коробками в руках. В хвосте отряда несколько десятков человек несли по-двое ящики с патронами, хлеб и мешки с продуктами. За ними бренчала походная кухня.
Во главе отряда шли два проводника, коренастые бородатые крестьяне, в лаптях, с большими суковатыми палками в руках и с котомками за плечами. По сторонам их шли командир и Борин.
Через четверть часа колонна уже была в глухом лесу. Она двигалась по лесной тропинке узорной и кружевной от ночных лунных светотеней.
* * *
– Время сделать привал, – попыхивая трубкой, сказал командир. – Уже больше двух часов идем.
– Который час? – спросил Борин.
– Без десяти двенадцать.
– Нужно подумать о ночлеге. Возможно, что завтра будут столкновения с противником. Пусть отдохнут бойцы, устали за день.
– И то ладно, – решил командир. – А где здесь можно остановиться на ночлег? – обратился он к одному из проводников.
– Што-сь – спросил тот.
– Где бы нам на ночлег? – говорю я.
– А здеся. Здеся можно… – в один голос ответили оба проводника. – Места хватит.
Посредине поляны отряд остановился, стал разбиваться поротно. Пока командир устраивал ночевку Борин разговорился с проводниками.
Оба крестьянина, казалось, мыслили совершенно одинаково. В разговорах они взаимно дополняли и подтверждали друг друга.
Больше говорил одни из них – седой старик. Он говорил степенно и изредка поглаживал бороду.
