Текст книги "Шекспир и история"

Автор книги: Михаил Барг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

В 1559 г. было опубликовано так называемое «Зерцало для правителей» – собрание стихотворных трагедий на исторические темы 11. Со временем «Зерцало» дополнялось новыми трагедиями. И в издании 1587 г. оно охватывало период от правления Ричарда II до царствования Генриха VIII. Основу каждой трагедии составляла судьба какой-либо исторической личности данного периода. Каждая трагедия сопровождалась прозаическим комментарием, который указывал, какой исторический урок из нее можно извлечь. Попутно высказывались замечания по самым различным вопросам политики, сословной этики, о задачах и истории и поэзии. Так, к примеру, в соответствии с концепцией «цепи бытия» вождь народного восстания Джек Кэд объясняет, что, влияя на «конституцию людей», планеты могут склонить их ум ко злу. В уста короля Генриха IV вкладывается следующая характерная сентенция: «Безумно и грешно отделять звезды от божьей воли, превращая их в первопричины, равным образом ничего не могут объяснить телесные соки». И как вывод: «Главная причина – воля божья, именуемая уделом и судьбой».

Особый интерес представляет комментарий к трагедии, посвященной судьбе Джека Кэда. В нем излагается доктрина, согласно которой послушание королю есть служение богу (при этом безразлично, о каком короле речь идет: порочном или добродетельном, ибо тот и другой – равно от бога, доброго короля бог посылает народу, которого желает возвысить, а порочного – как воздаяние за грехи), а далее следует «мораль», адресованная королям: хотя мятеж поднимается людьми по дьявольскому наущению, тем не менее господь обращает его во славу свою, используя как бич против тех, кто забыл бога, ибо если король допустил, чтобы подчиненные ему магистраты угнетали подданных злоупотреблениями, отказываясь при этом выслушать их жалобы, то восстание является актом справедливости божьей по отношению к государям, не пожелавшим выполнить свой долг, Любопытны также рассуждения «Зерцала» (даются в нашем переводе) об исторической хронике, ее целях и задачах, о хронистах.

Хронист должен быть сведущим в различных языках,

Быть знаком с различными искусствами,

Чтобы быть способным видеть истину вещей,

Восполняя недостающее и исправляя ложное.

…………………………………………………

Он должен уметь излагать соображения,

Чтоб связно рассказать о предмете,

Он не должен ни хвалить, ни хулить из-за

Расположения к кому-либо или пренебреженья;

Он должен ставить каждую вещь на свое место,

Чтобы подтвердить истинность истории.

И в другом месте:

Исторические писатели не должны ради славы,

Из-за страха или фавора скрывать истину вещей,

Однако до сих пор, как всегда прежде,

Расположение, страх или сомнения

Приводят к тому, что истории не могут быть правдивыми.

Бесплодный Фабиан (Лондонский хронист, автор так называемых «Новых хроник Англии и Франции», опубликованных анонимно в 1516 г.) скользит по поверхности

Времени и событий, оставляя без внимания причины.

Их добавил Холл, но с двойным смыслом* (* Под «двойным смыслом» подразумеваются, с одной стороны, постоянные ссылки на «божественное провидение» и, с другой – ссылки на «человеческие причины» тех же событий.),

Полагаю из-за страха, чтобы не столкнуться с бедой.

Так или иначе…

Но историки обходят причины

Или так их излагают, что оставляют в сомнении.

Однако, считая, что причины являются главной целью,

Которая должна преследоваться историком,

Чтобы люди могли узнать, к какому результату каждая причина приводит,

Те недостойны имени хронистов, кто не включает причины в свои летописи

Или сомнительно о них сообщает, ибо в этом заключается

Главная польза от чтения истории.

В этих строках изложена, по сути, вся гуманистическая концепция историописания. Поражает, какое внимание уделяется здесь причинно-следственным связям в историческом повествовании, без выяснения которых оно бесплодно, скользит по поверхности. Одним словом, в их освещении заключен смысл историописания. Правда, при этом «Зерцало» преследовало свою цель: на «уроках» морали обучать правителей. «Как в зеркале,– обращается автор к знати,– вы увидите, гнездится ли в вас какой-либо порок и как подобный ему порок был наказан в других людях, ваших предшественниках, что, я убежден, ускорит ваше избавление от него».

Завершая краткий очерк тюдоровской историографии, необходимо упомянуть «Хроники Англии, Шотландии и Ирландии», изданные Холиншедом 12. Хотя именно этому источнику Шекспир больше всего обязан историческим материалом, в истории историографии он не занимает самостоятельного места, ибо перед нами компиляция, в Есоторую включены разновременные и разнохарактерные хроники предшественников. Отсюда множество противоречий. Так, например, Холиншед в одних случаях безудержно хвалит Ричарда II, в других, явно следуя за иным источником, высказывает мнение прямо противоположное: погрязший в пороках Ричард заслужил все, что с ним случилось.

Как уже отмечалось, хроники Холла и Холиншеда находились в большой степени под влиянием провиденциализма – христианской доктрины истории, усматривавшей в событиях прошлого «моменты» в раскрытии «божественного плана», а в судьбах не только правителей, но и целых народов – свидетельства «божественного воздаяния». Приложение этой доктрины к английской истории XV в. приводило к объяснению смуты божьей карой за преступления королей и знати, за непокорность подданных, а прекращение смуты и воцарение Генриха VII Тюдора оказывалось свидетельством «божьего милосердия» к народу Англии. Разумеется, подобное «объяснение» событий XV в. превращалось в плохо прикрытую апологию тюдоровского режима. Неудивительно, что оно было воспринято и «развито» и в юридической доктрине, и в политической теории, и в религиозных санкциях – одним словом, в том наборе средств тюдоровской пропаганды, который известен в литературе под названием «тюдоровский миф». Можно согласиться с теми -исследователями, которые утверждают, что источники Шекспира не содержат сколько-нибудь систематического изложения провиденциальной доктрины английской истории, что как Холл, так и Холиншед не оставались глухими к гуманистическим воззрениям на историю, которые были несовместимы с последовательным провиденциализмом. Однако соотношение этих двух доктрин в источниках Шекспира – обратное тому, которое характеризует гуманистическую историографию того времени.

В самом деле, у Макиавелли и Гвиччардини – создателей, если можно так выразиться, эталона гуманистической историографии XVI в.– нередки ссылки на «божью волю», на «волю провидения» и т. п., однако чаще всего эти «объяснения» приурочены к событиям, которые свершались «вопреки всем ожиданиям», «умом не постигались», т. е. не находили разумного объяснения. Подчас в такого рода провиденциальной по звучанию фразеологии скрывалась авторская ирония в адрес все еще живой средневековой традиции. Во всяком случае, в системе исторических воззрений Макиавелли и Гвиччардини подобного рода «объяснения» событий являлись либо непроизвольной данью той же традиции, либо сознательным указанием на положенные временем границы понимания хода дел человеческих.

Итак, хотя в тюдоровской историографии давала о себе знать морализаторская тенденция, основанная на средневековых представлениях о неизбежном воздаянии, в ней произошла заметная перемена. Во-первых, по своей проблематике она стала национально английской: в центре ее внимания оказалась история Англии; во-вторых, моралью, ее интересующей, стала преимущественно мораль политическая.

Исторические воззрения Шекспира

Обратимся теперь к хроникам Шекспира с целью выяснения, каковы были его воззрения на историю общества – ее содержание, движущие силы, течение, наконец, как эти воззрения соотносятся с тюдоровской историографической традицией.

Уже отмечалось, что западное шекспироведение в принципе отказывает Шекспиру в самостоятельных исторических воззрениях. Для создания хроник ему-де нужна была лишь «сумма исторических фактов», что же касается самого отбора фактов и способов их сочленения в связное целое, то в этом он целиком и полностью полагался на свое чутье драматурга и актера. Если ему и приходилось считаться с чем-либо выходящим за эти рамки, то разве что с требованиями цензуры, у которой не должно было возникнуть сомнений относительно лояльности автора. Отсюда делается вывод, что Шекспир следовал за источниками не только в изложении фактов, но и в их интерпретации 13. Однако изучение хроник Шекспира и сравнение их с источниками убеждает в том, что в изложенных выше суждениях действительная проблема весьма упрощена. Начать с того, что интерпретация основных вех английской истории XV в. в указанных источниках не только не однозначна, но до крайности противоречива и что, следовательно, Шекспиру приходилось определять свою позицию не на уровне отдельных фактов, а на уровне общеисторических концепций. Здесь и возникает необходимость попытаться выяснить, каковы же были общеисторические воззрения Шекспира.

В общем и целом эти воззрения укладываются в русло философии истории ренессансного гуманизма, т. е. колеблются между двумя полюсами: с одной стороны, гуманистической верой в суверенность личности, направляющей и контролирующей свою жизнь, с другой стороны, христианской традицией, рассматривавшей человеческую жизнь, и следовательно человеческую историю, лишь как воплощение божественного промысла. Но то, что представляется нам абсолютно несовместимым, вполне совмещалось в представлениях Шекспира и его современников. В самом деле, история рисовалась им процессом, протекающим в двух формах: 1) видимой цепью событий, развязанных людьми, и 2) результатом неисповедимого «божественного плана». В первом случае «актеры», подвизающиеся на сцене истории, движимы лишь ближайшей целью, которая их полностью поглощает и ослепляет. Их принуждают действовать страсть честолюбия, жажда власти, гордыня, местничество – словом, импульсы, заключенные в самой природе этих актеров. Во втором случае речь идет не столько о конкретном развертывании событий, сколько об их конечном результате, т. е. о том, к какой конечной цели они устремлены, С этой точки зрения «актеры истории» – не более чем слепые орудия провидения. В первом случае время событий измеряется днями, месяцами, годами, во втором – веками, эпохами. Естественно, что при такой разномасштабности процессов писать историю можно было лишь при одном условии – резервируя провиденциалистскую интерпретацию событий для введения или для заключения повествования, излагая и объясняя их ход в терминах «чисто человеческих», что для гуманистической историографии сводилось все к тем же «страстям». Это было, по сути, глубоко трагедийное видение истории. Суверенная личность оказывалась лишь исполнителем чужой воли, жертвой глубокого самообмана: в конечном итоге все заговоры, перевороты, восстания, кровопролитная борьба – все это только для того, чтобы реализовался «промысел божий». Типичным примером подобной реализации провиденциалистской концепции может служить пьеса «Ричард III». В ней эта концепция нашла свое отражение в финале, в сцене, предшествующей решающей битве при Босворте. Здесь нет пророчеств, но слова и поступки действующих лиц исполнены рокового смысла. Вот, к примеру, «самочувствие» Ричарда перед битвой.

Огни синеют. Мертв полночный час.

В поту холодном трепетное тело.

Боюсь себя? Ведь никого здесь нет.

……………………………………..

Бежать? Но от себя? И от чего?

«Ричард III», V, 3

А вот как изображено пробуждение графа Ричмонда:

Сладчайший сон, нежнейшие из грез,

Когда-либо приснившиеся людям,

Меня минувшей ночью посетили.

Там же

И можно ли после этого сомневаться в исходе предстоящей битвы!

Очевидно, провиденциализм в пьесе «Ричард III» – не что иное, как реализация «божественного плана». Другой характер божественный промысел носит в драме «Ричард II». Хронологически эта драма открывает почти столетний период английской истории, воссозданный в двух тетралогиях. Естественно, что и реализация указанной концепции здесь иная. Но, чтобы понять ее, необходимо небольшое отступление.

В историографической литературе тюдоровский исторический миф чаще всего отождествляется с воззрениями Холла, автора хроники, послужившей Шекспиру основным источником при написании пьес первой тетралогии. Холл рассматривается едва ли не как орудие политических целей Генриха VIII. Исторический миф, якобы воплощенный в хронике Холла, раскрывается обычно следующим образом. Хотя Ричард II проявил неспособность управлять страной, Болингброк (будущий Генрих IV), низложивший его, дважды совершил преступление: сперва – узурпировав трон и затем – допустив убийство Ричарда в нарушение данной клятвы. Господь наказал Генриха IV, сделав его правление «беспокойным», но отодвинул срок возмездия, поскольку Генрих «раскаялся». Однако Генрих, по всеобщему убеждению, был узурпатором. Его сын и наследник, Генрих V, благодаря своей «политической мудрости» и «благочестию» также отсрочил день возмездия (ради искупления отцовского греха он даже приказал перезахоронить прах Ричарда II в Вестминстерском аббатстве). Но ему недоставало мудрости, чтобы понять опасность, исходившую от дома Йорков. В правление Генриха VI проклятие, которое навлекли на себя и страну Ланкастеры, наконец свершилось в ужасной форме войны Роз.

Есть, однако, основания усомниться, во-первых, в том, что изложенный миф действительно тюдоровский, а во-вторых, в том, что именно его правомерно связывать с Холлом. Нетрудно доказать, что этот миф являлся в действительности йоркистским мифом: ведь он даже в деталях соответствует аргументу, выдвинутому герцогом Йоркским в английском парламенте после битвы при Норсемптоне 14.

Хотя Холл, несомненно, знал его и ссылался на него в своей хронике, он никогда не выдавал его за собственный, т. е. им разделявшийся. Так, рассказывая о злоключениях Генриха VI, Холл указывает: некоторые отмечают, что Генрих был «недалеким человеком», «невинным», другие утверждают, что он был «трусом», «не способным править», третьи объясняют его несчастья божьей карой, подчеркивая, что королевство, которым его дед завладел несправедливо, не могло долго оставаться в таком состоянии. В лице внука всевышний покарал преступления деда.

Таким образом, нет свидетельств того, что Холл согласен с последним объяснением причин войны Роз. Он не видел в низложении Ричарда ужасного греха, за который «расплачивалась страна». Наоборот, Холл подчеркивает, что именно беззакония Ричарда разоряли Англию а потому знать, прелаты и магистраты обратились к Генриху Болингброку. Последний же вернулся в Англию только после того, как к нему с просьбой об этом обратился архиепископ Кентерберийский, наконец, он был провозглашен королем «единодушно знатью и общинами». Холл изображает Болингброка не вероломным узурпатором, а благородным аристократом, любимцем народа и превосходным королем-патриотом, спасшим страну от злоключений, в которые она была ввергнута правлением Ричарда П. Достаточно взглянуть на эпитеты, которыми он характеризует правление отдельных королей, и станет ясным, что для Холла акт низложения Ричарда II вовсе не навлекает возмездия на последующих правителей. Так, за «беспокойным правлением короля Генриха IV» следуют «победоносные деяния короля Генриха V», «смутное время короля Генриха VI», «цветущее правление Эдуарда IV», «жалостливая жизнь короля Эдуарда V», «трагические действия короля Ричарда III», наконец, «мудрое правление короля Генриха VII». Вместе с тем Генрих IV – родоначальник раздора между Ланкастерами и Йорками, а Генрих VII Тюдор – ниспосланный небом «спаситель» страны от междоусобиц. Но, изображая ужасы междоусобицы, Холл не пропагандирует тюдоровскую доктрину повиновения и нигде не говорит о священном характере королевской власти и «грехе восстания». Единственное, в чем Холл действительно повинен, так это в том, что ход истории Англии с этого момента он изобразил полностью в духе провиденциалистской концепции истории 15.

Истинным глашатаем йоркистской точки зрения, которую нередко выдают за тюдоровский миф о событиях XV в., явился не Холл, а Холиншед1в. Именно он осудил Болингброка как «узурпатора» и пространно описал душевные муки его в последние годы правления. Согласно Холиншеду, «беспокойное правление» Генриха IV – справедливое наказание его и его подданных – участников низложения законного короля Ричарда II, чья вина заключалась в том, что он был слишком щедр к друзьям и слишком милосерден к врагам. Трудно себе представить, чтобы такое истолкование истории служило политическим целям первых двух Тюдоров, поскольку слишком уж подчеркивался принцип легитимизма. Иначе говоря, осуждая Болингброка как «узурпатора», Холижшед, по существу, утверждал законность йоркистских притязаний на корону. Более того, он называет герцога Йорка истинным, законным претендентом на корону, принадлежавшую Генриху VI. Ниспровергнув династию Йорков, Тюдоры вряд ли могли одобрить концепцию, в соответствии с которой Йорки выступали бы законными наследниками английского престола.

Однако то, что мог себе позволить Холиншед в 1577 г., было более чем рискованным в 1548 г. В ту пору тюдоровские апологеты, сознавая, что титул первых двух Тюдоров более чем сомнителен, всячески избегали самого понятия легитимности, утверждая снова и снова, что Англия обязана «миром и благополучием» Генриху VII, и именно в этом искали оправдание его узурпации. Святость правящего короля, а не святость его титула – вот что подчеркивали апологеты Тюдоров. Вместо Генриха IV в центре их внимания оказался расточительный и порочный Ричард II. Генрих VI для них не жертва родового греха, а святой мученик – жертва преступного честолюбия Ричарда III. Вместо того чтобы противопоставлять титулы двух соперничавших домов (как это делал Холиншед), они подчеркивали «счастливый союз Ланкастеров и Йорков» (брак Генриха Ричмонда и наследницы Эдуарда IV – Елизаветы). Тюдоровские апологеты проводили идею не возмездия, а «примирения», «целесообразности» всего совершенного. Для них англичане не грешники, которые нуждаются в искуплении, а «избранный народ», долго блуждавший в пустыне кровавых смут, прежде чем достичь «земли обетованной» – тюдоровского правления.

Итак, Шекспиру приходилось выбирать между двумя историческими мифами: йоркистским, представленным в хронике Холиншеда, и тюдоровским, воплощенным в хронике Холла, или, что то же, между провиденциализмом, объяснявшим историю Англии XV в. «конечной причиной» (т. е. последствиями «греха» – низложения Болингброком законного короля Ричарда II), и провиденциализмом более прагматического толка, ограничивавшимся при решении той же задачи так называемыми «вторичными причинами», т. е. мотивами человеческих поступков, когда освещались причины войны Роз, и прибегавшим к «руке божьей» – только при объяснении ее исхода. В хрониках Шекспира нетрудно найти элементы обеих концепций, но в его трактовке они оказываются значительно модифицированными. В самом деле, Холиншед очень хорошо знает, почему в Англии XV в. наступили смутные времена, и гораздо хуже осведомлен, почему именно Тюдоры оказались па троне, когда с неизмеримо большим основанием на него могли претендовать Йорки. Холл, наоборот, сосредоточен на объяснении «чудесного спасения» Англии Тюдорами, призванными провидением на престол. В хрониках Шекспира «рука всевышнего» тоже появляется во всех тех случаях, когда история идет не так, как ожидали участники. Однако связано это, как правило, с объяснением того или иного конкретного события, а вовсе не с предначертанием их общего хода.

Другими словами, под пером Шекспира история в значительной мере утратила свой мистический характер, стала более доступной человеческому разумению. К тому же у Шекспира небо непостоянно в своих привязанностях. Послушать Ричарда II – и провидение оказывается на его стороне, но вот побеждает Ланкастер – все снова объясняется волей божьей: и это потому, что у каждой из борющихся клик на время появляется своя «рука божья», точнее, она всегда поддерживает победителя. Таким образом, провиденциализм утрачивает «непостижимый» характер и толкает на поиски рациональных причин исторических перемен.

Если отвлечься от тех ссылок на провидение, когда оно оказывается лишь словесной данью «обиходу», то окажется, что Шекспир прибегает к нему в трех случаях: 1) когда речь идет о пророчестве, которое было вполне возможно на разумных основаниях; 2) когда события, происходящие на глазах у зрителей, столь загадочны (или объяснения их столь противоречивы), что единственным «примиряющим» всех выходом остается прибегнуть к провидению; 3) наконец, когда речь идет не о переменах, а о предназначении сущего, об основаниях его функционирования и т. д.

С первым случаем мы сталкиваемся в упоминавшейся уже речи епископа Карлейля, произнесенной в сцене низложения короля Ричарда II.

Лорд Херфод,– королем он назван вами,—

Изменник пред законным королем.

Коль коронуете его вы, знайте:

Кровь английская землю утучнит.

……………………………………………

Мир к туркам и неверным спать уйдет,

А здесь, где мир царил,– средь войн мятежных

На брата брат и род на род восстанут;

Страх, беспорядок, ужас и бунты

Здесь будут жить…

«Ричард II», IV, 1

Очевидно, что перед нами провиденциализм типа разумного предвидения. Здесь нет ссылки на небо и ого реакцию, на дела человеческие. Единственное, что еще связывает это предвидение с традиционным провиденциализмом, сводится к церковному сану пророчествующего. Однако «предвидение» оставляет без ответа вопрос: чем объясняется данное событие? Почему, например, жители Лондона полностью отвернулись от короля Ричарда II и с ликованием встретили Генриха Болингброка? Йорк объясняет эту перемену следующим образом:

С презрением… все косились

На Ричарда: никто «бог да хранит!» не крикнул

И не приветствовал его никто,

Но сором в венценосца все кидали.

………………………………………

Но божью руку видно в этом деле,

И покоряемся мы высшей цели.

Я Болингброку клятву дал свою,

И власть навек я признаю.

Там же, V, 2

Бросается в глаза абсолютная несовместимость точек зрения Йорка и Карлейля. Для Карлейля король Ричард – само воплощение «воли божьей», мятеж против него равносилен мятежу против всевышнего, иными словами, перед нами основная посылка «мифа» Йорков. В глазах Дяди Ричарда, Йорка, все обстоит наоборот. Если вопреки «божественности» власти Ричарда победа досталась Болингброку, значит провидение склонилось на его сторону, значит, его дело правое. Но подобное заключение есть подтверждение того, что в контексте хроник Шекспира провидение функционировало в двух смыслах: 1) в традиционном – как реакция на «возмущающие» его действия; в этом случае оно привлекалось для объяснения общего хода истории, мы сказали бы – общей закономерности; 2) в смысле простой констатации, что все происходящее случается «по воле божьей», и тогда человеку отводилась задача выяснить разумную причину происходящего.

И Шекспир не упускает возможности привести разумные объяснения происходящего. По мнению Солсбери, задержка короля Ричарда в Ирландии стоила ему престола. Он вернулся слишком поздно, чтобы повернуть ход событий вспять.

Боюсь, что день единый промедленья

Тебе затмил все дни земного счастья.

Верни вчерашний день – себе ты этим

Двенадцать тысяч воинов вернешь!

Сегодня – поздно…

Валийцы мертвым короля сочли,—

Сбежали, к Болингброку перешли.

Там же, III, 2

Другие причины того же события знает старый, умирающий герцог Гант: король вел себя, как тиран, страна для него вотчина, а подданные – бессловесные холопы.

Алмаз в оправе серебристой моря…

Благословенный край, отчизна, Англия…

В аренду сдан подобно жалкой ферме…

Теперь окружена кольцом позора —

Чернильных клякс, пергаментных оков;

Британия, привыкшая к победам,

Сама себя позорно победила.

Там же, II, 1

И, обращаясь к Ричарду:

О, если бы твой дед предвидеть мог,

Как сыновей его сын сына сгубит,—

Он не дал бы позориться тебе.

……………………………………….

Ты – Англии помещик, не король…

Там же

Иную причину видит герцог Йорк: «Он молод» (там же).

Известно, что после смерти Ганта Ричард II конфисковал все его владения и имущество и тем самым лишил изгнанного Болингброка наследства, а это было прямым правонарушением. И Йорк предупреждает:

Коль Херфорда вы прав его лишите,

Все грамоты…

………………………………………..

Отняв и подданство его отвергнув.

Вы навлечете тысячу несчастий

На голову свою, и вы лишитесь

Привязанных к вам тысячи сердец.

Там же

С другой стороны, у короля Ричарда есть свое объяснение событий: Болингброк благодаря ловкости стал кумиром простонародья:

…Как он учтив был с чернью,

Как будто проникая им в сердца

С униженной любезностью, как ровня,

Как он поклоны расточал рабам,

Мастеровым – улыбкой мастерскою,

Снял шляпу перед устричной торговкой,

Двум возчикам, ему желавшим счастья,

Ответил реверансом со словами:

«Благодарю, друзья и земляки» —

Как будто нашей Англии наследник

И наших подданных надежда он.

Там же, I, 4

Наконец, были свои объяснения и у простого народа. Достаточно вспомнить знаменитую беседу садовника и работника. Для них Ричард II – «расточительный король», он не правил страной, а отдал ее на откуп; в результате – правопорядок попран, царит беззаконие.

К чему нам за садовою оградой

Блюсти закон, соотношенье форм,

Порядок образцовый сохраняя,

Когда весь край наш – сад в ограде моря —

Так полон сорняков? Цветы погибли.

Запущены плодовые деревья,

Ограды в беспорядке, а растенья

Изъедены червями в нем.

Там же, III, 4

Перед нами сложнейшая гамма вполне рациональных суждений о причинах низложения Ричарда и смены его Болингброком. И хотя глубина и серьезность этих суждений весьма различны, тем не менее в совокупности они воссоздают вполне правдоподобную историческую ситуацию, обусловившую замену на престоле Англии Ричарда – Болингброком.

Итак, в хрониках Шекспира предполагается существование двоякого рода причинных связей в истории: скрытых, глубинных, разуму не доступных, которые определяют общее направление исторического процесса, и причин, лежащих на поверхности, доступных непосредственному наблюдению и объясняющих происходящие на глазах перемены. Подобно тому как современники Шекспира различали в человеке два начала – «божественное» и «плотское», точно так же и к анализу категории «государство» можно было подойти с двух точек зрения: натурфилософской и теологической. В первом случае исторические события рассматриваются в свете уже известной нам «органической теории» общества, т. е. надлежащего отправления предписанных функций каждым из «членов» «политического тела», во втором случае те же события предстают как следствие предначертанного «божественного плана». В хрониках Шекспира только что охарактеризованные способы исторического объяснения выступают то раздельно (как противоположность зримого и невидимого), то как единство, воплощение невидимого в зримом. Обратимся теперь к хроникам за иллюстрациями.

В самом деле, в трехчастной пьесе «Генрих VI» нет абсолютно никаких указаний на то, что Шекспир придавал какое-либо значение в трагических событиях этого времени захвату престола Болингброком. Через всю хронику красной нитью проходит не провиденциалистская концепция истории, а политико-этическая. Ни один из участников исторической драмы не рассматривает обрушившиеся на страну страдания как возмездие за низложение Ричарда П. Наоборот, их чаще всего связывают с неспособностью Генриха VI управлять страной. Достаточно сказать, что ни Мортимер, «законный» наследник Ричарда II, ни герцог Йорк, оспаривающий «право» Ланкастеров на корону Англии, ни разу не связывают происходящее с провидением.

Для Мортимера Болингброк – лишь «дерзостный захватчик». Тем не менее он перед смертью признает: «Ланкастерский основан прочно дом. Он, как гора, стоит, его не сдвинуть…» («Генрих VI», ч. I, II, 5). Точно так же и Йорк. В силу необходимости он может ссылками на родословную обосновать свое преимущественной право на английскую корону. Однако решающие причины, толкнувшие его на открытое выступление против Генриха VI,– безграничное честолюбие, жажда власти, с одной стороны, и понимание неспособности короля править государством – с другой. Таковы истинные причины смуты. Обращаясь к Генриху, Йорк говорит:

Король,– сказал я? – Нет, ты не король:

Не может тот народом управлять,

Кто и с одним изменником не сладит.

Не впору голове твоей корона.

«Ричард II», V, 1

Итак, очевидно, что Шекспир развивает не провиденциальную, а чисто политическую концепцию власти. Король не тот, кто увенчан короной, а тот, кто может реализовать свое право на нее, чья рука может держать скипетр. Из двух «прав» «лучшее» принадлежит не «законному наследнику», если он негодный правитель, а способному претенденту.

Поле истерического зрения Шекспира, равно как и всей гуманистической историографии, представляется нам сравнительно узким: государственное начало и его олицетворение – королевская власть. Одним словом, одна лишь политическая история – таковы его пределы в исторических хрониках. Но как многогранно эта проблема раскрывается, на каком широком, временами истинно общенародном фоне! Известно, что в ту эпоху государственность воплощала линию исторического прогресса народов.

Борьба с феодальной анархией, мятежами в местничеством знати внутри страны и угрозой вторжения сил контрреформации извне – таков действительный стержень «гражданской истории» того периода. Вот почему исторические хроники Шекспира столь созвучны историческому мышлению Макиавелли и Гвиччардини, с одной стороны, Бодену и Монтеню – с другой.

Вот почему Шекспир (в отличие от современной ему английской историографии) в бурных событиях английского XV в. увидел не только «смутное время», не просто смену династии на престоле, а смену исторических эпох: переход от иерархии – к национальному государству, от средневековой патриархальности, в которой роль и место индивида были зафиксированы однажды и навсегда в его «родословной», – к условиям существования, в которых то и другое оказалось во власти времени и тем самым лишилось определенности и постоянства. В отличие от «профессиональных хронистов» своего времени, Шекспир увидел всю глубину происшедшего переворота, когда представлявшийся наглухо замкнутым и неподвижным мир средневековья на глазах одного поколения раскрылся навстречу ветрам вселенной. Нет сомнения, что в рамках двух тетралогий этот переход с наибольшей глубиной анализируется в двух частях хроники «Генрих IV». Ни в одном другом литературном произведении той эпохи с такой ясностью не обрисованы поляризация общественных сил на рубеже средневековья и нового времени, их идеалы и принципы.