Текст книги "Кому отдаст голос сеньор Кайо? Святые безгрешные (сборник)"

Автор книги: Мигель Делибес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

VIII

Продымленная балка отгораживала очаг, а на ней стояли медные ковши, кувшины, светильники и даже посудина для варки шоколада, железная, с деревянной ручкой. За балкой открывался высокий шатер кухни; у стен стояли ларь из орехового дерева и скамья с короткими, отпиленными ножками. Войдя, сеньор Кайо сразу же развел огонь, и он затрещал в каменном очаге, выложенном изразцами с синим, выцветшим от времени узором. Над очагом дымился закопченный котел, а за ним виднелась вделанная в стену чугунная каминная доска с орнаментом, теперь уже еле различимым. На балке, прижатые светильниками и сосудом для варки шоколада, сушились Викторова рубашка с курткой и свитер Рафы. На посудных полках по сторонам от очага громоздились кастрюли, сковороды, чугуны, тарелки, а с крюков свисали кастрюльки, шумовки и огромная латунная вилка. Над головой у Виктора, сидевшего на скамье, висела прижатая планкой к стене широкая доска, наполовину закрывавшая цветной календарь.

Лали бродила по тесному помещению, с любопытством разглядывая все подряд. Сеньор Кайо рылся в шкафу напротив очага. Рафа некоторое время сидел неподвижно на ореховом ларе, упершись локтями в колени, потом вдруг выпрямился и снял майку, обнажив хилое, бледное тело.

– Сухой нитки не осталось, – сказал он.

Виктор поглядел на него и улыбнулся снисходительно:

– Прямо Тарзан.

Рафа повесил майку на чугунную ступку. Повернулся к Виктору, с явным неудовольствием оглядел его широкую, крепкую волосатую грудь и сказал:

– Просто самого выдающегося, что у меня есть, не видно.

Лали, разглядывавшая фотографию на комоде, сказала, не оборачиваясь:

– Ну вот, опять в нем испанский самец заговорил.

Сеньор Кайо подошел к Виктору. В руках он держал белую, тщательно выглаженную рубашку и черный, благоухавший нафталином костюм.

– Почему бы вам не надеть это? – сказал он. – В пасмурную погоду промокнуть плохо.

– Давайте, – сказал Виктор.

Сеньор Кайо посмотрел на Рафу.

– Благодарю, – отозвался тот. – Я еще молодой.

Сеньор Кайо жестом выразил согласие и повесил одежду на спинку стула. Лали, держа в руках фотографию, обратилась к старику:

– Это вы?

– Я, а как же. На свадьбе.

Лали поднесла фотографию к глазам.

– Какой красивой была ваша жена, – сказала она.

Она протянула фотографию Виктору и села рядом с ним на скамейку. Сеньор Кайо оперся на балку, перенеся вес тела на свою крепкую руку. Откашлялся, прочищая горло, запершившее, должно быть, от воспоминаний.

– И вправду, – начал он, – не потому говорю, что моя, а не было в селении никого на лицо красивее. И сестры ее – тоже, все как одна. Только ведь как бывает, ни одна из трех не говорила. – Он двумя пальцами перехватил горло для ясности и, помолчав, добавил: – С другой стороны, о чем уж так особенно с женщиной разговаривать.

Рафа поглядел на Лали, Лали поглядела на Виктора, а Виктор улыбнулся. Улыбка Виктора, похоже, подбодрила сеньора Кайо.

– Бернардо говаривал: женщине самое милое дело рот заткнуть подушкой. – Потом коротко рассмеялся и прибавил: – Так ли, эдак ли, а вышла за меня замуж, и сестры ее замуж повыходили, одна – в Рефико, вторая – в Кинтану. Все нашли свою долю.

Сеньор Кайо вдруг выпрямился, словно вспомнил что-то, и вышел из кухни, чуть наклонив голову, чтобы не стукнуться о балку. Едва он исчез, Рафа ткнул пальцем в сторону двери:

– Лали, дорогая, почему ты не расскажешь этой немой про эмансипацию?

Лали, разъяренная, наклонилась к огню, схватила полуобгоревший сук и запустила в Рафу:

– Вот ведь скотина!

Рафа уклонился, не переставая смеяться:

– Ну это уж слишком. Не будем воевать из-за чепухи.

Вернулся сеньор Кайо вместе с женой. В одной руке она несла глиняное блюдо с нарезанной колбасой и сыром, а другой прижимала к груди с полдюжины крендельков. Сеньор Кайо нес кувшин с вином и, поставив его на стол, отодвинул планку и опустил прикрепленную над головой Виктора доску, которая легла как раз между Виктором и Лали. Лали удивленно следила за его действиями.

– Какой забавный стол! – воскликнула она. – Откуда вы его взяли?

– Этот-то? – отозвался сеньор Кайо. – Откидной. К стене был прислонен, чтоб не мешался, вот вы его и не заметили. А теперь можно есть в свое удовольствие у огня.

Он переставил на откидной стол тарелки и кувшин, разлил вино по стаканам и подал им. Виктор взял кусочек сыру, отхлебнул вина и сказал:

– Спорю, сыр домашнего приготовления.

– А как же, у нас есть пресс. – И он указал на столик-пресс, стоявший в углу у комода.

– И колбаса – тоже?

– Ясное дело. Какая в том хитрость? И крендельки тоже она пекла.

Старуха, неподвижно сидевшая на плетеном стульчике чуть поодаль, у шкафа, следила за ними цепкими глазками в сети мелких морщинок. Старик пояснил:

– Крендельки остались с воскресенья, от праздника.

– Вы что-то праздновали?

– Восьмой день всегда справляется, с мальчишек еще помню.

– Восьмой день чего?

– Как чего? Троицы. Бывало дело, спускались мы все в Рефико на повозках, на ослах. А у церкви торговали крендельками и бисквитами. Вся выручка шла на содержание храма.

Сеньор Кайо, сидевший на деревянной колоде, задумался, уставившись на пламя. И после долгой паузы добавил:

– Раз возвращались с такого вот гулянья, я в тот год нес хоругвь, значит, в двадцать третьем году это было, сколько с тех пор воды утекло, мы с моей тогда и обручились. Я помог ей влезть на осла, сказал: «Садись». У нас, знаете ли, такой обычай был, если сядет – стало быть, да, а не сядет – нет. Она села на осла, и к декабрю мы поженились.

– Значит, она на вас глаз положила, – сказал Рафа, прикуривая от головешки.

– Стало быть, так.

Сеньор Кайо снова наполнил стаканы, потом поднялся, вышел и вернулся с охапкой дров, которые положил на решетку очага.

– Все еще зябнете? – спросил он.

Виктор пощупал края брюк – от них шел пар.

– Почти высохли, – сказал он.

Пламя шумно охватило хворост. Рафа отвернулся от огня. Лали посмотрела по сторонам:

– А телевизора у вас нет?

Сеньор Кайо, примостившийся на низкой колоде, поглядел на нее снизу вверх:

– Телевизора? Какой нам от него прок?

Лали сделала попытку улыбнуться:

– Мало ли. Все-таки занятие!

Рафа, глянув на них, вступил:

– А радио? Радио тоже нет?

– Нет, сеньор. К чему оно нам?

Рафу передернуло.

– Как к чему? Да чтобы знать, в каком мире вы живете.

Сеньор Кайо усмехнулся:

– А почему вы думаете, что сеньор Кайо не знает, в каком мире он живет?

– Знает, конечно, но все-таки нельзя же так, абсолютно без общения.

Виктор с интересом следил за разговором. Вмешался, желая примирить стороны:

– Другими словами, сеньор Кайо, вы месяцами не слышите человеческой речи?

– Вовсе нет, сеньор. По пятнадцатым числам каждый месяц спускается к нам Маноло.

– Какой Маноло?

– Из «Кока-колы». Он спускается из Паласиоса в Рефико, и в Мартосе тоже есть таверна.

– Он заезжает в селение?

– Заезжать не заезжает, я спускаюсь к перекрестку, и перебрасываемся словечком.

Виктор закусил нижнюю губу. Сказал:

– Ну а зимой целыми днями что вы тут делаете? Читаете?

– Нет, сеньор, я – нет. А моя – читает.

Рафа взял неразгоревшееся полено и щипцами положил его на уголья. С остервенением начал раздувать огонь почерневшими кожаными мехами, пока пламя не вырвалось вверх. Старуха, прислонившись к шкафу, механически покачивала головой, не то слушая, не то подремывая, но стоило ее векам сомкнуться, как она тотчас же выпрямлялась. Виктор выпил еще стакан вина и подвинул его сеньору Кайо, чтобы тот снова его наполнил. Наконец опять спросил:

– Если вы не читаете, не слушаете радио, не смотрите телевизор, что же вы делаете зимой?

– Работы, знаете ли, хватает.

Виктор не унимался:

– А если снег пойдет?

– Ясное дело, смотрю, как снег идет.

– А если он идет две недели?

– Да хоть бы месяц! Возьму какую-нибудь работу и сижу – жду, пока перестанет.

Виктор обескураженно покачал головой. На смену пришла Лали.

– Пока ждете, наверное, о чем-то думаете? – сказала она.

– Думаю? О чем мне думать?

– Откуда я знаю, об огороде, о пчелах… О чем-нибудь!

Сеньор Кайо провел шершавой большой рукой по лбу. Сказал:

– Бывает, найдет – и подумается: заболеешь тут, околеешь, как собака.

– У вас нет врача?

– Как же, сеньора, есть, в Рефико.

Рафа не выдержал:

– Елки, в Рефико! Рукой подать! А если крепко скрутит?

Сеньор Кайо смиренно улыбнулся.

– А уж коли крепко, тогда лучше положиться на священника, – проговорил он.

У Рафы на щеках проступил яркий румянец, отчего он стал еще больше походить на ребенка. Со смешной гримаской обратился к Лали, призывая ее в единомышленники:

– Потрясно!

Сеньор Кайо протянул девушке кренделек.

– Попробуйте, вкусные.

Лали двумя пальцами отломила кусочек и положила в рот. Серьезно, с удовольствием пожевала.

– Отдает анисом, – сказала она.

Старуха кивнула. Она издала какие-то гортанные звуки и беспорядочно замахала бледными морщинистыми руками, и на фоне черного платка, покрывавшего ее голову, они казались белыми бабочками, которые гонялись друг за дружкой. И так же неожиданно, как взметнулись, руки улеглись на колени. Сеньор Кайо, не пропускавший ничего, сказал, когда жена закончила бурные объяснения:

– Она говорит, отдает. И яйца отдают анисом, и мука, и масло, и сахар.

– Понятно, – сказала Лали.

Виктор снова принялся за свое:

– Скажите, сеньор Кайо, а как вы добираетесь до Рефико?

– На ослице.

– И всегда добирались на ослице?

– Нет, сеньор, до пятьдесят третьего года, пока тут еще был народ, по вторникам ходил автобус из Паласиоса. А раньше, уж не знаю, сколько лет назад, тут была почтовая станция. – Он чуть улыбнулся. – Тирсо[18]18
  Имеется в виду Тирсо де Молина, испанский драматург (1571 или ок. 1583–1648).


[Закрыть] тут лошадей менял.

Виктор отодвинул ноги от огня.

– А теперь кто вам доставляет почту?

– Какую почту?

– Письма.

Старик рассмеялся.

– Вот еще! – сказал он. – А кто, по-вашему, станет писать сеньору Кайо?

– Дети. Разве не пишут?

Старик сказал с презрительным жестом:

– Эти не пишут. У них машина.

– Приезжают навестить вас?

– А как же. Он в будущем месяце приедет с двумя внучатами. А она не любит сюда ездить. Говорит, что делать в селении, где даже аперитива не выпьешь, вот так. Молодежь.

Виктор с Рафой пили и пили. Виктор сказал:

– Хорошо идет это вино.

– Здешнее.

– Виноградники рядом?

– Как сказать, ближе к Паласиосу.

По временам на Виктора нападал приступ разговорчивости:

– Судя по вашим словам, сеньор Кайо, вы тут живете, ни о чем не ведаете. Так что, если мир вдруг пойдет ко дну, вы об этом даже не узнаете.

– Ха! А что я могу поделать, если мир пойдет ко дну?

– Да нет, это так просто говорится.

Рафа наклонился. В глазах у него что-то затаилось. И он сказал мягко, вкрадчиво:

– Вот, к примеру, сеньор Кайо, в ночь, когда умер Франко, вы спали себе преспокойно…

– А почему бы мне не спать спокойно?

– И ни о чем не ведали.

– Ясное дело, а потом Маноло мне поведал.

– Привет, Маноло! Вы же только что сказали, что Маноло приезжает в середине месяца!

– Ну да, сеньор, по пятнадцатым числам, если они не падают на воскресенье.

– Ну так вот, а Франко умер двадцатого ноября, значит, четыре недели вы пребывали в неведении.

– А куда было спешить?

– Черт побери, куда спешить!

Лали вмешалась примиряюще:

– А что вы думаете об этом, сеньор Кайо?

– О чем – об этом?

– О Франко, о том, что он умер.

Сеньор Кайо чуть развел руками.

– Видите ли, по правде сказать, мне до этого сеньора как-то никакого дела не было.

– Но согласитесь, это ведь важная новость, верно? Она означает, что мы от диктатуры переходим к демократии.

– Так говорят в Рефико.

– А вы что говорите?

– Хорошо, говорю.

Лали устремила на него понимающий, дружеский взгляд. Добавила:

– И все-таки, когда Маноло сообщил вам об этом, вы что-то подумали.

– Насчет Франко?

– Ну да.

– Подумал, подумал, что, верно, его уже предали земле. В этом – так ли, эдак ли – мы все равны.

Рафа осушил еще стакан. Щеки и уши у него горели. Он заговорил возбужденно:

– Так вот теперь вам придется поучаствовать, сеньор Кайо, другого пути нет. Вы слышали, какую речь произнес король? Власть возвращена народу.

– Так говорят.

– Вы пойдете голосовать пятнадцатого?

– Да вот, если погода не испортится, вместе с Маноло и доберусь до Рефико.

– А вы голосуете в Рефико?

– Всегда там, сеньор. Мы и весь здешний народ с гор.

– А вы уже подумали, за кого будете голосовать?

Сеньор Кайо сунул палец под берет и поскреб голову. Потом оглядел свои огромные руки, будто удивляясь им. И наконец пробормотал:

– Скорей всего – «за», ясное дело, если мы и дальше будем зло копить…

Рафа расхохотался. Заговорил громко:

– Это, елки, раньше так было – просто. «За» или «против»[19]19
  «За» или «против» – практиковавшийся при Франко референдум, который заменял выборы.


[Закрыть], сеньор Кайо. Это все штучки Франко, теперь по-другому, а вы, я смотрю, как с луны свалились.

– Да уж, – смиренно согласился сеньор Кайо.

Рафа заговорил, все больше распаляясь, и к концу – словно на митинге выступал:

– Сейчас главная проблема – выбрать, с кем вы. Понимаете? Партий много, они разные, а вы должны выбрать и голосовать за ту, которая вам подходит. Вот мы, например. Мы – за интересы пролетариата, крестьянства. Мои друзья, кандидаты, – за народ, за бедных, проще говоря.

Сеньор Кайо следил за ним с сосредоточенным вниманием, как на спектакле, но в некотором, однако, замешательстве. Выслушав, сказал нерешительно:

– Я же не бедный.

Рафа растерялся.

– Как, – сказал он, – вам что же, ничего не надо?

– Как это не надо! Пусть дождь перестанет и тепло возьмется.

Виктор привстал, упершись животом в стол, и сказал Рафе:

– Кончай выступать, старик, хватит.

Рафа тоже поднялся:

– Слышите, сеньор Кайо? Мой друг хочет, чтобы я замолчал. Мой друг – человек скромный и хочет, чтобы я заткнулся, но не за тем я сюда приехал, чтобы молчать. – Розовые точечки сосков на его белой хилой груди ходили ходуном. Он продолжал: – Страна наконец-то свободна. Впервые за сорок лет мы можем выбирать для нее путь, который нам кажется разумным, понимаете? Но мы должны выбрать правильный путь. Ваша жена, вы, я, все мы будем решать, как нам управлять нашей страной, оставим ли мы бразды правления в прежних руках или передадим их народу…

Виктор обогнул стол и поставил ногу на край очага. Повторил:

– Кончай, Рафа, хватит.

Но Рафа не слушал его. Он засунул руки в задний карман брюк и вытащил полдюжины смятых листков с завернувшимися уголками – списки кандидатов партии, – наспех тыльной стороной ладони разгладил их и протянул сеньору Кайо.

– Вот, – сказал он. – Вот имена моих друзей, это – он, а это – она. Если вы считаете, что мои друзья – люди достойные, берите и голосуйте за них. Если же вы думаете, что они бессовестные негодяи, то порвите это, и дело с концом.

Не дав сеньору Кайо даже глянуть на листки, Виктор выхватил их у него из рук.

– Ну нет, – сказал он. Разорвал бумажки и швырнул их в огонь, в умирающие языки пламени. Листовки вмиг сморщились, пламя поползло по ним, вспыхнуло и проглотило. – Голосуйте, сеньор Кайо, за ту группу или человека, которые внушают вам доверие, вы меня понимаете? А если никто не внушает доверия, то опустите чистый бюллетень или не голосуйте совсем.

Лали тоже поднялась.

– Без десяти десять, – сказала она. – Пора ехать.

Выцветшие зрачки сеньора Кайо беспокойно забегали по лицам гостей. Виктор снял с балки рубашку и облачился в нее. В углу одевался Рафа. Старуха снова задвигала руками, издавая невнятные звуки. Сеньор Кайо очень внимательно следил за нею. Когда она кончила, пояснил:

– Она говорит: возьмите крендельки с собой.

Лали положила руку на плечо женщины.

– Большое спасибо, – сказала она.

Виктор с чувством пожал руку сеньору Кайо. Тот сказал:

– Погодите, я дойду с вами до машины.

На площади теперь, когда птицы спрятались, слышался только хрустальный говор ручья, бегущего по камням, и глухой гул воды – снизу, от водопада Грива. Легкий восточный ветер вымел тучи, и молнии вспыхивали далеко, над западными вершинами. И вдруг сквозь шепот ручья и далекий шум водопада прорезался ровный механический рокот. Сеньор Кайо наклонил голову.

– Машина! – сказал он удивленно.

Перед камнем, положенным на дно ручья, они молча остановились. Сеньор Кайо вглядывался во тьму, окутавшую лощину. Прежде чем заговорить, облизнул губы.

– Из Кинтаны спускается, – объяснил он.

Они долго стояли и слушали, как то нарастал, то стихал шум шедшей по извилистой дороге машины. Мотор вдруг зарокотал громко, как будто машина резко прибавила скорость. Сеньор Кайо сказал:

– Вышла на дорогу. Идет в селение.

Рафа недовольно сморщился:

– Кто это?

Сеньор Кайо подавил смешок.

– Посмотрим, – ответил он, – одно скажу: никогда еще к сеньору Кайо не ездило столько гостей.

IX

Стоя на скале над водопадом Грива, Рафа смотрел вниз на лощину, на красную дорогу, петлявшую вдоль реки меж рядов одичавших яблонь, и хотя солнце уже догорело, он приложил правую руку козырьком к глазам и прищурился, чтобы лучше видеть. Потом сказал:

– «Рено-двенадцатый», белый.

– Кто это может быть? – спросил с беспокойством Виктор.

Рафа спустился со скалы, и вчетвером они стали ждать, когда покажется машина, а когда она появилась, Рафа единственный из всех узнал водителя.

– Маурисио, – сказал он вполголоса.

– Кто такой Маурисио? – спросил Виктор.

Рафа не ответил. Машина остановилась в самом начале улицы, там, где они оставили свою. Трое молодых людей – двое на переднем сиденье и один на заднем – высокомерно смотрели из окошек машины. Первым вышел водитель, еще совсем мальчишка, в зеленой майке и в джинсах. Не поздоровавшись, он спросил у сеньора Кайо:

– Небось эти вас уже захомутали? – Он улыбался. Повернулся к Рафе, стоявшему ближе других, добавил, не переставая улыбаться: – Что вы тут делаете? В Кинтанабаде уйма народу вас дожидается. Больше двух часов ждут.

Рафа жестом показал – мол, болтай-болтай.

– Что еще?

– Ты что – не веришь?

– Ну да, с флагами и плакатами. И оркестр наяривает. Не свисти.

Из машины вышли остальные двое. Один – низенький, коренастый, стриженный ежиком, в желтой непромокаемой куртке, которая была ему так велика, что из рукавов виднелись лишь кончики пальцев. Второй – высокий и тощий, с воинственно торчащим подбородком и длинными цепкими руками. Не проронив ни слова, автоматически, словно выполняя ритуал, он швырнул в воздух две пачки разноцветных листовок. Листовки, покружившись, тихо опали на землю и на воду ручья; никто на них даже не взглянул. Парень в зеленой майке снова повернулся к сеньору Кайо.

– Где алькальд? – спросил он.

– Я алькальд, – сказал сеньор Кайо, ударяя себя в грудь сложенными в щепоть пальцами.

– Тогда скажите, где можно собрать людей? Ненадолго.

Сеньор Кайо покачал головой.

– Уууу! – сказал он. – Для этого придется вам отправиться в Бильбао.

– Так далеко?

– А что делать!

Виктор подошел к сеньору Кайо и протянул ему руку.

– Ну ладно, сеньор Кайо, нам пора. Мы поедем.

Парень в зеленой майке вмешался.

– Не верьте этим, – сказал он. – Они хотят отнять у вас землю.

Лоб сеньора Кайо пошел морщинами.

– Вот уж нет, – сказал он. – Земли тут хватит на всех. Видели низину? Все как есть запустело. Двенадцать лет здешние земли плуга не видали.

Парень в зеленой майке взглядом проследил, куда смотрел старик: заросшие сорняком огороды, одичавшие яблони. Сказал убежденно:

– Доверьтесь нам. Мы тут все исправим.

Сеньор Кайо предупредил:

– А ничего не ломалось.

Парень в майке обернулся к своему приятелю в желтой куртке:

– Слыхал, Гойо? Доходяга какой-то.

Лали прервала их:

– Ну, мы поехали.

Парень в зеленой майке оживился:

– Слушай, детка, мы не кусаемся!

Он стал в позу, скрестив руки на груди, и кивком головы обратился к сеньору Кайо:

– Я вижу, эти уже задурили вам голову?

Рафа примиряюще вступился:

– Слушай, Маурисио, давай разойдемся с миром.

– С миром! – завопил Маурисио глумливо. – Слышишь, Гойо? Небось и старику про мир плели. Они всегда: чуть что – за мир хватаются. – Он повернулся к сеньору Кайо:

– Что, старик, плели они тут про мир?

Виктор встал между ними. И сказал, обращаясь к Маурисио:

– Слушай, оставь его, пожалуйста, в покое.

– В покое? Ах ты, гад, в покое! Это тебе покоя хочется. А страна, народ, этот старик – они всем принадлежат. В этом и состоит демократия, так ведь?

Виктор согласился.

– Так, – сказал он. – Дело не в том, что ты говоришь, а как ты это делаешь.

Маурисио повернулся к парню в желтой куртке.

– Слышишь, Гойо? Кандидату не по нутру наши манеры, кандидат приехал добыть голос этого старика. – Он придвинулся к Виктору вплотную, все больше распаляясь. – Но чтобы добыть голос этого старика, ты должен сказать ему всю правду. Сказать ему, что не успеете вы победить на выборах, как тут же сожжете сельскую церковь, а его самого пристрелите у кладбищенской ограды. Прежде всего это ты должен рассказать старику.

Он наклонился, поднял с земли листовку, из тех, что разбрасывал его приятель, и вложил ее в безучастные руки сеньора Кайо.

– Смотрите сюда: если вы хотите порядка и справедливости, голосуйте за эту кандидатуру.

Сеньор Кайо скользнул глазами по мятой бумажке и, упершись кротким, выцветшим взглядом в Маурисио, изобразил подобие улыбки:

– Порядок, говорите? Тут его хватает. Сами видите.

Гойо шагнул было к нему, но Маурисио удержал его за руку. Виктор не сводил глаз с длиннорукавого. Маурисио сказал:

– Слышал? Здорово они его обработали, здорово промыли ему мозги, этот тип начинает действовать мне на нервы. – Он опустил голову и неожиданно, словно отказываясь от какой-то затеи, совершенно другим тоном сказал высокому парню, безучастно прислонившемуся к дверце машины: – Ну-ка, Пепе, налепи тут пару плакатов и поехали. Одиннадцатый час, здесь нам делать нечего.

Высокий подошел к багажнику, открыл его, достал рулон, клей и кисть. Маурисио взял из рук сеньора Кайо листовку, свернул ее в трубочку и сунул себе в рот, как сигарету. Засмеялся:

– Нравится тебе это, старик, или нет, а проглотить придется.

Виктор схватил его за руку:

– Тебе не кажется, что это уже слишком?

Намазав плакат клеем, верзила подошел к глухой стене сарая и прилепил его поверх улыбающейся физиономии лидера. Виктор выпустил руку Маурисио и шагнул к верзиле.

– Не здесь, – сказал он. – Во всем селении другого места не нашел?

Он сдернул плакат и разорвал его. Верзила крутанулся к Виктору и, влепив ему прямо в лицо другой плакат, коленом ударил в пах. Все произошло в мгновение ока. В руках Гойо вдруг появилась железная цепь; вскинув цепь над головой, он с силой два раза обрушил ее на оседающее тело Виктора. Маурисио метнулся за руль, включил газ и распахнул дверцы. Гойо прыгнул к нему, а верзила – на заднее сиденье.

– Давай жми! – крикнул он.

Автомобиль дал задний ход и, стреляя выхлопной трубой, выехал с улицы. Лали и Рафа присели на корточки над скорчившимся на земле Виктором.

– Сволочи, – сквозь зубы пробормотал Рафа. – Ничего не повредили тебе?

Он потянул Виктора за плечи, стараясь поднять.

– Не надо, – сказал Виктор.

Руки у него дрожали, колени словно для защиты были прижаты к животу. Лицо было мертвенно-бледным, комочки клейстера прилипли к волосам, бороде, щекам. Лали хотела расстегнуть ему рубашку.

– Не надо, – повторил Виктор. – Тут – ничего.

Сеньор Кайо, окаменев словно статуя, наблюдал за происходившим. Виктор скорчился и закусил губу, заметив, что Рафа хочет поднять его.

– Погоди, не трогай, пожалуйста.

Рафа выпрямился, уперев руки в поясницу. Спросил у Лали:

– Откуда они взялись?

– Кто их знает, во всяком случае, ехали они с той же целью, что и мы.

Мало-помалу Виктор приходил в себя, хотя то и дело лицо его перекашивало болью. Рафа, которого случившееся превратило совсем в беспомощного, растерянного ребенка, сказал:

– Этот Маурисио и его дружки – просто бандиты.

Из черной кроны орехового дерева донесся жалобный крик совы, и, точно повинуясь знаку, Лали взглянула на часы и сказала:

– Давай уложим его на заднем сиденье. Дани, наверное, волнуется.

– Давай, – согласился Рафа.

Он наклонился над Виктором.

– Погоди, – сказала Лали.

Она подошла к ручью, смочила бумажную салфетку. Присев около Виктора, она стерла с его лица комочки клейстера и, достав из кармана расческу, провела по волосам и бороде.

– Теперь можно, – сказала она.

Рафа подхватил Виктора под мышки и помог ему подняться, а Лали придерживала дверцу машины. Виктор забрался в машину на заднее сиденье и лег на бок, поджав ноги. Сеньор Кайо смотрел на него в окошко, и Виктор попытался улыбнуться, но вышла гримаса.

– Я приеду к вам еще раз, – сказал он.

Сеньор Кайо кивнул. Лали молча села за руль и пристегнулась ремнем. Рафа, не выпуская сигареты изо рта, послушно сел рядом. Обернулся:

– Ну как, старик?

– Лучше.

Сеньор Кайо просунул голову в открытое окошко около Лали.

– Езжайте потихоньку, – сказал он. – Дорога здесь обманчивая.

Лали тронула машину и помахала рукой в окошко. Сеньор Кайо оставался позади один, на площади у ручья, отсвечивавшего в угасающем вечернем свете. Они выехали из селения, не обмолвившись словом, и уже на дороге Рафа раздавил сигарету в полной окурков пепельнице и сказал, застегивая ремень:

– Ну, сволочи!

Лали внимательно смотрела сквозь стекло на дорогу, стараясь объезжать выбоины и камни. Справа глубоко внизу бежала река, а слева над полукружием яблоневых деревьев тянулись в красноватое закатное небо тяжелые зубчатые контуры изъеденных эрозией скал. Подъехав к перекрестку, Лали сбросила скорость. Сказала, не оборачиваясь, взглянув на Виктора в зеркало:

– Больно?

– Проходит, не беспокойся.

Машина тяжело брала подъем на третьей скорости, и на крутом повороте Лали переключила на вторую и зажгла дальний свет. Дорогу перебежал кролик. Рафа автоматически взял пленку и вложил в магнитофон. Закуривая новую сигареты, сказал насмешливо:

– «Отель Калифорния» Иглза. Посвящаю ее моему начальнику Дани, который, наверное, меня слушает. – Оглушительно загремел оркестр.

– Может, сделаешь потише, – попросила Лали. – Тошно.

Рафа выключил.

– Спокойно, – сказал он.

Снова наступила тишина. На поворотах Лали не притормаживала, решительно ввинчиваясь все выше и выше в горы. Рафа, посасывая сигарету, прикрыл глаза. С наслаждением вытолкнул дым изо рта, сказал:

– Маурисио бесится. Знает, что пятнадцатого ему ничего не светит, вот и бесится.

Никто не отозвался. Ночь постепенно окутывала их, Рафа повернулся посмотреть на Виктора.

– Ну как дела, старик? – И вдруг рассмеялся: – Черт побери! Глаза у тебя – будто апостол Иаков тебе явился!

Голос Виктора прозвучал тихо, но твердо:

– А он, знаешь, как бог, из ничего творит мир.

– Сеньор Кайо?

– Он.

Рафа опять засмеялся:

– Как на тебя это подействовало! Ты уж слишком, елки. Первый раз, что ли, мужика деревенского видишь вблизи?

– Да, – признался Виктор. – Первый.

Рафа смешно замахал руками.

– Вы, мадридцы, такие. Думаете, Мадрид ваш – пуп земли, только вы ошибаетесь, и даже очень. Надо идти в народ, старик. Там, в деревне, настоящая жизнь, – добавил он язвительно.

Виктор привстал.

– Кончай кривляться, – сказал он.

Конус света выхватил из листьев первые дома разрушающегося, обезлюдевшего селения.

– Кинтанабад, – сказала Лали.

Виктор попробовал дышать носом – с каждым разом все глубже, но медленно и держась рукой за грудь, словно ждал, что боль снова вернется. Боль не возвращалась, и он повторил процедуру еще раза два, уже расслабившись. Поглядел в окошко на уходящий свет, на рушащиеся кровли, выпотрошенные сараи, пробивающуюся в стенах траву, кучу камней на грязных улицах.

– Нет, нельзя, – пробормотал он. И откинулся головой на спинку.

– Чего нельзя, старик?

– Нельзя спокойно смотреть, – сказал Виктор. – Спокойно смотреть, как гибнет цивилизация.

Рафа обернулся и посмотрел на него круглыми, как плошки, глазами:

– Да хватит тебе, елки, ты что в самом деле. Пусть твой сеньор Кайо какой угодно носитель культуры, но все-таки он не Эйнштейн.

Виктор опять откинулся на спинку сиденья. Заговорил ровно, без выражения, не рассчитывая на собеседника:

– Я вижу: что-то летает в небе, и знаю, что это птица. Вижу: нечто зеленое вцепилось в землю, и знаю, что это дерево, но не спрашивайте меня, как оно называется. – Он уронил на грудь голову и закрыл лицо руками. – Я не знаю ни одного проклятого названия.

Рафа поглядел на Лали, словно ища поддержки, и сказал:

– И не надо тебе знать, старик.

Виктор наклонился вперед.

– Как это – не надо знать?

– А зачем?

– Это и есть цивилизация, культура.

Рафа расхохотался.

– Не мели чушь, – сказал он. – Это так, одна видимость, реклама, как бы сказал наш учитель. – Он уперся указательным пальцем в середину лба и добавил: – Культура – она вот тут, внутри.

Виктор пробормотал:

– Жизнь и есть культура.

Узкая, вся в выбоинах дорога, взобравшись наверх, выпрямилась, и теперь по сторонам в темноте бежали нечеткие пугающие тени дубов. Начался спуск, и внизу, в долине, сверкнули три огонька.

– Мартос, – объявила Лали. – За ним – Паласиос-де-Силос, а там выйдем на главную дорогу.

Виктор наклонился, почти коснувшись губами Лалиного затылка:

– Сеньор Кайо сказал, в Мартосе есть таверна. Может, остановишься на минутку? Пропустить бы глоточек.

Лали наморщила лоб. Посмотрела на светящийся циферблат на приборной доске.

– Двенадцатый час, – сказала она. – Дани будет недоволен, что мы так опоздали.

– Ты не можешь хоть на минуту забыть про Дани?

– Как хочешь.

Въехали в селение; проезжая мимо спящих домов, Лали сбросила газ и на углу под бледной голой электрической лампочкой остановила машину. В приотворенную дверь соседнего дома видна была примитивная стойка и полки, уставленные бутылками и банками с консервами. Рафа обрадовался:

– Ну, ты – баба что надо.

Трактирчик был пуст, только сухая, почерневшая, немолодая женщина с ничего не выражающими глазами и плотно сжатым ртом мыла стаканы в цинковой мойке. Она подозрительно поглядела на них, но не сказала ни слова.

– Один коньяк, – сказал Виктор.

Рафа облокотился на стойку:

– Пусть будет два.

Женщина медленно, в полном молчании, словно бы против желания, наполнила рюмки. Рафа пальцем ткнул в ее сторону:

– Смотри-ка. Точно каменная.

Они выпили и снова подвинули пустые рюмки женщине. Лали нетерпеливо спросила:

– Сколько километров до Паласиоса?

Та едва шевельнула губами:

– Девять.

Рафа бессмысленно посмеивался и в четвертый раз за пять минут протянул женщине свою рюмку. Лали решительно повернулась к нему:

– Чего вы добиваетесь? Предупреждаю, со мной эти штучки не пройдут.

Виктор тихонько дотронулся до ее руки.

– Спок-койно, – сказал он. – Сеньор Кайо никогда не спешит. – Он поднял рюмки. – За сеньора Кайо!

– За сеньора Кайо, старик! – подхватил с энтузиазмом Рафа.

Они выпили. Женщина покорно наливала. Виктор, оглядев ее, приблизил губы к уху Рафы и сказал вполголоса:

– А ведь он прав.

Рафа восторженно вскинул руки, собираясь обнять его, но наткнулся взглядом на безмолвную фигуру женщины и замер на полпути. Сказал разочарованно: