Текст книги "Кому отдаст голос сеньор Кайо? Святые безгрешные (сборник)"

Автор книги: Мигель Делибес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Хуан Кобо

Кому отдаст голос сеньор Кайо?
(Роман)

Miguel Delibes. EL DISPUTADO VOTO DEL SEÑOR CAYO

© Miguel Delibes © Ediciones Destino

Перевод Л. Синянской © «Иностранная литература» № 1, 1982

I

Он вбежал по лестнице через две ступеньки – чуть наклонившись вперед, тяжело дыша, – ко второму этажу дыхание сбилось, он остановился на площадке передохнуть и левой рукой оперся на перила. Под потолком слабая лампочка, схваченная металлической сеткой, освещала облупившиеся стены, благородные, стершиеся по краям деревянные ступени, все в пыли точеные балясины перил, двери двух квартир слева и справа, уставившиеся друг на друга бронзовыми глазками, карнизы и лепку – все излишества барочного стиля. На одной из дверей, той, что ближе к Виктору, – белая пластинка с отбитым краем: «Димас Реглеро. Врач. Ухо, горло, нос».

Виктор сделал глубокий вдох и тихонько потер подбородок. «Не тот стал, не тот. Сказываются годы бездействия», – пробормотал он еле слышно. На четвертом этаже хлопнула дверь, и послышались ровные, размеренные шаги – кто-то спускался. Он подождал. На лестнице показался Артуро: светлый осенний костюм, галстук в коричнево-белую полоску, заколотый золотой булавкой с эмблемой партии. Увидев Виктора, удивился:

– Что ты тут делаешь? Как не в себе!

Они поглядели друг на друга, Артуро – несколько свысока. В лестничной клетке гулко мешались доносившиеся сверху, из помещения партийной ячейки, голоса товарищей с говором теледиктора и пением Леонарда Коэна из передачи «Песни одной комнаты».

– Дани наверху?

– Спрашивал тебя.

Артуро покусывал нижнюю губу и все время поводил подбородком, как будто хотел высвободить зажатую под воротником рубашки кожу. Виктор улыбнулся. Вытащил из кармана куртки рекламную брошюру и развернул.

– Как тебе эта пропаганда по-американски? – спросил он.

Артуро кашлянул, заметно смущенный. Конечно, странно было видеть себя на фотографии, сделанной в ателье, – трубка в зубах, натужно веселая улыбка. Он потер подбородок. Сказал глухо:

– Не поверишь, но эта пропаганда в стиле Кеннеди действует.

Виктор с сомнением покачал головой.

– Может быть, – сказал он. – А не перехватил ли ты чуток?

– Чего уж теперь…

Виктор не ответил. Он раскрыл брошюру: слева моложавый Артуро в футбольных трусах бежал по зеленой лужайке за мячом, которого не догнать. Внизу стояла подпись: «Спорт в массы». На картинке справа Артуро, откинувшись на диванные подушки и положив руку на хрупкие плечи своей жены Лали, нежно смотрел на двух светловолосых девочек, играющих у его ног с тряпичной куклой. Подпись внизу гласила: «Образование – для всех». Виктор захлопнул брошюрку, не переставая улыбаться. Поднял серые, чуть усталые глаза.

– А это? – показал он на заднюю обложку. Там Артуро, в расстегнутой рубашке, без пиджака, сидел на скамейке у кирпичной стены на солнышке в окружении стариков в каком-то селении. Внизу говорилось: «Достойный третий возраст». А еще ниже, на всем остававшемся пустом месте, самым крупным шрифтом: «ЕСЛИ ТЫ ЗА СПРАВЕДЛИВОСТЬ В ИСПАНИИ, ГОЛОСУЙ ЗА АРТУРО ГОНСАЛЕСА ТОРРЕСА – ДЕПУТАТА В СЕНАТ». В глазах Виктора мелькнула ирония. Артуро опять сжал губы и выставил подбородок.

– Нравится тебе или нет, а идет хорошо, – сказал он, – впечатляет, старик. И не путай сенат с конгрессом. В сенат выбирают личность.

– Может быть, – сказал Виктор. И так как Артуро ничего не ответил, добавил: – Ну ладно, я пошел.

– Пока, до скорого.

Виктор медленно одолел оставшиеся до четвертого этажа пролеты и толкнул дверь, на которой кое-как обрезанная картонная табличка гласила: «Входите без стука». В прихожей с высоким потолком, загроможденной флагами, плакатами, эмблемами партии и гигантскими снопами прислоненных к стене рулонов, кипела жизнь. Сигаретный дым, голоса, смех, распоряжения, листовки и брошюрки, в кипах и рассыпанные по паркету, наспех вымытому две недели назад, а на фоне всего этого – снующие взад-вперед юноши и девушки с большими значками на груди и броскими рекламными наклейками на джинсах. По временам, когда смех и разговоры чуть стихали, становилась слышна из дальних комнат ритмичная музыка радио или магнитофона, сливавшаяся с однообразным голосом теледиктора в соседнем помещении. У самой двери два парня – один рослый, со светлыми вьющимися волосами и ласковыми глазами, другой низенький, коренастый, с невероятно короткими руками – мешали клей в синих пластмассовых ведрах. У стены, под плакатом, изображавшим широко улыбающегося лидера, несколько человек пылко спорили о Хуанхо Мерино, облаченным, как всегда, в красный свитер, свободный, растянутый до самых колен.

Виктор остановился на пороге, перед пластмассовыми ведрами. Кудрявый парень теперь свертывал плакаты и рассказывал своему товарищу, как прошлой ночью ребята из «Народного союза»[3]3
  Испанская политическая организация, объединяющая сторонников франкизма. – Здесь и далее примечания переводчиков.


[Закрыть] попросили у него клею.

– И ты им дал?

– А почему же нет, у меня дополна было.

– Не в этом дело, старик.

Из-за угла коридора показалась глянцевая лысина Кармело, сверкающая над очками в толстой черной оправе; он вел под руку Лали и что-то доверительно вталковывал ей – видно, давал наставления. Лали слушала, вытянув стройную шею, – волосы небрежно собраны на затылке в конский хвост, невесомая и благоухающая, словно только что из ванной. В этом разноголосом шуме и безалаберной суете тоненькая Лали казалась видением. Глаза ее на мгновение задержались на Викторе, и она едва заметно, бегло улыбнулась. И Кармело, широкий и коренастый, со сверкающей лысиной, заметил его и подал знак рукой. Выпустив руку Лали, сказал:

– Прости.

Направился к Виктору.

– Ужинал?

– Перекусил внизу, – ответил Виктор.

– Хорошо. Дани тебя спрашивал.

– Иду к нему.

Из центральной комнаты вышел Андрес и двинулся к выходу. На нем была белая рубашка, чрезмерно широкая, без воротника; длинные темные волосы свисали на уши. Проходя мимо, он похлопал Виктора по спине:

– Ну, как там было, депутат?

– Так себе, – ответил Виктор.

Кармело пальцем поправил очки на переносице и набычился:

– Нехорошо, что ли?

– Как всегда, – сказал Виктор. – Начал алькальд обычной бодягой, а кончилось все в телеклубе.

– Это еще что за новость?

– Говорят, несколько дней назад у них побывал некий Агустин и выкинул коленце – занавесил Христа знаменем. Знаешь этих типов, они думают, что все еще тридцать шестой год.

Сверкающая лысина Кармело качнулась.

– А какое отношение к этому Агустину имеем мы?

– Никакого, разумеется, но алькальд взбеленился. Говорит, что больше никого не пустит в зал заседаний, хоть сам святой Петр с небес сойдет, что хватит с нас телеклуба, а если мы хотим собирать массы, то, пожалуйста, на площади. Чушь, одним словом.

Кармело прыснул:

– Массы в Вадильосе?

– Не такой уж он и маленький, знаешь. Нас собралось больше сотни.

– Ну и что?

– Ничего, выкрутились.

– Поговорили?

– Как сказать. Сегодня крестьянин стал прагматичнее, не выносит шумихи и агитации.

Кармело снова пальцем установил очки на переносице.

– Круглый стол?

– Я бы сказал – собрание в целях информации. А впрочем, называй как нравится.

Курчавый парень задел Кармело ведром с клейстером. Тот отстранился.

– Эй, осторожнее!

– Еще чего, осторожней! Сами встали посреди дороги, а я что?

Кармело отступил на шаг. Взял Виктора под руку и открыл первую дверь слева.

– Пройдем сюда, – сказал он.

Он закрыл дверь за собой. Феликс Барко и Айюсо, что-то старательно писавшие за кухонным столом, подняли на вошедших глаза. На столе лежали исписанные, все в вымарках страницы. Кроме стола, четырех стульев, плакатов, листовок, флагов, наклеек и эмблем, сплошь покрывавших стены, в просторной комнате ничего не было. Механический голос теледиктора здесь слышался отчетливее. Айюсо улыбнулся одной стороной рта. На правой скуле красовался огромный синяк, верхняя губа воспалилась и распухла.

– Эй, депутат, садись помогай.

– Что это?

Кармело наклонился всем своим грузным туловищем над столом и взял один лист. Рассеянно пробежал его глазами.

– Данины штучки, – пояснил он. – Хочет, чтобы каждый кандидат обратился с письмом к избирателю.

– Очередная шумиха?

– Говорит, надо противопоставить что-то стратегии Суареса[4]4
  Адольфо Суарес – испанский политик, с мая 1976 г. до января 1981 г. – премьер-министр, организатор и глава партии Центрально-демократический союз, которая победила на выборах в 1977 и 1979 гг.


[Закрыть].

Айюсо хлопал ресницами, как кукла. На нем был экстравагантный жакет из темной парусины, без рукавов и лацканов, с большими карманами по бокам, собиравшийся гармошкой на поясе. Он процедил сквозь зубы:

– Дани – он такой, немного максималист.

Виктор взял из рук Кармело лист и пробежал его, а Кармело наблюдал за ним поверх очков:

– Что там написано?

– Чушь.

Виктор дочитал, сморщился и покачал головой.

– Не нравится мне это, – сказал он.

Феликс Барко протестующе замахал маленькой темной ручкой с черными неопрятными ногтями:

– Сволочь ты, больше никто. – Он покосился на Айюсо. – Два часа тут ломаем голову, а приходит депутат, и ему, видите ли, не нравится.

– Пойми же, – сказал Виктор. – Эта махровая агитация никому не нужна.

– А ты мне скажи, как ты съешь орех, если вначале его не долбанешь?

Виктор задумчиво наморщил лоб.

– Очень просто, – сказал он наконец. – При помощи конкретной идеи. На этом этапе избирательной кампании никому уже в глотку не лезут ваши дешевые штучки.

Кармело рассудил:

– Пожалуй, Виктор прав, мы душим людей литературой, дурной литературой.

Виктор невозмутимо продолжал, будто его и не перебивали:

– Избирателю надо сказать всего три вещи, и очень простые. Первое: чтобы он голосовал. Второе: чтобы он не боялся. И третье: чтобы голосовал сознательно.

– Слушай, надоела мне эта бодяга! Я весь насквозь сознательный – до кишок! А если сознательность не совпадает с нашей программой?

– Тогда дело плохо.

Кармело снова склонился над столом, спокойно собрал листы, не переставая отбивать ритм по крышке стола, не читая, просмотрел их.

– Это уж слишком, – повторил он. – Дани это тоже не понравится.

– Хамство, тогда пускай сам делает! – крикнул Феликс Барко.

В этот момент откуда-то из-за балконной решетки понеслись усиленные мегафоном выкрики, все громче и пронзительнее, заглушая все остальные шумы. В промежутках между ними слышался рокот мотора. И потом, так же постепенно, как и возникли, стали удаляться и смолкли, а дом снова наполнился привычными звуками.

– Что за дерьмо эти хиппари, покоя людям не дают, – сказал Айюсо, с трудом шевеля распухшей губой.

Виктор кивнул, но так, будто не словам Айюсо, а собственным мыслям.

– Знаешь результаты опроса Консультационного института? – спросил он.

– Читали, – самодовольно сказал Феликс Барко, словно предупреждая, что его голыми руками не возьмешь.

– Ты ведь заметил – пока еще все неясно: сорок процентов в стране до сих пор не решили, за кого они, так? А значит, надо заставить их сделать выбор, завоевать их. Громкими словами? Ничего подобного, слов надо поменьше, но они должны быть простыми и искренними, должны нести нашу правду.

Айюсо положил руку на руку Феликса Барко:

– Наплевать, старик, не станем тягаться с Суаресом, сделаем, как велит депутат.

Виктор чуть улыбнулся:

– Не думай только, что власть – это сласть.

Кармело закивал своей бесстыдно блестящей лысиной. Феликс Барко задергал смуглыми, выразительными ручками:

– Но ты ведь не из тех, кто думает, что победа на выборах – это катастрофа?

– Нет, конечно, – ответил Виктор. – Просто я стараюсь быть реалистом.

– Ладно, – сказал Айюсо. И, не посоветовавшись с Феликсом Барко, взял с полдюжины листов, разорвал пополам и швырнул на пол. Глянул на Виктора, потускнев:

– Сделаем, как говоришь, и конец.

Кармело, явно довольный, поправил очки, повернулся и приоткрыл раздвижные двери в соседнее помещение – просторную комнату, освещенную мощной лампой без абажура, свисавшей с лепной гипсовой розетки; под лампой, вокруг огромного овального стола, на разномастных стульях сидело десятка два юношей и девушек; их лица расплывались в табачном дыму. Все говорили разом, их гомон мешался с гулом телевизора, который стоял на низкой скамейке в углу у стены, рядом с дверью, выходившей в прихожую. Пахло кофейными опивками, прокисшим вином и сигаретами, неряшливо погашенными в пепельницах. В пространстве, не заставленном пустыми чашками и бутылками, не заваленном пачками сигарет и пепельницами, лежали стопками предвыборные плакаты с именами кандидатов, горы желтых и белых конвертов. И здесь, как в остальных комнатах, ошарашивала победная улыбка лидера, оглушали яркие пятна плакатов и флагов, пришпиленных кнопками к стенам. Приход Виктора разрядил обстановку.

– Гляди-ка! Депутат пришел! – сказал Дарио, как всегда многозначительно.

Рафа, восседавший в центре стола, справа от Лали, смешно наморщил свое детское личико.

– Смерть мухам! – воскликнул он. – Скажите на милость, что бы вы, бедные провинциалы, делали без мадридских умников?

На столе перед каждым лежали длинные списки имен и адресов, испещренные пометками. Анхель Абад протянул Виктору один из них.

– Ну, как выглядит списочек с тобой во главе?

Виктор улыбался и кивал. С некоторыми перебрасывался фразами.

– Да, вижу, большая работа проделана, – говорил он.

Похоже, он оробел, обнаружив, что столько людей трудилось исключительно во славу его персоны. Сквозь стеклянную дверь видно было, как две совсем юные девочки, не замечая его присутствия, продолжали начинять конверты. Хотя все были очень молоды, чувствовалось, что они крайне утомлены. И только Лали, гордая и уверенная в себе, сидела на стуле прямо – в отличие от всех остальных, понурых и усталых. Виктор посмотрел на нее, и Лали движением подбородка – хорошо вылепленного, но чуть-чуть слишком энергичного и мужественного – указала на двери, которые Кармело только что закрыл за собой.

– Те закончили?

Виктор шевельнул бровями.

– Нет еще, продолжают.

Рафа взорвался:

– Продолжают, чтоб им пусто! Целый день продолжают, что они, в самом деле, не понимают, что к чему?

– А что за спешка?

– Конечно, спешка, чтоб им пусто. Пока они не кончат, мы не можем делать дело, а разослать надо больше ста тысяч конвертов.

Со стен глядели кандидаты, на полу томились стопки желтых и белых конвертов. В тишине раздался голос теледиктора:

– Не забудьте: «Сумо – надежное средство».

Рафа скрестил руки и смешно, как обезьяна, почесал под мышками.

– Надежное средство, ну и ну! А на дезодорантах в этом году кое-кто наживается: жара не спадает.

Маленькая, смуглая, не слишком миловидная девушка со значком на отвороте розовой блузки – Виктор видел ее в ячейке впервые – повелительно сказала Рафе:

– Кончай трепаться, старик, займись делом. Этот лист закончен?

Рафа переменно поклонился:

– Закончен, сеньорита.

– Тогда отложи его в сторону, чтоб не запутаться.

Прерванная деятельность возобновилась. Педрито Недотепа семнадцати неполных лет уважительно обратился к Лали:

– Куда класть эти конверты?

Лали снова указала подбородком:

– Рядом с теми, но не перепутай их. У нас еще нет адресов с севера провинции.

Кармело посмотрел в окно и молча оглядел пустынную улицу, усеянную листовками. Наклонился, открыл нижнюю створку окна. Спросил:

– Не мешает? А то дышать нечем.

Анхель Абад помотал головой, Рафа сложил левую руку трубочкой, правой ладонью закрыл эту трубочку с одной стороны, а с другой дыхнул в нее.

– Если бы не предвыборная канитель… – сказал он. – Ах ты черт, братцы, ведь июнь на дворе!

Смуглая девушка в розовой кофточке не отставала:

– К которому часу надо приготовить для Арсенио текст письма?

– К восьми, – сказал Дарио. – Если успеем, к двенадцати будет готов весь тираж.

Рафа кивнул на раздвижные двери. Насмешливо сказал:

– Глядишь, и успеют.

Наступило молчание. В такт лившемуся с экрана монотонному бормотанию усердно двигались руки, двигались механически, со сноровкой, выработанной за многие часы. Анхель Абад оторвался от дела. Спросил Виктора:

– Видел сегодня по телику – выступали из КП[5]5
  Коммунистическая партия Испании.


[Закрыть]?

– Говорят, не очень удачно.

Рафа сделал презрительный жест:

– Рехнуться, старик.

– А мне показалось, ничего.

– Не знаю, меня от такой пропаганды с души воротит.

– А что они сказали-то?

– Все правильно сказали.

– Ничего себе! Это называется правильно – вытащили на экран Камачо[6]6
  Марселино Камачо – испанский профсоюзный деятель, коммунист, один из создателей, а в 1976 г. – Генеральный секретарь Рабочих комиссий – классовых организаций испанского пролетариата, которые возникли на нелегальном положении в середине 60-х годов, а в 1976 г. были легализованы.


[Закрыть], Рабаля[7]7
  Рабаль – известный актер театра и кино.


[Закрыть], Ану Белен[8]8
  Ана Белен – популярная певица, придерживается левых взглядов, часто выступает на митингах коммунистов.


[Закрыть] и заявили, что они будут голосовать за коммунистов. А почему – потому что их левой пятке угодно, только и всего.

– Ты просто бесишься из-за вчерашнего.

– Ничего подобного, старик. Я как рассуждаю: народ одурманен – сорок лет никто пикнуть не мог. И если мы хотим пробудить его сознание, надо давать ему не штампы, а аргументы. Яснее ясного.

– Вот ты и даешь аргументы, старик. Если народ темный, то появись любая знаменитость и скажи: «Я голосую за этого», как все – стадом за ним и не спросят даже почему.

Кармело примиряюще воздел толстенькие ручки – почти как в церкви. Потом, взяв Виктора под руку, уставился на него близорукими умоляющими глазами:

– Послушай, хватит, Дани ждет тебя.

Рафа подмигнул:

– Ишь ты, сразу – к начальству. Ты что – не дашь депутату выпить чашечку кофе с массами? Ну, кому кофе?

Он обошел стол и сосчитал, тыча по очереди в каждого пальцем.

– Двенадцать черных, три с молоком, два коньяка, – подытожил он. И уже другим голосом, громко, позвал: – Примо!

– Не надо, я сама схожу, он все равно не слышит, – сказала Лали. Отодвинула стул и встала. Она шла к двери, неосознанно чуть покачивая бедрами. Рафа скосил глаза на ее обтянутые джинсами бедра.

– Девочка хорошеет с каждым днем, – сказал он, когда она вышла. – О чем только Артуро думает?

– Какой Артуро? – робко спросил Педрито Недотепа.

– Как какой Артуро? Ее муж.

– Сенатор, – пояснил Анхель Абад.

Рафа добавил как бы про себя:

– За два года сделал ей двоих детей, а теперь в упор не видит.

Смуглая девушка в розовой блузке вступила в разговор:

– Не думай, пожалуйста, будто все, что блестит, – золото.

– Ты о чем?

– Знаю о чем.

Открылась дверь, и появилась Лали.

– Сейчас принесут, – сказала она. И обратилась к Виктору: – Дани тебя зовет. Очень нервничает. Кофе тебе пришлю туда.

– Хорошо, спасибо, – сказал Виктор.

II

В самой дальней комнате перед двустворчатой стеклянной дверью, выходящей на галерею, поставил Дани свой рабочий стол, вооруженный тремя телефонами – черным, белым и кремовым, старой пишущей машинкой, красной пластиковой папкой, двумя пепельницами, стаканчиком с карандашами, ручками и фломастерами, ящиком с сигарами и бутылкой виски. Вокруг – навалом – плакаты, листовки, флажки с эмблемой партии; на всем была печать краткосрочности пребывания тут. Когда Виктор вошел, Дани, в голубом свитере, прижав к уху белую телефонную трубку, закинув ногу на ногу, пинал воздух, то и дело поднимал правую бровь, а пальцами левой руки барабанил по плоскому подлокотнику узкого кресла, в котором сидел. За его спиной темнели стекла галереи, а за темными стеклами, по другую сторону большого двора, виднелись дома с застекленными галереями, кое-где освещенными. Увидев Виктора, Дани жестом – мол, ничего не поделаешь – показал на телефон и предложил сесть, кивнул на красное пластиковое кресло по другую сторону стола. А в трубку сказал иронически:

– Плевал я на это, дорогой, ты же знаешь…

Живое, худощавое лицо его нетерпеливо наморщилось. И поднятая правая бровь, и пинки, которыми он осыпал воздух под столом, и барабанная дробь пальцев – все говорило о внутреннем напряжении. Виктор оперся на подлокотник красного кресла, рядом с Кармело, как человек, невольно оказавшийся при разговоре, который ему неинтересен.

Он машинально оглядывал комнату и, заметив, что Кармело что-то шепчет, наклонился к нему. «Из Мадрида», – указал Кармело на телефон. «Угу», – ответил Виктор. Поглядев в сторону алькова, он увидел там новые кипы плакатов, брошюр и листовок и три больших ящика с пепельницами, значками и зажигалками с эмблемой партии, которых накануне тут не было. Виктор шепнул на ухо Кармело: «Когда будем распределять этот арсенал?» Тот поправил очки на носу и пожал плечами. Дани поднял руку, призывая их помолчать.

– Он как раз тут, – сказал Дани в трубку. – Гора… Уйма… Не ездить? Дюжина, не больше… Почти опустели… В горах, конечно…

Потом он долго и внимательно слушал. И вдруг наклонился в кресле, снял ногу с ноги, навалился на стол и заговорил с раздражением:

– Я?.. Мы?.. Елки-моталки, не могу же я сам раздавать их!.. Я не сплю четвертую ночь…

Чем больше он накалялся, тем глубже ложились паузы.

– Да… нет… тоже нет… да, беру на себя… хорошо, а это безумие… Леонсио… да хоть святой Леонсио. Мне все равно.

Он то и дело отрицательно качал головой, чтобы Кармело с Виктором видели, как он тверд с партийным руководством:

– Елки, не могу же я разорваться, Сильвино, дорогой, как тебе объяснить!.. Нет… нет… Да нет же… Виктор нужен нам здесь… Завтра он отправляется в поездку.

Зазвонил черный телефон, Кармело протянул было руку за трубкой, но телефон замолчал. Через маленькую одностворчатую дверь в альков вошли две девушки и, потоптавшись возле кип и стопок, свернули два больших рулона из плакатов, кое-как перевязали их веревочкой и вышли. Голос Дани снова зазвучал резко, в нем пробилось волнение:

– Какие могут быть колебания, старик… Он должен показать себя… Буквально: выйти с ними один на один… Ну да… Учти, здесь его ни одна собака не знает…

Потом он замолчал на несколько секунд. И добавил:

– Елки-моталки, конечно, меня это волнует! Еще как волнует. Неоднозначно… Не беспокойся… Заметано… Заметано… Сделаем, как ты говоришь… Заметано… Пока…

Он положил трубку. Набрал воздуха в рот, отчего обе его впалые щеки раздулись, и разом, словно избавляясь от досады, выдохнул. Обернулся к Виктору:

– Ну, старик, твои земляки – штучка с ручкой. Сами шагу не сделают. Как вам нравится: завтра ехать в Мадрид, сниматься на телевидении.

– Тебе?

– Мне и тебе. Спрашиваю: к чему эта шумиха? Отвечают, уже завязаны. Думают, мы тут загораем!

Вошла Лали, неся кофе для Виктора.

– Простите, – сказала она.

Поставила кофе на край стола. Дани оттянул двумя пальцами верхнюю и нижнюю губы посередине и выдохнул с силой – так, что губы округлились в восьмерку. Опустил губы и сказал Лали глухо:

– Лали, детка, если не трудно, попроси Примо принести и мне чашку.

Лицо у Дани стало совсем другим, когда он поглядел вслед выходившей Лали.

– Ну и ну, старик, ты обратил внимание? Задик у нее – умереть-уснуть!

Откуда-то доносилась назойливая музыка.

Виктор заметил:

– Муж ее, похоже, с тобой не согласен.

– Кто? Артуро?

– Артуро, кто же еще. Я встретил его на лестнице – разодет как картинка.

Дани улыбнулся. Правая бровь, то и дело взлетая вверх, придавала его словам ехидство, которого он часто в них и не вкладывал.

– Парень не снимает галстука со дня первого причастия.

Виктор вынул из кармана куртки брошюрку.

– Ошибаешься, – сказал он.

Развернул ее на середине и показал фотографию Артуро в футбольной форме. Перевернул и показал сценку на солнышке. Добавил:

– Он считает, это создает образ, правда не говорит, какой именно. Единственно приличная фотография – где он с Лали, и, как назло, каждая собака знает, что с женой-то у него как раз и не клеится.

Дани помрачнел, кивнул на брошюрку.

– Я видел. У нас их навалом. – Он указал в сторону алькова. – Он задурил мне голову. Говорит, для сената это годится, и я не стал спорить. По правде говоря, ни один черт не знает, что после сорока лет молчания в этой стране годится, а что – нет. Меня лично от этой американской рекламы жены-помощницы со стереотипной улыбочкой и белокурых невинных деток с плюшевыми медведями, – меня лично прямо выворачивает. Но что же делать? Я лично ничего поделать не могу…

Отворилась входная дверь, и появились Хулия и Мигель. Хулия, коротко стриженная, в сальвадорском пестром пончо, сказала «Как дела?» сразу всем, а Мигель на негнущихся, как у заводной куклы, ногах прошагал к столу Дани – так счетовод направляется к начальнику с отчетом.

– Ну как там с Алхерой? – спросил Дани.

– И Алхеру, и Тубильос, и Касарес… старик! Мы объехали все пять селений.

Доносившаяся откуда-то музыка зазвучала громче. Дани попросил Кармело:

– Елки-моталки, пусть сделают потише, скажи им. Чем они там думают, чтоб им было пусто?

Кармело вышел. Дани облокотился на край стола.

– И что? – спросил.

– А ничего, два с половиной человека на всю округу. И все алькальды настроены против. Сдается мне, «Народный союз» хорошо с ними поработал.

Музыка стихла, стала почти неслышной. Кармело вернулся через маленькую дверь. Дани изо всех сил старался поддержать моральный дух:

– Но Алхера – крупный сельскохозяйственный центр.

– Ха! Крупный! Пятьсот двадцать человек населения – всего-то.

– Прокрутили все, как положено?

– Как могли, старались их подковать, но не так это просто, старик. На равнине крестьянин подозрителен, как сто чертей. Мелкий землевладелец-консерватор.

Правая бровь Дани прыгала часто-часто. Он сказал:

– Это не ново, дорогой. Твоя задача – пробудить их сознание. Отнимать у них ничего не будут.

– Я так и сказал. Говорил им о необходимости новой аграрной политики, о рациональной обработке земли, уйму всякого наговорил…

– И никакого впечатления?

– Никакого, старик, стоят в отключке, точно статуи. Сами расписаться не умеют, а когда их пытаются чему-нибудь научить, им это – нож в сердце.

Дани тряхнул головой.

– А именно это от тебя и требуется, – сказал он.

– Что – это?

– Это самое. Научить их расписываться за себя. Чтобы они снова стали чуть-чуть поактивнее. Одним словом – учиться и учиться.

Зазвонил черный телефон, и Дани снял трубку.

– Да, – сказал он.

Мигель перешептывался с Кармело. Хулия с рассеянным видом взяла брошюрку, которую Виктор оставил на столе, и, улыбнувшись, спросила Виктора: «Артуро хоть раз играл в футбол?» Дани рубанул рукой по воздуху, чтобы они замолчали.

– Опять? – спросил он в трубку. – И так со всеми вдрызг разругался. Пако!.. Ну, конечно… Я не говорю, что вы виноваты, но Мадрид не хочет никакого принуждения. Ну да… да… Значит, не лезьте на рожон, а собирайте плакаты и с музыкой валите куда-нибудь еще… Ни в коем случае… А в самом крайнем – ведите себя так, будто вы от Руиса Хименеса[9]9
  Хоакин Руис Хименес – лидер испанских христианских демократов, в 50-е годы был министром в правительстве Франко, затем перешел в оппозицию.


[Закрыть], рот на замок и подставляйте другую щеку… Давай!.. Пока!

Он повесил трубку. Моргнул несколько раз, прежде чем заговорить.

– Каждую ночь одна и та же история, – сказал он. – Этот Пако – фрукт. Заклеивают его плакаты! Какая новость. А мы заклеиваем их плакаты. Всем известно – война лозунгов.

Хулия воспользовалась паузой и, показав на брошюрку, которую разглядывала, спросила снова:

– Артуро хоть раз играл в футбол?

Все засмеялись. Дани сразу стал серьезным.

– Оставим сенатора в покое, – сказал он.

Из-за маленькой двери хриплый голос спросил:

– Можно?

Не ожидая ответа, вошел курьер Примо с чашкой кофе для Дани. Примо, весь скособоченный, с невыразительным лицом, через каждые два шага на третий останавливался – словно ему сводило коротенькие ножки. Он поставил кофе на стол. Дани взял чашку левой рукой и отхлебнул. Посмаковал. Сказал:

– Тому, кто придумал кофе, надо поставить памятник.

Увидев, что Примо уходит, оторвался от чашки и крикнул ему вслед:

– Примо, спроси, пожалуйста, у Айюсо, как дела с письмом, оно нужно сегодня.

Выпил кофе – до гущи, прикрыл глаза, нажимая, провел пальцами по векам, открыл глаза и посмотрел на Мигеля.

– Если не трудно, – сказал он, – подождите там. Завтра опять в дорогу.

– Опять?

– Опять, елки-моталки. Что я могу поделать? Нет людей, нет времени. Всю машину должны вертеть два с половиной человека. Будет за нас народ голосовать или не будет – это еще посмотрим, но сопротивляются они упорно.

– Ладно, елки, не психуй так.

Он обнял Хулию за плечи, и они вышли.

Дани решительно повернулся к Виктору.

– И вам тоже надо намыливаться завтра, – сказал он. – Не отвертеться…

– Хорошо, – сказал Виктор.

– Воля Мадрида, – будто извинился Дани. – На самолюбие жмут.

– Ну, ты скажешь.

– Сильвино хочет, чтобы мы донесли наше слово до самого отдаленного уголка, чтобы не забыли ни одного самого маленького селения. Так оно, вообще, и выходит, но, если взглянуть на карту, с дюжину белых точек еще осталось. Погоди минутку, дорогой.

Он отодвинул стул и поднялся. Стоя, Дани казался еще меньше, еще тоньше, еще легче.

– Смотри, – сказал он, нажал кнопку, и на галерее, коротко мигнув несколько раз, загорелись три большие неоновые трубки, загорелись резким белым светом, перебили желтоватый свет настольной лампы и ослепили всех. Трехметровый щит с картой провинции стоял у стены, напротив окна. Вся она была усеяна красными и синими булавочными флажками. Дани взял маленькую указку и, водя ею по карте, стал излагать Виктору ситуацию. Кармело усталым взглядом следил со стороны. Окна напротив – все, кроме одного, – уже погасли. Виктор сказал:

– Как в генеральном штабе.

Дани согласился:

– Так оно и есть.

Кончиком указки он обвел южную часть провинции, где названия селений громоздились одно на другое:

– Смотри. Это все охвачено. Красными булавками отмечены места, где мы побывали дважды. Как правило, районные центры. Встречаются довольно большие селения, вроде Ла-Салы, где имеются даже промышленные предприятия. Интересно, что Ла-Сала – единственное в провинции селение, которое в демографическом отношении после войны выросло. Словом, здесь мы поработали на славу. Сюда можно больше не возвращаться. Пожалуй, только в Монтехос, где пятнадцать тысяч жителей. Тринадцатого числа разбросаем листовки, и все.

– А Босигас?

– В Босигасе был Айюсо со своей командой, потом Мигель или кто-то еще, неважно. Кроме того, там ветеринаром Чучо Медина, и он держит руку на пульсе.

Дани поднял указку и обвел круг в западной части провинции.

– Этот район, – продолжал он, – наверное, самый беспризорный. Сплошь синие булавки, а это значит, что наши там побывали всего один раз. Из этих селений народ уходит, остались почти одни старики и дети.

– Но старики тоже голосуют, – перебил его Виктор.

– Минуточку, – продолжал Дани, в котором, как видно, кофе пробудил необычную разговорчивость. – Три дня назад там был Хуанхо и нашел, что положение вполне сносное. Все стены заклеены лозунгами. Словом, только один уголок осталось посмотреть – район Коркуэнды. Завтра Мигель и Хулия сделают туда марш-бросок. Семья Хулии родом оттуда. Ее дед был там в свое время касиком – думаю, все будет в порядке.

Дани сделал передышку. Из кармана брюк вытащил сигареты и протянул Виктору вместе с зажигалкой, украшенной эмблемой партии.

– И последнее, – добавил он, пряча сигареты и зажигалку и поднимая указку вверх, к самому краю карты, – остаются три маленьких селения между Рефико и Паласиос-де-Силос. Видишь? О них, как и обо всей северной части провинции, мы знаем только из школьных учебников, не более. Может, овчинка и выделки не стоит, но все-таки…