Текст книги "Кому отдаст голос сеньор Кайо? Святые безгрешные (сборник)"

Автор книги: Мигель Делибес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

– Пчелы там, где матка.

– А если матка улетит?

– Они – за ней, так водится.

Виктор сыпал вопрос за вопросом:

– А если вы их сейчас не снимете, они так тут и останутся?

Под многолетним дубом спокойная речь сеньора Кайо звучала мудро и поучительно:

– О нет, сеньор! Их гонцы, наверно, уж разлетелись по округе – ищут новый дом.

– А если не найдут?

– Едва ли. Но ежели не найдут или найдут такой, где им будет худо, детки снова вернутся к матери.

– К матери?

– В улей, откуда вылетели.

Скрестив руки на груди, Виктор улыбался. Посмотрел на Лали:

– Уму непостижимо.

Сеньор Кайо прислонил лестницу к толстому нижнему суку.

– Вот сеньор Кайо и даст им дом, который они ищут, – сказал он. – Вы не подержите лестницу?

Виктор поставил ногу на нижнюю перекладину. Сеньор Кайо взял в одну руку роевню, в другую – дымарь и, не медля, придерживаясь за лестницу запястьями занятых рук, проворно полез кверху. Забравшись наверх, он забормотал еле слышно, ровным голосом, дружески, то ли укоряя, то ли уговаривая:

– Ну, давайте все сюда. Вот так, потихоньку. Чуток дымку, и все сюда, наверх.

Он перевернул роевню кверху дном, приспособив ее так, что листья, смазанные медом, касались ветви, на которой висел клубок, и медленно обеими руками стал направлять струйку дыма.

– Потихоньку, потихоньку, сюда. Еще дымку – и все тут будете.

Черный мешок таял на глазах. Он стал дряблым и обвис: пчелы карабкались друг по дружке кверху, в корзину, но взлетать не взлетали. Когда все они были в роевне, сеньор Кайо бросил дымарь на землю и начал спускаться по лестнице тем же способом, что и забирался наверх. Виктор с изумлением, внимательно следил за ним.

– Сколько вам лет, сеньор Кайо?

– Мне-то? В день святого Хуана будет восемьдесят три.

Рафа прищелкнул пальцами:

– Вот это да: в восемьдесят три лазать по деревьям.

Лали не отрывала глаз от роевни, покачивавшейся на руке у старика, пока тот спускался по лестнице. С удивлением сказала:

– Ни одна не упала.

– А зачем им падать? Они умеют держаться, – сказал сеньор Кайо.

Спустившись на землю, он сунул руку в карман латаных-перелатаных брюк и вынул белую тряпицу. Присел на корточки подле одной из колод и расстелил тряпицу на земле так, что концы ее касались отверстия в стволе. Движения сеньора Кайо были медленными и старательными, ничего лишнего. Виктор не сводил с него глаз. Он спросил:

– А что это за колоды в изгороди?

Сеньор Кайо кивнул на серые с отверстиями колоды, замурованные в желтые камни изгороди.

– Эти-то? – спросил он. – Колоды и есть, иначе – ульи.

Пчелы вползали и выползали из отверстий ульев, вползали медленно, с усилием, а оттуда появлялись освобожденные, готовые к новому полету. Сеньор Кайо добавил:

– Смотрите, какие трудяги.

Он взял роевню и вытряс ее, несколько раз постучав краем о землю. Из корзины высыпался рой и, черный, копошащийся, сгрудился на тряпице. Несколько пчел поднялись и, жужжа, летали кругами. Рафа испуганно замахал руками. Сеньор Кайо сказал:

– Пускай, не трогайте их!

– Не трогайте, елки! А если покусают?

– Зачем им вас кусать, пчела в рое никогда не кусает.

Виктор изумленно следил за темным комом из насекомых, который точно так же, как только что на суку, медленно, но верно таял. Первые партии пчел, легко передвигаясь по тряпице, забирались в отверстие улья.

– Входят! – сказал Виктор. – Потрясающе.

Сеньор Кайо, наблюдавший за пчелами вблизи, нахмурил седые брови, сдерживая недовольство:

– Входят-то входят, да без охоты.

Осторожно взяв тряпицу за концы, он чуть приподнял ее, легонько подталкивая рой к улью. Несколько пчел проворно поползли по его пальцам, по рукам, забирались на спину, заползали в брюки. Другие сердито кружились над ними. Рафа не успокаивался:

– У вас сзади на брюках дюжина, не меньше, сеньор Кайо!

Сеньор Кайо, склонившийся над тряпицей, искоса глянул на него.

– Какая от них беда? – спросил он. – Пускай сидят, вот пчелиная матка войдет, и они – за ней следом.

Он склонился над роем и продолжал словно сам с собой:

– Без охоты входят, сеньор, без охоты. Не знаю, что с ними сегодня такое.

Все больше и больше пчел взлетало и, жужжа, кружилось меж дубами. Сеньор Кайо обернулся к Виктору:

– Не протянете мне дымарь?

– Вот этот, что курится?

– Он самый, сеньор.

Виктор подал сеньору Кайо дымарь. Тот сказал:

– Ну-ка, сеньор, сами, сделайте милость.

– Я? – испугался Виктор.

– Вы, сеньор, это просто. Поверните его носиком к рою и три раза тихонько дымните, три раза, не больше, – слышите?

Охваченный детской радостью, Виктор три раза неуклюже нажал на мехи дымаря. Рафа захохотал, хлопнув себя по ляжкам:

– Черт побери, ну и физия у тебя, депутат!

Сеньор Кайо сказал:

– Довольно.

Подгоняемые дымом, пчелы заспешили к отверстию. Сеньор Кайо добавил:

– Как дам знак, окажите любезность, дымните еще три раза.

Скоро все пчелы исчезли в отверстии улья, и лишь несколько отбившихся от роя носились кругами как оголтелые. Сеньор Кайо выпрямился, упершись руками в поясницу, потом свернул тряпочку и спрятал ее обратно в карман. Затем он вытряс из дымаря солому и затоптал ее ногами. Поправил берет.

– Ну ладно, – сказал он.

И медленно пошел к сараю. Лали, Виктор и Рафа последовали за ним, обмениваясь впечатлениями. Неожиданно сеньор Кайо замер, наклонив голову, скосив глаза в сторону, – точь-в-точь собака в стойке.

– Стоп, – решительно сказал он. И, не двигаясь с места, тихо добавил: – Дайте мне, пожалуйста, палку.

Из кучи хвороста, сваленного у сарая, Виктор выбрал палку и подал ему:

– Годится?

– Сойдет.

С неожиданной живостью сеньор Кайо высоко поднял палку и принялся молотить ею по земле в зарослях тимьяна. Потом отшвырнул палку, смеясь, наклонился и поднял двумя пальцами за лапку зеленую ящерицу с размозженной головой. Обернулся и показал:

– Видали? Эта зверушка для пчелы хуже чумы. Куда хуже! Ящерице только дай волю – целый рой слизнет, ничего не оставит.

VI

Сеньор Кайо перевернул лестницу горизонтально и повесил ее на два ржавых гвоздя над полками, а рядом – роевню. Покоробившиеся полки были завалены сморщенными прошлогодними плодами. Густо пахло старыми яблоками и альольвой[16]16
  Растение Пиренейского полуострова, 20–30 см высотой, с вяжущими плодами.


[Закрыть]. В глубине сарая, за полками, было прокопченное помещение, тускло освещавшееся единственным окном, потрескавшиеся стекла заросли грязью и паутиной. Сеньор Кайо сказал с некоторой торжественностью, словно знакомя с человеком:

– Пекарня. Здесь мы с моей хлеб печем.

Виктор удивился:

– Хлеб? И хлеб насущный тоже делаете своими руками?

– Своими руками, что тут мудреного?

Глаза привыкли к полумраку, и Виктор различил на желтоватой каменной стене рядом с лестницей и роевней, только что повешенными сеньором Кайо, инструменты и сельскохозяйственный инвентарь. Виктор обвел их взглядом и, задержавшись на деревянной щетке с металлической щетиной, спросил:

– А это что?

– Чесалка.

– Зачем она?

– Лен чесать. В прежние времена наши места льном славились.

Виктор, подстрекаемый любопытством, не унимался:

– Это в какие же прежние времена?

Сеньор Кайо поскреб бороду.

– Лет семьдесят тому, никак не меньше. Я еще мальчонкой был.

– И почему же перестали выращивать лен?

– Лен, знаете, по рукам и по ногам связывает. И когда Сиприано отслужил в армии и привез сюда первые яблоньки, мы лен забросили. Кто его знает, в каком это году было! Вот считайте. Сиприано умер в семьдесят первом, а на Пресвятую деву ему сравнялось бы девяносто три.

– Черт побери! – вмешался Рафа. – Тут кого ни возьми – до глубокой старости доживает.

На лице сеньора Кайо отразилось довольство.

– Чего-чего, – сказал он, – а здоровья у нас хватает.

Виктор чуть насмешливо поддел:

– Наверно, от меда – пища богов как-никак.

– Может, и от него, отрицать не стану.

На нижних полках были ссыпаны грецкие орехи. Рафа взял орех, бросил на пол и каблуком раздавил его. Виктор спросил:

– И орехи тоже Сиприано завез?

– Да нет, сеньор! Орехи тут испокон веков, как камни. Кто их знает, сколько лет! Тыщи две, наверно.

Собака, потихоньку пробравшаяся в сарай, терлась и вынюхивала у полок. Сеньор Кайо пнул ее:

– Цыц, Кита!

Собака взвизгнула, поджала хвост и, ткнувшись в порог, выскочила на улицу. Виктор крутил в руках диковинное изделие из проволоки с двумя ремешками:

– Что за штуковина, похожа на намордник?

– Намордник и есть.

– Ничего себе собачки у вас!

– Это не для собак, для ослов.

– Как, в этом селении ослы кусаются?

– Не то чтобы кусались, сеньор, а только не надень ему намордник и начни возить снопы – ни одного колоска до места не довезешь.

Виктор кивнул:

– А, понятно.

Лали потянулась к ближайшей полке и взяла с нее яблоко:

– Можно?

– Кушайте, кушайте, угощайтесь, нынешним летом яблок не попробуем.

– Плохой урожай? – допытывался Виктор.

– Плохой, когда есть хоть что-то. А тут апрельские заморозки побили весь цвет подчистую.

Позади из темноты послышался жалобный стон. Сеньор Кайо улыбнулся и поскреб щеку:

– Чуете?

– Кто это?

– Сова. Года два назад пустил ее свить гнездо, и вот, пожалте.

– А раньше что же – она гнездилась не в помещении?

– Никогда они под крышей не гнездились, а теперь, видать, одиноко им стало.

Левой рукой он отодвинул подпорку двери, пригнул голову, чтобы не стукнуться о притолоку, и пригласил:

– Заходите, заходите.

Он двигался легко и свободно, а они за ним – неуверенно и на ощупь в полутьме, по неровному полу. В самом темном углу сеньор Кайо остановился и чиркнул спичкой. Два живых существа, два близнеца, два комочка из ничего не весящих перьев глянули на них с полу, из сена, своими круглыми черными глазами. Сеньор Кайо поднял соломинку и ткнул раз и другой в пушистые комочки, и совята выпустили когти – длинные, загнутые и острые как ножи. Не распрямляясь, сеньор Кайо поднял валявшиеся около птиц два сереньких, сухих, свинцового цвета катышка и загасил спичку. Зажег новую, выпрямился и показал на ладони катышки. Прищурился:

– Ну, кто знает, что это?

– Черт побери, две какашки! – не колеблясь, высказался Рафа.

Сеньор Кайо засмеялся:

– А вот и нет, сеньор, не какашки, ничего подобного. Это сова откладывает ртом. А все, что не мумиё, сплевывает отдельно, сказать яснее, косточки, волоски всякие, вот так у них водится.

Он раздавил катышки меж пальцев, показывая, какие они крепкие, потом бросил их на землю вместе со спичкой, растер подошвой и опять пригнулся, чтобы не стукнуться о притолоку. Назад, к светлому дверному проему, идти было легче. Сеньор Кайо задержался около развешанного по стене инвентаря. Тщательно выбрал мотыгу.

– А теперь мне надо спуститься в огород, – словно бы извинился он.

Виктор отряхнул руки.

– Можно, мы с вами? – спросил он.

– Вы, как погляжу, собираетесь задержаться. А коли так – чуть погодя покажу вам селение.

– Есть что-нибудь стоящее?

– А то! Как не быть. Наверху, у кладбища, можете посмотреть часовню, дорогого стоит, от тех еще времен, когда мавры тут были, вот так, сеньор. И пещеру Грива, другой такой во всей провинции нет; в войну мы прятались в ней всем селением, заметьте.

Продвигаясь за стариком к двери сарая, Виктор внимательно слушал. Тени уже выбрались из улочки и легли на площадь, а солнце отсвечивало в ручье и золотило склон холма. Когда галки замолкали, становилось слышно, как бежит по камням ручей и где-то далеко обрушивается водопадом на дорогу. Рафа подошел к Виктору.

– Знаешь, сколько времени, депутат?

Виктор угрюмо рассудил:

– Какое это теперь имеет значение? Нам тут хорошо, так ведь? – И, будто желая успокоить собственную совесть, спросил сеньора Кайо: – А кто из жителей остался в Кинтанабаде?

– В Кинтанабаде-то? А никого.

– Никого?

– Никого ровным счетом, сеньор.

– А в Мартосе?

– А в Мартосе, сеньор, пятеро осталось. Постойте-ка, наврал: четверо. Баудильо в прошлом месяце помер.

Виктор обернулся к Рафе:

– А ты говоришь!

– Елки, ничего я не говорю! Дани до лампочки, сколько там человек, сам знаешь, ему одно нужно – пришпилить на карту последний флажок, и точка.

Виктор пожал плечами.

– Весьма сожалею, – сказал он. – Я в эти игры не играю.

Женщина в трауре вышла из дому, пес плелся за ней, и Виктор проводил ее взглядом до ореха. Подойдя к дереву, женщина отвязала осла и на веревке повела его за дом; пес не отставал от старухи. Сеньор Кайо, постукивавший мотыгой по земле, теперь поднял ее и, оглядев внимательно, сказал вроде как сам себе:

– Надо ее загнать, да получше.

– Загнать – в смысле насадить?

– Само собой.

– А в городе загнать – значит продать.

Старик словно не слышал его:

– И загонять надо не на палку, а на цельный ствол.

– На ствол?

– Цельный, от корня, простая палка не удержит.

У Виктора от возбуждения горели глаза. Он обернулся к Лали:

– Представляешь?

Лали сделала слабую, вполголоса, попытку:

– Даже если в Мартосе мы не будем выступать, то хоть появиться там надо, Виктор. А то Дани взбеленится.

– Дани, Дани, Дани, с языка у вас Дани не сходит, черт подери. Нельзя ли, в конце концов, оставить меня с вашим Дани в покое?

– Как скажешь.

И, придя в дурное расположение духа, Виктор отвернулся.

– Пойдемте в огород, сеньор Кайо.

Старик зашагал по правому берегу ручья; дойдя до откоса и оставив слева небольшой проточный водоем, ступил на тропку, петлявшую меж папоротников. На первой же террасе, образованной наносами, находился огород, разбитый на правильные квадраты, заботливо обработанные и ухоженные, и это особенно бросалось в глаза по сравнению с невозделанной, заросшей сорняками землею вокруг. Рафа наклонился, разглядывая бобы: крепкие, прямые стручки торчали на стебле, а рядом повисли кривые стручки гороха.

– Что это за растение? – спросил он.

– Бобы, – ответил сеньор Кайо.

Рафа рассмеялся. Тихонько сказал Лали:

– Видишь? Идеальный фаллический символ. Как раз для Фрейда! Вот почему говорят: торчит как стручок.

Легкая Лалина рука легла на плечо Рафы.

– Рафа, детка, – сказала Лали. – Я серьезно опасаюсь, что ты неисправим. Сексуальный маньяк, да и только.

Виктор осматривался: террасы, спускающиеся к реке, яблони, а на другом берегу – мягкие горные пастбища, зажатые зарослями дрока.

– Ну как? – спросил сеньор Кайо, окидывая взглядом горы.

– И вправду небогатые земли, но, если объединиться в кооперативы, наверное, можно хозяйствовать.

– Вряд ли, такое уже было.

– Кооперативы?

– Вот именно, сеньор. Мисаэл с односельчанами в шестьдесят четвертом согнали своих овец в одно стадо – больше трех сотен. Только как управиться с ними, если никто не хотел быть пастухом?

Виктор задумался.

– Я не это имел в виду, – сказал он. – Я имел в виду фруктовые сады. В Лериде за несколько лет деревня проделала настоящую революцию. И знаете, на чем они выбрались? На разведении карликовых фруктовых деревьев и рациональном сбыте продуктов, только и всего.

Сеньор Кайо усмехнулся:

– А в селении, о котором вы рассказываете, в мае бывают заморозки?

Виктор провел рукой по подбородку.

– Может, вы и правы.

Старик поплевал на ладонь, энергично потер руки, взял мотыгу и принялся делать маленькие лунки на грядке. Он работал спокойно, размеренно и без остановок. Виктор внимательно наблюдал за ним.

– Вы никогда не спешите, сеньор Кайо, правда?

– Ясное дело! Куда, скажите на милость, мне спешить?

Солнце снова пробилось меж туч и залило светом долину. Стараясь не наступить на картофелины, Лали добралась до Виктора, а Рафа устало дотащился до конца огорода и присел на бугорок в тени орехового дерева. Увидев это, сеньор Кайо оторвался от работы, сдвинул берет на затылок и провел тыльной стороной ладони по потному лбу.

– Не надо бы ему там садиться, – сказал он.

– Мне? – встревожился Рафа.

– Тень орешника – обманная штука.

– Черт побери! Какая разница, чья тень?

– В том-то и дело, сеньор, что тень тени рознь. Не верите – спросите у сеньора Бенито.

– А что случилось с сеньором Бенито?

– А вот сел он в четверг под вечер, как вы, на этом самом месте, а в воскресенье мы предали его земле. Так оно вышло.

Рафа вскочил и лихорадочно, обеими руками стал отряхиваться. Деланно засмеялся.

– Будет вам, – сказал он, – не каркайте.

Сеньор Кайо только чуть кивнул, как бы говоря: «Вот так-то лучше», – и, склонясь к земле, снова неторопливо и усердно взялся за дело. Немного спустя он положил мотыгу на землю, подошел к клочку, засеянному свеклой, оторвал от одного из растений длинный и пышный лист и показал, презрительно заметив:

– Вон что делается, в ботву пошла. – Он выдирал из влажной земли красные, еле завязавшиеся свеколки и бросал их в кучку. – Если сидят часто, то не в корень идут, как положено, а в ботву. Надо прореживать, чтоб каждой было где развернуться.

Он говорил тихим, ровным голосом и переносил рассаду на свободный клочок земли. Там осторожно, по одному, опускал растения в приготовленные лунки. Потом тремя точными сноровистыми взмахами мотыги присыпал каждую лунку землей. Лали мрачно следила за стариком: сосредоточенное лицо, большие в набухших венах руки, цепко держащие рукоятку мотыги. И вдруг взорвалась:

– Этого нельзя допускать!

Сеньор Кайо остановился и оторвал взгляд от земли с таким выражением, словно его поймали на ошибке.

– Чего? – спросил он.

Лали заговорила с видом обвинителя.

– Этого, – сказала она, – чтобы восьмидесятитрехлетний старик тяжким трудом от зари до зари зарабатывал себе на жизнь.

Сеньор Кайо стоял, хлопая глазами, – он не мог прийти в себя от удивления. Опять провел тыльной стороной ладони по лбу, поскреб щеку.

– Ну и ну, – проговорил он наконец со сдержанным возмущением, – и вы тоже собираетесь отнять у меня работу?

Лали охватил гражданский пыл – маленькая голубенькая жилка набухла и пульсировала на лбу, предвещая ораторский выпад. Она произнесла решительно, с угрозой, твердым, казенным голосом:

– Общество, которое терпит такое, – несправедливое общество.

Сеньор Кайо был похож на рассерженного ребенка. Он смотрел на нее в изумлении. Потом сказал:

– Вот так так! Да если вы отнимете у меня работу на огороде, чем мне заниматься?

Виктор с Рафой только успевали поворачивать головы, следя за их диалогом. Губы Виктора сложились в ироническую усмешку. Лали горячилась:

– А если завтра вы заболеете?

– Ну и что? Моя меня вылечит.

– А если заболеет она?

– А дети на что?

Лали раскинула руки в патетическом жесте. Ее фигура на фоне позолоченных солнцем обрывистых скал выглядела театрально.

– Добрались наконец! – сказала она. – Именно этого я от вас и ждала.

Сеньор Кайо все больше приходил в замешательство.

– Так ведь положено, правда? – робко завел он. – Сперва ты за ними ходишь, пока они не оперились, потом они за тобой, когда тебя ноги носить перестают.

Похоже, Лали отказалась от усилий по преобразованию общественного уклада. Она пробормотала что-то насчет трудностей переделки патриархального общества, но, поскольку сеньор Кайо продолжал смотреть на нее, не понимая, Виктор вмешался, чтобы снять напряженность.

– У вас много детей?

– Двое у меня, парочка, сын и дочка, – ответил все еще не оправившийся от изумления сеньор Кайо и поглядел на Лали, словно ожидая от нее нового выпада. – Сын в Баракальдо, на заводе подшипников, а дочка в Паласиосе, замужем и, знаете, лавку держит и бар. – Он чуть улыбнулся и добавил: – У обоих машины.

В разговор вступил Рафа:

– А почему они уехали из селения?

Сеньор Кайо сделал руками неопределенный жест.

– Молодежь, – сказал он, – скучно им тут.

– Черт побери, конечно, скучно. Какие у них тут перспективы?

Галки, хлопая крыльями, кружились над скалами и заунывно кричали.

– Нужды они не знали, – угрюмо уточнил сеньор Кайо.

– Елки, нужды не знали! Смотря что вы называете нуждой.

Сеньор Кайо покачал головой и постоял немного, глядя на Рафу как бы издали. Потом снова взял мотыгу и принялся размеренно и четко присыпать землею рассаду, пробормотав:

– Сдается, мы друг дружку не поймем.

Солнце медленно уходило за левый берег. Тучи, темнея и сгущаясь, неслись на юго-восток. Время от времени они накрывали долину тенью, а потом вновь пробивалось солнце и заливало все мягким оранжевым светом.

Виктор, засунув руки в карманы, примирительно обратился к сеньору Кайо:

– Скажите, пожалуйста, сеньор Кайо, а когда начался исход?

Сеньор Кайо, не понимая, уставился на него. Виктор пояснил:

– В каком году люди начали уходить из селения?

– Когда народ снялся с земли?

– Вот именно.

– Точно не скажу, но как пришла война, люди и забеспокоились.

– Во время войны? Уже тогда?

– А как же, сеньор. На войну не одного и не двух забрали, и обратно они не воротились. А потом и пошло, и пошло.

– Когда?

– Лет эдак пятнадцать тому назад.

– Ведь селение было когда-то большое?

Водянистые глаза сеньора Кайо засветились.

– Большое, говорите? В добрые времена у нас тут сорок семь семей хозяйствовало. И повеселиться умели, к слову сказать, во всей округе другого такого селения не сыскать было. И не потому так говорю, что это мое, но на пасху к нам сюда даже из Рефико люди поднимались. Куда там!

Рафа бросил окурок на землю, затоптал его, опустил голову, усмехнулся:

– Ну просто Нью-Йорк, черт побери!

Сеньор Кайо засыпал последнюю лунку, подошел к канаве, двумя ударами мотыги пробил запруду, и вода весело побежала по грядкам со свеклой. Старик улыбнулся и сказал, обращаясь сам к себе:

– Вода не поторопится – свекла не примется. – Глянув на небо, добавил: – На убыль пошло, как должно.

Рафа, слонявшийся по запустелым огородам, наткнулся в зарослях на крест и остановился.

– Эй, сеньор Кайо! – закричал он. – Тут крест!

Сеньор Кайо поднял на него глаза.

– А как же, – спокойно сказал он. – Я его поставил.

– Под ним кто-то лежит?

– Как не лежит, сеньор, – мой кум Мартин. Кладбище, знаете ли, высоко в горах, мне одному туда ходить не по силам.

С мотыгой на плече он устало подошел к кресту. Лали с Виктором последовали за ним. Сеньор Кайо пояснил:

– Вернее сказать, кумовья-то мы не с ним, а с нею, с Андреа, матерью его покойной Элоисы, но он, Мартин то есть, женился по второму разу на матери своей первой жены, и они еще родили сына.

– Смерть мухам! – не удержался Рафа. – Вы хотите сказать, что не успел он овдоветь, как сделал ребенка собственной теще?

– Так уж вышло, сеньор, вам это не по душе?

– Ну, прямо телефильм в пяти сериях!

– Не подумайте плохого. Тогда в селении народу уже почти не осталось, трудно было пару найти.

Рафа, потешаясь от души, поглядел на Виктора:

– Уму непостижимо, старик!

Сеньор Кайо с мотыгой на плече, чуть наклонившись вперед, зашагал по краю террасы.

– Всякое в жизни случается, – заметил он философски.

Спускаясь по ступенькам, выбитым в тропинке, он обернулся к ним и сказал:

– Сейчас на минутку подойдем к реке, а потом, если у вас есть время, я покажу селение.

– Хорошо, – сказал Виктор, подстраиваясь под шаг старика.

Гуськом они спустились меж рядов голых яблонь; селение осталось наверху, а внизу, в ущелье, глухо и неровно, как море, шумела река, рокотали ручьи. По берегу сеньор Кайо быстро зашагал вдоль натянутой веревки к заводи.

– Каждый день ставлю тут сеть, – пояснил он.

Виктор с сосредоточенным вниманием следил за его движениями: как он достал из зарослей ежевики вилы, нашел бечевку, привязанную в кустах, и, потянув за нее, вытащил из заводи большой перемет, металлическую сетку, в которой копошилось десятка два раков. Рафа не выдержал:

– Смерть мухам! А ты идешь в бар, и там у тебя за одну штучку глаз вынут.

Сеньор Кайо улыбнулся. Достал садок, выложенный по дну ивовыми ветками, и вывалил в него раков. Прищелкнул языком.

– В рис – для вкуса, – сказал он. И добавил: – Кому нравится, конечно.

И он тронулся обратно, вдоль веревки, через заросли колючего кустарника, вниз по ущелью, туда, где заводь расширялась. На узкой, покрытой галькой полоске берега открылся заросший мальвами луг.

– Какая прелесть! – сказала Лали.

Старик обернулся:

– Мальвы-то?

– А это мальвы?

– Мальвы, конечно. На нынешних дождях вон как вымахали. Цветок мальвы помогает от болей в животе.

Рафа усмехнулся:

– Черт побери! В этой деревне что ни возьми – все для чего-то годится.

– А как же, – откликнулся сеньор Кайо, снова трогаясь в путь. – Все, что есть, на что-то годится. Для того оно и есть, верно?