Текст книги "Кому отдаст голос сеньор Кайо? Святые безгрешные (сборник)"

Автор книги: Мигель Делибес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

ох, и орал он, отец, и так ее, и эдак

а Пако недоверчиво спросит

дон Педро?

и Ньевес ответит

дон Педро

и Пенёк Пакито поднимет руки, словно голова у него улетает, а он ее хочет удержать, и мигнет, и скажет потише

вот что, дочка, тебе до ихних криков дела нету, слыхала – и ладно, и молчи

но однажды, утром, после скандала, в усадьбе стреляли птиц, и дон Педро, и без того неважно стрелявший, мазал и мазал, и сеньорито Иван, сваливший сразу четырех куропаток, двух спереди, двух сзади, насмешливо сказал Пако

не видел бы, не поверил! когда он научится, кретин? они ему в руки идут, а он хоть бы что, ты заметил, Пако?

и Пако отвечал

как не заметить, сеньорито Иван, тут и слепой заметит

и сеньорито сказал

он и раньше не блистал, но сейчас уж это черт знает что, не случилось ли чего с ним?

и Пако ответил

да нет, тут в удаче дело, сегодня промажешь, завтра повезет

а сеньорито Иван так и бил, так и чесал, тра-та-та-та, и говорил, скривив рот, прижавшись щекой к прикладу

нет, Пако, не будем врать, не только в удаче дело, к нему, кретину, птицы так и летят, хоть шапкой лови

и позже, в Главном доме, за обедом, донья Пурита, в голом лифчике и в платье с вырезом, заигрывала с сеньорито, то взглянет, то улыбнется, а дон Педро страдал в углу стола, и не знал, что делать, и кусал тощую щеку, и так трясся, что чуть не выронил вилку, а когда донья Пурита склонила головку на плечо соседа, дон Педро приподнялся, показал куда-то пальцем и закричал, пытаясь привлечь внимание

а вот эта девица хочет пойти к причастию!

Ньевес убирала посуду и вся внутри сжалась, но улыбнулась помилее, а дон Педро указывал на нее грозным пальцем и голосил как безумный, хотя все хихикали

не заносись, моя милая, не фантазируй! пока сеньорита Мириам не пожалела ее и не сказала

а что тут плохого?

и дон Педро смешался, и потупился, и пробормотал, едва шевеля усами

помилуй, Мириам, она ничего не смыслит, и отец у нее глуп, как боров, какие причастия?

а сеньорита Мириам подняла голову, подалась вперед и сказала словно в удивлении

у нас столько народу, неужели ее никто не подготовит?

и посмотрела через стол на донью Пуриту, но смутился дон Педро и вечером сказал как бы невзначай

ты на меня не сердись, я шутил, ты поняла, да?

но говорил он одно, думал другое, потому что обращался к Ньевес, а шел прямо к донье Пурите; и когда подошел, прищурил глаза, втянул щеки, положил дрожащую руку на хрупкое голое плечо и сказал

нельзя ли узнать, что у нас творится?

но донья Пурита брезгливо отвернулась, и снова скорчила гримасу, и стала что-то напевать, а дон Педро схватил хлыст со стены, и кинулся к ней, и закричал

шлюха! ну уж это я тебе не прощу!

и вбежал в спальню, и Ньевес, как не раз бывало, услышала через минуту-другую, что он упал на кровать и глухо плачет в подушку.

Книга третья
ПТИЦА

И, пока тут что, в усадьбу пришел Асариас, и Регула сказала «добрый день» и положила, как всегда, мешок соломы у входа в кухню, но брат на нее не глядел, пыхтел, мычал, жевал что-то пустым ртом, и она сказала

что с тобой, Асариас, ты не захворал?

а он, бессмысленно глядя в огонь, ворчал и скалил десны, и она сказала

упаси бог, может, еще одна птица померла, ты скажи

и он сказал не сразу

меня прогнал сеньорито

и Регула спросила

как так?

и он сказал

говорит, я очень старый

и Регула сказала

нехорошо так говорить, ты же с ним и состарился

и Асариас сказал

я на один год старше его

и сел на скамеечку, и жевал беззубым ртом, обхватив голову руками, и глядел в огонь, в пустоту, но тут заревела Малышка, и он ожил, и слабо улыбнулся, и сказал

дай-ка ее мне

и сестра сказала

обделалась она

и он сказал

дай Малышку

и, повинуясь ему, Регула встала и принесла Чарито, легкую, словно заяц, – ноги у нее висели, как у тряпичной куклы, – и Асариас взял ее дрожащими руками, и посадил себе на колени, и осторожно прислонил бессильную головку к крепкому плечу, и принялся чесать ей за ушком, бормоча

хорошая птичка, хорошая птичка, хорошая

и когда, объехав поместье, вернулся Пако, Регула вышла к нему навстречу

а у нас гости, Пако, угадай-ка кто?

а Пако понюхал и сказал

братец твой приехал

и она сказала

верно, только не на ночь и не на две, а совсем, говорит, прогнали его, ты там спроси, разберись

и наутро, как рассвело, Пакито оседлал кобылу и проскакал через выгон, и заросли, и кустарник и, под вой собак, явился в ту усадьбу, но сеньорито отдыхал, и Пенёк спешился и побеседовал с Лупе, женой свинаря

грязь от него одна

сказала Лупе

где он спит, дерьма полно, да что там, на руки себе мочится, прямо спятил

и Пако кивал, но сказал

это и раньше было

и Лупе отвечала

было не было, а сил больше нет

и завела жалобы, и пела-ныла, пока не пришел хозяин, и Пако встал, и хозяин сказал ему

день добрый

и Пако сказал

день добрый, сеньорито

и снял шапку, и мял ее, и крутил, словно хотел порвать, и сказал

сеньорито, Асариас говорит, вы его прогнали; сколько лет вам служил, вон оно как

и сеньорито сказал

ничего не пойму! а ты кто такой? тебе какое дело?

и Пако испугался

простите, сеньорито, я ему шурин, мы из Пилона, от сеньоры маркизы, у нее старшим сторожем Креспо, надо полагать, знаете

и здешний сеньорито сказал

а, вон что!

и покивал, словно соглашаясь, и медленно проговорил, не открывая глаз

Асариас не лжет, я его прогнал, как же еще? мочится себе на руки, невозможно есть дичь, нет, ты себе представь, он ощипывает перья такими руками, истинное свинство, а что ему еще делать, как не ощипывать дичь? что еще делать у меня в усадьбе совершеннейшему олуху?

и он постучал пальцем по лбу, а Пако Пенёк, глядя на свои ноги, мял-крутил шапку, и наконец набрался духу, и сказал

оно конечно, сеньорито, только вы подумайте, он тут у вас и состарился, на святого Евтихия стукнет шестьдесят один год, как он тут проживает, можно сказать, с малых лет…

но сеньорито замахал рукой и сказал сам прошу на меня не кричать, этого еще не хватало, если я его терпел шестьдесят один год, мне премия положена, ясно? не такое теперь время, чтобы держать из милости психопата, который кладет повсюду кучки, мало того, мочится на руки, которыми чистит мне дичь, тьфу, мерзость какая

а Пако, все вертя шапку, кивал слабее и слабее

да я понимаю, сеньорито

сказал он

только у нас там домик, две комнатки, четверо детишек, повернуться негде

а сеньорито сказал

как хочешь, но у меня не богадельня, для таких ситуаций семья и нужна, верно?

и Пако сказал

вам виднее

и потихоньку попятился к кобыле, но, когда он встал в стремя и садился в седло, здешнему сеньорито пришли новые доводы

более того, твой Асариас бранится и портит машины у моих друзей, вынимает вентили, ты себе представь, у самого министра, я никого не могу пригласить, а то этот психопат…

голос его звучал все громче по мере того, как Пако удалялся рысью на своей кобыле все камеры испортит, ты себе представляешь?..

а если поглядеть, Асариас еще одна обуза, как Малышка, как младенец, Регула говорила, двое святых-безгрешных, вот они кто, только Малышка тихо сидит, а он, Асариас, глаз не сомкнет ни днем ни ночью, бродит, сопит, скулит, как собачка, и так до зари, а потом идет в загон, слюна течет, штаны висят, лесники и батраки повторяют

эй, Асариас, рыбку пошел удить?

а он улыбается, как тогда, когда чистил птичник, и гудит, и мычит, осклабив десны, а потом возьмет два ведра, и скажет

пойду цветочки удобрять

и выйдет за калитку, и уйдет по склону, в кусты, в рощу, ищет пастуха Антонио, который за час далеко не денется, и, нагнав его, медленно побредет за стадом, то и дело поднимая катышки, пока не наполнит ведра, и вернется в усадьбу, неслышно бормоча, пуская белую слюну, и, только он явится у загона, Пепа, или Абундио, или Ремедиос, жена Креспо, крикнет

Асариас явился, будет цветочки удобрять и он улыбнется и пойдет к горшкам, кладя всюду поровну, а Пепа, или Абундио, или Ремедиос, или сам Креспо скажет

больше дерьма приносит, чем уносит

а Регула покорно отзовется

какой от него вред, а все ж при деле

но Факундо, или Ремедиос, или Пепа, или сам Креспо оборвет ее

приедет сеньора, посмотришь

но Асариас был трудолюбив и прилежен и каждое утро приносил из рощи два ведра катышков, и через несколько недель цветы распирали черные вулканчики клумб, и Регула говорила

хватит им, посиди с моей Малышкой

и как-то ночью попросила мужа, чтобы он нашел ему занятие, – потому что цветы переели удобрений, а если оставить старика без дела, его одолеет лень, и он ляжет под кусты, не растолкаешь, а как раз тогда Рохелио стал работать, и водил новенький красный трактор, и копался в нем, и чинил, и, когда видел, что мать беспокоится о дяде, говорил

я его заберу, мать

потому что Рохелио был говорлив и приветлив, то ли дело Кирсе, все молчит, угрюмый такой, что Регула говорила

и что-то с ним будет?

но Кирсе не объяснял, и всякий раз, когда ему выпадали два свободных часа, уходил из усадьбы, и возвращался ночью, немного навеселе, но тихий, он никогда не улыбался, нет, он улыбался, когда Рохелио спрашивал дядю

дядюшка, что же вы не посчитаете початки?

и Асариас радовался, что принесет пользу, и подходил к куче початков у силосной ямы, и терпеливо считал

раз, два, три, четыре, пять…

и дойдя до одиннадцати, говорил

сорок три, сорок четыре…

и тогда уж Кирсе улыбался, пускай натянуто, пускай криво, а все же улыбался, и, только он улыбнется, мать, подбоченясь, расставив ноги, принималась его бранить

ну ни стыда ни совести! над стариком безгрешным смеяться – бога обидеть

и сердито брала Малышку, и давала брату,

и говорила

укачай-ка ты ее, она одна тебя понимает и Асариас нежно брал Малышку, и садился на скамью у дверей, и баюкал ее, и приговаривал глухо, но ласково

хорошая птичка, хорошая птичка

и оба они засыпали в прозрачной тени винограда, улыбаясь, как ангелы, но однажды, расчесывая Малышку, Регула нашла на гребенке вошь, и рассердилась, и крикнула

эй, сколько ты не мылся?

а он сказал

как ушел от сеньорито

и она сказала

чем мы хуже, вода денег не стоит, свинья ты свинья

и он, не говоря ни слова, показал ей свои руки, покрытые сеткой грязи, въевшейся в морщины, и смиренно объяснил

я на них делаю каждое утро, чтоб не потрескались

и Регула заорала

ох и свинья, да ты грязь разводишь и Малышку пачкаешь!

но Асариас глядел на нее жалобными желтыми глазами, кротко свесив голову набок, мерно скуля, пуская слюну, и беззащитность его и безгрешность тронули ее сердце

ох лоботряс ты лоботряс, истинно как с маленьким

сказала она, и на следующий день Рохелио на прицепе повез ее в Кордовилью, к самому Хашимиту, и там она купила три рубашки и дома сказала

каждую неделю будешь менять, понял?

и Асариас кивал и улыбался, но через месяц Регула пошла к нему на берег, под иву, и сказала

где ж это рубашки? четыре недели прошло, а я ни одной не стирала

и Асариас опустил желтые глаза с красноватыми белками и тихо заскулил, и сестра потеряла терпение и стала его трясти, и куртка его распахнулась, и она увидела рубашки, одну на другой, и закричала

ну и скотина, хуже свиньи, снимай сейчас же!

и Асариас покорно снял ветхую серую куртку, а потом и рубашки, все три, одну за другой, обнажая могучее тело, покрытое седым пухом, и Регула сказала

одну снимешь, другую наденешь, чистую, снял и надел, невелика наука

а Рохелио засмеялся, прикрывая рот большой темной рукой, чтобы мать не рассердилась, а Пако сидел на скамье, и печально глядел, и опустил голову, и сказал

он хуже Малышки

и время шло, и наступила весна, и Асариасу стали являться видения, он постоянно видел брата своего, Иренео, по ночам – в черном и в белом, как монахи, а днем, если смотришь из кустов, он в синем небе, большой и всемогущий, в разноцветных одеждах, как Бог Отец на картинке, и тогда Асариас вставал, и шел к сестре, и говорил

Регула, братец явился

а она отвечала

ох ты, опять, да оставь ты его в покое!

а он говорил

наш Иренео на небе

а она отвечала

и то – что он кому плохого сделал!

и слухи пошли по усадьбе, и свинари, птичники, пастухи ловили его и говорили

как там Иренео?

и Асариас пожимал плечами и говорил

умер он, Франко его на небо послал

и они, словно слыша впервые, говорили

когда же это?

и Асариас, помычав, говорил

давно, при маврах

и они переталкивались, и пересмеивались, и спрашивали

это верно, что на небо? может, Франко послал его в ад?

но Асариас качал головой, и улыбался, и пускал слюну, и показывал на синее небо, и объяснял

нет, я его вижу, когда лягу под куст а хуже всего было для Пако, что Асариас днем и ночью, когда угодно, уходил из дому, находил местечко у стены, или у беседки, или в цветах, или под ивой, и садился на корточки, и делал свое дело, так что Пако что ни утро выходил с лопатой, как могильщик, и убирал за ним, и возвращался, и говорил жене

ничего не держит, надо полагать, а то что ж это такое?

и дважды в неделю приезжала ассенизационная машина, и Пако трудился, убирая кучки, и, только выйдет из дому, нюхал воздух (сквозь ноздри его, по словам сеньорито Ивана, можно было увидеть мозги), и горевал, и сокрушался

опять воняет, никакой управы на твоего братца!

и Регула грустно говорила

что ж я могу поделать? одно слово, крест и тут Асариас соскучился по былому и, увидев, что Пако сидит-отдыхает, всякий раз канючил-просил

отвези меня в горы, Пако, я сову погоняю, а Пако молчал, хоть ты что, и Асариас молил

отвези, погоняю сову

а Пако ухом не вел, пока, неизвестно как, в его небольшом мозгу не закопошилась мысль, и он кивнул

хорошо, отвезу, а ты не будешь кучки класть? в горах и ходи

и Асариас сказал

как прикажешь

и с той поры, каждый вечер, Пако сажал его на круп кобылы и ехал в горы, и, когда стемнеет, они останавливались на склоне, и Пако ложился среди камней, под невысоким дубом, а шурин его, пригнувшись, зверушкой нырял в заросли и шуршал там, и через малое время Пако слышал его зов

эгей! эгей!

и наступала тишина, и снова слышался гнусавый голос э-эгей!

и раза через три-четыре сова отвечала

у-ух! у-ух!

и Асариас пускался наутек, хрюкая и хрипя, а сова ухала сзади, а иногда хохотала, и Пако слышал со склона, из-под дуба, как хрустят кусты и ухает птица и хохочет, а через четверть часа являлся исцарапанный Асариас, умиленно улыбаясь, и пускал слюну, и говорил

и погонял я ее, Пако

а Пако гнул свое

нужду справил?

и Асариас говорил

не успел пока что

а Пако говорил

что ж, иди опять

и Асариас улыбался, зализывая раненые руки, и уходил в сторонку, и присаживался в вереск, и клал кучки, и так всякий день, а в конце мая пришел Рохелио, и принес птенца, самочку черного коршуна, и сказал

дядя, смотри, что у меня!

и все вышли из дому, и Асариас, увидев беззащитную птицу, чуть не заплакал, и ласково взял ее в руки, и забормотал

хорошая птичка, хорошая птичка

и, гладя ее, вернулся в дом, и положил ее в корзинку, и пошел искать, из чего ей сделать гнездо, и вечером попросил у Кирсе корму, и намешал с водой в жестянке, и пододвинул все это птице к самому клюву, и ласково сказал

кар-кар-кар

а птица копошилась в соломе и говорила

кар-кар-кар

а он, Асариас, клал еду в разверстый клюв грязным пальцем, и птица глотала, и он клал еще и еще, пока она не наелась и не умолкла, а через полчаса, оправившись от смущения, она закричала снова, и Асариас кормил ее, нежно приговаривая

хорошая птичка

говорил он очень тихо, но сестра увидала его и шепнула сыну

молодец, славно придумал

и Асариас день и ночь возился с птицей, а когда у нее появились первые перья, побежал по соседям, блаженно улыбаясь, блестя желтоватыми глазами, и кричал

у птички перья растут

и все поздравляли его и спрашивали про брата, только Кирсе спросил, глядя на него

зачем тебе такая пакость?

а Асариас взглянул на него удивленно и сказал

это не пакость, это птичка

но Кирсе мотал головой, а потом сплюнул и сказал

тьфу! черная птица добра не приносит

и Асариас растерянно смотрел на него, а потом ласково взглянул на жестянку с соломой, и забыл про Кирсе, и сказал

завтра найду ей червя

и наутро стал яростно копать землю, и выкопал червя, и взял его двумя пальцами, и дал его птице, и она проглотила угощенье с таким удовольствием, что Асариас на радостях пустил слюну и сказал

видишь, Чарито? она уже большая, завтра найду ей другого червяка

и птица выросла, и пух сменили перья, и всякий раз, как Асариас ездил в горы, он торопил Пако

едем, птичка кричит

а Пако говорил

нужду справил?

и Асариас отвечал

птичка меня ждет, Пако

но Пако не сдавался

не сходишь, продержу всю ночь, птица твоя помрет с голоду

и Асариас спускал штаны, и говорил

нельзя так делать

и присаживался у камня, и клал кучку, и поскорее вставал, и говорил

пошли скорее! птичка ждет

и застегивал штаны, и улыбался влажной, слабой, жалобной улыбкой, и что-то жевал, и так каждый вечер, но однажды, через три недели, когда он носил птицу по двору, она стала робко махать крыльями, и взлетела, и полетала немного, и опустилась на иву, а он, Асариас, увидев, что она так далеко, запричитал

Регула, птичка улетела

и Регула высунулась в дверь и сказала

пускай полетает, на то ей господь дал крылья

но Асариас сказал

а я не хочу, пусть будет у меня

и жалобно, жадно глядел на макушку ивы, а птица вращала глазами, оглядывая окрестность, и, обернувшись, поклевывала себе спину, почистила перья, а он, Асариас, вложив в свои слова всю любовь и нежность, на которую был способен, ласково сказал

хорошая птичка, хорошая

но птица на него не глядела, а когда Регула приставила лестницу к иве и влезла на вторую перекладину, она расправила крылья, помахала ими с минуту, и нерешительно, неуклюже поднялась, и долетела до часовни, и опустилась на флюгер, а он, Асариас, глядел на нее, чуть не плача, и говорил, укоряя

плохо тебе со мной

и тут появился Криспуло, а потом Рохелио, и Пепа, и Факундо, и Креспо, все вместе, и стали глядеть наверх, на флюгер, где неуверенно стояла птица, и Рохелио засмеялся и сказал

ворона не приручишь

а Факундо говорил

видно, любят свободу

и Регула твердила

господь дал птице крылья, чтобы она летала

а у Асариаса текли по щекам слезы, и он пытался стряхнуть их и причитал свое

хорошая птичка, хорошая птичка

и, пока он так говорил, люди сгрудились под ивой, где тень прохладней, все так же глядя вверх, и он оказался один на большом дворе, под беспощадным солнцем, и тень его лежала у ног черным мячом, и губы у него кривились, и дергались щеки, и вдруг он понизил голос и ласково позвал

ку-ру-ку-ру-кур!

а наверху, на флюгере часовни, птица закачалась сильнее, и посмотрела сверху на двор, и тревожно забилась, и встала ровно, и Асариас, глядевший на нее, сказал еще раз

куру-куру-кур!

и птица вытянула шею, и взглянула на него, и втянула шею, и вытянула, и он сказал погромче

ку-ру-кур!

и, против всех ожиданий, между ним и нею пробежал какой-то ток, и птица встала твердо и радостно закричала

ку-ру-ку-ру-кур!

а в тени ивы все молча ждали, и птица ринулась вперед, и взмыла вверх, и, к удивлению зрителей, сделала над двором три широких круга, летя у самых стен, и опустилась на правое плечо своего кормильца, и принялась клевать его седой затылок, словно выбирая вшей, а он улыбался, не двигаясь, только чуть-чуть повернул к ней голову, истово бормоча

хорошая птичка, хорошая птичка.

Книга четвертая
ПОМОЩНИК

К середине июня Кирсе стал выводить каждый день овечье стадо и, когда солнце садилось, наигрывал на дудочке, тогда как брат его Рохелио так и носился то сверху, на джипе, то снизу, на тракторе, туда-сюда

карбюратор барахлит – сцепление заело и всякое такое, а сеньорито Иван вроде бы не замечал их, но, приехав в усадьбу, глядел на того и на другого, на Кирсе и на Рохелио, и отзывал Креспо, и тихо говорил ему

Креспо, не упускай их из виду, Пако стареет, а я не могу без помощника

но ни у Рохелио, ни у Креспо не было отцовского нюха, ведь таких, как Пако, поискать, ах ты господи, маленький был, выпустят ему в горы куропатку со сломанным крылом, а он встанет на все четыре и пошел по следу, и пошел, нюхая землю плоским носом, как ищейка, а потом он научился различать старый след от свежего, самца от самки, а сеньорито Иван отплевывался, и крестился, и прикрывал в наслаждении зеленые глаза, и спрашивал

чем же, черт тебя побери, пахнет охота?

а Пако спрашивал его

вы правда не чуете?

а сеньорито говорил

чуял бы, тебя бы не спрашивал

а Пако говорил

вы уж скажете, сеньорито Иван!

а когда сеньорито Иван был маленьким и Пако звал его Ивансито, они заводили ту же песню

чем пахнет охота, Пако?

а ты не чуешь?

честное слово, не чую, ничем она не пахнет

а Пако говорил

ничего, запахнет, когда подрастешь

ведь Пако не сознавал своего дара, пока не понял, что другие ничего не чуют, и потому говорил так, маленький хозяин рано полюбил охоту, просто помешался, рябчики в июле на току или на болоте, перепела в августе на жнивье, лесные голуби бабьим летом, когда идешь из рощи, куропатки в октябре на поле и на нижних склонах, в феврале, под Люция-театинца, а прочее время – крупная дичь, олень и косуля, вечно он с ружьем или винтовкой, вечно стреляет там-та-ра-рам

что за мальчик!

говорила сеньора

он просто разум потерял

а он, днем и ночью, зимой и летом, стрелял и стрелял, трах-та-ра-рах, ружье или винтовка, в лесу или на поляне, и в 43 году, неполных тринадцати лет, на первой облаве, в день открытия сезона, оказался одним из трех первых, невиданное дело, бил по четыре птицы влет, не увидишь – не поверишь, мальчишка, сопляк – как лучшие стрелки Мадрида, и с той поры он стал ходить вместе с Пако, и пользоваться его нюхом и его службой, и решил его подшлифовать, потому что Пако неважно заряжал, и дал ему старое ружье и два патрона, и сказал

каждый вечер, перед сном, заряжай и разряжай по сто раз, пока не устанешь

и подождал, и прибавил

станешь заряжать быстрее всех, тебе равного не будет, с твоим-то чутьем, поистине божий дар, с твоей-то памятью, помощник самого высшего класса, ты уж мне поверь

и Пенёк Пакито, послушный по природе, каждый вечер заряжал ружье, вжик-вжик, вжик-вжик, вкладывал и вынимал патроны, и Регула говорила

ты что, одурел?

а он ей отвечал

Ивансито сказал, я буду самый лучший а через месяц сообщил

Ивансито, дружок, я их мигом кладу и вынимаю

а Ивансито сказал

проверим, меня не обманешь

и Пако доказал ему свою ловкость, и он похвалил

неплохо, так и держи

и то, и се, Ивансито, Ивансито, и время бежало, и однажды утром, как и следовало ожидать, Пако радостно сказал

ну, Ивансито, дружок, бери ружье, стреляй

и сеньорито молча взял ружье, и прицелился, и мигом уложил двух куропаток спереди, двух – сзади, и первая еще не упала, когда он посмотрел на Пако, и властно сказал

с этого дня говори мне «вы» и «сеньорита Иван», я уже, не мальчик

потому что ему исполнилось шестнадцать, и Пако попросил прощенья, и стал говорить «сеньорито Иван», он ведь и впрямь подрос, его правда, а у сеньорито росла страсть к охоте, и все уже знали, что он не только настреляет больше всех, но и подстрелит самую дальнюю, самую быструю куропатку, ему не было равных, и он призывал Пако в свидетели

министр говорит, далеко, а вот скажи, Пако, на каком расстоянии была птица, которую я уложил там, на болоте, она еще взмыла в облака и свалилась в Черепашью заводь, ты помнишь?

а Пако широко открывал глаза, и гордо поднимал подбородок, и говорил

как не помнить, куропатка, метров девятьсот, не меньше

а если речь шла о быстроте, они вели такую беседу

скажи-ка, не крути, как летела та куропатка, ну, в лощине, я еще удивился, что она пьет из колоды?

и Пако наклонял голову набок, и подпирал пальцем щеку, и думал

ну, вспомни, за рощей, где земляничные деревья, ты еще сказал, ты сказал

и Пако прикрывал глаза и складывал трубочкой губы, словно собирался свистнуть, но не свистел, а говорил

быстрей самолета

и хотя сеньорито не знал, как высоко были чужие птицы и быстро ли они летели, его куропатка оказывалась и быстрее, и выше, и, чтобы это доказать, он призывал в свидетели Пако, и Пако гордился, что мнение его так весомо, и хвастался, что друзья сеньорито завидуют первым делом, что у того такой помощник

самая лучшая собака не сослужит тебе такой службы

говорили они

ты и сам не знаешь, что у тебя есть

и часто друзья сеньорито просили Пако найти подбитую птицу, и не садились тогда закусить после охоты, и не спорили с другими егерями, а шли за ним, чтобы посмотреть, как он ищет, и, увидев, что его окружили такие охотники, он гордился и говорил

а куда вы стреляли, разрешите спросить?

и посол, или помощник министра, или самый министр говорил

вон перья, Пако

а Пако спрашивал снова

куда же она полетела, разрешите спросить?

и охотник отвечал

туда, прямо за кусты

а Пако говорил

одна она была, или две, или много, разрешите спросить?

и охотник отвечал

две их было, Пако, да, теперь я вспомнил, пара

и сеньорито Иван насмешливо глядел на гостей и взмахивал головой, как бы восклицая, а, что я вам говорил, и Пако без промедления садился на корточки, и вынюхивал землю метра на два там, где она упала, и бормотал

двинулась вот отсюда

и сколько-то метров шел по следу, а потом вставал

вот ее след, значит, она или в тех кустах, или там, у дуба

и все шли за ним и находили птицу или в кустах, или у дуба, и посол, или помощник министра, или министр говорил в удивлении

а по какому такому правилу она не могла быть еще где-нибудь?

и Пако, гордо на него взглянув, говорил, не скрывая пренебрежения

если куропатка низом пошла, хочет спрятаться, она не вильнет в сторону

и они глядели друг на друга и кивали, а сеньорито Иван, заложив большие пальцы в прорези куртки, широко улыбался

а, что я вам говорил?

и гордился, словно показывал американскую винтовку или Гиту, породистого щенка, и, возвращаясь вдвоем с Пако, говорил ему

ты заметил? этот кретин француз не отличит куропатки от рябчика

или так

этот кретин посол плохо владеет левой рукой, ты заметил? ай-ай-ай, как же он стал дипломатом!

ведь для сеньорито Ивана всякий взявший ружье был кретин, и он, как на беду, то и дело повторял это слово, просто наваждение какое-то, а иногда в разгар облавы, когда голоса охотников смешивались вдалеке, и на опушках пели рожки, спугивая птиц, и куропатки метались над лесом, свистя крыльями, и сеньорито вскидывал ружье и сбивал двух сразу, и еще двух, дуплетом, и выстрелы трещали справа и слева, как на фронте, и Пако считал про себя, тридцать две, тридцать четыре, тридцать пять, и едва успевал перезарядить ружье, и оба ствола раскалялись, и он запоминал, где упала какая птица, – так вот, иногда Пако распалялся, как охотничий пес, и рвался в дело, и, сидя на корточках у болота, скулил потише, чтобы не спугнуть птиц

пустите меня, сеньорито, пустите!

а сеньорито отвечал

тихо!

а Пако молил

богом прошу, пустите!

распаляясь все больше, а сеньорито Иван вскидывал ружье и говорил

слушай, Пако, не доводи меня, подожди, пока отстреляем

но Пако не мог спокойно смотреть, как перед его плоским носом падают куропатки, и кричал

пустите меня, сеньорито, пустите, бога ради!

пока сеньорито не рассердится, не даст ему пинка в зад и не скажет

если вылезешь раньше времени, в тебя и выстрелю, а ты знаешь, метко ли я бью

но сердился он недолго, для острастки, и когда через считанные минуты Пако отправлялся за дичью, и приносил шестьдесят четыре птицы из шестидесяти пяти, и беспокойно докладывал

одну куропатку, сеньорито, которую вы застрелили вон там, где дрок, Факундо забрал, он говорит, это его хозяина

гнев сеньорито Ивана переключался на Факундо

Факундо!

грозно кричал он, и Факундо являлся, и он говорил

ах ты, какой проворный! а куропатка-то моя, это уж как хочешь, давай поладим

и протягивал руку, но Факундо пожимал плечами, и тупо глядел на него, и говорил

вы другую убили, нехорошо так

а сеньорито Иван все держал руку, и пальцы у него затекали

не доводи меня, Факундо

говорил он

не доводи, ты знаешь, терпеть не могу, когда забирают моих птиц, так что давай куропатку

и загнанный в угол Факундо отдавал птицу, и так бывало всегда, и Ренэ, француз, который пока что не пропускал ни одной охоты, удивленно говорил

как можно, что Иван убей шестьдесят пять птицы и Пако найди шестьдесят пять, не понимай

и довольный Пако хитро смеялся и говорил

да, это мы быстро, раз – и нашел

а француз широко открывал глаза и восклицал

это быстро, жоп-ля – и готов

а Пако, вернувшись к сеньорито, удивлялся

жоп-ля говорит… неприлично вроде… наверное, так у них принято

и сеньорито подтверждал

да, ты угадал, именно так у них принято и с того дня и сам он, и его гости говорили, собравшись без женщин в лесу или на поляне

патроны хорошие, сразу уложат, жоп-ля – и все!

или

шустер, однако, жоп-ля – и прошу, готово!

и повторяли это десятки раз, и всегда смеялись, хохотали, никли от хохота, и охотились снова, и, после пятой облавы, уже в сумерки, сеньорито Иван совал два пальца в карман охотничьей куртки и протягивал Пако бумажку, двадцать дуро

бери, да не трать на выпивку, ты мне недешево обходишься, а жизнь и так дорожает

и Пако незаметно брал бумажку, и быстро клал в карман, и говорил

так сколько раз я с вами ходил, сеньорито Иван?

и на другое утро Регула, с Рохелио на буксире, отправлялась в Кордовилью, к Хашимиту, купить ситцу для ребят или какую утварь, в доме вечно что-нибудь нужно, и так всякий раз после охоты на дичь или на голубей, и все шло хорошо, пока у сеньорито не разгорелась ссора, потому что, Ньевес говорит, за завтраком шла речь о культуре, и сеньорито Ренэ сказал, что во Франции или там в Германии уровень выше, а сеньорито Иван обиделся

это ты так думаешь, Ренэ, а у нас нет неграмотных, сейчас не тридцать шестой год

и пошло, и пошло, и все кричали, и совсем разошлись, и ругались хуже некуда, и сеньорито Иван не мог вытерпеть, и с горя велел позвать Пако, и Регулу, и Сеферино, и заорал

глупо нам спорить, Ренэ, сейчас ты все увидишь собственными глазами

и когда пришел Пако и все прочие, сеньорито Иван сказал французу важно, как сеньорито Лукас

смотри-ка, Ренэ, эти люди когда-то не умели читать, а теперь, Пако, сделай милость, возьми шариковую ручку и напиши свое имя, только получше, ты уж не поленись

и сладко улыбнулся

речь идет ни мало ни много о национальной чести

и все, кто сидел за столом, глядели на Пакито, а дон Педро закусил щеку, и положил руку на рукав Ренэ, и сказал ему

веришь ли, дорогой, у нас уже много лет буквально лезут из кожи, чтобы спасти этих людей

а сеньорито Иван сказал

тише! не отвлекайте его

и Пако, подстрекаемый молчанием, нацарапал на обороте накладной, которую сеньорито Иван положил перед ним на скатерть, дрожащую и неразборчивую подпись; он писал, напрягая все чувства, раздувая ноздри, а когда кончил – выпрямился и протянул сеньорито ручку, и сеньорито дал ее другому и приказал