Текст книги "Сцены из жизни Максима Грека"

Автор книги: Мицос Александропулос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

Слово взял Власий:

– Согласно сочинениям латинян, как известно тебе, святой отец, прах Адама перенесен был в Хеврон,[77]77
  Хеврон – один из древнейших городов южной Палестины. В пещере Хеврона были погребены патриархи (Книга Бытие, XXIII, XXV, XLIX).


[Закрыть] в двойную пещеру, где погребены Авраам и другие патриархи.

– Так пишут латиняне, Власий, – отозвался Максим, – поскольку следуют они иудейским книгам, но мы, православные, не должны им доверять. Они внесли большую путаницу в Священное писание, примешали туда идолопоклонничество и ереси, а теперь прислушиваются даже к магам и астрологам.

– Ты говорил нам раньше, святой отец, – сказал Иван Сабуров, родич великой княгини, – что латиняне полезными своими знаниями много способствовали просвещению.

– Да, – подтвердил монах. – Но, на свою беду, меры они не знают, добродетель приносят в жертву знанию, истинную веру – гордыне. Они пошли не по тому пути, что указал господь, и горе их в том, что полезным наукам подчинили они более высокие, божественные.

Философы еще продолжали беседовать, когда в поздний час вернулся из дворца Вассиан. Не так давно он переселился из Симонова монастыря,[78]78
  Симонов монастырь – основан учеником Сергия Радонежского Феодором в 1370 г. на левом берегу Москвы-реки.


[Закрыть] что неподалеку от Москвы, в Кремль, в Чудов монастырь, где жил Максим.

– Проходя мимо, услыхал я, что вы ведете ученую беседу, и подумал, что и мне, темному, не худо просветиться, – войдя в келью, сказал он. – Мне нужен твой совет, Максим, в одном важном деле.

– С радостью сделаю, что в моих силах, – ответствовал святогорец.

– Мы позвали мастеров в Симонов монастырь расписать храм, – начал Вассиан. – Святой игумен поручил мне, несведущему, проследить за работами и решить, что где изобразить. Где разместить главные притчи, разумеется, известно. Старый иконостас мы уже заменили новым, большим, с пятью рядами. Он возносится до самой кровли. Некоторые сцены из священной истории, что были прежде на куполе и сводах, будут теперь на иконах. На стенах же остается много свободного места. Наставил меня господь, и я поручил мастерам написать в притворе два пророческих видения, повествующие о наших монашеских грехах: небесную лествицу и видение Евлогия.[79]79
  Евлогий (570–608) – патриарх Александрийский. Известен своей борьбой с евтихианской ересью. Сюжет видения Евлогия использовался в данном случае для порицания стяжательства.


[Закрыть] А в среднем нефе, на большом своде, просил изобразить Слепца и Хромца,[80]80
  …просил изобразить Слепца и Хромца… – имеется в виду евангельская притча о человеке (Евангелие от Матфея, XXI–XXXIII, 42). В этой притче, как и в предыдущем сюжете, отражена тема общественной борьбы с притязаниями монастырей на право владения богатствами. Под видом Слепца и Хромца представлены духовные пастыри, расхищающие «сад Христов».


[Закрыть] коих Христос поставил охранять свой сад, а они, неразумные, его разграбили. Не знаю, правильно ли я сделал.

– Весьма правильно, – отвечал Максим. – Видения и притчу поместил ты на каноническом месте. Они поучительны и важны.

– Но в северном нефе на своде есть еще место, – сказал Вассиан. – Мне хотелось бы найти притчи, повествующие о нынешних грехах, и тех, кто не хочет стать на путь истинный, пусть жжет священным своим огнем божественная живопись!

После некоторого раздумья Максим сказал:

– Поручи мастерам изобразить, как Христос прогнал из отчего дома тех, что торгуют в священном храме. Пускай нарисуют храм Соломонов. Туда вступает господь, объятый священным гневом, с бичом в руке. И в страхе удирают оттуда люди, переворачивая столы, сундуки с монетами и весами. В толпе – перепуганные лошади, быки, овцы. Суматоха великая. Позади господа его ученики, озадаченные, удивленные. А внизу пусть мастера напишут: «Дом Мой есть дом молитвы, а вы сделали его вертепом разбойников».

Лицо Вассиана озарилось радостью.

– Да благословит тебя бог, Максим, – сказал он, – назови мне еще одну священную притчу для южного нефа.

Максим задумался…

Архимандрит Иона лежал на лавке. Перед ним на коленях стоял Афанасий, молодой хилый монашек, грек, которого привезли из Ново-Спасского монастыря и определили прислуживать Максиму, стирать белье, подавать еду, прибирать келью.

– И назвал? – сердито спросил его Иона.

– И назвал ему еще две священные притчи, святой игумен, – испуганно отвечал Афанасий.

– Какие?

– Одну я не слыхал, меня за водой послали.

– Олух, нечего было ходить. Но раз вышел из кельи, должен был притаиться за дверью и послушать, что говорят, – гневно сказал Иона. – А вторая притча какая?

– Господь призывает Матфея, собирающего пошлину.

– Сроду не слыхал ничего подобного, – удивился Иона. – А ты помнишь, как святогорец ее растолковывал?

– Помню, – ответил Афанасий. – С одной стороны мытарь Матфей, перед ним стол, на столе много монет и разные описи, а рядом на полу весы и лари с деньгами. С другой стороны господь; он благословляет мытаря и говорит: «Следуй за Мною!»

Иона вскочил с лавки.

– Поганец! Кажется, понимаю, куда он клонит… А что дальше?

– Матфей бросает свое добро, протягивает обе руки господу и следует за ним.

– Будет и надпись?

– Будет, святой игумен.

– Какая?

– «Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое…» – испуганно проговорил Афанасий.

– Змий он! – прервав его, закричал архимандрит. – Не монах, а сущий дьявол. И приехал он к нам, чтобы запалить пожар; сожжет он монастыри наши…

ГРЕКИ

Как-то в полдень один из помощников Максима, Михаил Медоварцев,[81]81
  Михаил Медоварцев – писец-каллиграф, сотрудничавший с Максимом Греком и подвергнутый вместе с ним суду. Работал в монастыре Николы Старого в Китай-городе.


[Закрыть] вбежал взволнованный в келью. С трудом переведя дух, он сказал:

– Пышная свита приближается ко дворцу. Говорят, везут из Калуги старого князя Малого. Государь потребовал его к себе.

Голодные и усталые монахи, с утра корпевшие над рукописями, сразу вскочили на ноги. Только Максим, не знавший еще, какие истории связаны с тем или другим именем, продолжал сидеть, с удивлением глядя вслед монахам, устремившимся на улицу. Его изумил брат Димитрий, самый старший из них, который бросил на стол славянскую Псалтырь, отпихнул скамеечку для ног и, забыв прихватить посох, бросился вслед за товарищами. Тут с места поднялся и Максим.

Ему не пришлось идти далеко. Его помощники, столпившись в монастырских воротах, вместе с другими монахами смотрели на приближающуюся процессию. Впереди всех ехал верхом боярин, необыкновенно торжественный и важный. За ним в окружении ратников из охраны великого князя медленно двигался крытый возок, отделанный золотистым бархатом и запряженный тройкой лошадей в богатой упряжи.

Миновав монастырь, процессия направилась ко дворцу. Следом, как обычно, бежала чернь. Всадники остановились посреди широкого двора. Возок подкатил к самому парадному крыльцу. Два молодых боярина, успевших уже спрыгнуть с коней, открыли дверцу. И тогда показался князь Юрий Малой.

Это был седовласый старик, маленький, щуплый, в просторном расшитом кафтане и высокой шапке. Выходя, он пригнулся и выставил ногу, чтобы нащупать верхнюю ступеньку. Но короткая ножка повисла в воздухе. Тогда два боярина, подав князю руки, помогли ему выйти из возка. Тут на крыльце появилось четверо слуг. Они спустились по лестнице, неся широкое кресло, усадили в него старого князя. И, высоко подняв кресло на двух толстых красных палках, понесли его во дворец.

– Слава всевышнему! – сказал Димитрий, стоявший возле Максима. – Видно, на то воля божья. Остыл гнев у государя нашего, раз он с такими почестями князя принимает. Да святится имя господне!

От другого своего помощника, монаха Селивана, Максим узнал, что старый князь не кто иной, как знатный грек Юрий Траханиот, отпрыск старинного византийского рода. Лет пятьдесят назад кардинал Виссарион[82]82
  Кардинал Виссарион (ок. 1403–1472 гг.) – видный церковно-политический и литературный деятель. Один из деятелей церковной унии 1439 г.


[Закрыть] отправил Юрия из Рима в далекую Москву, чтобы благополучно завершить переговоры о браке Зои Палеолог[83]83
  Зоя Палеолог (ум. в 1503 г.) – племянница последнего византийского императора Константина XI Палеолога. С 1472 г. – жена великого князя Ивана III. В России получила имя Софьи.


[Закрыть] с великим князем Иваном. После княжеской свадьбы Юрий Траханиот вместе с другими старыми и молодыми византийскими архонтами[84]84
  Архонты (греч. начальник, правитель) – здесь: крупные помещики в Византии.


[Закрыть] остался в свите великой княгини. Умнейший человек, ловкий царедворец, он прекрасно знал нравы тогдашних европейских и восточных дворов и благодаря этому достиг больших званий и почестей в русском княжестве. Стал казначеем и канцлером Ивана и не раз ездил с важными поручениями в западные столицы.

Максим слышал о Траханиоте, когда был еще молодым и жил в Италии. А в позапрошлом году, по дороге в Москву, он остановился в Константинополе, и к нему в патриархию пришел младший брат Юрия, Федор Траханиот, состоявший на службе у султана. Много лет не получал он вестей от брата и просил разузнать о нем. Один митрополит, хорошо знавший их семью, ездил в Московию, пытался разыскать Юрия, но не смог. Все делали вид, будто слышат о нем впервые, никто не желал говорить о князе Траханиоте, который прежде блистал умом и высокими званиями в Москве и при дворах западных правителей.

…Когда Максим и митрополит Зихны Григорий по приезде в Москву спросили о Юрии Траханиоте, им тоже ответили молчанием.

– Это ведомо лишь господу богу да великому государю нашему, – покраснев, как дитя, проговорил добрый митрополит Варлаам.

Накануне отъезда митрополита Григория в Константинополь при прощании Варлаам сказал ему:

– Князь Малой жив и здоров; он, как и прежде, в большой чести у нашего великого князя, – и опять покраснел.

И вот теперь великий князь вернул свое благорасположение Юрию Малому. Тут-то и развязались языки в Кремле.

Оказывается, Василий, разгневавшись, приказал сослать старого князя в одну из его вотчин, – история самая обычная. Несколько лет пробыл он в изгнании, перенес немало лишений и бед, однако мог бы пострадать и более жестоко. Беспощадному Василию, страшному в гневе, с подозрением относящемуся к боярам, ничего не стоило сжечь князя Юрия на костре или отсечь ему голову, истребить всю семью Траханиотов, завладеть их богатыми имениями.

Много говорили теперь в Кремле о князе Юрии. Имя его, столько лет окруженное молчанием, возбуждало всеобщее любопытство. Припоминали былое, женитьбу великого князя Ивана на Зое Фоминишне, планы папы римского и кардинала Виссариона вместе с византийской принцессой принести на Русь латинскую веру, попытки византийских архонтов втянуть русское княжество в войну с турками, чтобы вернуть потерянный Константинополь, темные интриги при русском дворе и беспокойный нрав Зои Фоминишны, разжигавшей вражду между боярами, – это и многое другое припомнили в Москве при появлении князя Юрия в Кремле. Ведь прежде он играл важную роль при дворе и был замешан во многие истории.

Но из всех разговоров трудно было понять, в чем провинился Юрий Малой и за что великий князь так жестоко его покарал. Одни считали князя Юрия ставленником папы римского, другие – императора Максимилиана. И поскольку беда приключилась летом 1514 года, незадолго до того, как великий князь выступил в поход против польского короля Сигизмунда, события эти связали между собой. Говорили, будто князь Юрий перешел на сторону короля Сигизмунда. Будто он вступил в сговор с князем Михаилом Глинским,[85]85
  Михаил Глинский (ум. в 1534 г.) – литовский князь из рода, происходившего от татарского мурзы. Бежал из Литвы в Москву. Заключен в тюрьму после измены Василию III.


[Закрыть] который, подобно Траханиоту, состоял тогда на службе у Василия, однако вскоре после падения Смоленска открылось его предательство: люди великого князя схватили Глинского, когда он ночью шел встречать литовское войско. С тех пор Василий и держал его в заточении. Князем был Юрий Малой, князем был и Михаил Глинский, оба чужеземцы, с большими связями в Риме и во многих латинских королевствах. Что стоило им вступить в тайный союз с папой римским и императором Максимилианом, покровителями своего единоверца короля Сигизмунда? К такому мнению склонялось большинство знакомцев Максима. Но наблюдательный святогорский монах замечал, что его собеседники запинались, словно сразу теряли дар речи, когда разговор заходил о причинах, побудивших великого князя расправиться с Юрием Малым. Даже словоохотливый Димитрий, лучше всех знавший греко-русские дела в княжестве – отец его был в свите Зои Фоминишны, – погружался обычно в молчание, как только речь заходила о вине старого князя Малого.

Другой грек, поселившийся в Москве много лет назад, рассказал однажды вечером Максиму, что произошло с князем Юрием.

Это был Марк, человек изворотливый, ловкий, занимавшийся в Москве врачеванием. Прежде в Кафе и Константинополе он промышлял торговлей, приехал на Русь скупать меха и преуспел здесь, выдав себя за помощника лекаря. В Кремле, правда, держали другого врача, Николая Немчина,[86]86
  Николай Немчин (Булев или Люев) – врач при Василии III. Много лет жил в России, писал сочинения на русском языке. Вел агитацию в пользу соединения русской церкви с Римом.


[Закрыть] прошедшего курс наук в германских университетах. Но бояре и сам великий князь Василий больше доверяли православному Марку. По какой-то причине, оставшейся в тайне, великий князь целый год продержал Марка в угличской тюрьме. Но недавно его освободили, привезли в Москву и разрешили снова лечить бояр. Он жил припеваючи. Торговал своими снадобьями, вступал в сделки с иностранными купцами. От западных послов получал иностранные монеты, золотые и серебряные. Особенно дорожил Марк венгерскими золотыми, которые были в большой цене. И, расплачиваясь ими за разные товары, получал двойной барыш. Так он разбогател. И теперь рассчитывал уехать в Константинополь, построить себе дворец на берегу Босфора и жить там, как знатные мусульманские беи.[87]87
  Бей (тюркск. «господин») – в Османской империи феодальный титул, правитель округа.


[Закрыть] Были у Марка и другие источники дохода: епископы и игумены щедро платили ему за перевод греческих священных книг на славянский. В часы досуга он сочинял по византийскому образцу стихиры, кондаки богородице и короткие гимны в честь местных святых. Стихиры и гимны никто ему не заказывал, но за свое усердие он всегда получал от щедрых русских епископов какую-нибудь мзду, деньги либо меха. А теперь вот приехал этот монах с Афона и испортил ему все дело. Максим утверждал, что Марк не сам сочиняет, а списывает с греческих текстов да еще искажает их. И переводы его счел никудышными – Марк, по его мнению, не владел как следует ни тем, ни другим языком. Поэтому в Москве Марк перестал получать заказы, никто не проявлял интереса к его тропарям и стихирам. И он, затаив зло на ученого святогорца, искал теперь заказчиков в дальних монастырях. Но при этом не падал духом, стал заискивать и перед Максимом. Льстил ему в надежде получить заказ на какой-нибудь перевод, не упускал случая навещать его, обращался за разными советами и с вопросами по поводу Священного писания, а также рассказывал новости, услышанные в боярских хоромах и иноземных посольских дворах. Максим выслушивал рассказы Марка, расценивая их так же, как его сочинения, списанные стихиры и тропари.

Но в тот вечер, заинтригованный тайной гонений на князя Юрия Малого, он приветливо встретил лекаря. Усадил его против себя и приказал Афанасию подать изюма и чищеных орехов. Угостил его и чаркой фряжского вина.

Вот какую историю услышал он из уст Марка:

– Святой отец! Как я, темный, прихожу к тебе, просвещенному, со своими недоуменными вопросами относительно Священного писания, – ведь ученого, равного тебе, не сыщешь ныне в православном мире, – так точно пусть поступает твое преподобие, когда желает узнать, чем живут да дышат людишки темные. Правду ты услышишь только от Марка. Интерес твой, владыко, – золото, внимание – алмаз. Не одаряй этими сокровищами кого попало. То, что привелось тебе слышать о князе Юрии и его горькой судьбе, все ложь. Послушай-ка сущую правду.

Честно, благородно, как и подобает истинному византийскому архонту, служил князь Юрий все эти годы великому князю Василию. Так же служил он прежде и отцу его, великому князю Иоанну. Но стал он жертвой зависти и козней.

В тот год султан Селим[88]88
  Султан Селим – Селим I Грозный (1467–1520) – один из могущественнейших турецких султанов, царствовал с 1512 г. Известен своим фанатизмом, стремился к насильственному установлению единой религии в государстве. Продолжал завоевательную политику своих предшественников.


[Закрыть] решил наконец послать сюда, в русское княжество, своего человека, чтобы начать торговать с Русью. Дело это давнее, святой отец. Еще при султане Баязиде[89]89
  Баязид (Баязет) I Молниеносный (1360–1403) – турецкий султан (с 1389 года). Продолжал завоевательную политику своих предшественников, захватил Сербию, Болгарию, Македонию и т. д. Был разбит в сражении с Тимуром и взят в плен.


[Закрыть] князь Иван отправлял в Константинополь посла за послом и грамоту за грамотой, слал дорогие собольи меха и другие богатые дары. Заискивал перед султаном великий христианский государь, называл его славным, любимым братом, предлагал ему дружбу, союз и вечную любовь. Да, да, святой отец, не дивись, простодушный. Все было так, как я говорю. Но султан не отвечал ему.

Прошло много лет, умер Баязид – пусть черви точат его кости, – взошел на трон Селим. Он согласился наконец торговать с русскими. И послал он, как я уже сказал, в Москву своего человека. Послал, но до сих пор его нет как нет! Не думай, однако, что убили его в дороге разбойники, что умер он, утонул в бурю, плывя к Кафе, или что с ним приключилась другая какая беда. Нет, ничего подобного не было. Посол целый и невредимый переплыл море. Прибыл в Кафу. В марте отправился оттуда в русское княжество с русской и татарской свитой. По обычаю, прежде чем приехать в Москву, остановился в пути, дожидаясь дозволения и указаний великого князя Василия. И послал ему самому грамоту с верным человеком, племянником своим Мануилом. Да, святой отец, как заметил ты, посланец турецкий носил христианское имя. Знай, что и грамота, которую вез Мануил, была написана не по-турецки и не по-славянски. Она была греческая! Но поговаривали, будто у Мануила, кроме грамоты великому князю Василию, было запрятано письмо. Его-то он и передал тайком в руки князя Юрия.

Но, быть может, святой отец, слова мои далеки от истины, темное это дело. Сам не видал, не стану судить. Может, и вправду было у Мануила письмо к Малому, а может, выдумали это из зависти бояре. Не знаю. Знаю только, что Василий даже принять не захотел Мануила. Не ответил на грамоту посла. Ведь, говорят, опередив Мануила, прибыл во дворец доверенный человек одного русского боярина – из тех, что сопровождали посла. Он привез князю Василию послание своего господина, который советовал Мануила даже на порог не пускать. Он, мол, хитрый, двуличный грек, заклятый враг русского княжества. Так Мануил и вернулся ни с чем к своему дяде. Посол счел молчание русского князя великим оскорблением для султана. И вот, вместо того, чтобы ехать в Москву, он вернулся в Кафу. А бояре всю вину свалили на Малого. Они так представили дело: с Мануилом, мол, князь Юрий отправил письмо турецкому послу, посоветовав не появляться в Москве. И тут, святой отец, кто знает… Сдается мне, что знали кое-что бояре. Послушай-ка, открою тебе один секрет: посла султанова звали Кемал,[90]90
  Кемал – бывший мангупский князь Феодорит, турецкий посол, приезжал в Россию со своим племянником Мануилом. Мангупское княжество существовало в Крыму до конца XV в., когда оно было захвачено турками.


[Закрыть] но он был грек.

Нет, это не ложь. Посол и правда был грек из знатной семьи, князь Мангупский Феодорит. И, как поговаривали бояре, письмо, что привез он Малому, было от греческих советников великого визиря, Авессалома, Адриана и Федора, младшего брата князя Юрия. Они подучили Феодорита по приезде в русское княжество говорить прежде всего с князем Юрием. И поступить, как тот советует. Малой, конечно, отрицал все это, но великий князь поверил не ему, а своим боярам и дьякам.

Я был тогда в Москве, святой отец, помню, как негодовали бояре, нападали на нас. «Греки везде и всюду, – ворчали они, – в Царьграде сидят Федор с Авессаломом, в Кремле – Юрий. Не дают нам столковаться с султаном. Хотят выставить нас врагами, заставить воевать с турками, чтобы получить обратно Царьград». Ох, не мешает тебе знать, худо пришлось тогда нам, здешним грекам. Я на своей шкуре испытал все беды; мне они ведомы, как никому другому.

Ты дивишься сейчас, и с полным правом. У тебя, человека ученого, все помыслы о высоком, духовном. Как уразуметь тебе, что думаем и делаем мы, глупые и темные людишки. Так вот, послушай, хотя великие князья – православные христиане, домогаются они дружбы и союза с султаном. Великий князь Василий боится татар, как черт – ладана. Татарам без грабежей и набегов жизнь не в жизнь; когда им нечего прибрать к рукам, они рвут у себя на голове волосы. И приметь: татары подчиняются султану. Если султан будет в дружбе с Москвой, не позволит он им грабить русское княжество, отведет от него эту напасть. Ханские орды устремятся тогда на поля Украины, опустошат королевство Сигизмунда, доберутся до Влахии[91]91
  Влахия – иначе Валахия. Историческая область на юге нынешней Румынии. В XIV в. образовалось независимое феодальное государство Валахия, попавшее с XVI в. под турецкое иго.


[Закрыть] и Венгрии, только Дунай может преградить им путь.

Ты перекрестился, святой отец. Перекрестись еще раз и сотвори молитву, – да внемлет тебе господь, чтобы благочестивый христианин не попал в руки голодных татар, уж лучше пускай его растерзают медведи или волки. Но да не забудет господь и тех греков, коих судьба отдала на произвол русскому князю в минуты его великого гнева. Ох, ох, не пожелаю этого злейшему врагу!

Коли желаешь, слушай дальше, старче. Так вот, и я птичьим своим умом понял: надо отсюда уезжать. В Константинополе у меня жена и дети; они ждут моего возвращения. Но как я могу вернуться с пустыми руками? Поверь, святой отец, говорю как на духу: я теперь бедняк. Когда великий князь заточил меня в тюрьму, все мое имущество, все мои жалкие сбережения отобрали. Ничего у меня не осталось. И когда потом, убедившись в моей невинности, приказал он меня выпустить и вернуть мне все добро, ничего мне не отдали. И теперь я гол как сокол, последний бедняк! Как свожу концы с концами, спроси, не отвечу. Жив одной надеждой. Бывают дни, когда пощусь, яко святой Иоанн Предтеча. Но веру в бога не теряю. Терпеливо жду лучших дней. Я неученый, сам это знаю. Справедливо ругаешь ты мои стихиры, о стихирах ничего не говорю. Но если б мог я получать заказы хоть изредка… Жития святых… Чтобы не возвратиться на родину с пустыми руками, только ради этого. Чтобы хватило на головной плат, расшитую ширинку. И чтобы порты не носить худые…

Однажды архимандрит Ново-Спасского монастыря Савва, грек, проживший много лет на Руси, передал Максиму приглашение князя Юрия Малого, пожелавшего познакомиться со своим ученым соотечественником.

Дом князя Юрия стоял поблизости от дворца, позади церкви Иоанна Предтечи. Это были высокие каменные палаты, окруженные деревянным забором. Не прошло еще и месяца, как великий князь после пятилетней опалы вернул свою милость Юрию Малому и позволил ему снова поселиться в Кремле. В палатах, убранных богатыми коврами, обставленных резной мебелью, с курильницами по углам, чувствовалось, что ничто теперь не нарушает покоя именитых хозяев. Войдя в высокие двери, Максим ощутил знакомое тепло и уют греческих богатых домов, и вспомнилось ему детство и жизнь в Константинополе, Македонии, на островах Архипелага и в придунайских христианских королевствах.

В покое, куда его привели, восточная стена была увешана иконами. Перед большим образом Вседержителя висел прикрепленный к крюку на потолке тяжелый грифон[92]92
  Грифон – в мифологии некоторых народов Древнего Востока фантастическое чудовище с туловищем льва, крыльями орла и головой орла или льва. Широко распространенный декоративный мотив.


[Закрыть] из блестящей бронзы – сказочная птица с головой орла, большими распростертыми крыльями и львиным туловищем. На спине, голове и крыльях грифона горели расположенные крестом лампады. Как определил своим опытным глазом святогорский монах, большинство икон были написаны на Руси, несколько привезены с Афона, а некоторые из Италии. Но последние трудно было принять за иконы, так далеко отошли они от старых византийских образцов. Максим хорошо знал итальянских мастеров, мало считавшихся с религиозными догматами и стремившихся прежде всего изобразить человеческое. Они брали сюжеты из Ветхого и Нового завета, но главным для них был не дух божий, а твари божьи. Сосредоточив внимание на плоти, они освещали ее, округляли; стремились передать ее объемность. Поэтому икона теряла главное, свой божественный символ. Чудесное видение как бы складывало крылья, опускалось на землю. Глядя на итальянские иконы, а их было немало, Максим пришел к заключению, что князя Юрия, как и многих других вельмож, которых встречал святогорец в разных странах, не особенно заботила чистота веры в запечатленных сценах и ликах. Князь Юрий не стремился постичь тайный смысл высшего предначертания. Его удовлетворяла красота формы и цвета.

Остановившись перед большим образом Вознесенья, Максим обратился к хозяину:

– Если не ошибаюсь, князь, икона эта написана рукой греческого мастера, одного из тех, что живут ныне в Венеции.

– Да, святой отец, – просияв, сказал Малой. – Я сам приобрел ее в Венеции, когда последний раз ездил туда.

И, обрадованный тем, что богатый иконостас привлек внимание ученого святогорца, он повел его в соседние покои, где висели небольшие образа, которые он особо ценил.

– Вот эта икона самая старинная, – сказал он, с гордостью указывая на маленький образ Лазаря в золотом окладе. – Писана восковыми красками, работа греческого мастера. Мне прислал ее много лет назад из Синайского монастыря[93]93
  Синайский монастырь – греческий монастырь св. Екатерины в ущелье Синайских гор, построен императором Юстинианом в 527 г.


[Закрыть] кир Феофил. А эта из Каппадокии и тоже писана греком, вон та с острова Кипра, а Преображение тоже из Каппадокии[94]94
  Каппадокия – древнее название местности на востоке Малой Азии.


[Закрыть]…

Максим и Савва слушали, смотрели, печально кивая головой, словно устало брели по дорогам, где прошли греческие мастера, одни призванные дальними правителями и игуменами, другие притесненные, изгнанные из родного края.

– Бедные греки, – удрученно проговорил архимандрит Савва, – рассеялись вы по свету, точно муравьи божьи, чей муравейник разорил дикий зверь.

Наступило молчание. Савва с глубоким вздохом перекрестился. Перекрестились и остальные.

– К чему нам сокрушаться, святой игумен? – сказал Максим. – Господь пожелал, чтобы мы разбрелись по большим дорогам. Всюду несли его слово. Это благословение…

– Нет, наказание! – воскликнул Савва. – И мы никогда, видно, не сойдемся вместе на родине.

– Может быть, – спокойно сказал святогорский монах. – Тогда сойдемся мы однажды там, куда в конце концов придут все народы, на общей родине. Это главное, а остальное все преходяще.

– Аминь! – пробормотал Савва и отошел в сторону.

Младшая дочь Малого, Варвара, которая была замужем за приближенным великого князя, боярином Иваном Шигоной, войдя в покои, поцеловала руку обоим монахам. Это была еще молодая, стройная, благородная гречанка с милым грустным лицом. Следы каких-то тайных горестей, изводивших ее прежде, а может быть, и теперь, прочел Максим в ее глазах. Но сегодня их затмило счастье вновь видеть своего отца после долголетней разлуки. Здесь, в родительском доме, Варвара чувствовала себя свободно, голова ее была не покрыта, волосы собраны в пышный узел и заколоты серебряными шпильками. Близко поставленные черные глаза блестели в свете лампад и напоминали две темные маслины, выросшие на одной веточке. Максим смотрел на Варвару, ослепленный ее красотой. Но вскоре, сделав над собой усилие, сурово отвел взгляд.

– Благослови, святой отец, – обратилась к нему Варвара на чистейшем греческом языке; много лет не слышал он такой мелодичной, приятной речи.

– Благословен бог, – отозвался он. – Будь благословенна и ты, госпожа моя, и вся семья твоя, аминь! – И он низко поклонился, пряча глаза в лесу своих густых шевелящихся бровей.

Тут вошел брат Варвары, боярин Василий Малой.

– Святые отцы, – сказал он, – великий государь соблаговолил снова согреть семью нашу своей милостивой лаской. Велика радость наша. Пусть царит он сто лет и слава его будет бессмертна в веках!

Лишь сегодня понял святогорский монах, что значит для придворного вновь обрести утраченное благорасположение государя. Юрий Малой сиял от счастья. Он был уже совсем не похож на того хилого, еле живого старичка, которого на глазах Максима несли княжеские слуги по лестнице во дворец.

– Теперь, когда меня до самой могилы не оставит милость великого князя, я могу и умереть спокойно, – сказал князь Юрий.

Сели за стол. Василий налил в высокие венецианские бокалы медвяного кипрского вина, и монахи согласились его пригубить, выпить за здоровье великого князя Московского и хозяина дома.

Потом архимандрит Савва попросил, чтобы ему налили еще немного. Подняв бокал, он провозгласил:

– Да придет по воле господа час, князь Юрий, когда великий князь, не забывший тебя, вспомнит о рабстве греков и их страданиях, причиненных антихристом. – Голос его дрожал.

– Аминь! – нараспев протянули все.

– Да свершится воля божья, святой игумен! – отхлебнув вина, сказал Юрий Малой. – Но час тот наступит не скоро.

– Неисповедимы помыслы господни, – резко возразил Савва.

– Слова твои справедливы, – кротко заметил князь Юрий, – но сужу я по делам человеческим в сем грешном мире. Султан могуществен, а христианские государства слабы, разрозненны. В такое время живем мы, святой игумен, когда не сближаются, не сливаются христианские народы, а множатся царства. У каждого государства свой путь, и стремится оно отстоять лишь собственное имя. На беду нашу.

Согласившись с ним, Савва прибавил:

– Потому и мы, князь, не должны забывать наш народ, иначе вовсе он сгинет.

Слышно было, как отворилась дверь, пришел еще какой-то гость. Василий вышел и вскоре вернулся вместе с лекарем Марком, который, остановившись на пороге, низко всем поклонился.

– Князь, – обратился он к старику Малому, – велик бог у нас, греков, но могуществен и дьявол, что никогда не отступается от начатого. Послушай, заработали уже злые языки, враги твои на тебя клевещут.

Юрий Малой не придал значения словам Марка, невозмутимо выслушал их, точно не было у него больше врагов.

– И кто же клевещет на нас? – равнодушно спросил он.

– Подумать только! – воскликнул Марк. – Нынче утром у боярина Оболенского – у него занемогла жена – повстречал я Николая Немчина. Неверный латинянин наговаривает на тебя. Ты, по его словам, помешал великому князю согласиться на предложение папы римского, переданное через великого магистра Тевтонского ордена.

Старик Малой заволновался. Взгляд его метнулся к одному монаху, потом к другому. Но тут же бледная улыбка заиграла на его устах, и, делая вид, будто слова Марка привели его в недоумение, он спросил:

– Разве маркграф Альбрехт в Москве?

– Нет, князь, – ответил Марк. – Слухи другие. Сам он не приезжал сюда, а отправил к великому князю своего посла Дидриха Шонберга, тот привез от папы римского письмо.

– А разве барон Шонберг в Москве? – с еще большим недоумением спросил князь Юрий. – Я слыхал, будто он еще несколько месяцев назад уехал на родину.

Замолчав, он посмотрел на сына своего, Василия.

– Так и есть, – утвердительно кивнул молодой боярин.

– И впрямь, бояре, – подхватил лекарь. – Дидрих Шонберг был в Москве. И всего дней десять, как отбыл, я знаю прекрасно и подтверждаю это.

– И что же говорит неверный латинянин Николай? – обратился Василий к Марку.

– Страшное! – ответил тот. – Будто папа Лев Десятый[95]95
  Лев X (1475–1521) – папа римский с 1513 г.


[Закрыть] разослал послов во все христианские царства, предлагает католикам и православным дружно объединиться и вместе отвоевать Константинополь и гроб господень. «Все, – говорит он, – согласились – и король Франциск[96]96
  Король Франциск – Франциск I (1494–1547). Король Франции с 1515 г. из династии Валуа. Его политика была направлена на дальнейшую централизацию и превращение Франции в абсолютную монархию.


[Закрыть], и король Сигизмунд, вся христианская Европа. Только великий князь Руси отказался, послушавшись совета Юрия Малого».

– Обычные козни латинян! – взволнованно воскликнул князь Юрий. – Но дело обстоит не так, как утверждает чернокнижник Николай.

– Да разве только латинянин Николай утверждает это? – заметил игумен Савва. – Жаловались, если хочешь знать, князь, все московские греки. Они говорили, что великий князь нарочно вызвал тебя сюда и очень обрадовался, когда и ты, главный среди нас, несчастных, сказал, что русское княжество не должно освобождать Константинополь.

– Святой игумен, стало быть, ты не знаешь, что за человек папа Лев? – тихо проговорил князь Юрий. – Разумно, полагаешь ты, верить словам и посулам этого честолюбца? Знай, кто поверил папе Льву, дорого, очень дорого заплатил за свое легкомыслие. У папы римского нет ни святых помыслов, ни веры в бога, ни высших целей христианских. И примеров тому множество. Он не думает ни о Константинополе, ни о Иерусалиме, нет! Деньги нужны ему, сребро и злато, а больше ничего.