Текст книги "Сцены из жизни Максима Грека"

Автор книги: Мицос Александропулос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ВАСИЛИЙ

Утром великий князь Василий[26]26
  Великий князь Василий – Василий III Иванович (1479–1533), великий князь Московский (с 1505 г.), при котором к Москве были присоединены последние полусамостоятельные русские земли.


[Закрыть] принял послов польского короля Сигизмунда[27]27
  Король Сигизмунд – Сигизмунд I Старый (1467–1548). Король польский и великий князь Литовский с 1506 г., вел неудачную для него войну с Россией, в ходе которой России был возвращен Смоленск (1514).


[Закрыть]. Обменялся с ними несколькими подобающими случаю словами. Потом переговоры с послами вели бояре и дьяки Посольского приказа. Из немногого сказанного великий князь понял, что Сигизмунд добивается передачи ему крепости Смоленск. На это Василий не желал соглашаться.

Война между двумя христианскими государствами шла почти непрерывно с декабря 1512 года. Летом 1514 года, взяв Смоленск, русские одержали большую победу, но через месяц были разгромлены в битве при Орше. Это поражение сломило их. Москве нужен был мир. Особенно теперь, когда старый ее союзник, крымский хан, вступил в переговоры с Сигизмундом и, вторгшись в русские земли, опустошал их.

Упорство Сигизмунда огорчало Василия. Раз король не хотел проявить уступчивость, значит, великий князь не сделал того, что следовало, не смог заставить литовцев почувствовать превосходство русских. Он совершил ошибку, не послав до сих пор денег, как было условлено, магистру Тевтонского ордена[28]28
  Тевтонский орден – немецкий католический духовно-рыцарский орден, основавший государство Тевтонского ордена (XIII в. – 1525), феодальное военно-колонизационное государство в Восточной Европе, во главе которого стоял пожизненно избираемый великий магистр.


[Закрыть] Альбрехту[29]29
  Магистр Альбрехт – Альбрехт Бранденбургский (1490–1568), первый герцог Пруссии и последний гроссмейстер (великий магистр) Тевтонского ордена (с 1510 г.).


[Закрыть] с наказом немедленно объявить войну Сигизмунду. Так он принудил бы польского короля просить у Москвы мира. Ошибку надобно было срочно исправить.

Посол магистра, Шонберг, старый знакомец Василия, находился в Москве. Следовательно, еще не поздно было перейти к энергичным действиям. А послы польского короля пусть продолжают вести бесконечные переговоры с боярами в Набережной палате. Так вот, сегодня же он пошлет за Шонбергом, – думал Василий, когда ему доложили, что во дворец прибыли греки с Афона. И ждут, чтобы их допустили к нему на поклон.

Едва Василий услышал об этом, как лицо у него просветлело, – к афонским монахам он питал особое расположение. Как бы ни был он поглощен государственными заботами, весть о приезде просвещенных святогорских монахов всегда действовала на него умиротворяюще. Люди эти являлись из другого мира, к которому тянулся душой Василий, подумывавший и сам надеть когда-нибудь, на склоне лет, рясу и клобук. Беседуя с монахами, он переносился мысленно в их безмятежный духовный мир, которому неведомы ни страхи, ни опасности, ни войны, ни житейская суета.

Греков было семеро.

Они вошли окруженные свитой бояр и с восхищением взирали на расписанную золотистыми красками палату, крестясь, точно в церкви.

Их подвели к трону.

Один из бояр, толстый, осанистый, низко поклонился Василию и приготовился говорить. Монахи пали ниц на красный ковер. Словно ожившие на стенах лики, встали с лавок бояре в высоких шапках и расшитых кафтанах.

– Великий государь, – заговорил боярин. – Христолюбивый брат наш Григорий, митрополит града Зихны, достойнейший посол богочтимого вселенского пастыря[30]30
  Вселенский пастырь – имеется в виду константинопольский патриарх, имевший титул Вселенского, как епископ нового Рима.


[Закрыть], святейшего патриарха Феолипта, бьет тебе челом. С твоего высочайшего соизволения, государь, святой митрополит передает твоей милости благословение святейшего вселенского пастыря.

Василий одобрительно кивнул головой.

Один из дьяков подошел к митрополиту. Почтительно сказал по-гречески, что великий князь разрешает поклониться его милости.

Греческий митрополит приблизился к трону.

В ненадолго установившейся тишине голос его, тонкий, гибкий – искусное византийское шитье, – прозвучал уже не так громко, как голос боярина.

– Богочтимый, христолюбивый и непобедимый Василий Иоаннович, – начал он. – Державный государь необъятного русского княжества и несокрушимый столп православия! Была на то воля господа нашего, и сподобил он нас, недостойных, смиренными глазами нашими узреть богоозаренные княжеские очи твои, ничтожной плотью нашей вступить в твое недоступное княжество, грешным языком нашим передать тебе чистые благословения вселенского пастыря, неразумию нашему приобщиться к твоей мудрости, невежеству нашему – к твоей просвещенности…

Василий не понимал по-гречески, хоть это и был родной язык его матери. Но он с удовольствием слушал митрополита, упиваясь звучанием его голоса. Когда толмач переводил приветствие, при каждом слове лицо великого князя смягчалось и светлело, словно потемневший от времени лик, расчищаемый иконописцем.

Толмач кончил; Василий, нарушив церемониал, сам приблизился к митрополиту. Это был знак почтения к вселенскому патриарху и свидетельство того, что речь митрополита понравилась великому князю.

– Как здоровье отца нашего, вселенского патриарха? – спросил Василий.

– По воле господа святой патриарх здоров, – смущенный близостью великого князя, отвечал митрополит.

Василий опять сел на трон.

Наступила тишина. Два боярина, из тех, что стояли в дверях, принесли длинную лавку с расшитой подушкой. Они поставили лавку против трона за спиной митрополита. Василий знаком разрешил ему сесть. Митрополит Григорий еще раз поклонился великому князю и опустился на лавку.

Опять выступил вперед первый боярин. Он отвесил поклон Василию, и голос его зазвучал, как и прежде, сильный, торжественный.

– Великий государь! Христолюбивый брат наш, святой монах священного Ватопедского монастыря Максим бьет тебе челом. И передает благословение великого прота кира Симеона и святейшего игумена Ватопедского монастыря кира Анфимия.

Василий с одобрением кивнул. Толмач почтительно и бесшумно подошел к Максиму. Тот понял, чего от него ждут. Шагнул вперед и поклонился великому князю.

Он был худощав, небольшого роста. Черная ряса, черная густая борода. И еще черней – большие глаза. Сросшиеся брови, волосы, борода, бархатный клобук закрывали почти все его лицо. Оставался открытым только смуглый треугольник, разделенный длинным крючковатым носом. Глаза под кустистыми бровями, сверкавшие живым блеском, прятались глубоко в глазницы.

Черты монаха, казавшиеся особенно яркими и резкими по сравнению с бледным, увядшим лицом митрополита, поразили Василия.

Отвесив поклон, святогорец произнес подобающее приветствие. Пристально глядя ему в глаза, великий князь чуть наклонился вперед и спросил:

– Как здоровье святейшего прота кира Симеона и святейшего игумена Ватопедского монастыря кира Анфимия?

– По воле господа нашего Иисуса Христа и приснодевы Марии святейший прот и святейший игумен здоровы и шлют тебе поклон, могущественный князь Московии, – с готовностью ответил монах.

– Чтобы добраться до нас, ты совершил большое путешествие, – заметил Василий. – Сколько времени длилось оно?

– Целых два года, великий государь, считая все остановки, что мы делали в Константинополе, Кафе[31]31
  Кафа – современная Феодосия.


[Закрыть] и других местах ради нужд твоих людей.

– Много времени, много опасностей, – покачал головой Василий. – И весьма утомительно, должно быть, такое путешествие.

– Долгое было путешествие, – продолжал Максим, – и бесконечные опасности преследовали нас: морские стихии, зимние холода и злые духи, но с нами была милость божья. И придавала нам сил мысль о том, что в один прекрасный день мы, как все добрые путники, доберемся до места назначения.

– Верно, тяжко расставаться с Афоном, – испытующе глядя на него, проговорил Василий.

– Мы, государь, расстаемся лишь с тем, что перестаем любить. А то, с чем не хотим расстаться, уносим с собою в душе.

Великий князь смотрел на него молча.

Он не решил еще, что делать с монахом: оставить его здесь или отправить обратно на Святую Гору. Для митрополита Григория сегодняшний прием был милостью, которую оказывал русский князь посланцам греческой церкви: он допускал их к себе, разрешал поклониться, а потом отсылал назад с деньгами и подарками патриарху и святогорским монастырям.

С Максимом дело обстояло иначе.

Василий желал видеть его, беседовать с ним. Сначала он поговорит с Максимом, – думал великий князь, – а потом уже решит, что с ним делать. Ведь он просил прислать одного монаха, а прислали другого.

Накануне вечером Василий слышал от своих людей, сопровождавших греков из Царьграда в Москву, что Максим славится на Афоне своей ученостью. И судя по его речи был он человеком просвещенным. Но именно это внушало беспокойство русскому князю. Вместо смиренного старца-писца приехал этот мудрый, всезнающий монах; другого такого, сказали ему, не сыщешь сейчас не только на Афоне, а и во всем православном мире. Как знать, возможно, греческие архиереи прислали его неспроста. Подобные действия вселенской патриархии вызывали недоверие у великого князя. И теперь, во время беседы со святогорским монахом, некоторые детали – отдельные фразы, внезапный блеск его глаз, порой напоминавший Василию строгий испытующий взгляд вседержителя на церковном куполе, – не на шутку пугали его. И тогда в нем сразу просыпалось подозрение. «Не оставлю», – думал он с раздражением.

А Максим, ни о чем не догадываясь, продолжал говорить. На вопросы великого князя отвечал тотчас, но без излишней торопливости. Со знанием дела, словно предвидя заранее, о чем его спросят. Он смотрел Василию в глаза. И во взгляде монаха не было непокорства, напротив, он выражал почтение, предупредительность, добродушие. Поэтому несколько раз во время короткой беседы великий князь менял свое решение.

– Года три назад, – сказал Василий, – послали мы грамоту святейшему проту, игуменам и ученым отцам всех восемнадцати святогорских монастырей и всем тамошним братьям. Мы пожелали, чтобы святые отцы прислали нам из Ватопедского монастыря монаха Савву, весьма сведущего, как мы слыхали, в тайнах Священного писания; и мы хотели, чтобы старец этот приехал сюда, в стольный град нашего государства, и сделал разные переводы со священного языка греков на наш язык. Потом мы с радостью богато вознаградили бы его за труды и отправили обратно на Афон в Ватопедский монастырь, где жил он прежде.

– Государь, старец этот тяжко болен, – ответил Максим. – Он давно уже хворает. Потому-то святейший прот, отец наш кир Анфимий, и другие старцы протата[32]32
  Протат – верховное управление Афона.


[Закрыть] избрали меня, ничтожного, чтобы я послужил твоей милости… По воле божьей и по мере сил моих, – с поклоном прибавил он.

Затем один из бояр степенно приблизился и преклонил перед князем колени. Он держал на вытянутых руках подушку голубого бархата, обшитую золотым шнуром. На подушке лежал тонкий сероватый свиток, грамота святогорских отцов великому князю московскому.

Василий встал. Вслед за ним поднялись с лавок бояре. Великий князь обеими руками коснулся свитка в знак того, что принял его. И опять сел.

Пятясь задом и не разгибая спины, боярин приблизился к лавке, где сидел митрополит Григорий, и, повернувшись, осторожно положил на нее подушку. Толмач подвел туда же Максима.

Воцарилась тишина. Боярин наклонился, взял грамоту в руки, развернул ее и передал дьяку Посольского приказа. Дьяк начал читать:

– Почтеннейшему, блистательному, всеславному, высокотронному государю нашему Василию Иоанновичу, великому князю всея Руси, почтительнейше бьют челом святогорские монахи, прот и старцы Ватопеда, Григориата, Дионисиата, Констамонита, Дохиара, Лавры и всех прочих священных монастырей горы Афонской.

– Ты послал к нам, благочестивейший и высочайший князь, – немного помолчав, продолжил дьяк, – своих верных людей и вместе с ними в знак своей великой любви и покровительства отправил четыре тысячи рублей и много прочих даров, и мы во всех монастырях, лаврах и соборе протата во время богослужений и в вечерних смиренных молитвах не перестаем просить всевышнего даровать тебе многие лета, славу твоим прославленным предкам, здоровье и потомство государыне, великой княгине рабе божьей Соломонии[33]33
  Соломония (Сабурова) – первая жена Василия III (ум. в 1542 г.), постриженная в 1525 г. в монахини.


[Закрыть].

Произнося последние слова, он возвысил голос. Лицо великого князя просветлело, глаза оживились, заблестели.

– Отче, Слово, Святой дух, Троица единосущная, – читал дьяк проникновенным голосом, – услышь нашу молитву! Матерь святая богородица, будь милосердна, заступись за благочестивейших рабов твоих, Василия и Соломонию, повелительница мира, сделай так, чтобы вечно стоял священный трон православия.

Сидевшие на лавках бояре благоговейно затянули басом:

– Ами-и-инь!

– Ами-и-инь! – подхватили все, собравшиеся в палате.

Повернувшись к иконам, великий князь осенил себя крестом. Митрополит и монахи, а следом за ними бояре и дьяки опустились на колени. Звуки молитв и песнопений оглашали палату, пока Василий не повернулся наконец снова к монахам; тогда установилась тишина, и дьяк продолжил чтение:

– И посылаем тебе, богочтимейший государь, как бог повелел нам, ничтожнейшие знаки нашей любви и преданности, две вазы серебряные, изукрашенные изумрудами, и символ твоего могущества, дамасскую саблю. А благороднейшей великой княгине и государыне священную вышивку, запечатлевшую Христа, образок Рождества Христова, просфору и святую воду, освященные в ночных молитвах на великой пасхальной неделе в соборе протата. А также получишь ты из монастыря Ватопедского золотой отпечаток хрисовула[34]34
  Хрисовул – грамота, скрепленная золотой печатью.


[Закрыть] незабвенного кира Андроника Палеолога и еще списки с божественных грамот древних императоров, писанные и нетленные знаки любви кира Иоанна и Андрея Палеолога[35]35
  Кир Андроник Палеолог, Иоанн и Андрей Палеолог – византийские императоры из династии Палеологов, попечительствовавшие над Ватопедом и перед смертью постригшиеся там в монахи.


[Закрыть], твоих предков и прадедов, положивших начало божественному царскому попечению над Ватопедским монастырем, их домом и прибежищем. И от дома отцов твоих, государь, священного Пантелеймонова монастыря[36]36
  Пантелеймонов монастырь на Афоне – издавна принадлежал русским. Известен строгостью устава и большим собранием рукописей в монастырском архиве.


[Закрыть], ты получишь серебряный крест, священное Евангелие в золотом окладе и грамоту ктитора[37]37
  Ктитор – создатель или строитель храма; тот, кто заботится о его благосостоянии.


[Закрыть], чтобы и ты, благороднейший государь, как и великий отец твой Иоанн, был высоким ктитором и покровителем отцовского монастыря и следовал примеру своих предков, немало сделавших во славу этого дома святого. Будь покровителем и заступником нашим перед султаном, освободи нас от невыносимых тягот. А из священного монастыря Хиландара[38]38
  Хиландар – афонский монастырь, основанный в XII в. сербским царем Симеоном и его сыном Саввой. Основной славянский центр на Афоне с богослужением на славянском языке.


[Закрыть] ты получишь священное миро и в сосуде святую каплю с виноградной лозы, что растет на могиле святого Симеона, великого царя сербского, и капля эта, князь, освящена богородицей для продолжения рода…

Дьяк умолк, выдержал паузу и немного погодя продолжил:

– Через твоих людей, великий князь Василий Иоаннович, прот и другие святые отцы получили наказ твой насчет монаха Саввы. Но Савва, государь, многолетен и ногами немощен, из кельи не выходит и не может исполнить твоей просьбы и просьбы святейшего митрополита русской церкви. Посему он припадает к твоим ногам, моля о снисхождении. По внушению свыше разослали мы письма во все священные монастыри, а также в Ватопед. Там, в монастыре Благовещенья, нашлись два достойных монаха-богослова, посвященные в тайну многих языков и Священного писания. Наш брат, кир Анфимий, игумен Ватопеда, представляет твоему величеству и благочестивейшему киру Варлааму монаха Максима, который охотно согласился поехать и по воле божией послужить тебе на благо православия и твоего государства. Монах Максим премного искушен в Священном писании и книги знает прекрасно и священные, церковные, и иные греческие; с малолетства не расставаясь с книгами, изучил он их с усердием и прилежанием, а не так, как нынче многие другие, лишь любознательности ради. Только русским языком брат наш не владеет. Потому посылаем вместе с ним почтенного священника кира Неофита, а также третьего брата нашего Лаврентия…

Дьяк кончил. Пока он читал про Максима, тот, выйдя вперед, стоял перед троном. И два его спутника, услышав свои имена, встали рядом с ним. Потом великий князь поманил к себе, священника Неофита. Неофит подошел к трону и склонился до пола.

– Дай мне твою руку, – сказал Василий.

Священник опустился на колени и, чуть коснувшись пальцев Василия, поцеловал ему руку.

– Как ты перенес тяготы пути? – спросил великий князь.

– С божьей помощью хорошо, – смущенно ответил Неофит.

Великий князь указал ему на лавку, разрешая сесть.

Потом он позвал к себе болгарина Лаврентия. И ему пожаловал поцеловать свою руку, спросил, не утомился ли тот в дороге, и тоже разрешил сесть.

Так же подозвал он игумена Савву, посланца русского монастыря св. Пантелеймона, и сербского священника Исайю, приехавшего год назад из монастыря Ксиропотама[39]39
  Монастырь Ксиропотам – древнейший после Карейского монастыря на Афоне. Название дано по месту у глубокого оврага с ручьем.


[Закрыть], и патриаршего иеродиакона Дионисия, сопровождавшего митрополита Григория.

Затем снова позвал Максима. В полной тишине, установившейся в палате, раздался голос великого князя:

– Мы с удовольствием оставляем тебя, как пишут нам святые отцы, послужить здесь, в стольном граде могущественного нашего государства. И потом наградим тебя за труды, как у нас положено, и вместе с твоими помощниками ты вернешься к себе на родину, в святой Ватопедский монастырь. Мы задержим тебя настолько, насколько повелит нам бог. И желаем мы, чтобы ты изучил русский язык.

– Государь, начал я учить язык ваш, – заговорил по-русски Максим, – и надеюсь, что господь наставит меня в его изучении. И еще молю бога, чтобы он дал мне силы и разумение честно служить славной твоей державе.

– Того мы и ждем от тебя, – сказал Василий, указывая на лавку.

Греки сели. Наступило молчание.

Тогда Василий позвал своего толмача и что-то тихо сказал ему. Тот попятился, кланяясь, и, остановившись перед гостями, торжественно объявил:

– Великий государь приглашает вас сегодня, святые отцы, к своему столу.

ВАССИАН

В многолюдии большого города монах обычно мечтает укрыться в монастыре. Пребывая с другими братьями в монастыре, мечтает укрыться в своей келье. Уединившись в келье, думает о небытии, – этого старого монашеского обычая придерживались там, где Максим прожил последние двенадцать лет. Поэтому, поселившись в Кремле, он вскоре сделал то, что сделал бы на его месте всякий добрый монах: в шумном, тесном от хором и людей городе-крепости, каким был тогда Московский Кремль, он стал искать тихое пристанище. Монастырь архангела Михаила, или, как иначе его называли, Чудов, стоявший поблизости от дворца, не был по сути дела монастырем, а отведенная ему келья не была монашьей кельей. Чудов монастырь, превратившись в культурный центр большого княжества, стал шумным и многолюдным. А в келье Максима после завершения долгих дневных трудов над переводом Толковой Псалтыри[40]40
  Толковая Псалтырь – то есть с комментариями. Максим Грек закончил ее перевод в конце 1519 г.


[Закрыть] – то была первая работа, порученная греческому монаху великим князем и митрополитом Варлаамом, – собирались писцы и образованные знатные юноши, чтобы побеседовать с ученым, много странствовавшим по свету святогорцем.

И потому Максим вскоре почувствовал необходимость в уединении. Прогуливаясь однажды по Кремлю, он увидал неподалеку от Боровицкой башни церковь, которая ему приглянулась. От нее шел крутой спуск к воротам, и с холма было видно, как за высокими стенами, точно море, сверкала река, омывавшая Кремль. Водная гладь, верхушка башни, высокие стены, купола и колокольни отдаленно напоминали святогорцу Ватопедский монастырь.

Туда, в церковь Иоанна Предтечи, собрался он пойти, когда кремлевские колокольни зазвонили к вечерне.

Было начало июня.

Выйдя из кельи, Максим пересек монастырский двор и подошел к воротам, возле которых сидели на скамье два монашка.

– Благословите, братья, – обратился к ним Максим.

Монахи почтительно встали.

– Благослови и ты нас, святой отец.

Они перекрестились и, стоя, проводили грека взглядом.

– Брат Афанасий говорит, – прошептал один из них, – что отец Максим из знатного греческого рода. Отец его, воевода в Арте,[41]41
  Арта – город в Греции в области Эпир, крупный торговый центр, родина Максима Грека.


[Закрыть] в большом достатке жил, и отец Максим, прежде чем принять схиму,[42]42
  Схима – дословно: «образ». Так называется высшая ступень монашества.


[Закрыть] долго ездил по разным странам и насмотрелся такого, что отказался от богатства, почестей и удалился в монастырь.

– Выходит, он настоящий монах, – с восхищением сказал другой и погодя спросил: – Ты говоришь, воевода?

– Да, воевода, – подтвердил первый.

– А где эта Арта?

– Я уж спрашивал Афанасия. От Царьграда девятнадцать дней и восемнадцать ночей пути. И от Иерусалима тоже девятнадцать дней и восемнадцать ночей.

Слова эти произвели большое впечатление на второго монашка, что был помоложе.

– Как раз посередке Арта? – с удивлением спросил он.

– Да, посередке!

Монахи снова сели на скамью, немного помолчали. Вскоре тот, что помоложе, дернув другого за рукав, прошептал:

– А я слыхал, будто со святым игуменом у них не все гладко. Раздоры из-за наших священных книг; грек находит в них ошибки немалые и пропуски. Позавчера…

– Тссс! – товарищ толкнул его коленом…

Они погрузились в молчание и стали равнодушно смотреть на колокольню, словно не замечая монаха, который, выскользнув из дверей игуменских покоев, направился к воротам. Он шел быстрым шагом, высоко подняв голову и глядя в ту сторону, где скрылся святогорец.

Между тем Максим брел по довольно широкой, мощенной бревнами улице, которая вела к большим Ризположенским воротам. Он приблизился к ним и, не выходя из Кремля, свернул налево.

Теперь он шагал по узкой улочке, извивавшейся среди дворов и высоких деревянных заборов. За строениями виднелись купола церквей, сверкающие кресты, шатровые кровли палат. Иногда улица выводила его к высоким крепостным стенам. Попадались ему и покосившиеся старые церквушки, двухэтажные хоромы и маленькие домики. Выстроившиеся в ряд, они походили на кельи, а весь Кремль с храмами и высокими колокольнями напоминал огромный монастырь.

Поредели заборы. Справа показалась верхушка Боровицких ворот, слева церковь Иоанна Предтечи, скромная, с закомарным волнистым покрытием и гладкими стенами, по которым шли четыре тонких стойных лопатки. Максим остановился, окинул взглядом открывшийся перед ним вид. Сейчас, вечером, темнеющее за стенами поле еще больше напоминало родное море. А церковь походила на высоко подвешенную большую серебряную лампаду; светлый купол ее казался языком пламени.

– Отверзь мне очи и спаси меня, – прошептал он и хотел идти дальше, но вдруг услышал, как его окликнули:

– Постой, брат Максим!

Кто-то стоял на старом пожарище, среди развалин. От закопченной стены отделилась черная тень, точно струя дыма обрела плоть.

Это был Вассиан,[43]43
  Вассиан Патрикеев (Косой; ум. до 1545 г.) – русский церковный и политический деятель, публицист. После смерти Нила Сорского стал главой нестяжателей.


[Закрыть] монах, приставленный великим князем надзирать за переводом священных книг. Высокий, худощавый человек с вытянутым лицом и редкой бородой клином.

– Брат божий, что ты делаешь тут, среди обгорелых стен? – с удивлением спросил Максим.

Вассиан крупными решительными шагами подошел к нему. Перекрестился, глядя на церковь.

– Благослови меня, святогорский брат, – сказал он. – Стены, что ты видишь, были прежде домом моего отца, князя Ивана Патрикеева. Но палаты сгорели давным-давно при большом пожаре. – Обведя взглядом развалины, он продолжал: – Наш род идет от великого князя Литовского Гедимина;[44]44
  Гедимин (1316–1341) – великий литовский князь, основатель династии Гедиминов.


[Закрыть] дед мой Юрий приехал на Русь и определился в службу к великим князьям московским. Знай же, когда княжеством правил дед и после него отец нынешнего великого князя, мой батюшка, Иван Патрикеев, был вторым человеком в государстве и первым среди князей и бояр. Но по воле божьей лишился он милости государевой, а заодно высоких званий и почестей. И другой господин наш, непреходящий и вечный, призвал его к себе: отец мой постригся в монахи, как после и я, смиренный.

– Аминь! На все его воля, – перекрестясь, проговорил Максим и, внимательно глядя на Вассиана, спросил: – И часто ноги несут тебя на это пепелище?

– Нет, редко, – с улыбкой ответил тот. – Это я тебя здесь поджидал. – И, видя удивление на лице святогорца, прибавил: – Хочу вместе с тобой пойти к вечерне.

Они молча пересекли церковный двор. Вассиан усадил Максима на стоявшую там деревянную скамью.

– Ученейший брат, – сказал он, – только богу, великому князю и митрополиту надлежит тебе давать отчет о своих трудах. И если угодно, возьми в помощь меня, ничтожного, коему государь и митрополит повелели споспешествовать тебе.

Максим молча кивнул.

– Я слыхал, – продолжал Вассиан, – что несколько дней назад тебя приглашал к себе игумен Иона.

– Да, – подтвердил Максим. – Святейшего игумена удивляет, что я нахожу в ваших священных книгах ошибки, и немалые. Я пытался объяснить его святости…

– Он далеко не святой! – перебил его Вассиан. – И напрасно, Максим, пытался ты растолковать ему то, что понять не наставил его господь.

– Мой долг был, – заметил Максим, – раскрыть священные книги и показать ему ошибки. Коль я, худоумный, их нашел, я не смею о них умалчивать.

– Разумеется, – согласился с ним Вассиан. – Иначе ты совершил бы великий грех. Великий князь и митрополит пригласили тебя сюда с Афона, чтобы просветить нас.

– И я, ничтожный, посильно делаю это, а бог меня наставляет. В ваших священных книгах, брат Вассиан, великое множество погрешностей и ошибок.

Беседуя, старцы не заметили щуплого монашка в грязной заплатанной рясе, который подкрался к ним и, спрятавшись за их спинами, внимательно прислушивался к разговору.

– Несколько дней назад, – с трудом подбирая слова, говорил по-русски грек, – брат Селиван принес мне славянскую Триодь.[45]45
  Триодь – Постная и Цветная, богослужебные книги.


[Закрыть] Я просмотрел ее и ужаснулся!

– Что же ты там узрел?

– Ересь Ария![46]46
  Арий (ум. в 336 г.) – александрийский священник, проповедовавший еретическое учение о неравенстве Иисуса Христа по сравнению с богом-отцом. Арианская ересь получила широкое распространение и была окончательно осуждена на соборе 381 г.


[Закрыть]

– Ересь Ария? Где же?

– В святом каноне великого четвертка.[47]47
  Великий четверток – четверг последней недели перед Пасхой (Страстной недели).


[Закрыть] В девятой песни определение божественности, представь себе, точно как у Ария. По естеству несозданным называется отец, по естеству созданным сын – это серьезное упущение! Но дальше, в том же святом каноне, об Иисусе говорится как об имеющем две ипостаси,[48]48
  Ипостась – дословно: «лицо». Одно из лиц Троицы.


[Закрыть] а это уже осужденная церковью ересь Нестория.[49]49
  Несторий (ум. в 436 г.) – церковный деятель, утверждавший, что Христос не бог, а человек, миссия которого заключается не в искупительной смерти, а в наставлениях и личном примере. Его учение опровергнуто Кириллом Александрийским, а сам Несторий был отлучен от церкви на III Вселенском соборе (см. след. примеч.).


[Закрыть] Он тоже в заблуждении своем видел две природы в господе: слово божье, рожденное отцом, и Христа-человека, рожденного Марией; и поэтому Марию он считал не богородицей, а только христородицей! А ведь хулу его осудил третий Вселенский собор в Эфесе.[50]50
  Третий Вселенский собор – заседал в Эфесе (Малая Азия) в 430–431 гг. Осудил несторианскую ересь.


[Закрыть]

Распрямив спину, Вассиан с ужасом слушал Максима. Его борода и руки с длинными пальцами дрожали от волнения.

– Неужто так у нас в книге? – растерянно спросил он.

– В Триоди, в святом каноне великого четвертка.

В дверях церкви показался священник, старик с густой седой бородкой. Увидев Вассиана и Максима, он смиренно поклонился.

– Вечер добрый. Благословите, святые отцы.

Вассиан вскинул на него глаза. И тут же, словно в нем проснулся боярский дух, повелительно закричал:

– Поп, тащи сюда Триодь, да поскорей!

Он вскочил с места, прошелся, потом, подойдя к Максиму, сказал:

– Святой отец, ты послан сюда не людьми, а господом, велик твой долг в этом мире. Тебя просветил и наставил бог, а мы – народ темный, невежественный. Однако сильный. Корни у нас молодые и крепкие, долгая предстоит нам жизнь. Но невежество наше безгранично. Точно поле неогороженное были до сего дня наши псалтыри, триоди и Кормчая книга.[51]51
  Кормчая книга, или Номоканон, – собрание законов или церковных правил, сочиненных патриархом Константином и Иоанном Схоластиком в VI в. Снабжалась толкованиями вплоть до XIV в.


[Закрыть] Каждый заходил и сеял что и как ему вздумается. Ты принесешь нам истинное просвещение, тебя избрал господь…

Подошел священник с Триодью в руках. Вассиан взглянул на него и опять обратился к Максиму:

– Слыхал я и от святейшего Нила,[52]52
  Нил Сорский (ум. в 1508 г.) – русский церковно-политический деятель и писатель, идеолог нестяжателей (см. ниже). Проповедовал идеи духовного подвижничества, аскетизма и отказа от личного стяжания. Его сочинения действительно содержат элементы критицизма в отношении церковной литературы.


[Закрыть] духовного отца моего, что много есть книг, да не все они от бога. И каноны у нас искаженные…

– От бога священные книги, – возразил Максим. – Но пишутся они нашими руками, руками невежд, оттого и появляются ошибки. Вот что скажу тебе, брат мой. – Он в задумчивости покачал головой. – Чему удивляться! Насколько я знаю, ошибки и заблуждения в природе человеческой. Таков путь наш, такими мы созданы: как ни тщимся, однако падаем, а потом поднимаемся. Свет дня не длится вечно. Солнце скрывается за дальними горами, земля погружается во мрак. На другое утро опять сияет свет. И не только люди, но и прочие твари божьи, животные и растения знают, что солнце снова зайдет и наступит холод и тьма… Удивил меня, признаюсь тебе, игумен Иона. Он даже слышать не желает, что в священных книгах есть ошибки, не хочет исправить их. Я пытался убедить его. Дело, видишь ли, ясное, нетрудно понять. Первые писцы ваши худые были, несведущие. Либо греки, плохо знавшие славянский, либо славяне, кое-как понимавшие по-гречески. И как могли они избегнуть заблуждений, не впасть в ошибки? Старые ваши ошибки прощает бог, наших же нынешних не простит! Ведь зрим мы старые ошибки, а не исправляем их… Так сказал я игумену, да он ничего не уразумел. Разгневался безмерно, набросился на меня.

При этих словах Вассиан вознегодовал.

– Максим, со временем ты поймешь… – сказал он. – Одно дело – ошибки темных христиан, о которых ты говорил, иное же – подлая душа антихриста. Я, ничтожный, уже несколько лет пытаюсь привести в порядок нашу Кормчую книгу. Нашел я там каноны не подлинные, а вставленные поздней, коих ни в Фотиевом Номоканоне нет, ни в болгарской, ни в сербской Кормчей, по моему разумению самой правильной. Каноны неподлинные, их вставили туда много поздней.

– Да-а, – сокрушенно покачал головой Максим. – То, о чем ты толкуешь, уже не ошибки, а подделка!

– Подделка, да к тому же идущая от лукавого! – воскликнул Вассиан. – Учинено это намеренно, чтобы умножить богатства монастырские. Нет большего греха, чем этот. В каком Евангелии, спрашиваю я твое преподобие, кто из учеников Христовых пишет, что монахи вправе владеть целыми селами, потом бедняков наживать сребро и злато? Эх! Проклял нас бог, разве мы монахи? Какие же мы монахи, какие люди божьи? Только и помышляем, что о благоденствии, как бы накопить побольше золота, вотчин да добра, кое отбираем силой у бедняков или приобретаем на деньги, пожертвованные святым. Вотчины эти дарят монастырям ради спасения души своей бояре, а мы лобызаем им ноги. Да, продались мы за сребреники. Христос учит нас жалеть бедняка, а мы ссужаем ему в долг, под проценты, обкрадываем его, отбираем корову, лошадь, самого его прогоняем с поля. Продаем человека, яко раба…

– Храни покой душевный, брат, – видя, что он пришел в крайнее возбуждение, сказал святогорец. – Речи твои не угодны господу.

– И никогда не простятся мне! – воскликнул Вассиан и устало опустился на скамью возле Максима.

Он вытер рукавом уголки рта, встал и, повернувшись к церкви, осенил себя крестом. Потом поманил к себе священника, державшего книгу. Взял ее обеими руками, трижды поцеловал и попросил Максима:

– Отец святой, покажи мне то, о чем ты говорил.

Максим взял Триодь, тоже поцеловал ее и, положив на колени, раскрыл.

– Вот здесь, – перевернув несколько страниц, сказал он.

Склонившись над большой книгой, три священника закрыли ее черными крыльями своих ряс.

Тогда монашек, который издали подсматривал и подслушивал, еще больше вытянул шею и стал вертеть головой в разные стороны, но так и не смог ничего увидеть.

Он постоял еще немного, затем, пятясь задом, вышел на улицу и быстро зашагал к монастырю; он спешил донести об услышанном настоятелю, архимандриту Ионе.