Текст книги "Собачьи дни"
Автор книги: Мейвис Чик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
Обычно мое общение с Брайаном сводилось к тому, что, отправив Рейчел в школу, я водила пса по этому рассаднику бактерий, где среди кучек навеки окаменевшего… этого самого… кое-где клочками пробивалась скудная травка. При себе у меня был совок для экскрементов, и вскоре я научилась преодолевать тошноту, убирая за Брайаном, – совсем как в прошлом, когда я обнаружила, что вполне могу справиться с грязными пеленками Рейчел. Это стало неотъемлемой, хотя и неприятной частью жизни. Мне доставляло огромное удовольствие прогуливаться среди утренней толпы по Какашкиному скверу, используя соответствующее оборудование прямо под их носами. Конечно, в результате я автоматически оказалась исключенной из эксклюзивного клуба: собаковладельцы увлеченно беседовали друг с другом, пока маленькие или большие лучшие друзья человека обнюхивали друг другу зады и радостно испражнялись, недоуменно взирая, как я убираю за Брайаном то, что не принято прямо называть в разговоре. Пса тоже определили в соответствующую касту: в собачьем мире его явно считали не мачо – ведь человек подбирает за ним то, чем всякому живому существу дано награждать окружающий мир. К счастью, Брайан напустил на себя вид страдальца, смиренно ожидающего гибели, и совершенно не рвался общаться с себе подобными. Он был абсолютно счастлив, обнюхивая самого себя, и, наслаждаясь ароматом, сутулился, – словно идущий за гробом, пока делал свое дело, а уходил, даже не обернувшись, чтобы полюбоваться достижениями.
Я всей душой надеялась, что в отличие от остальных завсегдатаев огромного собачьего туалета не стану похожей на своего питомца. В расхожем утверждении есть существенная доля истины: собаки действительно похожи на хозяев, а хозяева – на своих любимцев. Мужчина в мягкой коричневой фетровой шляпе и при торчащих щетинистых усах был точной человеческой копией своего джек-рассел-терьера. Я слышала, как он бушевал по поводу паркинга, необдуманно устроенного по периметру сквера: «Значит, нам придется обходить машины, чтобы попасть сюда?» – и очень хотела напомнить, что обходить свежие кучки его пса намного неприятнее. А широкоплечая дама в пальто и шапке из искусственного меха казалась сестрой-близнецом своей хаски, причем из них двоих собака выглядела с розовым свисающим языком более привлекательно. Когда языку давала волю, хозяйка получалась куда хуже. Даму звали Хилари – я слышала, как ее окликнула крошечная блондинка (такие не вылезают из джинсов и анорака, а под глазами у них темные круги от тягот альтернативной жизни), когда ее блондинистое чучело сунуло нос в пушистый зад хаски: «О, Хилари, – сказала блондинка, – как жаль, что люди не так приветливы, как собаки. Посмотри, как мило Мельхиор (ну и имечко) дружит с Брюс!»
Я находила это страшно занимательным и нередко так увлекалась, что забывала о времени. Приходилось со всех ног бежать домой, так что Брайан, тащившийся сзади, порой буквально ехал за мной на поводке (боюсь, представители Королевского общества защиты животных от жестокого обращения могли счесть, что им пора вмешаться). Я протаскивала пса в дверь и пулей летела в офис, чтобы успеть к мистеру Харрису. Отсутствие пунктуальности, по мнению бухгалтера, было болезнью, заразой, распространяемой инфицированным на весь коллектив. Я имела глупость воодушевленно согласиться с этим заявлением, превращавшим точность в требующий напряжения всех сил организма процесс, поэтому прибегала раскрасневшаяся и запыхавшаяся, стараясь выдать приближение приступа кашля за нетерпение приступить к работе. Нелегко это было…
Владельцы собак не признают социальных границ. Зловещего вида молодой человек в темных очках (это в ноябре-то), черной кожаной куртке и с «ежиком» на голове, выгуливающий эльзасскую овчарку, утрачивал всякую крутизну, встречаясь с фетровой шляпой, Хилари и блондинкой. Шатаясь по парку, словно выходец из ада, он неожиданно приветливо раскланивался со знакомыми, пока его важно расхаживающий питомец (по кличке Тарквиний, хотя – не побоюсь упреков в снобизме – сомневаюсь, что пес кожаной куртки состоял в родстве с этим греческим родом. Наверняка парень просто послушал рэп Секстуса о Лукреции, и сюжет его пронял. Лично я не считаю эльзасца или его владельца способными на подобное злодеяние[30]: «кожаная куртка» слишком заботился о своем имидже, чтобы портить его агрессивным поведением) делал реверансы на кишащей червями почве. Разговор кожаного состоял из очень коротких слов и содержал главным образом информацию о собачьих консервах и местах, где можно купить дешевый и наиболее полезный корм. Целью бесед явно было расхваливание конкретных брендов, и я взяла на заметку не поддаваться скрытой рекламе, бродя между полок «Сейнсбери». Нередко я обнаруживала, что рука сама тянется к банкам «Таргета», но в последнюю секунду спохватывалась и шла к дешевому разнообразию товаров для дома. Сложно ходить по магазинам, не будучи страстным собачником. Я никак не могла принудить себя наваливать в тележку горы консервов, как другие несломленные духом собачьи хозяева: мысль об измельченных животных, служащих пищей другим представителям животного царства, вызывала тошноту. Кажется, кто-то однажды предложил отловить всех бродячих собак и пустить на собачьи консервы для их домашних собратьев, чтобы киты и кенгуру вздохнули спокойнее. Выдающееся здравомыслие, жаль, чересчур передовая идея для нашего цивилизованного общества. Уверена, что все можно было бы сделать вполне безболезненно… Но я отклоняюсь от темы.
Я искренне сочувствовала людям, игравшим поблизости в теннис. Под привычным глазу слоем акклиматизировавшегося дерьма лежала территория спортплощадок, собственности местных властей, переполненных летом и посещаемых зимой продвинутыми спортсменами и женщинами, решившими подтянуть мышцы перед возвращением на домашний насест. На корте регулярно резвилась парочка теннисисток, не очень умелых, но безмерно наслаждавшихся процессом. Я часто наблюдала, как они в теннисных туфлях осторожно пробираются между испражнений, хмурятся с понятным раздражением, когда той или другой случалось измазаться, с облегчением вздыхают, выйдя на корт, и начинают партию, хохоча и изо всех сил стараясь играть хорошо. Я им завидовала. Лучше бы я играла на корте, чем гуляла с собакой за его пределами, но мы с Брайаном, словно парии, стояли в стороне от этого здорового и не загрязняющего окружающую среду занятия.
По утрам меня оглушал гам собак и их владельцев: и те и другие перелаивались на свой манер. Иногда рыжеволосая дама с корта выглядывала сквозь сетку, грозя кулаком вони, заполнявшей воздух, а однажды даже ввязалась в ожесточенную перепалку с Хилари, когда Брюс немилосердно уделала дерьмом огороженный кружок вокруг дерева. Не знаю точно, кто победил, но ссора, безусловно, добавила драйва рыжеволосой теннисистке: несколько геймов она играла так, словно мяч был головой Хилари, оставив партнершу с раскрытым от удивления ртом.
В целом то было хорошее время – очень мирное, несмотря на специфические разговоры, которые Лидия и другие подруги считали себя обязанными заводить. Как я всегда мечтала, спокойствие и безмятежность принесли подлинное счастье. Дни сменяли друг друга, приближалось Рождество, между праздниками планировалась вечеринка у Гертруды, и когда Рейчел выбегала из школьных ворот с глазами, сиявшими беззаботным детским счастьем, я испытывала огромную радость и абсолютную полноту жизни. Хотелось сказать подругам: «Да посмотрите же, как мы вдвоем (ладно, с Брайаном втроем, хотя биоэманацию у пса нужно искать специальным прибором) счастливы и довольны! И так будет всегда!» Единение. Мне это нравилось. Единение и согласие. Жизнь упорядочилась и отныне обещала развиваться по безупречной неизменной схеме.
Глава 12
Отказавшись от секса шесть лет назад, Гертруда утверждала, что у нее камень с души свалился, так что я не волновалась, что ей вдруг придет в голову изображать из себя сватью или сводню. Муж Гертруды, викарий, отличался особой любовью к маленьким мальчикам. Церковь в своей мудрости повернулась к молве глухим ухом, сочтя возможным принести совращенные юные анусы на алтарь славной англиканской религии. Это продолжалось несколько лет, пока Гертруда наконец не высказала мужу все начистоту. Когда викарию предложили пост в безвестной миссии в глуши Малайи, Гертруда отказалась ехать, оставшись с сыновьями в Англии. Божественное правосудие не промедлило, как сказал бы Мильтон: в первые же сутки в Куала-Лумпуре викария приняли за какого-то политика и застрелили в упор те, кого сначала назвали террористами, а затем – уважаемым правительством. Бедняга умер на месте.
– Что означает – не мучился, – пояснила Гертруда. – В отличие от моей жизни с ним…
То был первый и единственный раз, когда я слышала горечь в тоне Гертруды. Неудивительно, что после пережитого подруга потеряла интерес к физической любви.
Она жила, вернее сказать, держала двор в великолепной огромной, с запутанной планировкой, богемной усадьбе в Клэпхеме, о которой риэлтеры непременно сказали бы «сохранившая все черты своего времени», обойдя молчанием подробности вроде «необходимы модернизация и косметический ремонт». Здесь она готовила, смеялась, читала и с удовольствием принимала многочисленных детей, внуков и подруг. Всю свою энергию Гертруда вкладывала в кулинарию. Она создавала шедевры и сама же их поедала. «Мне за шестьдесят, а размер юбки практически тот же самый», – хвасталась она, привычно заправив пряди желтовато-серых волос в постоянно распускающийся пучок. Гертруда ходила по дому в просторных одеяниях собственного изобретения, смахивавших на плащ-палатку, и причудливых старинных шляпах, которые коллекционировала. Однажды она предложила Гордону выпить пунша за знакомство: отпив из бокала, он несколько минут хватал воздух ртом, за что так и не простил хозяйку. Со временем Гертруда стала скорее моей подругой, чем другом семьи, и когда я сообщила, что развожусь, ответила: «Вот и молодец». Она зарабатывала на жизнь написанием поваренных книг, пестревших выражениями вроде «на этом этапе положите еще масла, если хочется» или «добавьте капельку бренди, а затем плесните не скупясь», что делало сборники очень популярными. Максимой Гертруды-повара было Хорошее Качество. «Лучше меньше, да лучше, чем много и кое-как» – так можно резюмировать ее жизненное кредо.
Ее вечеринки не отличались официозом и пышностью, несмотря на размеры дома. Главным деликатесом собраний была еда, стало быть, гостям требовался комфорт. Здесь не привыкли есть стоя, получая тычки локтями и с трудом удерживая на весу тарелку и бокал. В доме было полно мягких стульев, диванов и подушек на полу, тихой камерной музыки (кушайте и общайтесь, но танцевать отправляйтесь в ночной клуб) и прекрасного вина. Гертруда никогда не покупала спиртное – его присылали поставщики, и если старинный рецепт требовал «Шато-Марго», его и пили. После вечеринки у Гертруды гости даже не пытались сесть за руль. По справедливости федерация таксистов задолжала Гертруде медаль за неоценимую помощь в их нелегком деле.
Я с нетерпением ждала, когда пойду к подруге и смогу отдохнуть, не ощущая ни малейшего давления. В одном Лидия была права: где бы я ни оказалась, если в компании был кто-то, кроме близких друзей, расслабиться не удалось. Я стояла на страже самой себя, частью оттого, что разведенную женщину, по старомодным представлениям (от которых я никак не могу отделаться), полагается de rigueur[31] выкрасить в алый цвет, а частью потому, что, несмотря на браваду и радужные надежды, существует огромная разница между желанием развестись и быть разведенной: при посещении любой вечеринки чувствуешь себя так, словно потеряла ногу или руку (правда, больную), и становишься ужасно уязвимой. На выбор наряда у меня уходило несколько часов, как, например, при сборах на вечеринку Верити Смит: пополни я гардероб (признаюсь, весьма скудный) новыми платьями, открывающими колени, все сочли бы себя свидетелями чуда псевдопревращения овцы обратно в ягненка; облачись я в удручающе благопристойные и скромные одеяния, все принялись бы меня жалеть. Однажды я попробовала – так и случилось. Сюзен Шоу даже сказала мужу: «Дэвид, иди и займи Патрисию разговором. У бедняжки такой жалкий вид…» – и это при том, что женщины обычно оберегают спутников жизни от роковых разведенок вроде меня. Невозможность отыскать беспроигрышный вариант (не хотелось становиться второй Мэй Уэст, но и Ширли Темпл[32] подражать желания не было) невольно настраивала на целомудренный лад. В результате для вечеринки Гертруды я выбрала незаменимый и потенциально безопасный резерв – маленькое черное платье, открывающее колени на добрый дюйм, с диковинной сверкающей брошью, которая подошла бы рыцарю ордена Подвязки. В платье я чувствовала себя комфортно и в меру празднично, кроме того – не стану кривить душой, – наряд скрадывал несколько фунтов, набранных после расставания с Гордоном. Я относила последнее на счет морального удовлетворения, но злоязычные подруги утверждали, что это результат сидячей работы и отсутствия развлечений. Я не спорила. Пусть воображают, что мне несладко. Надоело с пеной у рта доказывать обратное.
Я отвела Рейчел к Лидии, чтобы она выпила там чаю, заодно вытащив Брайана на прогулку, а на обратном пути увидела Уэббов – Пенелопу в прелестном темно-синем плаще с пояском и эполетами, чем-то напоминающем школьные пальто, и мистера Уэбба, чьего имени я не знала, смахивавшего на лощеного дельца из Сити в своем сером пальто с бархатным воротником. Они явно собирались на торжественный прием. Уэбб запихивал в багажник «ровера» огромную сумку – видимо, намечался не просто выход, но целый выезд в свет. Оба Уэббы старательно избегали смотреть в мою сторону, и это было прекрасно. Проходя мимо, я услышала вопрос, заданный Пенелопой: «Ты уложил подарок для Элисон?» – и предположила, что они намереваются проведать единственное дитя. Отлично, значит, я смогу включить музыку так громко, как захочу, и от души повопить, не навлекая на себя праведный гнев соседей. Супруги с другой стороны от меня почти не бывали дома, а когда приезжали, молодые, горячие и весьма динамичные, то очень часто поступали точно так же. Стены дрогнули от Рода Стюарта, мои туфли полетели в воздух, и, пока я скакала по дому в диком танце, Брайан произвел траурный выход из жизни, впав в комфортный, но часто нарушаемый собаколептический транс.
– Булстрод! – подзуживала я пса, надеясь, что упоминание о соседском кролике взбодрит его. – Булстрод! Булстрод! Булстрод! – но Брайана ничем не проймешь.
Вечер плавно перетек в дикую, в смысле атмосферных явлений, ночь. Свистел ветер, лил дождь, жалобно шелестели последние листья, сорванные с веток и разметанные шквалом. Я включила музыку погромче. Дочь надежно укрыта у друзей, я знала, что надену, такси ожидалось в восемь. Чего еще желать, в самом деле? Разве что (крайне мимолетное желание), когда придет время, – дружеской руки, которая застегнет мне молнию на платье. Однако помощь никто не предложил, и с молнией я мучилась одна. Когда я уже решила, что справилась с застежкой (у молний имеются раздражающий зубчик и дырочка, причем зубчик так и норовит проделать дыру в ткани, совершенно не собираясь попадать в предназначенное отверстие), раздался стук в дверь. Господи, испугалась я, не иначе призрак Пенелопы. К счастью, это от ветра стукнула створка собачьего лаза, проделанного в кухонной двери. Я пристально вгляделась в темноту. На улице творилось форменное безумие, странно поднимающее настроение: обычно иллюзия оторванности от мира, посещающая нас в бурю и шторм, вызывает чувство тревоги. Даже пес слегка насторожился: черный нос задвигался и полузакрытый глаз утратил коматозное выражение, что в случае с Брайаном можно считать аномально высокой активностью.
Итак, молния снова поехала вверх, зубчик и дырочка наконец-то встретились и застегнулись, леди готова, и – точно вовремя – прибыло такси. Я отправилась в Клэпхем по улицам, продуваемым холодным ветром.
Наверное, моя жизнь может показаться читателю чередой разнообразных вечеринок. Я уже слышу фырканье других одиноких родительниц: «Хм, все-то у нее гладко, но как быть с реальностью? Как насчет бессонных ночей в ожидании телефонного звонка или человеческого голоса – взрослого! – у дверей? Хм! И куда делась столь частая после развода проблема – недостаток средств?»
Ну, в том, что касается последнего, – и у меня случались длительные периоды, когда я едва сводила концы с концами. Добавлю, что государство должно без вопросов и одолжений снабжать любого одинокого родителя бесплатным телевизором, ибо без него в подобной ситуации простые смертные буквально сходят с ума. И видеомагнитофоном тоже – с бесплатным членством в видеопрокате. Но мне повезло: я жила в прекрасном районе, населенном представителями среднего класса, знающими толк в недорогих развлечениях. Забавно, но это и оказалось решением упомянутых материальных затруднений, ибо обеды у подруг, живущих по соседству, или поездки на метро с целью успеть захватить дешевое место в театре обходятся недорого, особенно если вашего единственного ребенка, приученного к дому, может убаюкать даже швабра увязавшейся за вами подруги, чей муж клюет носом над взятой на дом работой. Любому по средствам распить бутылку портвейна «Сейнсбери» вечером за кухонным столом (пусть из-за портвейна вы остались без гроша – облегчение мук одиночества бесценно!). Мне просто очень повезло. А может, дело не только в везении (никогда не забывайте хвалить себя, максимально увеличивая цену на товар самого повышенного спроса – самооценку). Человеку нужны друзья. Значит, необходимо завязывать дружеские отношения. Заводить друзей легко. Сохранять их дьявольски трудно. Никогда, даже в самые черные моменты, не забывайте, что подруги вправе рассчитывать на вашу помощь – сделка должна быть взаимовыгодной. На двадцать частей жалобного нытья добавьте одну часть блеска в глазах, и приятельницы не замедлят появиться. Мои просто житья мне не давали, за что навсегда останусь им благодарна, несмотря на непоколебимую веру девчонок, что единственным моим спасением станет специалист по компьютерным играм из Слоу или труженик интеллектуальной нивы, чистюля и педант с приятным характером, словно созданный специально для меня. Конечно, если вы принадлежите к большинству замученных бытом матерей-одиночек, лишенных возможности жить в ухоженном окультуренном районе, если у вас трое детей младше пяти лет, скудные алименты и старательно отгородившиеся от всего мира соседи – тогда да, вы имеете полное право ворчать. Пусть даже соседи не ведут с вами войну – они могут находиться в аналогичной финансовой пропасти. Портвейн «Сейнсбери» в этом случае трансформируется в пакет чипсов с бокалом «Гиннесса» за столом из клееной фанеры в дешевой забегаловке, а это уже не эффект поднятия настроения. Если душевные терзания все-таки вынуждают вас рискнуть и начать новый роман, цена попытки включает оплату ночной няни и стоимость платья, купленного вместо новых башмаков ребенку, в котором мамаша чувствует себя в силах завоевать мир. Добавьте к этому пару коктейлей в местном ресторане (даже при наличии реальной перспективы зажечь огонь в сердцах и глазах мужчин, оценивших вашу сексуальность), и затея становится невыполнимой. Порой меня бросало в дрожь от благосклонности собственной судьбы: куда ни повернись, везде участие и забота. Окружающие воспринимали меня как социальное животное, а не как парию, которой я на самом деле себя ощущала. Проще всего было бы валяться, как Брайан, отказавшись от погони за призраками, и сомнамбулически грезить о превращении в миссис Помфрет, но светская жизнь, казалось, твердо решила не оставлять меня одну. Честно говоря, не могу сказать, что это совпадало с моими желаниями: иногда человеку вполне хватает пиццы на двоих и милого щебета десятилетней дочери. Вечеринки случались, я на них ходила. Правда, держалась настороженно, но не признаюсь в этом никому, кроме вас.
В романах полагается преодолевать препятствия, а не ворковать о безоблачном счастье (даже эскапистская литература не может обойтись без упоминания о борьбе с трудностями: кто, черт побери, захочет читать о легкой жизни?). Никто никогда бы не узнал о Ромео и Джульетте, получи они родительское благословение. Элизабет и д’Арси стали бы неинтересны, не мучайся они предрассудками, никто не заламывал бы руки над Ахавом с ногой из слоновой кости, если бы Моби Дик сразу сдался и умер[33]. Я же в качестве некоторой компенсации читателю описываю вечеринки.
Между праздниками жизнь протекала самым обыкновенным образом: я смотрела телевизор, пришивала метки с именем Рейчел на школьные вещи, делала покупки в супермаркете, перебрасывалась парой фраз со знакомыми на улице, – но то были обычные незапоминающиеся дела, которые ни на дюйм не продвинут мой рассказ о том, что касается жизни сердца. Так что специально для читателя – вечеринки, веселье, попытки расшевелить Патрисию Мюррей и выманить ее из спокойного, размеренного существования в широкий мир, где, став на одну (содранную) шкуру тоньше после развода с Гордоном, она наступает на те же грабли, двигаясь по замкнутому кругу. Когда жизнь перевернута вверх тормашками, очень трудно оставаться настороже. Это открытие меня совершенно не обрадовало.
Я не видела Гертруду почти год, с тех пор как зашла к ней с известием, что развожусь, – лишь пару раз говорила по телефону. Сперва она была в разъездах, собирая материал для новой поваренной книги, потом я отменила субботний ленч – у Рейчел разболелся живот, однако иногда люди дружат, продолжая с того момента, где остановились, и это прекрасно. В памятный штормовой вечер я подбежала по подъездной дорожке к крыльцу, взъерошенная ветром, и хозяйка сама открыла мне дверь. Она выглядела и говорила в точности как раньше.
– Стало быть, Восточная Европа тебя не изменила, – сказала я, целуя подругу.
– Я стала носить «казаки». – Гертруда подняла огромную ногу из-под пурпурной расписной плащ-палатки и продемонстрировала прекрасные алые сапоги. – И влюбилась в их шапки. – Она протянула руку к заваленному барахлом столу в коридоре, выудила белоснежную кудрявую мерлушковую папаху, нахлобучила ее и немедленно превратилась в славянку.
– Тебе идет, – похвалила я.
– Я знаю, – ухмыльнулась Гертруда.
Выражение ее лица стало оценивающим, когда я сняла плащ и бросила его куда пришлось, однако оценку нельзя было назвать одобрительной.
– Выглядишь аскеткой, Патрисия, – сказала Гертруда. – С тобой все в порядке?
– Конечно, – засмеялась я. – Хотя бывало нелегко. И вовсе я не аскетка, смотри, какая яркая брошка…
– Хм-м-м… – Гертруда критически взглянула на брошь. – Оставь эти штучки членам королевской семьи, им пойдет. Слушай, одолжить тебе шаль? У меня есть потрясающий платок из Ташкента. Из груды одежды подруга выудила нечто восхитительное – старое золото, выцветший розовый, длинная черная бахрома…
– Нет, спасибо, – отказалась я, нисколько не обидевшись. – Я не лажу с шалями и зонтиками. Слишком обременительно. Останусь в чем пришла.
Я снова поцеловала Гертруду и направилась в комнату, но подруга легонько придержала меня за плечо:
– Ты уверена?
Я слегка удивилась.
– А что такое? Разве так уж важно, как я выгляжу?
– Ничего, ничего, – жизнерадостно ответила Гертруда и принялась подталкивать меня по коридору. – Все отлично, и так сойдет.
– Сойдет для чего?
– Ни для чего.
Знакомая интонация под маской приветливости…
Воспротивившись подталкиванию, я повернулась к Гертруде. Глаза блестят ярче обычного? Улыбка слишком радостная? С большим, чем обычно, волнением заталкивает распускающийся пучок волос под смешную папаху? В воздухе ощутимо пахло заговором.
– Гертруда, – вздохнула я от очевидности открытия, – только не ты!
– Что ты имеешь в виду, дорогая?
– Уж не планируешь ли сватать меня за кого-нибудь?
– Сватать? Боже сохрани!
– Ну сводить для здорового секса?
– Я надеялась, ты меня лучше знаешь. – Гертруда снова подпихнула меня, но я во всех смыслах твердо стояла на своем:
– Я тоже надеялась, что знаю.
– Так и есть, дорогая. Входи же, у меня там целая шеренга бургундских вин.
– Там сидит некто, кому шепнули, что я доступна, верно?
– Не стоит говорить об этом так грубо, Пэт.
– Тем не менее…
Подруга коснулась моей щеки, и ее глаза потеряли часть фальшивого блеска, снова став глазами прежней Гертруды.
– Прости неуемную старуху, – сказала она. – Забудь об этом, иди и повеселись. Ни с кем не стану тебя знакомить, чтобы ты не чувствовала, что тобой манипулируют. К тому же половину гостей ты знаешь. У меня просто возникла мысль…
Да, яснее Гертруда высказаться не могла.
Я открыла дверь в большую комнату – вечеринка еще не распространилась по всему дому – и вошла с непонятной уверенностью в неминуемых неприятностях. Полагаю, аналогичные предчувствия одолевали Цезаря насчет мартовских ид.
Вечеринки – кошмарная штука. Вы представления не имеете, кого там можно встретить. С внутренней дрожью – вновь по замкнутому кругу – я вошла в комнату, затылком ощущая дыхание хозяйки.
Глава 13
На нижнем этаже у Гертруды два основных места обитания: комфортно обставленная огромная кухня-подвал, в которой хозяйка проводила большую часть времени и где размещалась вся ее поварская параферналия, и слегка потертые трехкомнатные апартаменты времен короля Эдварда (просто чтобы дать читателю представление о размерах дома). Две просторные дальние комнаты были объединены в залу. Туда-то Гертруда меня и подталкивала.
Из залы застекленные двери вели в довольно запущенный садик, где преобладали лекарственные травы и съедобная зелень. По причине начала декабря и ужасной погоды двери, естественно, были закрыты, но занавески не задернуты, и, проходя через комнату к столику с напитками (не глядя по сторонам и пытаясь казаться беззаботной и приветливо-безразличной, что, как я поняла с некоторым опозданием, было невозможно), краем глаза я видела вспышки молний, освещавшие потеки дождя на оконных стеклах, и угрожающе раскачивающиеся верхушки деревьев. Воздух в комнате казался наэлектризованным, хотя окружающие, похоже, этого не замечали. Может, меня привели в экзальтацию неистовые пляски под Рода Стюарта? Надо было послушать Эльгара[34]…
Не вступая в разговоры, я целеустремленно дошагала до столика с напитками, словно лошадь в шорах, и, очень довольная, налила себе вина. Бокал в руке в подобные моменты производит успокаивающее действие. Вцепившись в ножку хрупкого сосуда, я действительно почувствовала себя намного увереннее. Предстояло восстановить дыхание и выбросить из головы назойливый рефрен «как могла Гертруда, вот уж от кого я никак не ожидала», прежде чем повернуться к собравшимся в зале. Пристальный взгляд в ночную тьму не успокоил – творившееся за окном безобразие казалось полностью созвучным состоянию моей души. Интуиция заговорила в полный голос. Обычно попытки найти мне пару – вечеринка у Верити, ужин у Ванессы и Макса, праздники, устраиваемые по различным поводам, – мало меня трогали, но Гертруда – совсем другое дело, на ее выбор можно смело положиться. Подруга обладала равным умением смешивать ингредиенты изысканных блюд и знакомить подходящих друг другу людей, что неоднократно подтверждалось на вечеринках, ужинах и ленчах. Гертруда настояла на женитьбе своего сына Дэвида, несмотря на кажущееся безумие этого предприятия, и в первый же год после свадьбы Стеффи из пропащей пьяницы превратилась в талантливого дизайнера шляп и прекрасную мать, изумив всех, но не Гертруду (я не сомневалась, что способности Стеффи добавили уверенности ее будущей свекрови). Располагая подобными сведениями, я имела все основания трепетать. С кем бы Гертруда ни замышляла меня свести (что на нее совсем не похоже), вряд ли это окажется владелец компании по производству игрушек из Слоу (непростительная слабость).
В комнате уже собрались человек двадцать, и гости продолжали прибывать. Сжав бокал и поглубже вздохнув, я отвернулась от окна и внимательно разглядывала melee[35], в которой мне предстояло участвовать. В этот момент, в лучших традициях добротного романа, взглянув в глаза незнакомцу, я сразу поняла, что это он. Правильно, подумала я, тебя усадят рядом со мной, и с ужина я уйду с твоим номером телефона. Оглядевшись по сторонам, на другом конце комнаты я заметила Кэрри и Джо – невестку и второго сына Гертруды – и направилась к ним с видом, как я до сих пор льщу себя надеждой, приветливого безразличия.
Очередная беременность Кэрри была мне на руку: на эту тему, если понадобится, можно запросто проговорить весь вечер. Кэрри, эта богиня плодородия, произвела на свет уже четверых. Рожать детей было ее коньком и жизненным предназначением, и она отлично с этим справлялась. В свою очередь, Джо всегда имел забавный вид томящегося жеребца и, похоже, очень радовался своей большой семье. Как и отец, он стал священником. Я порой пытаюсь представить, как проповедники чистой любви к Богу ведут себя в постели. Посещают ли их грязные мысли, как остальное человечество, и что происходит, если они вдруг ощущают возбуждение во время вечерней службы? Джо я знала хорошо, но не настолько близко, чтобы задавать подобные вопросы. Надеялась, что удержусь и сегодня – экзальтация грозила пересилить благоразумие, и хотя Джо – священник весьма либеральных взглядов и не носит «собачьего ошейника», вряд ли подобное интервью придется ему по душе.
Я продефилировала мимо той части комнаты, где стоял вышеупомянутый незнакомец, как мне показалось, с миной дружеского безразличия и подошла к Кэрри, которая обнимала живот обеими руками, сияя одной из самых прелестных своих улыбок.
– Меня затолкают до смерти, – радостно пожаловалась Кэрри, когда мы потянулись друг к другу, чтобы поцеловаться. В последние недели беременности нельзя не удивляться безукоризненной инженерной выверенности человеческого телосложения. Помнится, я на последних месяцах опускала глаза на свое плодоносное чрево, изумляясь, как это оно не отвалится. Положив руку на ладони Кэрри, я ощутила отчетливые толчки изнутри.
– Опять мальчик? – спросила я. – Или на этот раз эмансипированная девочка?
– Возможно, оба сразу, – ответила Кэрри. – Это близнецы.
– Вот дьявольщина, – вырвалось у меня.
Джо, смеясь, поправил:
– Скорее уж Божий промысел…
– На этот раз мы думаем пригласить в крестные тебя, – мечтательно произнесла Кэрри.
