Текст книги "Собачьи дни"
Автор книги: Мейвис Чик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
– Прекрасно, – как-то неубедительно произнесла Лидия. Я тоже чувствовала себя неуверенно.
Тут в кухню вошли Рейчел и Пола, восхищенно тараторя о ночной грозе. Я попыталась поддержать беседу, но, проведя на ногах ночь, полную треволнений, чувствовала себя совершенно разбитой.
– Брайан в порядке? – с тревогой спросила дочь.
Я чуть не ответила, что не обязана следить за Брайаном и пес отлично может позаботиться о себе сам.
В следующие две недели ситуация упорно не желала улучшаться. Я по-прежнему чувствовала себя разбитой и раздражительной, не вмещаясь в рамки прежде уютного домашнего быта. Я даже не могла попрыгать без свидетелей под Рода Стюарта: от этого настроение только ухудшалось.
Походы в супермаркет, обычно служившие развлечением, особенно когда попадалась новая тележка, способная ехать прямо (мелочь в масштабе Вселенной, но целое событие в моем малоактивном существовании), больше не давали ощущения занятости и нужности. Кроссовки в горошек и новый костюм тоже утратили свою привлекательность. Имей же хоть каплю достоинства, ругала я себя, стоя перед стеклянной дверцей холодильника с мороженым. Правду говорят о женщине старше сорока: если у нее есть здравый смысл, ее не увидят растирающей мешки под глазами. Отражение собственных мешков в хромированной сверкающей стали стало удручающим открытием. До этого я воспринимала процесс старения как нечто умилительное – еще один шаг на пути превращения в миссис Помфрет в окружении стайки прелестных маленьких внуков, цепляющихся за юбку. Остановив свой выбор на ванильном мороженом без добавок, я озабоченно подумала (в абстрактном смысле, конечно), что в случае чего буду настаивать на позе миссионера.
Мои утренние прогулки с Брайаном стали гораздо короче – несколько раз он даже поскуливал (дотоле псу было незнакомо чувство протеста), что однажды я даже забыла взять совок для сбора собачьих фекалий. Со снайперской точностью Брайан выложил то, что должен был выложить, на обочину тротуара, и мне ничего не оставалось, кроме как оставить все как есть. Когда я уходила, сзади раздался яростный крик: рыжеволосая теннисистка, размахивая ракеткой, называла меня всеми словами, которыми я назвала бы себя на ее месте. Беда в том, что я была готова к бою – по крайней мере вербальному – и вместо того, чтобы дать визави закончить и спокойно объяснить ситуацию, неожиданно в свою очередь пришла в ярость.
Рыжая назвала меня грязнулей. Я ее – чумазой мымрой. Она пригрозила вызвать полицию. Я сказала – попробуй. Она кричала, что людей вроде меня нужно заставить отскребать улицы (я и сама всегда мечтала применить эту меру к владельцам собак), а я посоветовала ей пойти в задницу. Подошел парень с бритой головой и кругами под глазами и от нечего делать ввязался в перепалку, защищая меня в манере Роя Орбисона (это было круто!). Вскоре подоспели и другие и принялись энергично разбираться в случившемся. Внезапно я стала одной из них, сестрой-во-дерьме, совершенно запутавшись, кто есть кто. Хилари погладила Брайана, а потом и меня (практически в той же манере), приговаривая, как нетерпимы бывают люди в отношении естественных отправлений собачек: а куда же им еще ходить? Разве они не Божьи твари, часть великого Господня замысла? Я посмотрела на Брайана, который расцвел от обращенного к нему внимания и по уши влез в задницу эльзасской овчарки, и подумала: нет, я иного мнения. Пока противники орали друг на друга, я потихоньку слиняла, утянув Брайана за собой на поводке. Пес с сожалением оглядывался, но я услышала собственные слова, произнесенные вслух: «Если уж хозяйка лишена плотских утех, то и тебе, голубчик, их не видать…»
Волосатые ноздри мистера Харриса потеряли свою привлекательность в моих глазах, и даже оформление расходных ордеров не смогло меня расшевелить.
– Похоже, вы совсем расклеились, миссис Мюррей, – сказал Харрис однажды утром. – Надеюсь, не заболели? Если вам кажется, что да, возьмите денек-другой. Не хотите же вы распространить инфекцию!
Я открыла рот, собираясь объяснить, что причина моих мук не заразна, но удержалась, неожиданно почувствовав, что очень устала. Мысль взять пару отгулов и посидеть дома показалась очень соблазнительной. Скоро Рождество, пора начинать готовиться. Рейчел хочет велосипед, мы с Гордоном собирались купить его вместе – значит, нужно поискать, где лучше ассортимент и все такое… Предстояло договориться с Гордоном, какие праздничные дни Рейчел проведет с ним. Раньше я до последнего откладывала разговор из желания провести с дочерью все праздники, но теперь, как ни странно, это казалось не столь важным. Не то чтобы мне стало безразлично – я по-прежнему любила дочь и заботилась о ней, но возникло ощущение, что провести несколько дней без Рейчел не так уж и страшно. Если Гордон захочет и Рейчел не будет против – пусть встречает Рождество у папы, почему бы и нет, думала я. В конце концов, я провожу с ребенком намного больше времени. Так почему бы не прекратить ущемление отцовских прав? Я немного погордилась принятым решением: оказывается, гнев уже прошел и я могу проявить великодушие. В тот день – это была среда – по настоянию мистера Харриса я ушла с работы пораньше. «Побудьте дома остаток недели, – твердо заявил начальник. – А в понедельник убедитесь, что полностью выздоровели!» Когда я подошла, чтобы снять пальто с крючка, бухгалтер буквально съежился на стуле, словно мое дыхание было смертоносным.
Едва придя домой, я надиктовала сообщение на автоответчик Гордона, предложив зайти вечером на ужин. Это было первое приглашение, адресованное бывшему мужу, и я почувствовала, что очень хочу его видеть. Отмахнувшись от тоненького голоска, вещавшего: «Это у тебя от одиночества», я предложила голоску пойти, куда мартышки орехи прячут. Одинока? Я?! Да у меня море друзей! В доказательство я позвонила Ванде.
Я не видела подругу пару месяцев – в последний раз мы встречались за ленчем в отеле, когда Ванда приезжала в город на собрание конвенции парикмахеров. Она казалась еще крупнее, чем раньше; говорила очень громко, не замечая того; рассказывала о своей жизни неподалеку от Кембриджа, где на много миль вокруг оказалась единственной обладательницей неанглосаксонской внешности, служившей хозяйке универсальным пропуском и знаком отличия. «За Лондон я не дам и двух пенсов, – острила Ванда. – Здесь каждый из кожи вон лезет, демонстрируя дружелюбие к цветным. Там, где мы живем, со мной обращаются как с инопланетянкой и оказывают почести, словно пришельцу с Марса. Черт, я не желаю интегрироваться! Мерси за заботу, предпочитаю оставаться особенной. Кстати, не хочешь приехать погостить? Майк сделает тебе прическу бесплатно. Напоминаю, у нас водятся любопытные мужские экземпляры, просто любо-пытные», – и она оглушительно захохотала. Привычно вздрогнув, я ответила: однажды – непременно, когда-нибудь – обязательно, и сменила тему. Теперь я решила воспользоваться приглашением.
– Ну привет! – загремела Ванда в телефон. – Как раз вчера тебя вспоминала. Как дела?
– Немного подустала, – призналась я.
– Под кем?! – оглушительно захохотала подруга.
Смогу ли я выдержать целый выходной в обществе Ванды? В прошлом вульгарность подруги, приправленная тонким юмором, всегда оказывалась заразительной, сейчас я ощутила лишь прилив раздражения, но все равно решила поехать: любое занятие вдруг показалось лучше перспективы сидеть дома. Я спросила:
– Ты всерьез приглашала меня погостить?
– Конечно, – отозвалась Ванда. – Выезжай немедленно. Положи в сумку зубную щетку и садись за руль, девочка.
– Понимаешь, прямо сейчас я не могу – Рейчел еще учится. А в пятницу заберу ее из школы пораньше и отправлюсь к тебе. Думаю, доберемся часам к шести.
– Отлично!
– Слушай, можно приехать с Брайаном?
В трубке словно взорвалась шутиха. Оглушительный визг и улюлюканье сотрясали линию добрых полминуты, прежде чем трансформироваться в нормальную речь:
– Ты наконец-то нашла себе мужчину?!
Мурашки пробежали по спине – о Боже, только не Ванда…
– Нет, – холодно ответила я. – Я имела в виду нашу собаку.
– О! – отозвалась Ванда с умеренной радостью. – Что ж, ладно, захватывай пса.
После разговора я почувствовала себя лучше и даже взяла с собой Брайана, отправившись забирать Рейчел из школы. Дочь пришла в восторг, опустилась на колени и приласкала любимца, словно не виделась с ним месяц, а не день.
– Как дела? – спросила дочь по дороге домой. Обычно я захожу за ней прямо с работы и без собаки.
Я сказала, что Гордон, наверное, заглянет на ужин.
– О, это будет супер, – возликовала Рейчел, и я уже возгордилась собой, но дочь добавила: – Наверное, он придет с Мирандой.
Такой вариант мне в голову не приходил.
– Вряд ли стоит на это рассчитывать, – сказала я, раздраженная тем, как огорчилась Рейчел. – Папа захочет пообщаться с тобой и придет один.
Логично, не правда ли?
Черта с два он захотел.
Когда мы вошли в дом, телефон трезвонил, и Рейчел бегом побежала отвечать на звонок.
– Это папочка, – прошептала она мне и переключилась на разговор с отцом: – О, отлично! Часов в семь, наверное. – Она вопросительно посмотрела на меня, и я кивнула. Дочь некоторое время слушала, улыбнулась и заключила: – Так я и думала. Я скажу маме, – на этом она положила трубку.
– Папа придет, – сказала Рейчел и по пути на кухню добавила парализовавшую меня новость: – И Миранда придет, я же говорила.
Очень мало пользы в стараниях быть конформистом. Взять хоть Пенелопу Уэбб с ее внешней респектабельностью, в тридцать восемь лет все еще топающую ногами от злости: не сомневаюсь, ее до глубины души потрясла бы весть, что соседка готовит чечевичный суп и бараньи отбивные для бывшего мужа и его любовницы. Напротив, я, однажды уверовав в то, что гуманность суть основа общественной жизни, находила ситуацию простой как апельсин, не видя ни малейшей логической или эмоциональной причины, почему Миранда не могла бы прийти на ужин. Кроме того – entre nous[43], – мне было очень любопытно с ней познакомиться. Точнее, меня интересовало, как она выглядит. В любом случае ожидаемое развлечение отчасти смягчило угрюмую раздражительность, так что по-своему я была благодарна Гордону.
Дверь гостям открыла Рейчел: я в кухне протирала чечевицу через сито. Домашний фартук поверх джинсов и пуловера был призван служить декларацией моей ультранепринужденности (которой не было и в помине) и способом показать, как гармонично я вписалась в спокойную, безмятежную домашнюю жизнь a deux, вернее, a deux avec ип chien[44]. Я играла роль счастливой, не знающей проблем матери-одиночки (что как раз в тот момент было неправдой). Негромкая нежная мелодия из «Шехерезады» Римского-Корсакова довершала картину. Если вдуматься, усмехнулась я, заправляя суп протертой чечевицей, выбор музыки не в бровь, а в глаз: подумать только, какие сказки я собираюсь рассказать гостям…
Гордон, потирая руки, по-свойски прошел в кухню, внеся с собой свежесть вечернего воздуха. У него хватило наглости похлопать меня по заднице и чмокнуть в щеку холодными губами, совсем как в рекламе «Оксо», кольнув щетинистым подбородком – на мгновение я ощутила дежа вю… Повернувшись, он притянул Миранду поближе, словно рабыню на рынке: у меня даже возникло искушение попросить гостью открыть рот и показать зубы.
Говорят, любовь слепа. Может, нелюбовь тоже ничего не видит? Может, в действительности Миранда была красоткой, шикарной девушкой, праздник для глаз и соответствовала остальным эпитетам, которыми сыпал Гордон, пытаясь привести меня в восхищение, но с того места, где я стояла – архетип разведенки в домашнем фартуке, – гостья выглядела скорее дурнушкой. Разумеется, это было очень приятно, просто я не того ожидала, учитывая славословия, которые приходилось выслушивать последние четыре месяца. Я думала увидеть гибрид юной Мэрилин Монро и женщины-вамп, но эту девушку, даже с поправкой на неприязнь и без малейшего насилия над воображением, нельзя было сравнивать ни с той, ни с другой. Миранда оказалась крупной (как говорится, мясистой), ростом не ниже Гордона и гораздо шире в груди и плечах (груди, кстати, у нее было много, но обладательница упаковывала ее так, что та напоминала скорее книжную полку, чем две прелестные полусферы, вызывающие страстное желание). Добавьте к этому улыбку, открывающую зубы, огромный рот (я невольно задумалась, как Гордону удается закрывать его своим, чрезвычайно маленьким) и крошечные карие глазки, совершенно исчезавшие, когда она гримасничала. Темные волосы, остриженные «под пажа» со слишком короткой, по моему мнению, челкой, придавали владелице постоянно удивленный вид. Одета она была почти как я, за исключением, естественно, фартука. Если бы мне сказали, что гостья только что прибыла из азиатских степей, я бы не удивилась.
– Добро пожаловать, – сказала я, протянув руку.
Миранда хихикнула и вставила мне в руку букет фрезий.
– Спасибо за приглашение, – ответила она.
Возможно, все очарование заключалось в бархатном голосе: низком, мелодичном и, бесспорно, очень соблазнительном.
– Спасибо за цветы, – поблагодарила я.
Рейчел вынырнула из-за спины гостьи, вложила ручку в руку Миранды и сказала ей:
– Видишь, я же говорила!
– Что ты говорила? – удивилась я.
– Что ты не кусаешься.
– А вы что, сомневались?
– Я – нет, – ответила Миранда, глядя на Гордона, откровенно веселившегося, слушая разговор. – Он – да.
Отвернувшись, чтобы положить цветы в раковину, я сказала:
– Я, конечно, много чего тебе сделала в свое время, но ни разу не укусила, не так ли, Гордон?
Пуская воду на стебли фрезий, я подумала: а ведь было время, когда я кусала мужа, причем не в гневе. Неужели я когда-то была страстной женщиной, способной царапаться и кусаться в экстазе и упоении? Неужели я никогда не буду такой снова? Я покачала головой шипящей струе воды. Вряд ли. Очень сильно сомневаюсь. Как я завидовала в ту минуту Гордону, как я завидовала в ту минуту Джо, бабочкой порхающей из одной постели в другую, как я завидовала в ту минуту, помоги мне Боже, Миранде! Ну ладно. Одно я знала наверняка. Отвернувшись от раковины, я взглянула на гостей: нет ни малейшей вероятности, что я когда-либо снова стану проделывать такие штуки с Гордоном.
Глава 17
Следующие два дня я постоянно ставила «Немецкий реквием» Брамса, совершенно законно сидя дома. Прогуливать работу, конечно, прекрасно, но в качестве компаньонов мне навязались грусть и раздражительность. К счастью, мне было чем заняться: грусть, раздражительность и я доделали все домашние дела, так долго стоявшие в плане.
Из ванной комнаты исчезла Филида, которую сменило что-то менее одиозное. Я дошила занавески для спальни, рисунок которых (тут я всхлипнула) не увидит ни один мужчина. Раз или два вспомнила (честнее, честнее, ты вспоминала об этом много раз) грудь Роланда, его юмор и до тошноты безупречные черты лица. Занавески висели криво. Ну как знают. Подшиты и хватит с них, дело сделано.
Позвонила Ванесса, приглашая на ленч, но я отказалась.
– Мне совсем худо, – призналась я, не покривив душой.
Ванесса приняла извинения и предложила провести с ней Рождество, от чего я тоже отказалась. Я хотела провести праздник у себя на Флоризель-стрит, в уютной норке, с Рейчел, Брайаном и первой рождественской елкой моей Новой Эры. Несмотря на проявленное мною великодушие, Гордон не пожелал брать дочь на праздники: они с Мирандой собрались на Барбадос.
Ни хрена себе, на Барбадос!
Конечно, туда не стоит тащить ребенка десяти лет, с этим я согласилась без возражений. Мое дело предложить, их – отказаться. Что делать, любовникам необходима свобода. Поймав себя на этой мысли, я задалась вопросом: откуда во мне взялись покладистость и благодушие? Должно быть, я поняла, что нужно благодарить небеса за то, что Гордон так удачно и без осложнений влюбился. Его роман существенно облегчил первые четыре месяца после развода, грозившие стать катастрофически стрессовым периодом для нашей дочери. В какой-то момент я скинула ослиную шкуру упрямства. Пусть Миранда с Гордоном будут счастливы, если это нам на пользу, пусть вкушают от барбадосских удовольствий, пока я наслаждаюсь дома холодной индейкой. Это еще очень малая цена.
Рейчел немного надулась, но Миранда пощекотала ей подбородок и сказала:
– Если мамочка не будет возражать, возьмем тебя куда-нибудь на Пасху.
– Куда? – сразу спросила Рейчел с раздражающей детской непосредственностью.
Конечно, Гордон преисполнился гнева. Он засопел и запыхтел, как обычно, но Миранда сказала:
– Да ладно тебе, Гор! – (Гор?! Ну почему не я придумала это ужасное уменьшительное имя?) – Мы уже обо всем договорились. Если ты едешь с тем мероприятием в Барселону, почему Рейчел не может к нам присоединиться? Она составит мне компанию, это будет чудесно. Не правда ли, Пэт?
Ах ты, Боже мой, вот уж молодой энтузиазм… Я невольно подумала, что для такого места можно было бы найти компаньона получше моей дочери.
– А Барселона где? – спросила Рейчел.
– В Испании, – ответила Миранда, многозначительно глядя на Гордона.
– Как ты насчет этого? – нехотя буркнул Гордон. По его лицу я читала как в открытой книге: как же ему хотелось услышать от меня «нет!».
– Замечательная идея, – восхитилась я. – Кому еще сыра?
Брайан сполз со своего одра, и Миранда с Рейчел почесывали его под столом, понимающе улыбаясь друг другу.
– Потрясающий пес, – сказала любовница моего мужа. – Рада с тобой познакомиться. – И лохматая развалина выдала трюк, которому Рейчел пыталась его обучить с момента взятия из приюта: уселась на жалкую тощую задницу и приветственно подняла переднюю лапу. – Ах! – вырвалось у Миранды. – Значит, мы друзья?
Аминь, подумала я. Полагаю, мы таки друзья.
Позже я и Гордон сидели рядом на двухместном диванчике с бренди в руках – более непринужденно, чем когда-либо, – и наблюдали, как Рейчел в ночной рубашке и Миранда, пившая кока-колу с таким же удовольствием, как и моя дочь (гораздо охотнее, чем кьянти), играют в «Подложи свинью»[45]. Они спорили, смеялись, пытались мошенничать, а мы с Гордоном смотрели на них с обожанием, как любящие родители на двух чудесных деток.
– Она – просто прелесть, – шепнула я Гордону.
– Знаю, – расчувствовался он, едва не прослезившись. – Она красавица.
Теперь я могла с этим согласиться. И – ах! – ощутила укол зависти.
После их ухода мне не спалось – выпила слишком много или, наоборот, недостаточно. Где-то внутри я ощущала боль, и, как ни поворачивалась на матраце, боль не унималась. Спасибо небесам за уик-энд и Ванду – есть чего ждать. Впервые после переезда. Может, решусь попробовать Вандиных сексуально озабоченных мужчин из кембриджских болот… Я погрузилась в беспокойный сон. Мне было жарко, хотя на улице стоял мороз, и когда в семь утра Рейчел заползла ко мне под одеяло с географическим атласом в руке, оживленно тараторя о Барселоне, мне понадобились все силы, чтобы отвечать с подобающим энтузиазмом.
– Ты ведь больше не выйдешь замуж? – спросила дочь, беззаботно водя пальчиком по Пиренеям.
Я уже хотела ответить «нет, конечно, никогда», но у меня неожиданно вырвалось:
– Ничего нельзя знать наверняка…
Пальчик остановился. Рейчел с тревогой подняла на меня глаза:
– А я надеялась, мы так и будем жить вдвоем и с Брайаном!
– Что ж, – я погладила дочь по голове. – Может, так и будет.
– Только «может»?
– Никто не в силах заглянуть в будущее. В принципе я не собираюсь замуж. А почему тебя это беспокоит?
– У Мэри Кларк новый папа, просто ужасный, загоняет ее в постель в восемь вечера и все время спит в одной кровати с Кэрол, – Рейчел огляделась и похлопала мое одеяло. – Мне бы это не понравилось.
– Однажды, – начала я, – ты уедешь отсюда, обзаведешься собственным домом…
Большие глаза встретились с моими и расширились от негодования:
– Я никогда этого не сделаю! Я всегда останусь тут, с тобой!
– Ладно, поживем – увидим…
Сколько раз все мы клялись не произносить эту дежурную родительскую фразу?
Через секунду Рейчел сказала:
– Хотя все может получиться нормально. Только выбери кого-нибудь хорошего.
– Ладно, выберу… Если это вообще произойдет. В любом случае можешь не сомневаться: у тебя только один папа, Гордон, и твоим отцом всегда будет он, а не кто-то другой. О’кей?
Дочь кивнула с удовлетворенной улыбкой.
– Хорошо бы он женился на Миранде, – радостно сказала она. – Ему нужна забота, а она такая милая!
Уже не в первый раз меня посетила мысль, что мужчины по-прежнему пользуются огромным преимуществом, но я сдержала гнев и привела убедительный аргумент:
– Если ты не возражаешь, чтобы папа снова женился, тогда нечестно, что мне нельзя выйти замуж!
Рейчел поразмыслила – не без внутренней борьбы – над услышанным, и детское чувство справедливости взяло верх.
– Ну ладно, – сказала она. – Но только пусть он любит собак. И чтобы не очень старый.
– Не очень старый для чего? – искренне заинтересовалась я.
– Для тебя, конечно. А ты правда считаешь, что выйдешь замуж? – Пока я придумывала что-нибудь правильное и психологически безвредное, Рейчел спросила: – Как ты думаешь, в Барселоне будет бассейн?
– Не знаю. Насчет второго тоже не имею представления, – ответила я, немало удивив себя. Разве ответом на первый вопрос не должно быть уверенное «нет»?
В течение этих двух дней мистер Харрис звонил несколько раз – я представляла, как он щиплет себя за волосы в ноздрях, – и спрашивал о вещах, не имевших особой важности. А где то? А где се? А это я сделала? А не помню ли я?.. Вопросы задавались не для того, чтобы получить информацию, – они лишь служили символом его власти. Мистер Харрис страдал чрезмерной исполнительностью и как следствие не мог не держать руку на каждом пульсе, включая пульс отсутствующей подчиненной. По-своему я была благодарна начальнику, позволявшему мне чувствовать себя нужной. Все это время я ощущала странную опустошенность. Победа оказалась пирровой: да, мы разобрались в своих отношениях – я, Гордон и Рейчел, но почему-то лишь они рады результатам. Сгорбившись над шитьем, я чувствовала себя унылой как смертный грех. Грех, подумала я. Ну почему я не согрешила, пока была возможность? Полагаю, именно в тот момент край шторы и повело…
Ванда пришла в восторг от нашего приезда, и веселье оказалось заразительным. Насыпав Рейчел полные ладошки конфет (бездетные люди делают подобные глупости), Ванда повалилась на ковер, к большому удивлению Брайана. Пес намеревался проявить, как обычно, минимум активности, но у него ничего не вышло. Он гавкнул. Ванда гавкнула на него. Брайан попробовал снова, ему понравилось, и вскоре пса пришлось призывать к порядку.
Дом Ванды был обставлен еще более причудливо, чем в прошлый раз: повсюду белая кожа и атласные черные подушки, отороченные золотом. В гостиной подруга соорудила настоящий бар с зеркалами и высокими табуретами, окружавшими густо покрытую гравировкой стеклянную барную стойку. Рейчел заинтересовали мириады бутылок, бесконечно отражавшихся в зеркалах. Ванда вручила ей огромный бокал приторного липкого питья, которое, по ее словам, не содержало ни грамма алкоголя, но при виде разгоревшихся щечек дочери, без возражений отправившейся спать через полтора часа, у меня возникли смутные сомнения в безалкогольной природе угощения.
– У нас дома это обычный детский напиток, – заявила Ванда, когда я сделала неудачную попытку почистить Рейчел зубы, пока та продолжала ныть, что вовсе не устала, и отвела в постель, где она сразу сонно засопела.
– Если Рейчел проснется с похмельным синдромом, – зловеще сказала я, – никогда тебя не прощу.
– Эта штука чище материнского молока. – Ванда выставила вперед ладони с комически честным видом. – В любом случае похмелья мы ей не позволим, потому что завтра утром идем на здешнюю рождественскую ярмарку. С Рейч все будет в порядке, попомни мое слово.
Вряд ли на свете есть что-нибудь более раздражающее, чем люди, не имеющие родительского опыта, но с уверенностью пророка предсказывающие реакцию детей. Хотя нет, пожалуй, еще больше выводит из себя, когда они оказываются правы. Как Ванда, например.
Ночь мы с ней провели очень спокойно: Майк отсутствовал допоздна.
– Он мечтал до Рождества выкроить вечерок на девочек из салона, вот наконец и подвернулась возможность, – пояснила подруга.
– Иными словами, ты выдворила мужа из дома, – констатировала я, приканчивая второй бокал неизвестного напитка, менее липкого и более крепкого, чем у Рейчел, и надеясь, что к завтрашней вечеринке буду как огурчик.
– И да-а-а, и не-е-ет, – пропела Ванда. – Захотелось узнать, чем ты живешь, вот и все. Нельзя говорить о сексе, когда рядом болтается мужик. Это их возбуждает.
– Но я вовсе не хочу говорить о сексе, – возразила я. – Мне нечего сказать на эту тему. Вообще нечего.
– Ты скучаешь по сексу? – подруга расширила большие карие глаза.
– Эх, Ванда, – сказала я, напустив на себя, как я надеялась, грустный вид. – Я забыла, что это такое! Тебе известно, что мы с Гордоном не спали вместе несколько лет.
– Известно, – отмахнулась Ванда. – Вы сумасшедшие. Но разве ты еще не встретила мужчину? Совсем никого? – Подавшись вперед, она ощутимо надавила рукой мне на лобок. – Я имею в виду, никого, кто что-нибудь делал бы с тобой там?
– Отвали, ведьма, – сказала я, наслаждаясь ощущением и стараясь этого не показать. – Руки прочь от моих интимных мест!
– Вздор, – заявила подруга, откинувшись на спинку стула. – Ты меня разыгрываешь.
– Нет. Это правда.
Ванда посмотрела на меня, я на нее, и мы обе отпили по глотку из бокалов. Почуяв аппетитный запах мяса, шипевшего на кухне, я уже собралась было намекнуть, что проголодалась, но вместо этого неожиданно уткнулась лицом в ладони, смеясь и плача одновременно.
– О, Ванда, – сказала я, слегка дрожа, – ты просто прелесть. И кошмар.
И я рассказала Ванде о Роланде, рубашке, впитавшей запах его кожи, Роде Стюарте и всем остальном.
– Уф, – сказала подруга, дослушав до конца. – Забудь его. Нужны тебе эти осложнения, как мне перманент. – Она провела пальцами по тугим черным кудряшкам.
– Знаю, – отозвалась я. – И все же, все же…
– Никаких «все же», – отрезала подруга. – Потерпи до завтрашнего вечера. Мы пригласили несколько гостей, которые поднимут тебе настроение.
– Любопытные экземпляры? – спросила я, неожиданно почувствовав себя очень хорошо и легко (напряжение прошло – чего стесняться? После пары коктейлей скромность превращается в свою противоположность).
– Еще какие, – похвасталась Ванда. – Вот увидишь, совсем другой коленкор. Секс – чудесная вещь, – подмигнула подруга, вставая. – А теперь пошли есть.
С приходом светловолосого Майка, раскрасневшегося от, без сомнения, огромной дозы начальственного флирта, стало совершенно ясно, что они никак не дождутся, когда смогут наконец уединиться. Почувствовав себя лишней, я удалилась в свою комнату, надеясь, что скрип кровати и другие звуки не просочатся сквозь стены. Мне вновь пришло на ум, как глупо (и чудесно, конечно) мы поступаем, заводя детей. Полюбуйтесь на эту парочку, подумала я, когда вскрики и возня стали слышнее и пришлось сосредоточиться на захваченной из дома Маргарет Дрэбл, – что на ту, что на другого, что на обоих вместе. А заодно на секс, длящийся ночь напролет, ибо прелюдию эти счастливцы, похоже, опустили.
Городок выглядел очень мило, наводненный толпами празднично настроенных обывателей, наслаждавшихся морозным утренним воздухом. Розовые стены старинных домов украшали красные и зеленые фестоны, а в центральном сквере разбили огромный красно-белый шатер, где можно было увидеть глуховатых старушек, подававших чай, нервных старых дев, викария, толстых деревенских жительниц со скромными прическами и разношерстную толпу оживленной, шумной, розовощекой молодежи. Пробиваясь к лоткам и обратно, я чувствовала себя до неприличия заурядной. Казалось, в этом уголке Суффолка время остановилось, и хотя здесь обязательно должны были присутствовать привычные глазу граждане, я их что-то не заметила. Окружающая обстановка переносила на тридцать лет назад, в эпоху металлических чайников и домашних булочек. Рейчел, свеженькая как огурчик, расстегнула кошелек, намереваясь предаться оргии закупок рождественских подарков, а я, мучимая похмельем, извилистыми путями пробиралась за Вандой в праздничной толчее.
– Почему ты не торгуешь за каким-нибудь лотком? – поинтересовалась я.
– Майк делает стрижки, позже я пойду ему помогать.
Я взглянула на Ванду. В тюрбане из пушистой белой шали с серебряными кисточками подруга выглядела невероятно красивой и ничуть не помятой после долгой бурной ночи.
– Как, черт побери, тебе удается оставаться такой свежей? – раздраженно спросила я.
– Предаюсь плотским утехам при каждой возможности, – ответила Ванда, многозначительно посмотрев на меня.
Решив, что на Рождество каждому позволено полакомиться домашним вареньем и домашними консервами или приобрести саше, в то утро я накупила массу подарков. Ничто не может сравниться с удовольствием от удачного предрождественского шопинга. Покончив с хлопотами, человек приходит в превосходное настроение – по крайней мере так произошло со мной, – а сознание того, что я внесла лепту в достойное дело (доходы от ярмарки предназначались на реставрацию колокольни маленькой нормандской церкви), настроило на еще более возвышенный лад. Через полчаса вернулась Рейчел с коллекцией крошечных сувениров: стеганые чехольчики для яиц (интересно, ими кто-нибудь когда-нибудь пользуется?), саше из душистых трав и тому подобная дребедень. Среди всего этого добра я заметила большой, слегка помятый кусок пирога.
– Дай откусить, – умилилась я, наклоняясь к нему и заранее открыв рот, но дочь убрала руку и гневно запротестовала:
– Это для Брайана!
Сунув покупки (кроме собачьего угощения) мне в руки, Рейчел преспокойно вышла на улицу, где мы привязали пса.
Однажды матери восстанут по-настоящему, и это закончится не сжиганием лифчиков или призывами к освобождению, но ниспровержением всей существующей порочной системы. Они перестанут собирать грязные носки, расшвырянные по всему дому, вытирать пол в ванне, заботиться о домашних питомцах своих детей, и их отпрыскам с испугу покажется, что мир перевернулся. Восставшие матери нанесут сокрушительный удар по родительскому рабству, заявив: «С нас довольно. Сами разгребайте кавардак, разбирайтесь с трудностями, запускайте воздушных змеев и подбирайте свои трусы». Однако, пока восстания не произошло, я стояла, нагруженная горой покупок, дочкиных и собственных, соображая, как лучше поступить. Через полог шатра я видела, как Рейчел ласково склонилась над беспородной псиной, кормя его, словно тяжелобольного родственника. Я открыла рот, чтобы подозвать дочь к себе, объявить о забастовке и начать бунт, но – не решилась. В большом городе, среди единомышленников, пожалуй, я бы отважилась: настало время обрести уверенность и избавиться от чувства вины. Но здесь, среди веселых леди и облаченных в твид мужчин, кураж выдохся. «Позже, – пробормотала я себе под нос. – Ну, девочка моя, подожди». Пробившись сквозь толпу, я подошла к Майку и Ванде с самым веселым видом, хотя от похмелья и раздражения внутри у меня все клокотало.
