Текст книги "Зловещий брак"
Автор книги: Мэйдлин Брент
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)
Рано утром во вторник, когда, как я знала, Дэниел занят уборкой в домике, я навестила его и извинилась за то, что отрываю его от дел. Он усадил меня в маленьком садике и принес стакан холодного сока.
– Спасибо, Дэниел, – сказала я. – Ты сможешь уделить мне некоторое время для разговора?
– Конечно, мисс Эмма. – Он сел рядом со мной на кедровую скамью, которую сам сделал. Отсюда открывался вид на море и деревушку внизу. – О чем вы желаете поговорить?
– О замужестве. Я уже спрашивала тетю Мод, но она почти падает в обморок от смущения при любом упоминании об отношениях мужа и жены, от которых рождаются дети. Если бы была жива твоя милая Мэй, она бы мне все объяснила, но теперь мне не у кого спросить. Я уверена, что все деревенские ребятишки узнают об этом немного раньше, но мне никто об этом не рассказывал. А мне необходимо знать это перед тем, как я выйду замуж.
Дэниел продолжал сипеть сложа руки и задумчиво смотрел в сторону побережья.
– Трудно поверить, что раса, которая правит четвертью мира, может быть столь глупа, – тихо проговорил он. – Однажды моя мать сказала, что англичане живут в разладе с природой. Тогда я еще не понимал, что она имела в виду. – Он обернулся ко мне с тревогой в глазах. – Мисс Эмма, вы должны узнать это от женщины. Не подобает мне говорить с вами о таких вещах.
– Я знаю, Дэниел, но к кому еще я могу обратиться?
Некоторое время он молчал, а затем сказал:
– Можете ли вы отлучиться со мной этим утром?
–Да!
– Тогда я отвезу вас в деревню и попрошу Шебу поговорить с вами.
– Шеба! Какая замечательная идея! Как я сама о ней не подумала.
Шеба была сестрой Мэй, старше ее на пять лет. Толстая жизнерадостная женщина, имела шестерых детей и добродушного ленивого мужа, который работал лишь время от времени, когда у него было для этого настроение, что случалось редко. Зарабатывала на семью Шеба. По утрам она стирала белье для Меблированных комнат в Очо Риос, а вечерами работала там же помощницей на кухне и горничной. Я нечасто виделась с ней, но вспоминала о ней как о веселой женщине с озорными глазами и сердечной улыбкой.
Дэниел подвез меня к деревянному дому на окраине деревни. Муж Шебы сидел на солнцепеке на разломанном стуле, курил сигару и обмахивался пальмовым листом. Трое детей Шебы, двое мальчиков и девочка, играли в какую-то игру половинкой кокосовой кожуры и камешками. Из кривой трубы поднимался дымок, из открытых дверей и окна валил пар.
– Подождите, пожалуйста, мисс Эмма, – сказал Дэниел.
Он соскочил с повозки и пошел в дом. Муж Шебы приоткрыл один глаз, а потом вновь закрыл его. Дети перестали играть и окружили меня, однако не приближаясь к повозке. Спустя две минуты из дверей появилась Шеба в сопровождении Дэниела. Ее лицо и руки блестели от влаги, ее длинное одеяние и белый фартук были в мокрых пятнах. Она расплылась в добродушной улыбке, в глазах ее светились веселые искорки.
– Доброе утро, мисс Эмма.
– Доброе утро, Шеба. Как ты поживаешь? Как семья?
– Все хорошо. Давайте-ка вы возьмете поводья, мисс Эмма, а старушка Шеба сядет вместе с вами, так чтобы мы за две-три минутки доехали до какого-нибудь тихого местечка у дороги. – И она указала большим пальцем куда-то за плечо. – А Дэниел побудет здесь, пока мы не вернемся.
– Спасибо, Шеба. – Я перешла на сиденье возницы и взяла поводья, а Шеба тем временем усаживалась в повозке рядом со мной, так что скрипели пружины.
– Вот туда, мисс Эмма, – указала Шеба.
Я щелкнула языком, и Руфус сразу же пошел шагом. Менее чем через минуту мы были на дороге, которая шла по прибрежной стороне, а еще через три минуты я свернула на зеленую террасу, которая скалой обрывалась в море. Шеба с легким вздохом поудобнее уселась на сиденье: ведь за целый день у нее редко находилось несколько минут, когда она могла посидеть и отдохнуть.
– Дэн говорит, что вы ничегошеньки не знаете из того, что должно произойти, когда выходишь замуж, мисс Эмма, и некому рассказать вам.
– Так и есть, Шеба. – Я повернулась к ней, чтобы лучше видеть ее лицо.
Она покачала головой и снова вздохнула, на этот раз с сожалением.
– Белые люди думают, будто это что-то дурное. Но это совсем не так, по-моему, мисс Эмма. – Ее щеки расползлись в улыбке, глаза с озорством блеснули, и все ее тело заколыхалось в смехе. – Если у тебя хороший мужчина, который любит тебя – и ты любишь его, так что обоим хорошо, так это лучшее, что есть на свете. Это будто побывать на небесах. Уж поверьте мне, мисс Эмма. Как говорят черные «Любовь кусает горячо…»
– У меня предчувствие, что это должно быть что-то особенное…
– Так вот я расскажу вам об этом. Вы же были любимым дитятей моей дорогой сестры Мэй, и старая Шеба никогда не откажется помочь вам. Здесь нет никого, кто бы узнал, о чем мы тут с вами болтаем, и мы можем говорить о чем угодно. – Она вновь улыбнулась, и в улыбке почти спрятались за щеками ее глаза. – Только я стану говорить словами простыми, а может быть, вы и слов-то таких не знаете о том, что происходит между мужчиной и женщиной, так я буду называть их по-нашему. Вы не стесняйтесь, мисс Эмма, вам старая Шеба объяснит все, чего вы не поймете: вы останавливайте меня и спрашивайте.
– Да, Шеба, я спрошу.
– Так мы начнем с того, чем в точности отличается от нас мужчина и зачем Господь Бог сделал его таким…
Мы сидели на меленькой зеленой террасе, затененные тентом от яркого солнца, и разговаривали. По большей части говорила Шеба, и ее мягкая горловая речь лилась неторопливо, временами прерывалась вздохом восхищения, когда она объясняла мне разные тайны супружеских отношений. В первые минуты я краснела, больше от удивления, чем от смущения, но вскоре это прошло, и когда я задала первый из мучавших меня вопросов, я уже могла говорить так же спокойно, как и Шеба.
Через полчаса мы подъехали к ее дому и нашли там Дэниела, играющим с детьми в крикет: он использовал самодельную клюшку и наскоро вырезанный деревянный мяч. Муж Шебы лениво наблюдал за ними, изредка отзываясь на крики и потасовки детей. Дэниел помог Шебе слезть с повозки.
– Где ты была, женщина? – спросил ее муж.
– Тебе до этого нет никакого дела, дурачина старый. – И она похлопала меня по руке. – Счастья вам, мисс Эмма.
Когда мы отправились в обратный путь, я спросила Дэниела:
– Если я принесу тебе соверен, ты отдашь его за меня Шебе?
– Не надо никакого соверена, мисс Эмма.
– Попроси ее принять это ради меня, пожалуйста.
– Ну хорошо. Шеба рассказала вам все, что вы хотели знать?
– Да, она все объяснила. – Я покачала головой и не могла не улыбнуться: – Должна сказать, все это очень странно, Дэниел. В самом деле очень странно.
В теплый июньский день, когда дул прохладный бриз с моря, который мы называли Доктор, я была обвенчана с Оливером Фоем. Венчал нас епископ Ямайки, доктор Наттел, в кафедральной церкви Кингстона. Затем последовал великолепный прием в Миртл Бэнк Отеле. Я была в восторге, но очень нервничала, оказавшись центральной фигурой в таком важном обществе. Тетя Мод была само величие и спокойствие и всегда находилась под рукой, чтобы поддержать меня.
Мы должны были провести медовый месяц, а вернее, две недели, на Гаити. Оливер арендовал красивый дом в Сен-Марке у знакомого по бизнесу из Порто-Пренс, который позаботился о том, чтобы весь штат прислуги обслуживал нас. Нас сопровождал камердинер Оливера, Рамирес, цветной с примесью испанской крови, и двое горничных из Диаболо-Холла, которые в будущем станут моими личными горничными. Их звали Марта и Бекки, обе были всего на несколько лет старше меня, но весьма опытные, потому что проходили практику в других домах. Впервые я увидела их за неделю до свадьбы в Диаболо-Холл. Казалось, они приятные молодые девушки, всегда улыбающиеся. Их улыбки исчезали лишь в присутствии Оливера. Перед ним они испытывали немое благоговение. Я полагала, что они вполне устроят меня как горничные, но была бы рада поменьше видеть Рамиреса. Это был молчаливый человек лет сорока. У него был холодный взгляд, и, когда он смотрел на меня, я читала в этом взгляде презрение.
В день свадьбы в семь часов вечера мы сели на пароход. Оливер заказал нам отдельные каюты, так, чтобы я смогла выспаться и отдохнуть за это короткое путешествие. Я очень оценила этот великодушный жест, поскольку чувствовала, что стресс и возбуждение истощили меня душевно и физически.
На следующий день мы сошли на берег на маленькой красивой пристани, которая представляла собой домик из белого и желтого кирпича, стоявший на низком деревянном помосте. На берегу уже ждали два экипажа, чтобы доставить нас домой. Наша спальня была холодной, огромной и великолепно меблированной комнатой во французском стиле, с отдельными гардеробными комнатами для каждого.
Я достала из чемоданов свои красивые платья, не в силах дождаться, когда Марта и Бекки сделают это. Я получила наслаждение от ленча на пленэре, предложенного Оливером, и от прогулки по прохладному лесу. Я с томлением вспоминала все, о чем мне поведала Шеба, и с трепетом ждала, когда же кончится день.
Я наслаждалась ванной, которую мне приготовили Марта и Бекки – в самой огромной ванной комнате, которую мне доводилось видеть; и, одевшись позже в одно из самых моих любимых новых платьев, я с удовольствием обедала с Оливером за столом – таким абсурдно огромным для двоих, что я вынуждена была подавлять смех, глядя на нас.
Я с наслаждением выпила два бокала шампанского за обедом и с удовольствием слушала веселого Оливера. Я с предвкушением пошла в свою спальню, отослав наконец Марту и Бекки; раздевшись сама и тщательно выбрав, какую из трех изысканных ночных сорочек надеть, я вошла в освещенную свечами супружескую спальню; я забралась на огромную кровать и с трепетом ожидала Оливера.
Прошло некоторое время, и муж пришел ко мне – и тогда начался долгий и тягостный кошмар.
4
В последующие месяцы и недели много вечеров и ночей я ожидала мужа в нашей спальне – но никогда уже с тем радостным чувством, как в первую ночь.
Иногда мне трудно было поверить, что внешняя сторона нашей жизни в Диаболо-Холле казалась другим вполне нормальной. Ее считали таковой дядя с тетей, многие друзья и знакомые, с которыми мы обменивались визитами и встречались иногда на светских раутах. Я полагала, что несмотря на то, как искусно я притворялась и улыбалась, несмотря на то, что Оливер был внешне так же внимателен ко мне, как и в дни нашей помолвки, весь мир должен был угадать под нашими масками, что он – монстр и что я ненавижу его.
Как же глупа я была, удивляясь, что никто не видел правды! Я и не подозревала, какова истинная сущность Оливера, пока она не открылась мне; но теперь у меня было больше возможностей узнать его. Я не плакала и старалась не смотреть в сторону мужа в присутствии других. Маловероятным было, чтобы кто-то узнал о моих чувствах – и почти невероятно было, чтобы кто-то заподозрил их причину.
Унижения и душевные мучения не оставляют следов на коже, а гордость не позволяла мне показывать их на лице. Что касается физических мучений, Оливер был достаточно осторожным, чтобы не наносить ран в местах, где они могли быть видны. Я не сомневаюсь, что Рамирес, его камердинер, не только знал о том, как хозяин обращался со мной, но и получал удовольствие от того, что знал об этом.
Мои горничные могли догадываться о чем-то, но после первой брачной ночи я никогда не позволяла им помогать мне одеваться и присутствовать в ванной, так что они не могли видеть на моем теле ни следов от его ногтей, ни узких полос от плети, ни широких от ремня. Другие слуги, я была уверена в этом, также ничего не знали: даже миссис Фергюсон, экономка, от которой почти ничего не укрывалось. Наша спальня и мой будуар находились в южном крыле и были отделены от половины прислуги. Я же не издавала ни звука, терпя издевательства мужа. Но если бы даже я кричала – крики не были бы услышаны.
Иногда по ночам, когда Оливер сполна бывал сыт доставленным мне унижением и засыпал, я завертывалась в одеяло и ложилась на ковер в своем будуаре, потому что не могла лежать с ним в одной постели. Однако весьма часто, к моему облегчению, он отсутствовал по две-три ночи – предположительно, по делам бизнеса. Рамирес его всегда сопровождал. Вскоре я заподозрила, что этот «бизнес» имеет отношение к женщинам, поскольку в таких случаях он возвращался удовлетворенным и оставлял меня в покое на несколько дней. Однажды я услышала разговор между Рамиресом и Мартой в холле рядом с нашей спальней, когда они полагали, что я нахожусь внизу. Этот разговор подтвердил мои подозрения.
– Где это вы с хозяином были три дня, Джон?
– Не твое дело, женщина.
– Я просто спросила. Бекки говорит, что вы ездите с ним в Мур Таун и крутите там любовь с девками из поселка.
– Скажи Бекки, чтобы держала язык за зубами.
Если она будет всюду рассказывать такое о хозяине, он в два счета образумит ее.
– Мне все равно, что там делает мистер Фой с гулящими девками, Джон. Я просто спрашиваю: как же ты после этих девок крутишь любовь со мной?
– Я – мужчина, Марта. Женщина не может указывать мужчине, что ему следует делать, так не доставляй мне неприятностей, девочка. Джон Рамирес в этом доме – фигура немалая: это я кручу все дела хозяина с того самого дня, как умер старый хозяин. Большой человек – всегда при хозяине. Будешь мне досаждать, знай: стоит мне сказать одно слово мистеру Оливеру – и ты окажешься на какой-нибудь плантации, будешь собирать кофе.
Голоса затихли, спорящие ушли – но я явственно слышала страх в голосе Марты. Я стояла перед трюмо с расческой в руке. Теперь я точно знала, что муж регулярно встречается с продажными женщинами в поселке бывших беглых рабов – потомков испанских негров. Это известие не потрясло меня, я уже пережила много потрясений. Как же мог Оливер так долго избегать огласки при такой распущенности? Но затем мне пришло в голову, что ездить в поселок марунов он стал совсем недавно.
Его отец был педантом и деспотом. Может быть, лишь со смертью сэра Знтони Оливер вошел во вкус разгульной жизни и, может быть, его гидом был Рамирес. Я была убеждена, что с теми женщинами он не обращался так, как со мной. Они не испытывали таких страданий даже за плату. Я была избранной жертвой. Ясно было лишь то, что у него была потребность мучить и насиловать. Ему нужна была жертва. Возможно, все это оттого, что отец подавлял его почти все тридцать шесть лет. Возможно, его естественные инстинкты за это время исказились. Возможно, он выбрал меня, потому что у меня не было родителей и он чувствовал, что я не обращусь за помощью к дяде и тете. А может, он думал, что в причудливости моей натуры кроется большее наслаждение сделать меня жертвой, чем других молодых леди – ведь меня не так легко было сломить.
Но мне было не до догадок и размышлений. Я боялась и ненавидела своего мужа настолько, что временами ловила себя на ужасной мысли, что желаю ему смерти, и мучилась чувством вины. Каждое воскресное утро мы ездили в церковь в Клермонте и садились вместе на специальную скамью, отведенную для семейства Фой. Я молча благодарила Бога, что до сих пор не беременна, и молила о продлении этой милости. Даже возможность избегать в период беременности внимания к себе мужа, не смогла бы мне компенсировать ужас от того, что я буду вынашивать его ребенка.
В повседневной жизни мне дозволялось все. Как у жены Оливера Фоя у меня было множество общественных обязанностей, и я положила за правило выполнять их с наивысшей щепетильностью. В оставшееся время я уделяла внимание тем хозяйственным делам, к которым призывала мое внимание миссис Фергюсон, и проводила часы досуга по своему выбору. Не в моей натуре было проводить время за вышиванием и шитьем. Иногда я выезжала верхом. Если у меня все болело после ночи, проведенной с Оливером, я находила какой-нибудь тихий уголок, где лежала в тени, погружая свое воображение в пустоту, чтобы не думать о печальном будущем.
Я отчаянно хотела любить кого-то или что-то, поэтому проводила много времени в большом цветнике, который велела разбить на север от Диаболо-Холла, подальше от преобладающих ветров. Там я планировала вырастить всевозможные виды цветов и кустарников, гибискусы и амариллисы, алламанду и жасмин, Пандору, бегонию, бермудские лилии, африканские фиалки и розы. Разбивка клумб и подготовка почвы были завершены, и началась посадка.
Оливер не ограничивал меня в средствах, поэтому я могла покупать все, что угодно, для своего сада и заказывать в Кингстоне какие угодно книги для времяпрепровождения. Кроме ночей, мы с Оливером нечасто бывали наедине. Вечерами я шила или читала, или рисовала довольно плохие морские пейзажи по памяти. Иногда Оливер бывал занят в своем кабинете устройством поместья, а также бизнесом, который унаследовал от сэра Энтони. Иногда он проводил вечера в клубе в Мониг, оставаясь ночевать в номерах при клубе, либо в Холимаунте, отеле неподалеку от Эвартона, где у него часто бывали деловые встречи с партнерами из Кингстона и других частей острова.
В редких случаях, когда мы бывали вместе, он вел себя так, будто я не существую, либо так непринужденно, будто мы были счастливой семейной парой. Поначалу я пыталась также доброжелательно держаться, может быть, тая слабую надежду, что это расположит его ко мне; однако вскоре я поняла, что как раз подобное настроение предваряло особо дурную для меня ночь, и он делал это нарочно, чтобы с большей жестокостью развеять мои надежды.
Я боялась сойти с ума, потому что будущее мое как миссис Фой было беспросветно, и когда-нибудь терпению должен был прийти конец. Однако выхода я не видела. Я не могла сбежать. Я не могла вернуться к дяде и тете: они не поверят мне и не примут меня.
С Дэниелом я виделась после свадьбы лишь дважды. В первый раз, когда он спросил, как я живу, я солгала ему из гордости и стыда, улыбнувшись и заверив, что я, вероятно, самая счастливая девушка на Ямайке. Он посмотрел на меня долгим взглядом, но я быстро сменила тему, перевела разговор на его строящуюся большую лодку, и мы проговорили с ним об этом до отъезда. Второй раз мы встретились, когда Оливер был в отъезде три дня: возможно, отчасти по делам, но я не сомневалась, что то был загул с женщинами из Мур Таун.
Был день рождения тетушки, и я поехала в Джакарандас, чтобы поздравить ее. Я заметила ее изучающий взгляд и поняла, что она гадает, не беременна ли я, но спросить у меня – было выше ее сил. Хотя я пыталась казаться радостной и довольной жизнью, это у меня не слишком получилось, и я знала, что дядя с тетей были рады, когда я вскоре уехала.
Вместо того, чтобы поехать в Диаболо-Холл, я повернула в Очо Риос, туда, где стоял лодочный ангар Дэниела, и ощутила редкий теперь для себя прилив радости, увидев маленькую моторную шхуну, поставленную на якорь в гавани, и Дэниела на передней палубе, красящего кабину. Ему помогал маленький Джэкоб. Вскоре я привлекла внимание мальчика, размахивая зонтиком, и он поплыл ко мне в лодке, по-мужски налегая на весла.
Я услышала его пронзительный голос задолго до того, как он оказался у причала:
– Дэн говорит: мисс Эмма, хотите ли вы, чтобы он приехал на берег, или хотите съездить посмотреть на шхуну?
Он задыхался, излучал радость и энергию, подплывая к берегу, и я спустилась навстречу ему по каменным ступеням:
– Я съезжу взгляну на шхуну, Джэкоб.
Несколько сельских жителей и рыбаков неподалеку наблюдали за мной с искренним любопытством, главным образом потому, что я давно не бывала в Очо Риос и к тому же была теперь миссис Фой. Большинство из них знали меня как мисс Эмму Делани, которая всегда была в компании с Мэй и Дэниелом, так что для них не было удивительным, что я прямо с набережной ступила в утлую лодчонку, которой так отчаянно управлял Джэкоб.
Я бы гораздо комфортнее ощущала себя в бриджах для верховой езды, которые всегда одевала по таким случаям, однако мне удалось ступить в лодку и управиться с юбками, и сейчас же Джэкоб направил лодку к шхуне. Как только мы описали дугу по заливу, Джэкоб сказал:
– Взгляните-ка, мисс Эмма! – и показал глазами в сторону. Я увидела на борту шхуны написанное имя: «Мисс Эмма», и мои глаза наполнились слезами.
С борта шхуны была спущена деревянная лестница, и, как только я ступила на нее, держась за отполированные перила красного дерева, Дэниел подал мне руку, чтобы поднять на борт.
– Добро пожаловать на шхуну вашего имени, мисс Эмма.
– Бог мой, Дэниел, какая она красавица! Ты уже пробовал ее в море?
– Уже несколько раз. – Он вытер тряпкой руки и любовно провел ладонью по перилам. – Она, конечно, не ласточка под парусами, но у нее добрый мотор, и она будет дружить и с морем, и с ветром.
– А что за мотор?
– Очень счастливая находка. Когда «Мисс Эмма» пойдет на пару, она станет полноправной хозяйкой моря и ветра; однако она не заносчива, потому что ей хорошо известно: обоим этим друзьям случается впадать в ярость, и они способны уничтожить все, что попадется на пути.
– Я рада, что она столь мудра, Дэниел. Я бы желала однажды выйти на этой шхуне с тобой в море.
– Это будет счастье и честь для меня. Если позволите, я пошлю вам весточку, когда закончу все приготовления на палубе и внизу. Теперь это уже скоро.
– Пожалуйста, Дэниел, сделай это. Мне придется взять с собой одну из горничных, но, я полагаю, ее укачает и она скажется нездоровой, если только не будет безветренный день.
– Может быть, вас пожелает сопровождать сам мистер Фой?
Мне удалось остаться бесстрастной, и я ответила:
– Он обычно очень занят, Дэниел, но я скажу ему о шхуне. Он, может быть, даже пожелает купить ее для одной из своих компаний. Она будет очень полезна для береговой работы в небольших объемах, потому что такая малютка сможет работать там, где «Атлас» и «Роял Мейл» бессильны.
Дэниел кивнул и оглядел вычищенную палубу.
– Я бы хотел проплыть на ней вдоль Вест-Индии, – тихо сказал он. – От Багамских островов до Тринидада. При попутном ветре она будет двигаться как хорошая скаковая лошадь. При встречном ветре она будет двигаться под паром ничуть не медленнее. Паровая машина работает на дровах, так что можно будет запасать топливо – от одного острова до другого всего день плавания. – Его взгляд остановился на мне. Он улыбнулся, как бы извиняясь.
– Ты мечтаешь об этом, Дэниел, правда?
Некоторое время он молчал.
– С тех пор, как умерла Мэй, я очень одинок, и иногда мне кажется, что лучше быть одиноким в море, чем на суше. Но я, старый дурак, говорю все о себе да о шхуне. Как вы, мисс Эмма? Надеюсь, у мистера Фоя все благополучно?
– Да, спасибо, у нас все хорошо. Так, значит, мотор и все системы шхуны хорошо работают?
– Лучше, чем я ожидал, мисс Эмма. Я нырял, чтобы осмотреть киль и корпус, и все внизу оказалось в прекрасном состоянии.
– Я так рада. – Мое сердце ныло, когда я говорила об этом. Я бы хотела нырять вместе с Дэниелом, невесомо парить в этом прекрасном, совсем ином мире, осматривая вместе с ним корпус красивого легкого судна через подводные очки – и чтобы вода смыла с моего тела все бесчестие и унижение. Дэниел смотрел на меня тем же пристальным взглядом, который я уже замечала, и, подчиняясь импульсу, я спросила: – Я бы хотела поговорить с Шебой. Ты можешь сделать это для меня?
Он отвернулся, и я видела, как сжались его скулы, как будто мои слова имели для него какой-то скрытый от меня смысл.
– Конечно, мисс Эмма. Вы знаете, она после полудня работает в гостинице, но вы можете в любое утро поговорить с нею. Но, может быть, вам было бы удобнее, если бы я привез ее к себе для встречи с вами?
Пытаясь выглядеть как можно естественнее и веселей, я ответила:
– Да, это было бы очень хорошо. Я приеду в следующий вторник утром.
Следующие четверть часа Дэниел показывал мне пароход. Я заранее знала, что работа Дэниела была отменной, и наблюдала за постройкой шхуны, начиная от закладки киля. Но теперь, когда она была спущена на воду, в шхуну будто вдохнули жизнь. «Мисс Эмма» была построена для работы, поэтому ее линии не были изящны, но для меня это была, безусловно, леди, хотя и с крепкой рабочей внешностью. Ее единственная мачта несла главный парус и кливер. Труба в случае, когда шхуна шла на парусах, могла стать плоской. В каюте были две койки, и она была так мастерски устроена и меблирована, что казалась весьма просторной.
Небольшой трюм был в носовой части, и еще один – в кормовой. Каюта, камбуз, задний трюм и моторное отделение были связаны между собой под палубой рабочим проходом, в который можно было также проникнуть с трапа и рабочего колеса. Мотор был, как его называл Дэниел, возвратно-поступательным механизмом типа компаунд. Эта штука пугала меня: сверкающие стальные передачи, таинственные зубчатые колеса и отполированные медные трубки. Но вместе с бойлером это все занимало места не более, чем пианино в нашем зале в Джакарандасе. Чем дольше я смотрела на «Мисс Эмму», тем лучше понимала, что Дэниел создал шедевр компактности, в котором не было потеряно ни дюйма пространства.
– Это чудесная шхуна, Дэниел, – сказала я. – Я так горда, что ты назвал ее моим именем. Не могу представить себе большего комплимента, честное слово.
– Вы очень добры, мисс Эмма. И я рад, что вы полюбили ее.
Мы поговорили, а потом Дэниел отвез меня на лодке на берег, и я отправилась в Диаболо-Холл. Ехать предстояло десять миль – это расстояние займет большую часть оставшегося дня. Я привыкла к долгим прогулкам и длинным поездкам. Я пустила лошадь шагом, потому что мне не хотелось возвращаться в большой дом, который некоторые люди считали моим домом, но который был для меня местом несчастья и отчаяния.
В течение следующих нескольких дней, когда Оливер вернулся из очередного загула в Мур Таун, он не домогался меня – но это облегчение было, как всегда, омрачено нарастающим страхом последующего «наказания». В воскресенье мы поехали к утренней службе. В церкви мы, как всегда, встретились с несколькими друзьями – в том числе, с тетей Мод и дядей Генри. Оливер был тихим, дружелюбным и уступчивым, как всегда на людях. Не могло быть и сомнения, как высоко ценило его общество за доброту и любезность.
Я играла роль добропорядочной жены, но внутренне я ощущала себя странно: будто я была отрезана от мира, в котором жили другие люди. Позже, когда мы напились чаю на огромной террасе, с которой была видна голубая дымка Карибского моря, Оливер пошел к себе в кабинет, а я – в библиотеку. В то время, когда мы с Оливером были помолвлены, он, показывая мне Диа-боло-Холл, сказал, что я могу считать пятьсот-шестьсот книг этой библиотеки своей собственностью. Я поймала его на слове – и добавила к ним книги, купленные мною и привезенные из Джакарандас.
Эта комната и комната для шитья были моим прибежищем в течение дня, там я была самой собой, и мне не было необходимости играть роль. В тот день я планировала начать составлять список книг и откладывать некоторые, чтобы взять на борт шхуны Дэниела. Когда-то он любил каждый вечер читать вслух для меня. Дэниел до сих пор был страстным читателем. Но, работая, я все более нервничала и напрягалась, и вскоре я должна была признаться себе, что под внешней сосредоточенностью во мне работали, как жернова, и делали свое дело страх и стыд. Интуитивно я уже искала выход, но не знала, что сделать для облегчения своей участи.
И вот я уже шла по широким коридорам Диаболо-Холл, и лицо мое было неестественно и неподвижно, а сердце билось. Я встала перед закрытой дверью кабинета Оливера и постучала в дверь.
– Войдите.
Он сидел за большим резным столом черного дерева, на котором перед ним были в беспорядке разбросаны бумаги. Когда я вошла, он удивленно поднял брови.
– Эмма?
– Могу я оторвать вас от дел на несколько минут, Оливер?
Что-то в его взгляде выдало минутную слабость удовольствия, однако тут же, нахмурившись он сказал:
– Вы выбрали неудобный момент, моя дорогая. Мне необходимо доделать работу.
– Да. Да, простите, что беспокою вас, но я… Я действительно должна поговорить с вами, Оливер. Пожалуйста.
Он отложил ручку, повернулся на стуле так, чтобы видеть меня, заложил руки за голову, положил ногу на колено другой ноги и сказал:
– Хорошо. О чем?
Я отчаянно пыталась побороть дрожь в голосе, но мои усилия привели лишь к тому, что голос стал плоским и фальшивым:
– Видите ли… Оливер, я хочу попросить вас прекратить оскорблять меня.
Он поглядел на меня как на помешанную, но я предвидела, что его реакция будет притворной:
– Оскорблять вас? Дорогая моя Эмма, как вы можете говорить такое? Когда я сказал хоть одно грубое слово?
Я боролась с робостью изо всех сил.
– Я не это имела в виду, Оливер. Я не имела в виду словесные оскорбления. Я хотела поговорить об интимных отношениях между мужем и женой. Я молю вас прекратить оскорблять меня таким образом. Я уверена: я могла бы быть любящей женой, и я хочу ею быть, но это невозможно, пока я унижена… и наказана. Я не могу так больше, Оливер. Я заболею от этого.
– Как вы смеете говорить со мною подобным образом, мадам! – Он говорил шепотом, его лицо было темным от гнева, когда он подался ко мне, сидя на стуле, и ткнул в меня угрожающе пальцем, однако явное тайное удовлетворение в его глазах разгоралось. – Как вы осмелились обсуждать здесь постельные дела! Достойная женщина не станет говорить о подобном!
– Но я должна говорить об этом, Оливер. – Голос мой начал гаснуть, несмотря на все усилия. – Пожалуйста… умоляю, подумайте о моих чувствах. Иногда мне кажется, что сойду с ума, если вы… если вы будете продолжать обращаться со мной таким образом.
Его лицо превратилось с бесстрастную маску.
– В Кингстоне есть превосходный сумасшедший дом, моя дорогая Эмма, – а впрочем, уверен, что вам не придется стать его пациенткой. В настоящий момент у вас очередной нервный припадок. Но у вас твердый характер, и вскоре вы научитесь контролировать свою сверхчувствительность, я уверен. – И он внезапно с нежностью улыбнулся: – А теперь я прощаю вас за вашу оплошность – за то, что вы говорили со мной таким образом, и не будем больше вспоминать об этом.
Он повернулся и вновь взял ручку, но я решила не сдаваться, хотя теперь на моих щеках были слезы отчаяния и голос мой охрип:
– Я умоляю вас, Оливер… Постарайтесь понять мои чувства. Возможно, вы лучше сможете меня понять, если вспомните о своей матери…
Движения Оливера были всегда осторожны, но тут он встал со своего стула с такой свирепой яростью, что я в испуге отпрянула. В нем теперь не было ни нарочитости и ни неискренности, ни скрытого удовольствия, лишь ядовитая ненависть.
